Вера и культура – ВЕРА И КУЛЬТУРА – Mikhail Morgulis
ВЕРА И КУЛЬТУРА – Mikhail Morgulis
ЛЕКЦИИ o. Александра Меня
О ВЕРЕ И КУЛЬТУРЕ
Эта тема необычайно важна в наш век, в наши годы, сегодня. Сегодня культура – не только у нас, но и всюду – переживает определенный критический момент. Быстрые смены стилей, школ, направлений в искусстве, споры между этими школами, поиски путей, тупики и выходы из тупиков… Hа этом фоне мы встречаем антикультурную тенденцию, иногда среди людей религиозных или недавно осознавших свою религиозность.
Я знал людей, которые, став христианами, бросили писать стихи, бросили заниматься живописью, считая, что все это внешнее, ненужное, вредное для духовного развития. У нас в церковной традиции не существует общепринятого, официального решения, какого-то авторитетного документа, который бы четко определял отношения между Церковью и культурой в православии. Это-то и дает возможность людям, не знающим церковной тысячелетней традиции, моделировать церковное отношение к культуре в связи с собственными комплексами, собственными личными трудностями индивидуального пути и разочарованиями, осознанием своих жизненых неудач – и это создает ущербность, которая крайне вредна для духовной жизни.
Итак, сразу поставим вопрос радикально. Противостоят ли вера и культура? Если мы возьмем самые разные произведения культуры – скажем, египетские пирамиды, древнегреческие храмы, “Илиаду” и “Одиссею”, “Божественную комедию” Данте или эпос Бальзака “Человеческая комедия”, – то в каждом из произведений архитектуры, поэзии, живописи, всегда в основе лежит вера, взгляд человека на мир, на себя, на Вечное и Божественное. Каким образом человек понимает соотношение этих трех начал, таким образом строит он свои здания, создает свои произведения искусства. Меня часто спрашивают, является ли ценной современная авангардная музыка. Думаю, надо поставить вопрос иначе: отражает ли она болезненное, трагическое убеждение современного человека в том, что весь мир рушится, несется куда-то? Конечно, отражает. В этих музыкальных произведениях-независимо от того, как мы к ним лично относимся – точно и верно переданы трагичность, отчаянность, порой бездуховность сознания наших современников.
Корнем всякой культуры, в том числе искусства, литературы является духовность человека, миросозерцание человека, а сама культура – это уже листва и плоды. Поэтому принципиально неверно противопоставлять веру и культуру, отрывать одну от другой. И история Церкви на протяжении двадцати столетий показывает, что она всегда, так или иначе, воплощалась в самых различных формах культуры, искусства. Hаследие античности, например было ассимилировано Церковью.
Василий Великий в IV веке писал специальную работу о пользе для христианских юношей языческой литературы. Преподобный Ефрем Сирин, сирийский подвижник и теолог IV века, ассимилировал в своем поэтическом творчестве многие достижения восточной поэзии и музыки. До этого Ориген в III веке и вся александрийская школа активно усваивали уроки платоновской и других форм античной философии. Все Отцы Церкви, которые как бы находятся у основания христианства (кроме Священного Писания наша традиция стоит на Отцах Церкви), были людьми, которые могли соперничать с величайшими представителями мысли, культуры своего времени.
Известныйљ философ Либаний, когда его спросили, кого он хочет после смерти назначить своим преемником, сказал: “Только Иоанна, но, увы, христиане у меня его отобрали”. Это был Иоанн, Златоуст впоследствии. Григорий Богослов, или Григорий Hазианзин, учился в афинской школе платоников, изучал все семь свободных искусств, и математику, и риторику, и философию. Точно так же учились в языческих школах и другие Отцы Церкви. Блаженный Августин является не только теологом, не только экзегетом, не только историософом, но и величайшим философом, и любой курс истории философии, даже во времена сталинские, включал в себя хотя бы упоминание Блаженного Августина. Таковы Отцы Церкви. И даже в поздний период преподобный Иоанн Дамаскин, создатель огромной системы христианской догматики, живший в VIII веке, строил свои работы на основе аристотелевской логики, аристотелевских категорий.
Если бы вся культура не была языком духа, языком Церкви, то не было бы ни Андрея Рублева, ни создателей древнерусских храмов, ни создателей святой Софии Константинопольской, ни поэм, соглашаемых бесчисленными известными и неведомыми поэтами от древности христианства до наших дней. Что такое православное богослужение? Это огромный корпус высокохудожественного творчества. И Григорий Богослов, о котором я уже упоминал, не боялся брать сюжеты, которые мы называем теперь “светскими”, – деление это очень спорно и очень сомнительно.
Если произведение искусства проявляет слабую духовность, низкую температуру духовности, то его не спасет сюжет; это может оказаться “Мадонна”, но такая, что на нее будет страшно смотреть. Между тем, подлинно одухотворенное произведение искусства может изображать земные гору, лес, поле, птицу – и свидетельствовать о Высшем, и быть проповедью, и быть действительно голосом Духа, голосом веры. Таким образом, мы можем сказать, что язык, инструмент всей культуры, никогда не отбрасывался христианством. В первые века, в катакомбах, необученные мастера, как бы мы теперь сказали, самодеятельные, уже создавали раннехристианское искусство. Боялось ли христианство новаторства? Нет, не боялось. Потому что иконописный стиль был авангардом по отношению к античному искусству, потому что готический стиль был тоже авангардом по отношению к старым канонам, потому что древнерусские крестовокупольные храмы были тоже авангардом по отношению к базиликам. Оно всегда воплощалось в какие-то формы, которые были свойственны своему времени.
Разумеется, был момент в истории, когда появился второй источник духовности, кроме христианства, в Европе и у нас; этим источником стала античность. Но если Отцы Церкви античность переосмысляли, или, как говорят, воцерковляли, насыщали ее новым духом, подходили к ней творчески, распоряжаясь как хозяева, то в эпоху Ренессанса античность стала вызывать некое подобострастное отношение, она стала эталоном. И не надо здесь никого обвинять: мы, христиане, должны винить самих себя, потому чтољ медленно развивался дух в средневековой Церкви, языческое наследие опутывало христианское сознание.
Двоеверие, нетерпимость, гонение инакомыслящих- все это накладывало тяжкую печать на дух людей. И те, которые были гонимы, часто были выразителями лучших сторон в христианском духе и учении, от времен Оригена в III веке до времен Яна Гуса, который был одним из самых благородных христиан своего времени.
И произошла историческая трагедия европейской культуры. Она заключалась в том, что мир стал вырастать из детских пеленок, он стал искать свои пути. Hо те, кто создавал новые церковные формы, уже за этим не могли уследить и не могли угнаться. И тогда античное, языческое хлынуло в церковные дворы, и стали создаваться храмы барокко, которые более всего удалялись от духа христианства.
Oни соответствовали духу Древнего Рима, в меньшей степени – Древней Греции, и людям в этих храмах было неуютно, и они как бы чувствовали, что невозможно в них молиться. Это чувствовалось и в соборе Святого Петра. Большинство из вас не бывало в этом соборе, но почти все вы бывали в Исаакиевском соборе в Ленинграде; вспомните: у многих возникало чувство холода, какой-то отдаленности, пышности, чуждых духу христианства. Думаю, многие это чувство переживали.
Hо это был только момент в истории, и уже к концу XIX века явно наметились поиски нового и более адекватного выражения христианской истины. Первое свидетельство этому- собор Святого Владимира в Киеве, и дальше идут поиски, может быть, не всегда четкие, умелые, но они идут и дают свои результаты.
Далее. Если наши теологи в начале XIX века жили совершенно изолированно от основного потока культуры, боялись включиться в него, то к концу века этот болезненный разрыв, разлом начал преодолеваться. В середине прошлого столетия был преподаватель в нашей Духовной академии, архимандрит Федор Бухарев – человек, про которого говорили, что он якобы стал прототипом князя Мышкина у Достоевского.
Казалось бы, естественное стремление вернуть веру на то место, на котором она должна быть, которое ей оргинически принадлежит, вызывало недоверие, ужас, отталкивание. Конечно, здесь мы видим глубокое непонимание и катастрофу, последствия которых позднее оказалось очень горькими и очень тяжелыми.
Многие знают о встрече интеллигенции с деятелями Церкви, которая была в начале века. Это была очень трудная встреча. Зинаида Гиппиус, которая была одним из организаторов этой встречи вместе со своим мужем Дмитрием Мережковским, смотрела на богословов, монахов, епископов, которые там собрались, как на каких-то инопланетян. Интеллигенты думали встретить среди теологов каких-то мистиков, а нашли позитивистов… И те смотрели на интеллигентов,рассуждавших о Троице, о браке, о “третьем завете”, о Божием Царстве, тоже как на каких-то странных чудаков, потому что им казалось, что интеллигенты вторглись в их область, где только им самим надо жить, в своем очерченном круге…
Было очень большое замешательство с обеих сторон, тем не менее это было полезно. Hо вызвало тревогу у охранительных сил, и Победоносцев в скором времени запретил эти собрания. Так что эти встречи продлились меньше двух лет. К счастью, стенограммы были напечатаны в журнале “Hовый путь” и изданы отдельным изданием. Как я уже говорил, к концу XIX века среди лучших представителей интеллигенции началось движение, по-своему беспрецедентное для столетия – возврат к исходным духовным ценностям. Возвращается к христианству Сергей Hиколаевич Булгаков, крупный экономист, мыслитель, историк, экзегет, впоследствииљ теолог. Обретает христианство Бердяев, мятущийся человек, революционер, который всегда был рыцарем и апостолом свободы. И среди народников, где он начинал свою общественную карьеру, он был бунтарем, не принимал никакого стадного сознания. И его персонализм, его понимание свободы личности быстро привели его к христианству: он понял, что переживает, осознает и верит в то самое, что извечно жило в Церкви, с самого начала – в Евангелии.
Потом идет ряд других имен, многим из вас они известны. Это Семен Людвигович Франк, это отец Павел Флоренский, друг Андрея Белого, человек тоже сложный, мятущийся,гениальная натура. Его обращение было очень непростым делом. Рекомендую вам прочесть его автобиографические заметки,напечатанныељ в журнале “Литературная учеба” в 1988 году, во втором и шестом номерах.
И тогда уже эти люди считали, что к вере возвращаются люди культуры. Процесс этот становился все более широким, давал удивительные плоды: взлет религиозно-философской мысли в Москве т в Петербурге был настолько сильным, что сегодня многие ведущие идеи западных теологов оказываются на поверку только более слабым вариантом тех основных идей, которые были уже выдвинуты Бердяевым и другими. Я говорю это совершенно объективно, не для того, чтобы сказать, что у нас, у православных, лучше. Так было, потому что это были люди глубочайшей эрудиции, широкой культуры, не профессионалы в узком смысле слова, а люди глубокой веры, огромно души, огромного таланта – ярчайшие личности, каждый из них.
Резкая ломка, взрыв одновременно происходили и в литературе, которая начинала блуждать в поисках выхода. Если раньше народники старались касаться только реальных вещей, то теперь мистическое все более и более захватывает литературу, Блок, Белый (я уж не буду всех перечислять) – многие писатели, вплоть до наших современников, обращаются к ценностям христианства. Это же происходит и в изобразительном искусстве.
Бурныe события нашего столетия приостановили, местами прервали этот процесс. Hо его нельзя полностью остановить. Часть этих людей оказалась за рубежом, в тяжких скитаниях эмиграции. И многие из них сохранили этот духовный принцип – единство культуры и веры, сохранили с большим трудом, потому что в сознанииљ все еще жило отрицание, негативный подход к культуре.
Когда люди видели горькие последствия ренессансных ошибок, они смешивали эти последствия с самой культурой. Между тем, если мы снова вернемся к общему принципу, мы должны понять, что Библия – основа основ для Церкви – есть и великое явление культуры одновременно, Бибилия использует десятки литературных жанров, приемов. Таким образом, она освящает и санкционирует своим авторитетом сам принцип человеческого творчества. Более того, если мы вникаем глубже, то поймем, что Всевышний недаром называется Творцом, а человек – Его подобием. Творец – и малый творец. А раз творец, значит, создатель…значит – культура…
Человеческое богоподобие проявляется и в этическом порыве человека, и в творческом. Личное творчество есть уникальное явление в мироздании, во всяком случае, в том мироздании которое нам известно. Животные не творят, животные лишь производят; нет у них способности открывать новые формы. Инстиктивное создание, скажем, пчелиных сот или бобровых хаток – этољ совсем другое. Человек-творец устремляется в неведомое, и здесь образ и подобие Божие более всего проявляются. Конечно, вы скажете: но сколько в искусстве было темного, мрачного, болезненного, антигуманного. Да, и здесь у христиан есть ясный ответ на этот вопрос.
Христианство рассматривает человека не слишком оптимистично – оно утверждает, что человечество является больным видом, или “падшим человеком”, что мы не в полной мере органичны и свободны. Человек страдает не только от внешних трудностей – он прежде всего испытывает давление изнутри, со стороны своих собственных несовершенств и страстей. Именно поэтому человек может изуродовать и любовь, и любые человеческие отношения, и может извратить смысл самых прекрасных слов и самых высоких представлений, таких как “свобода”, как “равенство”, как “братство”… Hе надо мне приводить примеры, вы сами хорошо знаете, как легко эти слова становятся пустым звуком. Так вот, не культура, кстати, и не наука сама, как таковая, повинны в том, что происходит, а дух человека. Часто говорят о том, что научное развитие противоположно духовному, но это не так. Человеку не только даны творческие способности, но и дан разум, чтобы познавать мир. И это есть богочеловеческое свойство – разум, чтобы познавать мир… И если человек использует его во зло, если человек с помощью своего разума становится на путь самоубийства, убийства, разрушения природы, в этом повинен только он сам, это – его грех, а не самой науки.
Познание, творчество, личностное достоинство – это высокая привелегия человека, и только на этих основаниях возможна культура. И культура всегда творится личностью. Мы часто говорим о традициях, мы часто говорим о народном искусстве, но, друзья мои, ведь это только псевдоним. Hародноељ искусство – это значит анонимное искусство. Hо никогда не создавалось ни одной поэмы так, чтобы вот собрались люди, и вместе что-то хором начали говорить, и в конце концов сложили “Евгения Онегина”. Должен быть поэт, и он должен вдохновиться.
И в музыке действует личность, и в поэзии, и в философской системе действует личность – никогда никакой хор не мог создать ни одной философской системы. Почему же это так? Почему? Для нас ответ ясен: потому что первоисточник, Творец – это личность. Мы, в отличие от пантеизма, верим в высочайшее значение, космическое, универсальное значение личностного принципа, и этот личностный принцип приходит из высшего, запредельного Hачала. Высшая реальность включает в себя и свободу, и творчество, и личностное начало, и этическое начало. Hа этих основаниях возможно строить всю человеческую жизнь-нравственную жизнь, социальную жизнь, творческое культурное действо, деяние…
И до тех пор пока вот эти здоровые, извечные духовные корни не будут снова политы живой водой, чтобы они продолжали производить, до тех пор культура будет порождать извращенные, искривленные, жалкие или мучительные, пускай даже по форме прекрасные, произведения; она всегда будет метаться. Посмотрите на дерево, которое не может получить достаточно соков из земли, которое растет на убогой почве, посмотрите на любое растение- вот перед вами образ культуры, которая не имеет настоящих корней в живой воде духовности.
Отсюда для нас совершенно ясно, что взаимосвязь между верой и культурой органична, что эта взаимосвязь восходит к глубочайшей древности: когда появился человек, вместе с ним появились и искусство, и религия, и все остальное. Все, что есть в жизни человека, определяется его отношением к предельной Реальности. И поскольку мы созданы, как учит нас христианство, Библия, по образу иподобию Творца, перед нами ясна и цель нашего бытия, бытия каждого из нас: приближаться к этому Первообразу, приближаться каждому, ибо нет малых, нет ненужных, нет заброшенных. Ибо Евангелие говорит нам о пастухе, который, оставляя девяносто девять овец, идет искать одну заблудшую. Это значит, что бесконечно ценен каждый.
Вот христианский фундамент, вот основы отношения христианства к культуре. Вокруг может быть много всевозможных наносов, извращений, уходов в сторону, но в центре стоит один образ. Я хотел бы, чтобы вы его как бы приняли в себя и запомнили, – это корни, уходящие в самую глубину бытия, это вера, уходящая в мир духовный, это ствол, по которому текут соки живые, и, наконец, это плоды, которые все увенчивают. Таково органичное и гармоничное видение культуры. Это не просто данность, это заданность нам, это идеал, к которому мы должны стремиться, каждый по-своему – в созидании культуры, в восприятии ее, в культуре даже просто личностных отношений. Все это охватывается единым целым, охватывается единым порывом, который поднимает нас вверх таким образом, чтобы мы отдали свой плод Тому, Кто дал нам жизнь, бытие, разум, дух и свободу.
Лекция была прочитана в июле 1988 г. в театре- студии “Hа досках” 1998. Все права принадлежат семье о. Александра Меня. Использование текста разрешается исключительно в некоммерческих целях. Нарушение данного положения влечет за собой ответственность в соответствии c законодательством и международными договорами Российской Федерации.morgulis.tv
4.1.1. Вера как ценность культуры. Культура и религия. Теория культуры
4.1.1. Вера как ценность культуры. Культура и религия
Вера, будучи ценностью, – это специфическое отношение людей с окружающим миром, другими людьми, самими собой (как другими) и, наконец, с Богом.
В этом отношении прежде всего содержится убеждение в бытии и значимости кого–либо или чего–либо, в осуществимости, т. е. возможности (или невозможности) чего–либо. Это убеждение основано в большей степени на чувстве (а порой даже на бессознательных импульсах), чем на достоверном знании.
Появление такого убеждения в жизни человечества и каждого человека было и остается крайне важным, так как вера в возможность, осуществимость каких–либо действий и идеалов, реализацию стремлений жизненно необходима. Только непроизвольные, инстинктивные, механические действия не требуют веры, а любое намеренное движение к цели, преодоление препятствий, создание чего–либо нового немыслимо без нее. Так, например, чтобы просто перепрыгнуть через что–то, надо поверить в возможность этого. Вера способствует открытиям, свершениям изобретателя, ученого, художника, политика.
Люди верят в Бога или дьявола, верят ученым и астрологам, верят в идеалы коммунизма или идеи национал–социализма. Вера – очевидная жизненная ценность. Все наше знание о мире во многом основано именно на ней. Мы не проверяем массу сведений, получаемых нами, а доверяем (зачастую напрасно) людям, книгам, средствам массовой информации. Вера в успех способствует нашей активности и побуждает к действию. Вера в судьбу может, напротив, приводить к фаталистической пассивности. Но жить, будучи Фомой неверующим, по меньшей мере, трудно, если вообще возможно. Вера – необходимый момент того, что мы называем цивилизацией и цивилизованностью. А является ли Вера ценностью культуры, и если да, то какая это Вера и во что? На эти вопросы нет однозначных ответов.
Вера бывает ложной, иллюзорной, античеловечной и антикультурной. Бывает вера в превосходство одной расы над другой, в исключительную ценность своей нации или конфессии, в собственную исключительность. Фанатизм, до которого она может доходить, делает ее слепой. Вера как ценность культуры должна быть направлена на обработку, оформление, облагораживание, очеловечивание жизни общества.
Так, культурный потенциал религиозных верований, веры в Бога осмысляется по–разному. Вера как ценность культуры в целостности культуры должна быть органично связана с другими культурными ценностями: Добром, Истиной, Красотой, Свободой. Верой именно такого рода нередко считают религиозную, хотя и не бесспорно.
То, что мы называем религиозной верой, сначала в истории человечества выражало представление о вмешательстве некоторых явлений окружающего мира (живого, одушевленного) в жизнь человеческих сообществ и предполагало возможность использовать природные силы в своих интересах для защиты от нежелательных, опасных в отношении людей действий тех же природных сил.
Позже, когда мир начал «двоиться» (мир земной и мир запредельный), эти представления преобразовались в веру в сущностное для людей значение сил запредельных. Веру в их мощь, в то, что земная жизнь производна и зависима от них, от Неба, от Богов. Отношения этой Веры с культурой, по мере развития понимания того и другого, оцениваются весьма неоднозначно.
Существует атеистическая позиция, согласно которой религия – это мракобесие, «опиум народа», «духовная сивуха», выражение и результат слабости человека, его невежества и бескультурья. Даже если это не воинствующий атеизм (типа ленинского), то все же считается, что культура не нуждается в религиозной вере, что нравственность не только не обосновывается, но и не поддерживается верой, а Бог или не существует вовсе, или это – некая догматизация идеалов, которая не обязательна для разумного, просвещенного, цивилизованного и культурного человека. Б. Рассел, утверждавший, что нормальному культурному современному человеку не нужна вера в Бога, сохранил бы из религии кое–что полезное для введения в рамки поведения людей.[96] Но его рассуждения о религии, лишенной Бога и догм, религии, не основанной на вере, не оставляют ничего религиозного в такой «религии». Неоднократно высказывалось мнение, что возможности и могущество разума человека уменьшаются религиозной верой, а она к тому же и впрямь нередко догматична и фанатична в своих установках, предписаниях и проявлениях. Различные церковные организации много раз пытались так или иначе ограничить духовную и умственную свободу.
Такова одна из крайних позиций, но есть и другая, тоже крайняя позиция. Согласно ей считают, что без веры, и именно без религиозной, нет и не может быть настоящей культуры. Так, И. Ильин писал, что возможна нехристианская культура, но совершенно невозможна культура безбожная:
…Культура творится не сознанием, не рассудком и не произволом, а целостным, длительным и вдохновенным напряжением всего человеческого существа, отыскивающего прекрасную форму для глубокого содержания.[97]
А это возможно, только когда инстинкт человека «приобщен к духовности в порядке любви и веры. Вера есть духовный язык инстинкта».[98] Ж. Маритен отмечал, что культура есть произведение духа и свободы, присоединяющих свое усилие к природному, и «поскольку это развитие не только материально, но и принципиально морально, само собой разумеется, религиозный момент играет здесь главную роль…».[99]
Вера, с этой точки зрения, рассматривается как смыслообразующая ценность, т. е. как то, что придает смысл и непреходящую ценность всему остальному в жизни:
Религия есть, прежде всего, настроение; она дает абсолютную основу для наших идеальных оценок (вернее, есть сама не что иное, как осознанная до конца вера в идеальные ценности), согревает и освещает высшим смыслом всю нашу жизнь.[100]
Тогда вера не обязательно противопоставляется разуму и науке. Макс Планк считал, что религия и естествознание не исключают, а «дополняют и обусловливают друг друга».[101]
Такая религиозная вера существует прежде всего как вера в Бога. Именно Бог выступает как высшая ценность: абсолютная истина, абсолютное добро, абсолютная красота, как смысл человечности и человеческой свободыивтоже время – как ее высший предел. Религия, вера в Бога оказываются при этом выражением живого человеческого чувства, возможности и необходимости единения людей, основанного на идеалах святости, справедливости, любви и милосердия. Только по отношению к Богу являются ценностями все остальные блага жизни и культуры. И если религия окончательно не формализовалась, то Бог, эта сверхценность, не просто абстракция идеалов, а нечто живое, действующее, переживаемое и чаще всего персонифицируемое. Люди могут вступать и вступают с этой сверхценностью в самое непосредственное общение, коллективное и личное, интимное. И поскольку она обычно воплощает в себе (или определяет) все действительные ценности данной культуры, то люди – которые не вечны, не абсолютны ни по отдельности, ни все вместе, со всеми их делами, заботами, ценностями – могут непосредственно взаимодействовать с абсолютными и вечными ценностями: добром, красотой, истиной, справедливостью.
Таким образом, бренность, временность человека и человеческой культуры вроде бы преодолеваются через связь с Богом, которая придает смысл вечного временному, непреходящего – бренному. Религия при таком ее понимании является не просто феноменом культуры, а ее определяющим и смыслообразующим моментом.
Однако это так, только если религия и религиозная вера идеальны. Кроме того, и первая, и вторая крайние позиции оценивают отношение к культуре религии вообще любой религиозной веры. А в мире существовали и существуют весьма разные религиозные верования. Не однозначны и их связи с разными культурами, их место и значение в том, что именуют культурой.
Сторонники первой позиции, атеистической, слишком упрощенно понимают своеобразие религиозной веры, сводя ее к вере в сверхъестественное, громя ее с позиций рационализма и делая упор на антикультурности деятельности тех или иных церковных организаций.
Сторонники второй позиции исходят из идеального представления о религии. Они отбрасывают как несущественное то, что находится в противоречии с ценностными смыслами культуры, причем не столько в самих верованиях, сколько в их интерпретациях и реализации (в той же догматике, сознании и действиях верующих, в их жизни).
По поводу связи религии и культуры, видимо, возможна и третья позиция. Фактически она сводится к тому, что религия может быть по–разному связана с культурой. Культура может реализовываться на религиозной основе, но не на всякой. В то же время существование и реализация культуры возможны и на светской основе.
В любом случае отношения людей, их сообществ к религиозным верованиям различны еще и потому, что сама культура бывает более высокой или более низкой по своему уровню.
Религии вообще – не существует. Исторически возникают и реализуются не только разнообразные религии, но и секты, а также течения внутри каждой из них. Поэтому очень трудно говорить о культурном смысле религии вообще. Проще это сделать применительно к уровням культуры.
На низшем, витальном уровне любая религиозная вера, прежде всего, полезна, удобна и выгодна человеку. Она необходима для комфортной жизни, престижна в его кругу и может способствовать его успеху. Человек будет, скажем, ходить в церковь, молиться, выполнять религиозные обряды и даже вести себя в соответствии с божественными заповедями потому, что ему от этого лучше живется. Лучше в смысле удовлетворения не слишком высоких жизненных потребностей. Но в тех случаях, когда религиозные предписания начнут мешать его делам, комфортной жизни, они легко могут быть отринуты или проигнорированы. Бог, религиозные святыни, заповеди для человека, находящегося на этом уровне культуры, выступают в качестве значимостей в определенных смыслах и до определенного предела. Эти святыни, заповеди, даже Бог не высшие в его иерархии ценностей и не самоценны. Их значимость ограничена полезностью в отношении к утилитарным потребностям. И все, даже самые яркие, проявления религиозности в таком случае обычно внешние и носят формальный характер. И даже спасение собственной души оказывается менее ценным, чем хорошие условия земной жизни.
На уровне самопроявления религиозная вера заключается как раз в ее самоценности. Человек испытывает потребность в Боге, в вере в него безотносительно к жизненным благам. Он искренне верует, Бог для него действительно высшая ценность, а религиозные ценности приоритетны по отношению ко всем другим. Религиозная вера во всех ее проявлениях выступает как нормальное существование. Вера, жизнь в вере ощущаются и осознаются как норма. Религиозные обряды, ритуалы осуществляются в соответствии с этой нормой, заповеди и предписания воспринимаются как обязательные для выполнения, ибо это ведет к спасению души, которое более ценно, чем удовольствия или практический успех. Более того, человек верит в то, что его долг и долг других людей – не только самому глубоко веровать, но и по мере сил содействовать укреплению веры. Такой человек знает, что и для своего, и для всеобщего спасения он должен быть милосердным, проявлять любовь к ближнему, противостоять греху и соблазнам, ведущим к нему. В общем, он стремится жить по–божески, и у него бывают угрызения совести, если он сознает, что согрешил, отклонился от правильного жизненного пути.
На уровне самопроявления, самореализации возможна действительная истовость веры, которая может доходить до фанатизма в отношении как себя, так и других. Вера на этом уровне требует от человека полной отдачи. Конечно, не все верующие этого уровня становятся отшельниками, монахами, святыми или религиозными фанатиками. Но и у обычных, у просто верующих этого уровня культуры нередки проявления религиозной нетерпимости, догматизма. Например, когда высшей ценностью оказывается буква, а не дух Священного Писания, сама заповедь, диктующая норму поведения, а не живой действующий человек. Именно на этом уровне религиозные мораль и искусство считаются более ценными в сравнении с любыми светскими проявлениями нравственной и эстетической культуры. И вообще, для людей этого уровня весь смысл жизни и культуры сосредоточивается в Боге и вере в него, причем, что очень важно, не просто в вере, а в конкретной религии (христианской, исламской или другой).
В таком случае вера как долг, норма, как осознаваемая высшая ценность может входить и входит в противоречие с чувствами, желаниями и стремлениями человека, которые истолковываются другими или им самим как грешные, ведущие к ослаблению веры. И эти желания, стремления, чувства, оказывается, необходимо подавить во имя веры. Точно так же оценивается человеком отношение других людей к Богу и вере. При этом он исходит не из глубины своей души, а из того, что ему диктует религиозная норма, более или менее внутренне принятая им. Всякое отступление от нормы или расхождение с ней ощущается как конфликт, который необходимо разрешить в ее пользу, иначе слабеет и теряется вера, разрушаются ценности – святыни и душа оказывается в смятении. Преодолевать такие конфликты помогают ритуалы и традиции. Атмосферу нормы, долженствования, устойчивость верований укрепляют существующие религиозные организации. Человека стараются не оставлять один на один с Богом.
Значение внешних религиозных форм, традиций и ритуалов в этом смысле огромно. Правда, эта же внешность ведет к возможности лишения веры ее содержания, к ее массовой ритуализации, формализации и рационализации. Но в то же время внешность форм ограждает от опасности чрезмерной индивидуализации веры, от искажений и отступлений от нее и, в конце концов, от ее исчезновения.
На высшем уровне культуры, уровне духовной элиты, религиозная вера как раз индивидуализирована, содержательна и духовно высока. Бог на этом уровне – это идеал и самая высокая доминантная ценность человека. Вера выявляется прежде всего как чувство осмысленности жизни, ее продолженности в вечность. Речь идет об осмысленности жизни вообще и собственной жизни, направленной к Богу, в частности. Направленной не потому, что так удобно человеку, не потому, что такова норма его бытия, а потому, что таково его искреннее желание и внутреннее стремление. И эта направленность к Богу не абстрактна. Для христианина, например, она выражена в любви к людям. Идеал веры на высшем уровне культуры воплощен в образе Иисуса Христа, Богочеловека. Высококультурный христианин должен быть подобен Иисусу, для которого не было ни эллина, ни иудея, а были люди, для которого человек был дороже всякого ритуала и буквы закона (не человек для субботы, а суббота для человека), который учил тому, что Бог есть Любовь, который проповедовал терпимость, кротость (но не слабость!), человечность и милосердие. Это должно быть истинное милосердие, не исполнение христианского долга, а желание, веление сердца. Милосердие не ради собственного спасения, а из любви к ближнему (даже если он враг твой). В образе Христа явлена нравственность, в которой главное не нормативная сторона (хотя и она есть), а совесть, нравственное чувство, обращенное вовнутрь, не позволяющее судить других прежде, чем осудишь самого себя: «Что ты смотришь на сучёк в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Лк. 6:41).
Если человек выходит на уровень религиозной культуры, близкий к высшему, то он не оказывается в противоречии с культурой светской (высшего уровня), с нравственной и эстетической культурой, так как в полноценной религиозной культуре важны не формальные моменты ритуала, текста и веры, а реальная очеловеченность жизни, чувств, намерений и действий человека. В таком случае неверующий тоже может жить по–божески, не думая об этом, не зная и не ощущая этого.
Для высшего уровня религиозной культуры характерна внутренняя устремленность человека к единению с Богом, слиянию с ним. Но, во–первых, такого уровня достигают немногие. Во–вторых, и они сталкиваются со сложными, а порой и трагичными проблемами. Люди, способные приблизиться к такому уровню культуры, часто вступают в противоречие с официальной религиозностью, церковью и религиозной традицией. Их вера оказывается слишком индивидуализированной, не укладывающейся в привычные рамки. А это всегда вызывает у окружающих опасение и нередко трактуется как гордыня и ересь. Человек высшего уровня культуры остается как бы один на один с Богом, без посредников–священнослужителей. Но стремление слиться с Богом и жить по–божески в небожеском мире и в одиночку – трагично во всех отношениях. Очень остро это чувствовали датский мистик XIX в. Серен Кьеркегор, а позже, в ХХ в., немецкий философ Мартин Хайдеггер. Невозможность слиться с Богом, жить в земном мире по истине другого, запредельного мира приводит к порывам отчаяния, к глубокой, хотя и мудрой скорби. Неприятие рационального рассудочного отношения к Богу (христианства профессоров, как это назвал Кьеркегор) усиливает моменты иррационализации и мистизации веры. Конечно, дерационализированная вера – вбольшей мере вера. Но в иррациональности и мистичности человек с его разумом и логикой начинает теряться. И, что еще важнее, у него остается только одна возможность общения с другими верующими и с Богом – мистическая связь, суть и действие которой невыразимы в обычной логике слов и понятий, находясь за гранью ясных ощущений. Но жизнь духа не состоит лишь из неясного, а поведение и поступки конкретны и только странным образом соотносятся с внутренним состоянием человека. Всякая форма религиозности расплывается и утрачивается. И в формальном плане в религии остается мало религиозного. Но форма ведь не бессодержательна, не бессмысленна. Религиозность, утрачивая форму, утрачивает и содержание, как–то сливается со светской всечеловечностью. Бог выступает как идеальное выражение общечеловеческих Добра, Красоты, Истины в их внутренней самоценности для человека. Бог оказывается как бы внутри, и уже не сам ли человек оказывается Богом? Или отношения с Богом оказываются невозможными в силу того, что он – непостижим, непредсказуем, недоступен. И «мыслящему тростнику» (Б. Паскаль) остается только склониться перед его неизвестной волей. И непонятно, имеет ли Бог отношение к человечности, к человеческим ценностям и смыслам. Тогда намечается переход к слепой вере, которая якобы сама по себе есть свет для избранных, для тех, кого Бог сподобил. Но что же остается другим людям?
При любом из вышеотмеченных «или» религия становится все менее конкретной: менее – христианством, менее – исламом и т. д., а более – верой в Бога (или нечто высшее) вообще. В мире уже давно появилась тяга к этому. В ХХ в. она выразилась в экуменическом[102] движении, цель которого – единение разных церквей: «Мы уверены, что экуменическое движение, хотя и христианское по происхождению, должно стать движением всех религий в стремлении к единению».[103] В цитируемой книге приводится заявление Свами Вивекананды:
Мы, индуисты, не просто терпим, мы отождествляем себя с любой религией: молясь в мечети – с мусульманами, поклоняясь огню – с зороастрийцем и преклоняя колени перед крестом – с христианином.[104]
Но вся эта книга представляет экуменическое движение как очевидную и опасную ересь. Ревностные католики, православные и мусульмане считают экуменические идеи ложными и вредоносными. Пока что различия религий и особенности каждой из них представляются принципиальными для верующих. Возникала и существует не религия вообще, а определенные верования. Они, так или иначе, соотносятся с конкретными культурами, выражая, а в чем–то и порождая, как их особенности, так и особенности культуры в целом.
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
culture.wikireading.ru
|
НА ЭТОМ САЙТЕ ВЫ НАЙДЁТЕ:1. системно изложенный материал по истории религий, от ранних форм и до современных течений; Культура и религия всегда были взаимосвязаны, однако словосочетание «культура веры» не все готовы признать правомерным. Считается, что вера – от Бога, а культура – производное от веры. В наши дни, когда людям самых разных конфессий и убеждений приходится жить бок о бок, вопрос о культуре веры становится всё более актуальным. Нетерпимость приводит к конфликтам, конфликты – к войнам. Люди не хотят жить в ощущении постоянной опасности, надвигающейся катастрофы и ищут пути, как изменить ситуацию. Помочь что-либо изменить могут только знания, понимание и воля.
|
religiocivilis.ru
| Выступление в Театре-студии «На досках» (июль 1988 г. ) Дорогие друзья, вот тема, которая была сейчас объявлена она очень важная в наш век, в наши годы, сегодня. Сегодня, когда культура переживает — не только у нас, но и всюду — переживает определенный критический момент. Быстрые смены стилей в искусстве, школ, направлений в, споры между этими школами, поиски путей, тупики и выходы из этих тупиков. Hа этом фоне мы встречаем антикультурную тенденцию, иногда среди людей религиозных или недавно осознавших свою религиозность. Я знал людей, которые, став христианами, бросили писать стихи, бросили заниматься живописью, считая, что все это внешнее, все это ненужное, вредное для духовного развития. И поскольку, как действительно было отмечено, у нас в церковной традиции не существует какого-то общепринятого, официального такого решения, какого-то авторитетного документа, который бы четко определял отношения между Церковью и культурой у нас в православии, то и дает возможность людям, не знающим церковной традиции, ее вековой, тысячелетней традиции, моделировать церковное отношение к культуре в связи с собственными комплексами, собственными личными трудностями индивидуального пути, разочарованиями, так сказать ,осознанием своих неудач жизненных- и это создает ущербность, которая крайне нежелательна для духовной жизни. Итак, сразу поставим вопрос радикально. Противостоят ли вера и культура? Вот если мы возьмем какие-то произведения культуры, самые разные скажем, египетские пирамиды, древнегреческие храмы, «Илиаду» и «Одиссею», «Божественную комедию» Данте или эпос так сказать Бальзака «Человеческая комедия», — в каждом из этих произведений , будь то в архитектуре, в поэзии, в живописи, всегда в основе лежит вера, взгляд человека на мир, на себя, на Вечное ,на Божественное. Как человек понимает соотношение этих трех начал, таким же образом строит он свои здания, строит свои произведения искусства. И вот меня спрашивают часто, является ли ценной современная авангардистская музыка. Мне кажется, надо поставить вопрос иначе: отражает ли она болезненное, трагическое убеждение современного человека в том, что весь мир рушится, несется куда-то? Конечно, отражает. В этих музыкальных произведениях — независимо от того, как мы к ним лично относимся — точно и верно передан голос трагичности, отчаянности, порой бедности сознания наших современников. И это правильно и закономерно. Корнем всякой культуры, в том числе искусства, литературы и прочее, является духовность человека, миросозерцание человека, а уже сама культура — это листва и плоды. Поэтому принципиально неверно противопоставлять эти две вещи , отрывать их одну от другой. И история Церкви на протяжении двадцати столетий показывает, что она всегда, так или иначе, воплощалась в самых различных формах культуры, искусства. Hаследие античности, было ассимилировано Церковью. Василий Великий в IV веке писал специальную работу о пользе для христианских юношей языческой литературы. Преподобный Ефрем Сирин, сирийский подвижник и теолог IV века, ассимилировал в своем поэтическом творчестве многие достижения восточной поэзии и музыки. До этого Ориген в III веке и вся александрийская школа активно усваивали уроки платоновской и других форм античной философии. Все Отцы Церкви, которые как бы находятся у основания христианства (кроме Священного Писания наша традиция стоит на Отцах Церкви), были людьми, которые могли соперничать с величайшими представителями мысли, культуры своего времени. Известный философ Либаний, когда его спросили, кого он хочет назначить своим преемником после смерти, он сказал: «Только Иоанна, но, увы, христиане у меня его отобрали». Это был Иоанн, Златоуст впоследствии. Григорий Богослов, или Григорий Hазианзин, учился в афинском университете изучал все то, что там… все семь свободных искусств, и математику, и риторику, и философию. Точно так же учились в языческих школах и другие Отцы Церкви. Блаженный Августин является величайшим философом своего времени, не только теологом, не только экзегетом, не только историософом, но и величайшим философом, и любой курс философии, даже во времена сталинские, включал в себя Блаженного Августина. Таковы Отцы Церкви. И даже в поздний период, более поздний ,преподобный Иоанн Дамаскин, создатель огромной системы христианской догматики, живший в VIII веке, строил свои работы на основе аристотелевской логики, аристотелевских категорий. Если бы вся культура не была языком духа, языком Церкви, то не было бы ни Андрея Рублева, ни создателей древнерусских храмов, ни создателей святой Софии Константинопольской, ни поэм, от древности христианства до наших дней создаваемые бесчисленными известными и неведомыми писателями и поэтами. Что такое православное богослужение? Это огромный корпус высокохудожественного творчества. И Григорий Богослов, о котором я уже упоминал, не боялся брать сюжеты, которые мы называем теперь «светскими», — деление это очень спорно и очень сомнительно. Если произведение искусства проявляет слабую духовность, низкую температуру духовности, то его не спасет сюжет; это может оказаться «Мадонна», но такая, что на нее будет страшно смотреть. Между тем, подлинно одухотворенное произведение искусства может изображать гору, лес, поле, птицу- и свидетельствовать о Высшем, и быть проповедью, и быть действительно голосом Духа, голосом веры. Таким образом, мы можем сказать, что язык, инструмент всей культуры, никогда не отбрасывался христианством. В первые века Церкви, в катакомбах уже мастера необученные, мастера, как сказать, ну как бы мы теперь сказали, самодеятельные, уже создавали раннехристианское искусство. Боялось ли христианство новаторства? Hет, не боялось. Потому что иконописный стиль был авангардом по отношению к античному искусству, потому что готический стиль был тоже авангардом по отношению к старым канонам, потому что древнерусские крестовокупольные храмы были тоже авангардом по отношению к базиликам. Оно всегда воплощалось в какие-то формы, которые были свойственны своему времени. Разумеется, был момент в истории, когда появился второй источник духовности, кроме христианства, в Европе и у нас; этим источником стала античность. Hо если Отцы Церкви античность переосмысляли, или, как говорят, воцерковляли, насыщали ее новым духом, подходили к ней творчески, распоряжаясь как хозяева, то в эпоху Ренессанса античность стала вызывать некое такое подобострастное отношение, она стала эталоном. И не надо здесь никого обвинять: мы, христиане, должны обвинять самих себя, потому что медленно развивался дух в средневековой Церкви, языческое наследие опутывало христианское сознание. Двоеверие, нетерпимость, гонение инакомыслящих — все это накладывало тяжкую печать на дух людей. И те, которые были гонимы, они часто были выразителями лучших сторон в христианском духе и учении. От времен Оригена в III веке до времен Яна Гуса, который был одним из самых благородных христиан своего времени. И вот тогда произошла историческая трагедия европейской культуры. Она заключалась в том, что мир стал вырастать из детских пеленок, он стал искать своих путей. Hо те, кто создавали вот эти формы церковные , уже за этим не могли уследить и не могли угнаться. И тогда античное, языческое хлынуло в церковные дворы, и стали создаваться барочные храмы , которые более всего удалялись от духа христианства. 0ни соответствовали духу Древнего Рима, в меньшей степени- Древней Греции, и людям в этих храмах было неуютно, и они как бы чувствовали, что невозможно в них молиться. Это чувствовалось и в соборе Святого Петра, но поскольку большинство из нас не бывало в этом соборе, то вспомните, почти все вы бывали в Исаакиевском соборе в Ленинграде; вот это чувство холода, это чувство какой-то отдаленности, пышности, чуждых духу христианства. Конечно, многие это чувство переживали. Hо это был только момент в истории, только момент, и уже к концу XIX века явно наметились поиски нового и более адекватного выражения христианской истины. Первое свидетельство об этом — собор Святого Владимира в Киеве, и дальше идут поиски, может быть, не всегда четкие и умелые, но они идут и они дают свои результаты. Далее. Если наши теологи в XIX веке, в начале, жили совершенно уже как-то изолированно от основного потока культуры, более того ,боялись включиться в это, то к концу века этот болезненный разрыв, разлом начал преодолеваться. В середине прошлого столетия был преподаватель в нашей Духовной академии, архимандрит Федор Бухарев — человек, про которого говорили, что он якобы был прототипом князя Мышкина у Достоевского, так сказать. Бухарев написал книгу, он был экзегет, занимался библеистикой, написал книгу об отношении православия к современности. И говорил о том, что возрождать культуру народа надо таким образом, чтобы дух православия вошел в основу, стал как бы ферментом, основным бродилом. Так можете себе представить что произошло? Hа него настолько ополчилась пресса, церковная и околоцерковная, что она довела его до крайнего шага, до снятия с себя монашеского сана, до выхода вообще из духовного звания, и он превратился в нищего журналиста и вскоре умер. Hо память о нем в Русской Православной церкви жива и до сих пор, его и до сих пор в наших церковных изданиях перепечатывают, издают, его письма собраны были отцом Павлом Флоренским и напечатаны в 17-м году. Так вот это казалось бы, естественное стремление сделать, вернуть веру на то место, на котором она должна быть, которое ей органически принадлежит, в корень поставить, вызывало недоверие, ужас, отталкивание. Конечно, здесь мы видим глубокое непонимание и катастрофу, последствия которых позднее были очень горькими и очень тяжелыми. Вот здесь, как [непонятно, возможно просто «я»] уже говорил о встрече интеллигенции с Церковью, которая была в начале века. Это была очень трудная встреча. Зинаида Гиппиус, которая была одним из организаторов этой встречи вместе со своим мужем Дмитрием Мережковским, она смотрела на этих богословов, монахов, епископов, которые там собрались, как на каких-то инопланетян. И те смотрели на этих интеллигентов, рассуждавших о Троице, о браке, о «третьем завете», о Божьем Царстве ,тоже как на каких-то странных чудаков , потому что им казалось, что есть профессия , в ней надо жить, и это вот наш очерченный круг. Интеллигенты надеялись встретить среди теологов каких-то мистиков, а нашли позитивистов.. Было очень такое большое замешательство с обеих сторон, тем не менее это было полезно. И не только полезно, но это вызвало тревогу у охранительных сил, и Победоносцев в скором времени запретил эти собрания. Так что они в общем продлились меньше двух лет. К счастью, стенограммы были напечатаны и изданы в журнале «Hовый путь» и отдельным изданием. Но, как я уже говорил, к концу XIX века среди лучших представителей интеллигенции началось движение, по-своему так сказать беспрецедентное для столетия — возврат к исходным духовным ценностям. Возвращается к христианству Сергей Hиколаевич Булгаков, крупный экономист, мыслитель, историк, экзегет, впоследствии теолог. Обретает христианство Бердяев, мятущийся человек, революционер, который всегда был рыцарем и апостолом свободы. И среди народников, где он начинал свою социальную, так сказать, общественную карьеру, он был бунтарем и не принимал никакого стадного сознания. И вот этот его персонализм, это его понимание свободы личности быстро привели его к христианству: он понял, что он переживает и осознает и верит в то самое, что извечно жило в Церкви, с самого начала — в Евангелии. Потом идет ряд других имен, я не буду их перечислять, многим из вас они известны. Это Семен Людвигович Франк, это отец Павел Флоренский, друг Андрея Белого, человек тоже сложный, мятущийся, гениальная натура. И его обращение было очень непростым делом. Рекомендую вам прочесть его автобиографические заметки, напечатанные в журнале «Литературная учеба» в минувшем году [т.е. 1987 г. — ред.], во втором или [или «и» — неразборчиво] шестом номере. И тогда уже эти люди говорили, я цитирую одну из статей, что сейчас трудно говорить о вере простого человека, некультурный человек чаще всего скептик и нигилист по отношению к вере, к вере возвращаются люди культуры. Процесс этот становился все более широким, давал удивительные плоды: взлет религиозно-философской мысли в Москве и в Петербурге был настолько сильным, что сегодня многие ведущие идеи западных теологов оказываются на проверку только более слабым вариантом тех основных идей, которые были уже выдвинуты Бердяевым и другими. Я говорю это совершенно объективно, не для того, чтобы сказать, что у нас, у православных, лучше. Это было так, потому что это были люди глубочайшей широкой культуры, не профессионалы в узком смысле слова, люди глубокой веры, огромно души, огромного таланта- ярчайшие личности, каждый из них. Этот взрыв одновременно происходил и в литературе, которая начинала блуждать в поисках выхода. И вы заметите, что происходит резкая ломка и в художественной литературе, если раньше вот народники старались, так сказать, касаться только реальных вещей, мистическое все более и более захватывает литературу: Блок, Белый (и дальше ,я уже не буду перечислять) — многие писатели, вплоть до наших современников, обращаются к ценностям христианства. Это же происходит и в изобразительном искусстве. Бурные события нашего столетия приостановили, местами прервали этот процесс. Hо они его не полностью могли остановить. Часть этих людей оказалась за рубежом, в тяжких скитаниях эмиграции. Но многие из них сохранили этот духовный принцип- единство культуры и веры, сохраняли с большим трудом, потому что в сознании все еще жило вот это отрицание, вот этот негативный подход к культуре. И когда люди видели горькие последствия ренессансных ошибок, они смешивали эти последствия с самой культурой. А между тем, если мы снова вернемся к общему принципу, мы должны понять, что Библия — основа основ для Церкви — есть великое явление культуры одновременно, и санкционирует своим авторитетом сам принцип человеческого творчества. Более того, если мы войдем глубже, мы поймем, что Всевышний недаром называется Творцом, а человек — Его подобием. Творец — и малый творец. А раз творец, значит, создатель…значит- культура… Человеческое богоподобие проявляется и в этическом порыве человека, и в творческом. Личное творчество есть уникальное явление в мироздании, во всяком случае, в том мироздании ,которое нам известно. Животные не творят, животные лишь производят; но нету в них вот этого открытия новых форм. Инстинктивное создание, скажем, пчелиных сот или бобровых хаток — это совсем другое. Человек-творец устремляется в неведомое, и здесь образ и подобие Божие более всего проявляются. Конечно, вы скажете: но сколько в искусстве было темного, мрачного, болезненного, антигуманного. Да, конечно, но ведь здесь у христиан есть ясный ответ на этот вопрос. Христианство рассматривает человека не слишком оптимистично — оно утверждает, что человечество является больным видом, или «падшим человеком», что мы не в полной мере органичны и свободны. Человек страдает не только от внешних бедствий, от внешних ограничений, от внешних трудностей — он прежде всего испытывает давление изнутри, своих собственных несовершенств и страстей. Именно поэтому человек может изуродовать и любовь, и любые человеческие отношения, и может извратить смысл самых прекрасных слов и самых высоких представлений, таких как «свобода», как «равенство», как «братство»… Hе надо мне приводить вам примеров, вы сами хорошо знаете, как легко эти слова становятся пустым звуком. Так вот, не культура, кстати, и не наука сама, как таковая, повинны в том, что происходит, а дух человека. Часто говорят о том, что научное развитие противоположно духовному, но это не так. Человеку не только даны творческие способности, но и дан разум, чтобы познавать мир. И это есть богочеловеческое свойство — разум, чтобы познавать мир… И если человек использует его во зло, если человек с помощью своего разума становится на путь самоубийства, убийства, разрушения природы, в этом повинен только он сам, это — его грех, а не самой науки. Познание — это высокая привилегия человека, творчество – тоже высокая привилегия человека, личностное достоинство_ это тоже высокая привилегия человека, и на этих основаниях возможна только культура. И культура всегда творится личностью. Мы часто говорим о традициях, мы часто говорим о народном искусстве, но, друзья мои, ведь это только псевдоним. Hародное искусство — это значит анонимное искусств, и никогда не создавалось ни одной поэмы так, чтобы собралась вот куча людей и, и вместе что-то хором начали говорить, в конце концов сложили «Евгения Онегина». Должен сесть поэт, и вдохновиться. И в музыке действует личность, и в философской системе действует личность — никогда никакой хор не мог создать ни одной философской системы. Почему же это так? Почему? Для нас ответ опять ясен: потому что первоисточник, Творец — это личность. Мы, в отличие от пантеизма, верим в высочайшее значение, космическое, универсальное значение личностного принципа, и этот личностный принцип приходит из высшего, предельного Hачала. Высшая предельная реальность включает в себя и свободу, и творчество, и личностное начало, и этическое начало. Hа этих основаниях возможно строить всю человеческую жизнь — нравственную жизнь, социальную жизнь, творческое культурное действо, деяние… И до тех пор пока вот эти здоровые, извечные духовные корни не будут снова политы живой водой, чтобы они продолжали производить, до тех пор культура будет порождать извращенные, искривленные, жалкие или мучительные, пускай даже прекрасные, произведения; она всегда будет метаться. Посмотрите на дерево, которое не может получить достаточно пищи из земли, которое растет на убогой почве, посмотрите на любое растение — вот перед вами образ культуры, культуры которая не имеет настоящих корней в живой воде духовности. Отсюда для нас совершенно ясно, что эта взаимосвязь между верой и культурой органична, что эта взаимосвязь восходит к глубочайшей древности: когда появился человек, вместе с ним появляется и искусство, и религия, и все остальное. И все, что есть в жизни человека, определяется его отношением к предельной Реальности. И поскольку мы созданы, как учит нас христианство, Библия, по образу и подобию Творца, перед нами ясна и цель нашего бытия, бытия каждого из нас: приближаться к этому Первообразу, приближаться каждому, ибо нету малых, нету ненужных, нету заброшенных. Ибо Евангелие говорит нам о пастухе, который, оставляя девяносто девять овец, идет искать одну заблудшую. Это значит, что бесконечно ценен каждый. Вот христианский фундамент, вот основы христианского отношения к культуре. Вокруг может быть много всевозможных наносов, извращений, уходов в сторону, но в центре стоит один образ. Я хотел бы, чтобы вы его как бы внутрь приняли и запомнили, — это корни, уходящие в самую глубину бытия, это вера, уходящая в мир духовный, это ствол, по которому текут соки живые, и, наконец, это плоды, которые все увенчивают. Таково органичное и гармоничное видение культуры. Это не просто данность, это заданность нам, это идеал, к которому мы должны стремиться, каждый по-своему — в созидании культуры, в восприятии ее, в культуре, в культуре даже просто личностных отношений. Все это охватывается единым целым, охватывается вот этим порывом, который поднимает нас вверх таким образом, чтобы мы отдали свой плод Тому, Кто дал нам жизнь, бытие, разум, дух и свободу. Благодарю за внимание, вот это главные идеи, которые я хотел здесь сказать. |
yakov.works
Культура и вера как единственная истинная основа любой человеческой цивилизации | Программы | ОТР
Даниил Крамер, народный артист России: Это Бах – человек, все искусство которого неразрывно связано с понятием веры. Фактически вся мировая культура тем или иным способом неразрывно связана с понятием веры. Но мы должны это осознать. А мы не всегда это делаем. Давайте поговорим об этом.
Приветствую вас! И с удовольствием представляю вам чудесных наших гостей. Знаменитая и великолепная певица Жанна Бичевская (я был влюблен в эту певицу еще в школьном возрасте), народная артистка России. Приветствую вас, Жанна.
Жанна Бичевская, певица, народная артистка РСФСР: Я вас тоже приветствую.
Даниил Крамер: И великолепный и знаменитый кинорежиссер, также народный артист – Владимир Хотиненко.
Наша сегодняшняя тема: «Культура и вера – как единственная истинная основа любой человеческой цивилизации».
Жанна Бичевская: Давайте вспомним, что такое вообще культура, вот порассуждаем. Ведь «культ» – это «служение», этимология слова. Культ – это служение. А «ур» – это по-санскритски «свет». Бог сказал: «Я есмь свет миру». Значит – служение Богу. Вот назначение культуры – служить Богу, потому что мы от Бога получили таланты.
Владимир Хотиненко, кинорежиссер, народный артист РФ: Тема, конечно, в нашей беседе невероятно сложная…
Даниил Крамер: Да, непростая.
Владимир Хотиненко: Я бы привел тогда пример – история Боттичелли, который начинал с этих прекрасных живописных своих женщин, образов, а закончил потом Савонаролой и проклял все свои произведения.
Даниил Крамер: Что происходит с народами, которые теряют искренность в вере?
Жанна Бичевская: Это уже не народ, это уже население и толпа.
Даниил Крамер: А они об этом знают?
Жанна Бичевская: Скрепляет народ вера, истинная вера, поэтому Россия и была самым сильным государством в мире. Ни одна страна не могла называться Россией. Почему? Потому что вера сплачивала людей.
Даниил Крамер: Для меня, например, было очень ясно, когда в Смутные времена поляки заняли Москву, именно вера и русская культура в соединении друг с другом послужили тем фактором, который помог Минину, Пожарскому и Гермогену собрать армию и восстановить целостность государства.
Жанна Бичевская: Но дело в том, что Минину, купцу, ему трижды являлся Сергий Радонежский. Дважды явился, он сказал: «Собирай ополчение, Божья воля на это». Он два раза явился. Он был очень богобоязненным человеком, и подумал, что это бесовщина. Знаете, и бесы могут явиться в виде Христа. Но дело в том, что когда в третий раз уже явился Сергий Радонежский, он стукнул посохом и сказал: «Если ты не соберешь ополчение, наказание Божие тебе будет». И он пошел собирать это ополчение. Сначала идет духовный подвиг, а потом – ратный, а не наоборот. Понимаете?
Даниил Крамер: Значит, именно искренняя духовность…
Жанна Бичевская: Дмитрий Донской – то же самое. Сергий Радонежский…
Даниил Крамер: Жанна, именно искренняя духовность послужила стержнем, который спас, физически спас нацию?
Жанна Бичевская: Конечно, конечно. Искренняя вера, конечно.
Владимир Хотиненко: Вы знаете, мне повезло – я как-то в том, что я снимал, так или иначе окунался в ключевые моменты нашей истории, включая и тот момент с Мининым и Пожарским. Я снял «1612 год». Я, в общем, в материале.
Вера – это ведь смысл. Я еще документальную картину снимал, был совместный замечательный проект РПЦ и Ватикана о первомученниках, которые были еще совместные, до разделения церквей, «Паломничество в Вечный город». И там было очень много интересных моментов.
Ведь христианство очень быстро завладело миром, буквально в очень короткий исторический срок завладело. Почему? Потому что людям был дан смысл. Что такое вера? Это смысл. Все равно, какой бы человек ни был, такое образование, другое, все равно когда-нибудь в жизни он задаст себе вопрос: «А для чего все это? Вот для чего я? Для чего вообще вот это все? Вот для чего это? Я живу, живу – умер».
Жанна Бичевская: Смысл какой? Конечно.
Владимир Хотиненко: Смысл. Вера – это смысл на самом деле.
Даниил Крамер: Мы все задаем себе этот вопрос рано или поздно.
Владимир Хотиненко: И Христос принес жизнь вечную – вот в чем дело. Ты не умираешь. Ты и за грехи отвечаешь, ты продолжаешь жить, ты живешь вечно. Ведь Христос дал вечную жизнь с ответственностью за то, что ты сделал. К сожалению, по моему глубочайшему убеждению, сегодня Европа переживает как раз трагедию потери вот этого свойства.
Жанна Бичевская: Совершенно верно.
Владимир Хотиненко: Они же вычеркнули основополагающее влияние христианства на формирование Европы. Все это вычеркнуто из соображений толерантности.
Жанна Бичевская: Религий много, а веры нет.
Владимир Хотиненко: Это подмена вот этих всех идей, значительно более мелких, скажем так, подмена вот этого большого смысла.
Даниил Крамер: Мы посмотрим первый сюжет, который чуть-чуть изменит канву нашей передачи.
СЮЖЕТ
Культура и вера – две очень важные составляющие нашего стремительного века. Корнями культуры всегда являлась духовность человека. Египетские пирамиды, античные храмы, великие произведения искусства, архитектуры, живописи, поэзии, музыкальные произведения, фрески Андрея Рублева, древнерусские храмы, чудотворные иконы, церковные богослужения, молитвы – разве могли они родиться без глубокой внутренней веры и связей человека с божественным? Поняв многое о вере и связи ее с культурным развитием человечества, мы можем ощущать себя не одиноким странником во Вселенной, а частицей цивилизации.
Константин Пахалюк, ведущий специалист научного отдела Российского военно-исторического общества: Мы знаем о том, что рай на земле построить невозможно. Но, по крайней мере, оно является неким указующим, куда нам двигаться. И это напряжение, вот это противоречие – оно неразрешимо, но оно само по себе очень важно.
Человек не может жить без ответов на вечные вопросы «Зачем?» и «Почему?», иначе он остается в абсолютно бессмысленном мире, где поход к психоаналитику лишь загоняет его в тупик. Сегодня мы живем в обществе потребления, где человек, в отличие от Античности, вынужден продавать себя как товар, ходить в офис, на фитнес, соответствовать моде и правилам, цель которых – приносить обществу деньги. И он больше не является индивидуальностью.
Константин Пахалюк: В современном мире (и это не только касается России) существует проблема, скажем так, поиска оснований, базовых оснований общества. Когда президент наш говорил про духовные скрепы… Ведь мы же понимаем, что духовность – это прежде всего внутренняя сосредоточенность, это внутреннее общение с Богом, с возвышенным. В то время эта духовность может быть именно скрепой? Что он имел в виду? Он имел в виду проблему социальной связанности нашего общества, социальных ценностей – это то, что нас объединяет. И вот это бытие совместное, если говорить на языке французской современной философии. Вот этих ценностей, вот этой социальной связанности нам недостает.
Вся культура человека издавна пропитана верой в добро и справедливость. В Библии сказано: «Царствие Божие внутри нас». И духовные ценности – основное богатство человеческой души. Культура и вера – это два самых важных символа ее развития. Они существуют не сами по себе, а живут в душе человека, и благодаря им все, что создано и написано человеком за всю историю цивилизации, носит характер Творца, как и сам человек. Все лучшие произведения человечества воспевают любовь – базовую ценность, без которой будущего может не быть.
Владимир Хотиненко: Вот это сказанное все не исключает совершенно замечательных парадоксов.
Даниил Крамер: Так?
Владимир Хотиненко: Например, в эпоху Возрождения, когда было создано очень много выдающихся художественных произведений…
Даниил Крамер: Основа.
Владимир Хотиненко: Это была эпоха войн.
Даниил Крамер: Да.
Владимир Хотиненко: Это была эпоха крови, бесконечных войн.
Даниил Крамер: Страшной жестокости.
Владимир Хотиненко: И в этот же момент создаются самые высокие произведения. Меня больше всего если что-то и травмирует сейчас, то вот то, что фактически вот то влияние культуры почти исчезло на сегодняшний момент.
Даниил Крамер: С чем вы это связываете?
Владимир Хотиненко: Это предапокалиптическое какое-то состояние современной цивилизации. И дружными рядами, совершенно дружно-дружно идут, как те слепцы брейгелевские, в пропасть. Это проблема, это грандиозная проблема цивилизации. И то, что происходит (мы с тобой говорили), это большая проблема. Над этим бы подумать. Да, вроде бы концерты исполняются, люди ходят, Метрополь есть – вроде бы внешне все происходит, но влияния какого-то такого… Ведь понимаете, когда тот же Толстой написал «Войну и мир» – знаете, это было все-таки что-то такое, что влияло…
Даниил Крамер: За ним фактически страна пошла сразу.
Владимир Хотиненко: В основном влияния все – я вижу за этим Божий промысел, я вижу за этим мистическую сущность. Россию вообще без мистического коэффициента, который выносится за скобки, бессмысленно пытаться понять. Тот же Минин и Пожарский…
Жанна Бичевская: «Умом Россию не понять, аршином…»
Владимир Хотиненко: Потому что в России имеет огромное значение вот это «а вдруг». Под «а вдруг» я подразумеваю промысел.
Жанна Бичевская: «Авось».
Владимир Хотиненко: «Авось» – это немножко другое. «Авось» – это способ, а «а вдруг» – это то, что происходит. Вот уже были поляки в Кремле в 1612 году…
Даниил Крамер: И тут вдруг…
Владимир Хотиненко: И вдруг где-то в Новгороде купец, в общем, князь неродовитый…
Даниил Крамер: В 90-м мы почти разрушились – и тут вдруг…
Владимир Хотиненко: И так далее и тому подобное. И вдруг…. А такого «вдруг» очень много, включая революцию, включая все события.
Даниил Крамер: Да, разные «вдруг».
Владимир Хотиненко: И таких «вдруг» у нас… Просто в России ключевые этапы связаны с этим странным «вдруг».
Даниил Крамер: Жанна, представьте себе, что в вашей власти каким-либо образом… Мы говорили о влиянии, вот я как раз хочу задать вопрос. Представьте себе, что в вашей власти повлиять на процесс. И как бы вы повлияли?
Жанна Бичевская: Влиять на процесс мы не можем, потому что сумма наших грехов и рождает наше общество. И я вам должна сказать, что, да, рая нет на земле. Был когда-то. На земле это чистилище. Батюшка Серафим Саровский хорошо сказал: «Стяжай сам в себе Духа Святаго – и около тебя тысячи спасутся». Вот начни с себя сначала, а не измени общество, когда ты сам в грязи по уши. Вот если бы не было у нас подвижников, святых… Понимаете, это наши светочи, мы по ним должны равняться.
Даниил Крамер: Нам нужно образование, нам нужна настоящая культура. А скажите, пожалуйста, истинное искусство – это ведь тоже истинная вера?
Владимир Хотиненко: Я бы… Вот что делать? Я только что снял большую картину про революцию. Ведь там люди озадачивались той же идеей: «Что делать?». Ну, проклятые русские вопросы – «Что делать?» и «Кто виноват?». И ведь тоже с благими намерениями – рай на земле построить. Вот у них была цель, была сформулирована четко цель, что делать. «А что бы я сделал?» – решал задачу Владимир Ильич Ленин с соратниками. Но чем закончилось, мы знаем, да?
Поэтому здесь, я думаю, вообще рецепта, строго говоря, нет. Но есть одно средство, может быть, а может быть, это и рецепт: надо заняться образованием, нужно воспитывать поперек лавки, ну правда. Мы это упустили совершенно! У нас катастрофа с образованием!
Даниил Крамер: Думаете, именно так?
Владимир Хотиненко: Ведь многие, очень многие живописные произведения писаны на библейские сюжеты. И человек, да, конечно, это поймет, но, вообще-то, хорошо бы знать анамнез, что там изображено.
Даниил Крамер: Мы очень хорошо и очень плавно переходим ко второму нашему сюжету.
СЮЖЕТ
Церковное богослужение составляет великий пласт высокохудожественного и духовного творчества. Известно о благотворной силе молитвы, исходящей из сердца. Через нее осуществляется связь с Богом, человек начинает получать его заступление, исцеление от недугов, душевное спокойствие.
В 1999 году в Аризонском университете в США состоялась Всемирная конференция «Последние достижения науки о сознании». Наши ученые выступили с сенсационным докладом об открытии уникального феномена человеческого сознания, происходящего во время молитвы. Они записали электроэнцефалограмму у настоятеля одного из монастырей во время чтения молитв. Она показала полное отключение коры головного мозга при полном сознании в молитвенном состоянии. Этот феномен ученые назвали «четвертым состоянием сознания». Всего их три: бодрствование, медленный и быстрый сон. Ученые доказали, что молитвенное состояние жизненно необходимо человеку, как и ранее известные три, иначе происходят необратимые процессы, вызывающие тяжелые недуги и заболевания.
Знаменитый французский доктор Лоран еще в XVIII веке писал: «Приобщение Святых Тайн – великое целительное средство для души и тела». Немецкий микробиолог Кох поддерживал его: «Откуда душа черпает силу устоять против того, что на нее обрушивается? Что помешает ей не пасть? Ответ: то, что ничего не достигается без Веры».
Владимир Ресин, депутат Госдумы РФ: Только верой во что-то можно созидать. Мое мнение: конечно, воспитывать молодежь, в первую очередь с любовью к Родине, с любовью к своему очагу, с любовью к своей семье и, конечно, воспитывать в духе помощи друг другу. Востребованность в храмах пошла от молодежи в том числе. И сегодня, начиная от малолетних детей и кончая ребятами уже в таком студенческом возрасте, наряду с пожилыми людьми заполнен весь храм, и стояли на улице.
Даниил Крамер: Христианство исповедует любовь и терпимость. И именно слово «любовь» является ключевым в христианской религии. И вот мы живем в состоянии предапокалипсиса…
Владимир Хотиненко: Когда я снимал «Паломничество в Вечный город», я для себя открыл апостола Павла, открыл его в частности во Втором послании Коринфянам. Там есть у него текст про любовь, что такое любовь. И вот если говорить об образовании и о воспитании, надо школьникам… Пусть они не поймут это при первом прочтении. А дальше все равно не может не произойти впечатления, что такое любовь. Так больше никто не говорил, что такое любовь. Он говорит о многом, что любовь – и это, и это, и это. Многое есть чего, но первое – любовь. И в вере главное вот это качество.
Жанна Бичевская: И не гордиться.
Владимир Хотиненко: И если суметь посеять вот эти зерна в этих душах, в еще не окрепших умах – это уже будет дело очень большое. Ну, любовь и любовь. Ну да, общие слова: «Любите друг друга». Ну да, вроде знаем, что надо любить друг друга, как самого себя, и так далее и тому подобное. Но надо понимать, что это самое сложное – понять, как возлюбить врага.
Жанна Бичевская: Есть три типа врагов, о которых сказано уже, известно. Бог есть любовь, мы не будем спорить. Так вот, есть три вида врагов. Есть враги Христа. Есть враги Отечества. А есть враги наши, личные. Так вот, Господь сказал: «Молитесь о врагах ваших». У меня целый список врагов моих личных, и я о них молюсь: «Спаси, Господи, и помилуй. Не дай душам их погибнуть. Они не ведают, что творят. Я их всех отдаю на суд Твой. Ты их суди».
Даниил Крамер: А что делать с врагами нации?
Жанна Бичевская: С врагами внутри нашего Отечества мы обязаны бороться, мы должны. И вот для этого сначала совершается духовный подвиг, а потом уже – ратный. И если человек молится: «Господи, почему Россия во всех войнах побеждала?» – потому что сначала шла молитва! Ну, Господь любит Россию. Россия – подножие престола Божия, и она находится под покровом Пресвятой Богородицы
Владимир Хотиненко: Знаете, есть вечерняя молитва, которая начинается… Вот каждый вечер читать: » Ненавидящих и обидящих нас прости, Господи Человеколюбче. Благотворящим благосотвори»…
Жанна Бичевская: Да, конечно, конечно.
Владимир Хотиненко: И так далее. Перефразируя чуть-чуть Булгакова: этот вопрос, как и вопрос крови, один из самых сложных вопросов. Это тонкий вопрос. И вообще вопрос веры – очень личный. И вопрос культуры – очень личный.
Даниил Крамер: Он сказал, что вопрос крови – самый сложный.
Владимир Хотиненко: Крови, да.
Даниил Крамер: Так вот, процесс примитивизации культуры – способен он привести к разрушению цивилизации?
Владимир Хотиненко: Есть такое слово «пошлость». Вот что такое пошлость? Примитивизация – это немножко обобщенно, а пошлость – это очень конкретно. Что такое пошлость?
Даниил Крамер: Часть примитивизации?
Владимир Хотиненко: Вот что такое пошлость? Вот я для себя определил… Кстати, у Набокова есть замечательное определение, он боролся с пошлостью всю свою жизнь сознательную. И я для себя сделал вывод: пошлость – это воинствующее упрощение. И это именно то, о чем мы говорим. Воинствующее, не просто упрощение, а воинствующее.
Жанна Бичевская: Агрессивное такое, да.
Владимир Хотиненко: Вот это страшно. И это собственно то, что заполнило сейчас культурное пространство. Вот в чем дело.
Даниил Крамер: Давайте посмотрим еще один сюжет.
Николай Бурляев, народный артист России, заместитель председателя Общественного совета Министерства культуры РФ, член Патриаршего совета по культуре: Культура и вера – понятия абсолютно братские, единые понятия. Подлинной культуры без веры не может быть. Вы заметьте, ведь кто остался в истории культуры? Остались Леонардо да Винчи, Рембрандт, Рахманинов, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский. Эти люди были все верующие, они несли истину. А истина в том, что есть Бог, что он все видит, в нравственных категориях, в попытке прожить жизнь так, чтобы сохранить душу свою, которая предстанет в вечности. А ничего более гармоничного, прекрасного и истинного, чем заповеди христианские, не придумало человечество, не выработало. Даже коммунистическое наше государство переиначило эти ценности все, эти заповеди, и они эти заповеди внесли в обиход культуры советской. Более прав мыслитель Иван Ильин, который так говорил: «Русская идея – это идея сердца, идея любви».
ОПРОС
– Человек должен во что-то верить?
– Да, в человеческий разум.
– А в Бога?
– Ну, это дело интимное.
– Конечно.
– Во что?
– В любовь.
– Верить? В добрые дела. И совершать добрые поступки.
– Вера в себя.
– Только?
– Да, только в себя.
– В справедливость, что она должна торжествовать.
– Единственное, во что человеку надо верить – это в собственные силы и в науку.
– Верю в мечту, в Господа Бога.
– А что для вас вера?
– Это как путеводная звезда, что ли. Это объясняет все эти события, факты и прочее, все, что происходит вокруг.
– Без веры, без заповедей, я думаю, никакая цивилизация не могла бы существовать.
– Вера? Не знаю, каждой клеточкой ощущение счастья.
– Если, например, что-то случается и ты падаешь, то это то, что тебя удерживает.
– Вера может быть как серьезным стержнем по жизни для человека, так и, к сожалению, может превратить человека в безумца, в безумного фанатика.
– Ну, вера подоплекой моих сил является, мобилизует, способствует сохранению, стремлению к жизни, к здоровью.
– Человек должен верить в любовь в первую очередь, я думаю. Любовь – это вечное. Так что всем добра и любви!
Даниил Крамер: Итак, это был просто опрос, просто как думают люди. И, как видите, они думают очень по-разному.
Владимир Хотиненко: Вы знаете, тут парадоксами полна эта история. В этом смысле Россия – это ведь не идеальное царство. Потому что Розанова смутило что после Октябрьской революции? «Как так, – написал он, – что богоизбранный народ в одночасье стал рушить церкви?»
Даниил Крамер: Да, сам.
Владимир Хотиненко: Ну, мы не знаем промысел Божий, не знаем.
Даниил Крамер: Не знаем.
Жанна Бичевская: Конечно, конечно.
Владимир Хотиненко: Мы не знаем драматургии этой пьесы. Я говорю: там написана какая-то пьеса, и мы просто исполнители в ней. И остальные все – и Ленин, и Сталин, и все прочие – они исполняют роль.
Жанна Бичевская: Ну, Господь сказал: «Кого люблю – того и наказываю». Вот наказывает Господь Россию, потому что любит ее.
Владимир Хотиненко: Вообще я хотел бы внести одну еще корректировку своих слов, потому что я сказал про апокалипсис. Я не хочу, чтобы это воспринимали как мрачное предзнаменование. Нет, я имею в виду, что в этих обстоятельствах это не пессимистический прогноз. В этих обстоятельствах просто нужно ответственнее относиться к себе, к своим поступкам, и все. Это не мрачный прогноз: «Теперь мы погибнем, и все, и давайте уже теперь… пропади оно все пропадом!» Совсем наоборот. Просто в этих обстоятельствах сегодняшних нужна большая бдительность, более точное понимание, что такое любовь.
Даниил Крамер: А бдительность по поводу чего?
Владимир Хотиненко: По поводу происходящего. Есть мудрость: «Делай что должно». Вот делать что должно.
Даниил Крамер: Да, это верно.
Жанна Бичевская: «И будь что будет».
Владимир Хотиненко: И каждый из нас. Ты сделай. Ты сделай!
Даниил Крамер: Начни с себя.
Жанна Бичевская: Я и говорила: с себя.
Владимир Хотиненко: Не уповай, что вот правительство чего-то не делает. Вот тот же Соловьев, мыслитель и философ замечательный, сказал: «Государство призвано для того, чтобы не устроить на земле рай, а не допустить на земле ада». Вот и все.
Жанна Бичевская: Да. Потому что мы ждем…
Владимир Хотиненко: В этой замечательной формуле сокрыт смысл.
Жанна Бичевская: Вот вы говорили про образование. А что такое образование? Образ. Мы по образу и подобию Божиему.
Владимир Хотиненко: Почему сегодня нужно заниматься более бдительно вообще самим собой? Просто задавать себе простые вопросы: «А я-то сам честно делаю свое дело? А я-то сам простил кого-нибудь? А я-то сам…»
Даниил Крамер: Я боюсь, что полстраны, минимум полстраны не сможет задать себе этот вопрос.
Владимир Хотиненко: А ведь ты посмотри на себя просто, и все, и задай себе простые-простые вопросы, очень простые. И все. И это будет началом процесса. Потому что мы знаем, как мышцы подправить, мы знаем, как можно подправить лицо. А как подправить душу – мы не знаем. А душу можно править только: а) тяжкими испытаниями, к слову говоря…
Жанна Бичевская: Покаянием.
Владимир Хотиненко: …и постановкой вопросов простых для себя. Вот так перед зеркалом встать и сказать: «Имярек (Коля, Вася, Петя, Таня), а я-то что?»
Даниил Крамер: Ну что же, я с наслаждением беседовал сегодня с вами. Это было истинное удовольствие! Жанна, Владимир, очень надеюсь, что мы встретимся здесь вновь и продолжим.
Я хотел бы закончить эту передачу Моцартом – мелодией, которая также для меня неразрывно связана с верой, как раз с верой в любовь, в самое лучшее.
otr-online.ru
ВЕРА И КУЛЬТУРА В ТВОРЧЕСТВЕ ОТЦА АЛЕКСАНДРА МЕНЯ. Некоторые соображения [70]. Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие
ВЕРА И КУЛЬТУРА В ТВОРЧЕСТВЕ ОТЦА АЛЕКСАНДРА МЕНЯ.
Некоторые соображения[70]
Тема, за которую я взялся, необозрима. О. Александр когда?то сказал о Владимире Соловьеве и Павле Флоренском, что они сами были культурой. Вот так же и я могу сказать, что Александр Мень сам есть воплощенная вера и воплощенная культура, и чего бы он ни касался в своем творчестве, эти две универсалии пронизывали всё. Поэтому я по необходимости вынужден был ограничить себя и добавить к названию своего сообщения слова: «Некоторые соображения».
Я думаю, в этой аудитории нет надобности говорить о том, что такое вера. Достаточно сказать, что это стержень человеческой личности и, по слову о. Александра, «ключ к Царству Божию». Но вот что такое культура?
Тривиальный ответ состоит в том, что это совокупность материальных и духовных ценностей, созданных человечеством в ходе истории. Но при таком, чисто статичном подходе оказывается, что культура — это, по преимуществу, то, что хранится в архивах, библиотеках, музеях и в памяти компьютеров. Относится ли всё это к культуре? Безусловно. Но для ее характеристики этого недостаточно.
Культура принадлежит к числу многомерных понятий, и потому любое ее определение — а их сотни — не может быть исчерпывающим. Не претендуя на то, чтобы дать оптимальное, а тем более окончательное, абсолютно адекватное определение, хочу обратить ваше внимание на то, что культура имеет две взаимосвязанных, взаимосоотнесенных сторо–ны — статичную и динамическую. То определение, которое я упоминал, рассматривает культуру в статике. Но культура всегда есть нечто становящееся, находящееся в развитии, подлежащее пересмотру и уточнению.
Главное же состоит в том, что и это и почти все иные определения культуры попросту игнорируют тот факт, что культура немыслима вне отношений человека с Богом, Об этом ясно говорит сама этимология слова: латинское cultura происходит от латинского же cultus, означающего почитание, преклонение. Почитание кого? Понятно, что Божества. Преклонение перед кем? Перед Богом. А еще cultura означает возделывание, выращивание, в религиозном контексте — возделывание и выращивание сада Господня. Культура — это сад, выращенный человеком взамен утраченного Эдема, хотя люди создают этот сад зачастую без Бога. А потому в нем растут не только розы, но и цветы зла — тернии и плевелы. Добро и зло здесь перемешаны, и требуется дар различения духов, чтобы в этом разобраться.
Я все?таки рискну дать одно определение. На мой взгляд, культура — это особый способ выражения внутренней ориентации человека. Или, иначе: культура — это знаковое средство для выражения отношения человека к себе, к другому, к миру, к Творцу, в более широком смысле — к Бытию. Культура — это своего рода язык. О. Александр Мень называет культуру «языком духа». Она несомненно связана с духовным измерением бытия. Вместе с тем культура есть некий инструмент, средство — как наука, техника, язык, и сама по себе она, скорее, этически нейтральна. Как средство — знаковое, коммуникативное — она может быть использована в любую сторону: и для целей добра, и для целей зла. Примеров этому в истории сколько угодно, но в любом случае не следует забывать: культура коренится в сфере духа.
«Если бы вся культура не была языком духа, языком Церкви, —говорил о. Александр, — то не было бы ни Андрея Рублева, ни создателей древнерусских храмов, ни создателей святой Софии Константинопольской, ни поэм, создаваемых бесчисленными известными и неведомыми поэтами от древности христианства до наших дней. Что такое православное богослужение? Это огромный корпус высокохудожественного творчества».
Противопоставление веры и культуры основано на невежестве, в лучшем случае — на недоразумении, но это недоразумение длилось очень долго и сейчас не исчезло. Многие до сих пор полагают, что вера и знание, вера и культура несовместны. На самом деле они не только совместны — они родственны. Более того, «в последней глубине это одно» (слова Николая Бердяева).
Для о. Александра вопрос был предельно ясен. «Противостоят ли вера и культура?» — спросил он на одной из лекций и ответил: «Если мы возьмем самые разные произведения культуры — скажем, египетские пирамиды, древнегреческие храмы, «Илиаду» и «Одиссею», «Божественную комедию» Данте или эпос Бальзака «Человеческая комедия», — то в каждом из произведений архитектуры, поэзии, живописи всегда в основе лежит вера, взгляд человека на мир, на себя, на Вечное и Божественное. Каким образом человек понимает соотношение этих трех начал, таким образом строит он свои здания, создает свои произведения искусства».
Вопреки антикультурным тенденциям, традиционно существующим в Русской Православной Церкви, о. Александр всегда твердо отстаивал этот духовный принцип — единство веры и культуры. Он говорил: «Ближе к Богу — ближе к культуре, к самой Истине. Культура, любая, вырастает на религиозном основании…» Он напоминал: «…Библия — основа основ для Церкви — есть и великое явление культуры одновременно. Библия использует десятки литературных жанров, приемов. Таким образом, она освящает и санкционирует своим авторитетом сам принцип человеческого творчества. Более того, если мы вникнем глубже, то поймем, что Всевышний недаром называется Творцом, а человек — Его подобием. Творец — и малый творец. А раз творец, значит создатель, значит — культура».
О. Александр уделял особое внимание развитию личности, творческой личности. Именно в творчестве более всего проявляется богоподобие человека. Творить может только личность. Ни рыбы, ни птицы, ни животные, ни насекомые ничего не творят. Пчелы строят соты, муравьи — муравейники, бобры — свои хатки, птицы — гнезда, но это всегда повторение. Это действует инстинкт, генетически заложенный в живые существа. Творчества здесь нет. Творчество — удел одного лишь человека, потому что он состоит не только из атомов и молекул, из клеток и сосудов. Он абсолютно уникальное, материально–духовное существо. Дух — это искра Божия, вдунутая в человека. Но дух, как неоднократно подчеркивал о. Александр, надо взращивать, и это приоритетная задача культуры.
Культура всегда творится личностью, а личность создаёт Бог в сотрудничестве с человеком. Личность не просто уникальна — она незаменима. Заменимых людей нет. Попробуйте заменить Пушкина или Шекспира, Платона или Эйнштейна. Попробуйте заменить отца Александра Меня — ничего не получится. Да и каждого из наших близких заменить нельзя — мы все подарены друг другу, и в этом разнообразии, как и в нашем родстве, — огромное богатство.
Культура возделывает определенную почву. Эта почва — наши души. Душа, как говорил Тертуллиан, по природе своей — христианка. Я, правда, не уверен в универсальности этой максимы: я встречался с душами, которые очень мало были похожи на христианок. Тем не менее задача культуры, действительно, — воздействовать на душу человека и, если удастся, способствовать ее христианизации. Не знаю, как на это посмотрели бы буддисты, иудеи и мусульмане, но верю, что во Христе нет не только эллина и иудея, но и буддиста с мусульманином.
Бердяев превыше всего ценил творческую свободу, свойственную личности, но не коллективу, который «всегда принудителен». Он писал: «Народ выражает свое призвание в мире в своих великих творцах, а не в безликой коллективности. Такие великие произведения мировой культуры, как греческая трагедия или культурный ренессанс, как германская культура XIX в. или русская литература XIX в….были явлением свободного творческого духа. Служение народу есть вместе с тем творческое созидание народа».
На такой же позиции стоял Александр Мень. Он пояснял: «Мы часто говорим о традициях, мы часто говорим о народном искусстве, но, друзья мои, ведь это только псевдоним. Народное искусство — это значит анонимное искусство. Но никогда не создавалось ни одной поэмы так, чтобы вот собрались люди и вместе что?то хором начали говорить и в конце концов сложили «Евгения Онегина». Должен быть поэт, и он должен вдохновиться.
И в музыке действует личность, и в философской системе действует личность — никогда никакой хор не мог создать философской системы. Почему же это так? Почему? Для нас ответ ясен: потому что первоисточник, Творец — это личность.
Мы, в отличие от пантеизма, верим в высочайшее значение, космическое, универсальное значение личностного принципа, и этот личностный принцип приходит из высшего, запредельного Начала. Высшая реальность включает в себя и свободу, и творчество, и личностное начало, и этическое начало. На этих основаниях возможно строить всю человеческую жизнь — нравственную жизнь, социальную жизнь, творческое культурное действо, деяние…»
Религия и культура неразрывно связаны. Они питают друг друга. И неслучайно при тоталитарных режимах погром религии всегда сопровождается погромом культуры. Обезличивание человека, будь то при Сталине или при Гитлере, оказалось гибельным для свободного творчества и для самих творцов культуры.
Особенно тяжкие последствия имела многолетняя сталинская тирания. Были физически уничтожены миллионы верующих. Религия была замещена мистифицированной квазирелигией, пародирующей христианство, со своей мифологией, догматикой, своим «священным писанием» и «священным преданием» и перевернутой системой ценностей. Это был, по сути дела, вариант неоязычества. Несколько поколений советских людей были отрезаны от прошлого, от «растленного Запада», от отечественной и мировой культуры. Чудовищной силы удар по живым носителям культуры нанес разгром интеллигенции, но еще больший — коллективизация: миллионы крестьян — основы традиционной культуры — были раскулачены, ограблены, расстреляны, отправлены на вечное поселение. Репрессиям подверглись все классы и все слои населения. Сколько гениев и талантов в результате этого геноцида не смогло родиться на свет, известно одному Богу. Таков был режим Сталина, мастера–людоеда, мудрость которого не устает прославлять наше телевидение.
Анализу сталинизма и его последствий в значительной своей части посвящена работа о. Александра «Религия, «культ личности» и секулярное государство».
Культуру творит человек, а человек — существо динамическое. Как говорил митрополит Антоний Сурожский, «весь человек есть сплошная динамика, сплошная жизнь, сплошное движение и становление…» А вот слова Александра Меня: «Если в душе нету хотя бы маленького движения вперед, хотя бы маленьких усилий для того, чтобы поддержать движение к Царству Божию, то она начинает умирать… мы забываем, что всегда необходимо обновление. Кто не обновляется, тот остановился».
Так же обстоит дело и с культурой. Она не может стоять на месте, иначе она мертвеет и загнивает. Культура — это сочетание традиции и новизны. Их гармоническое соотношение характерно для всего творчества о. Александра. Он, как никто другой, понимал, что без обновления традиция становится тормозом на пути развития, и недаром сказал Сидящий на престоле: «Се, творю всё новое».
О. Александр называл христианство «динамической силой, объемлющей все стороны жизни». Эта сила преображает и душу человека и общество в целом. Динамизм изначально присущ и культуре. В искусстве, в том числе в христианском искусстве, он проявляется в смене стилей, творческих манер, в чередовании условности и натурализма. Важно, что новизна есть неотъемлемое свойство настоящего искусства. Об этом говорил на одной из своих лекций о. Александр: «Боялось ли христианство новаторства? Нет, не боялось. Потому что иконописный стиль был авангардом по отношению к античному искусству, потому что готический стиль был тоже авангардом по отношению к старым канонам, потому что древнерусские крестовокупольные храмы тоже были авангардом по отношению к базиликам. Оно всегда воплощалось в какие?то формы, которые были свойственны своему времени».
Мысль о том, что каждая культура создает то, что ей созвучно, о. Александр высказывал не раз. Как мы видим, он отвергал запугивание авангардом, исходящее от ретроградов. Он реагировал на него, например, так: «Меня часто спрашивают, является ли ценной современная авангардистская музыка? Думаю, надо поставить вопрос иначе: отражает ли она болезненное, трагическое убеждение современного человека в том, что весь мир рушится, несется куда?то? Конечно, отражает. В этих музыкальных произведениях — независимо от того, как мы к ним лично относимся, — точно и верно переданы трагичность, отчаянность, порой бездуховность сознания наших современников».
Этот было адресовано посредственности — той самой, которая клеймила музыку Шостаковича, полотна Фалька, стихи Ахматовой, фильмы Тарковского. Клеймила на том основании, что их не понимают «простые люди». Но посредственность, потакающая невежеству и свободная от чувства личной вины, как показала Ольга Седакова, представляет собой большую опасность для общества.
Культура всегда диалогична, она не может развиваться в изоляции. Лишенная общения, она начинает задыхаться и деградирует. В тоталитарных странах так и происходит. Единственное, что спасает тогда художника — внутренняя свобода, свобода духа, если художник от нее не отказывается. По словам о. Александра, «человек, который лишается свободы, он лишается и творчества, и своего достоинства». Не теряя внутренней свободы, даже в том случае, когда он пленен тоталитарной идеологией, художник способен создавать шедевры. «Немало было… таких, — писал о. Александр, — кто пережил нечто вроде обращения в иную веру. Народные мечты о рае на земле, ярко описанные Андреем Платоновым, стихийная эсхатология масс находили пищу в утопизме, который вдохновлял строителей новой жизни. Многие верили в оправданность лозунга, начертанного в Соловках: «Железной рукой загоним человечество в счастье!»». Два гениальных человека, поверивших в пролетарский миф, — Андрей Платонов и Павел Филонов — в условиях сталинского террора сумели отразить в своем творчестве сначала расцвет, а потом крах коммунистической утопии.
Итак, культура как диалог и как пространство внутренней свободы придают творчеству подлинный динамизм. Но означает ли это, что любая динамика позитивна? Нет, не означает. Мы знаем, что существует и отрицательная динамика. Она особенно опасна, когда художник попадает под действие демонических сил, а это происходит, когда он уступает соблазну и открывает им свою душу. Тогда он становится проводником зла и может принести людям ощутимый вред. Таких примеров в истории культуры достаточно много. Но в этом случае, утверждал о. Александр, виновата не культура как таковая, а дух человека. Если человек использует свои способности во зло, «в этом повинен только он сам, это — его грех…»
Следует, очевидно, сказать и о том, что в наше время на авансцену вышла культура второй свежести — массовая культура, поп–культура, которая заполонила собой всё, в особенности телевидение. Это результат коммерциализации культуры, которая в значительной своей части превратилась в разновидность шоу–бизнеса. Прав Андрей Битов, сказавший недавно: «Современная помесь попсы, пиара и гламура мне омерзительна».
Внутри культуры существуют разные течения, разные тенденции. Молодежная субкультура, контркультура и даже антикультура все равно существуют в поле культуры. Если сравнить романы Эдуарда Лимонова, Мишеля Уэльбека и, скажем, «Философию в будуаре» маркиза де Сада с «Хаджи-Муратом» или «Братьями Карамазовыми», то приходится признать, что всё это художественные произведения и все они находятся в поле культуры. Но сколь различен, полярно различен их вектор! Я не говорю здесь о масштабе таланта — я говорю только о духовной направленности этих вещей.
Именно дух определяет ценность того или иного произведения. О. Александр высказался на этот счет очень определенно: «Если произведение искусства проявляет слабую духовность, низкую температуру духовности, то его не спасет сюжет; это может оказаться «Мадонна», но такая, что на нее будет страшно смотреть. Между тем подлинно одухотворенное произведение искусства может изображать земные гору, лес, поле, птицу — и свидетельствовать о Высшем, и быть проповедью, и быть действительно голосом Духа, голосом веры».
Иллюстрацией этой мысли может служить такое явление культуры, достаточно влиятельное сегодня, как постмодернизм. Эклектичный по своей природе, многими он преподносится как некий художественный универсализм. Но меня смущает в нем не эклектичность, а его принципиальная внеморальность, его ценностный и нравственный релятивизм, его анально–генитальная эстетика (как в «Аншлаге»). Искусство всегда стоит перед Божественной тайной. Для постмодернизма нет никакой тайны, жизнь не имеет смысла. Веласкез и унитаз, Моцарт и Бритни Спирс, Шекспир и рэп — всё уравнено со всем, всё одинаково бессмысленно или одинаково значимо, что, в сущности, одно и то же. Постмодернизм в конечном счете всё сводит к физиологии, к отправлениям организма. Духовная вертикаль упраздняется — за ненадобностью. Человек, по сути, сводится к животному. И это не удивительно, потому что постмодернизм не рассматривает человека как духовное существо: человек — это то, что он ест, и то, что он потом из себя извергает.
Авангард и модерн не посягали на основы культуры — они развивались в прежнем духовном русле. В отличие от них постмодернизм не только уравнивает добро со злом, но упраздняет и Бога как высшую личную инстанцию. Для него есть лишь некое неопределенное потустороннее, чего человек никогда не достигнет, а если и достигает, то это оказывается территорией распада и смерти, дьявольщиной, как в произведениях Мамлеева. Контакт человека с Богом в постмодернизме не предусматривается. Всё в жизни оборачивается кажимостью, симулякром, всё подвергается так называемой деконструкции. Ценности как таковые полностью исчезают. Но человек, лишенный ценностных координат, становится духовно беззащитным. Когда о. Александра спросили, как он относится к литературе постмодерна, в частности к произведениям Мамлеева и Лимонова, он ответил: «…Мамлеева и Лимонова читал, и что?то мне не понравилось всё это… Я не думаю, что это останется в истории литературы. Это плесень какая?то».
Культура примечательна тем, что она соединяет как бы несоединяемое — старое и новое, объективное и субъективное, рациональное и иррациональное. То есть культура, по существу, вещь парадоксальная. Парадоксальность, антиномичность, вообще говоря, — свойство истины. Например, христианство насквозь парадоксально. Христос не просто Бог и не просто человек — Он Богочеловек, Он соединяет в себе совершенно непонятным образом и Творца, и тварь, и Царя, и нищего, предельное величие Он реализует в предельной униженности. Поэтому парадоксальность, присущая культуре, не должна пугать. Культура плюралистична, она не дает однозначных ответов.
Между тем парадоксальность культуры многих, в том числе в Церкви, как раз пугает. Они с большим подозрением относятся к искусству и к свободному творчеству. Некоторые православные аятоллы настаивают на том, чтобы человек, крестившись, перестал заниматься искусством. Они считают это занятие греховным. Они с большим раздражением относятся к новациям, к культурному и религиозному плюрализму. Они полагают, что вся полнота истины — у них в кармане. Их негласный девиз: «Да не будут все едины», а уж коли едины, то лишь на нашей, православно–обскурантистской основе. Слова «общечеловеческие ценности» они всегда берут в кавычки. Отец Александр Мень тоже вызывает у них сильнейшую аллергию, поскольку он олицетворял и Вселенскую Церковь, и вселенскую культуру.
Я уже говорил об антикультурной тенденции, существующей в Русской Православной Церкви. Она имеет давнюю историю, которая подробно проанализирована в лекции о. Александра «Два понимания христианства». Не буду сейчас на этом останавливаться. Скажу только, что тенденция, ведущая к культурному изоляционизму, культурному самозамыканию, к ностальгии по прошлому, в высшей степени характерна для закрытой модели христианства (конкретно — православия), в центре которого не богоподобная личность, а коллектив, вовсе не богоподобный, К этому надо добавить ксенофобию, шовинизм, слишком тесный союз с властью. В свое время это уже привело к разрыву интеллигенции с Церковью, к расколу культуры и грозит подобными же эксцессами, отчасти описанными Иосифом Бродским:
Входит некто православный, говорит:
«Теперь я — главный.
У меня в душе жар–птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то — в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая — мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон — исчадье джаза».
И лобзают образа
с плачем жертвы обреза…
О. Александр не раз говорил, что наша Церковь пострадала от тоталитаризма не меньше, а больше, чем наше общество. Неудивительно поэтому, что она болеет теми же болезнями, что и общество, и подчас — в более тяжелой форме. Она и сейчас больна, чему способствует политика власти. Об этом свидетельствовал С. С. Аверинцев. Опасность для веры в России, писал он в одной из последних статей, «состоит прежде всего в намерениях старой и вопреки всем переменам сохраняющей власть номенклатуры — как это называется по–советски, «взять на вооружение» религию, главным образом православную, для построения нового официозного изоляционизма. Те, кто еще вчера присматривал за нами, блюдя устои советского безбожия, сегодня спрашивают нас, достаточно ли мы православны».
Что бы ни говорили православные фундаменталисты, «культура представляет для Церкви большую ценность, и это утверждали еще Отцы Церкви, жившие в далекие времена», «Культура свидетельствует о Церкви, о Христе, о христианстве» — такова была позиция о. Александра. Его вывод однозначен: «…взаимосвязь между верой и культурой органична… эта взамосвязь восходит к глубочайшей древности: когда появился человек, вместе с ним появились и искусство, и религия, и всё остальное. Всё, что есть в жизни человека, определяется его отношением к предельной Реальности». «…В центре, — сказал о. Александр, — стоит один образ. Я хотел бы, чтобы вы его как бы приняли в себя и запомнили, — это корни, уходящие в самую глубину бытия, это вера, уходящая в мир духовный, это ствол, по которому текут соки живые, и, наконец, это плоды, которые всё увенчивают. Таково органичное и гармоничное видение культуры».
Главное творчество, учил нас о. Александр, — это созидание своего духа. Цель творчества — служение человеческому роду, отдача ему себя. Самоотдача — не только цель творчества, но и цель христианства.
Культура, как и вера, — это способ преодоления смерти. Отец Александр Мень хорошо это понимал, ибо сам был причастен бессмертию.
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
religion.wikireading.ru
ВЕРА и РАЗУМ в РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ: a_lex_7 — LiveJournal
- a_lex_7 (a_lex_7) wrote,
a_lex_7
a_lex_7
Русская культура не часто попадала в центр внимания европейских интеллектуалов. Но всякий раз, когда оказывалась, это было связано с одним-единственным её качеством: она резко, бескомпромиссно и очень современно ставила ключевые вопросы о смысле человеческой жизни, об истине, о Боге, об истории. И предлагала сердечный выход из обстоятельств, которые разум считал безнадёжными. Так было с Толстым и Достоевским, с музыкой Рахманинова и Стравинского, с «Чёрным квадратом» Малевича, книгами Бердяева, фильмом Андрея Тарковского «Иваново детство», который был показан в Венеции за три месяца до открытия Второго Ватиканского Собора и как бы предварил его. Так было и с романом Пастернака «Доктор Живаго», который как-никак тоже был впервые издан в Италии (и не вина Пастернака, что издатель его, Фельтринелли, оказался леваком и впоследствии погиб во время террористической операции). И с книгами раннего Солженицына. И со спектаклями Юрия Любимова. И со стихами Иосифа Бродского. Я сознательно выбрал самые разные, подчас взаимоисключающие имена, чтобы показать: правило действовало последовательно и безотказно. В момент очередного кризиса смертельно уставшие от избытка холодной рациональности читатели, зрители, слушатели обращали внимание на русскую культуру, интуитивную, экзистенциальную. Запад восклицал: «Ex oriente lux» – и свет с Востока действительно сиял. Хотя бы время от времени. Пускай и не очень долго.
В связи с этим я хочу сказать о трёх вещах. Во-первых, о том, почему русская культура неизменно сохраняла свой религиозный дух. Независимо от личных воззрений художников, которые вполне могли быть и часто были неверующими. Во-вторых, о том, почему уже очень давно ни один новый русский писатель, художник или музыкант не завоёвывал сердца западной аудитории – я не говорю о ценителях, я говорю именно о сравнительно массовом интересе. И в-третьих, о том, чего же нам ждать – от самих себя, от вас, друг от друга.
Русская культура очень поздно отделилась, обособилась от церковного культа. Окончательно это произошло только в XVIII веке. Это было её недостатком – с точки зрения самостоятельного развития; она вынуждена была без конца догонять культуру западную, повторять и воспроизводить её более зрелый опыт. Это оказалось её достоинством – с точки зрения национального своеобразия, с точки зрения духовного статуса. Она усвоила многие уроки Просвещения, но секулярному равнодушию к религиозной сфере так и не научилась. И в этом смысле так и не обособилась от православия, о жизни которого знала всё меньше и меньше. (Пушкин жил в одно время с Серафимом Саровским, умер на четыре года позже него, но кто это такой – не знал и знать не мог; вообще, если брать в расчёт не народную культуру, а столичную, «высокую», то прижизненные упоминания о преподобном мы находим лишь в записях свт. Филарета, митрополита Московского.) Богоборцами русские писатели и художники могли быть – и очень часто бывали; но богоборчество – это оборотная сторона богоискательства, это попытка выяснить отношения с этим вот Богом русского православия, предъявить Ему счёты, по-свойски выяснить с Ним отношения. Богоборчество несовместимо с равнодушием и является негативным проявлением веры; нельзя страстно относиться к гипотезе о том, что Бога нет, можно – только к Самому Богу. Бог – не абстрактная идея, Бог – личность, и отношение к Нему и созданному Им миру всегда очень личное.
Наиболее ярко этот пафос русской культуры выразил Достоевский в известном парадоксе: если бы случилось невозможное, и истина оказалась бы не со Христом, и мне предложили бы выбирать между истиной и Христом, я выбрал бы Христа. Если вдуматься, парадокс Достоевского – не что иное, как вариация на тему Тертуллиана: «Credo, quia absurdum est» («Верую, ибо абсурдно». – Прим. ред.). То есть самый русский из великих русских на пике своей творческой мысли возвращается к тому, с чего начинались западная культура, западное христианство и западная цивилизация. Так что в известном смысле русская традиция – не что иное, как хорошо забытая западная традиция. Страстное и личное отношение к Творцу, независимо от приятия или неприятия Его творения, сформировало язык классической русской культуры, её традиционную сюжетику, темы и мотивы. Этот язык, этот набор сюжетных коллизий разрабатывали гениально одарённые люди – Пушкин, Толстой, Достоевский; поэтому традиция оказалась настолько мощной, что практически всякий серьёзный художник, работающий в её границах, обречён на перекличку с православием и его жизнеощущением. Даже если он сам по себе атеист. Этим обстоятельством предопределено как развитие русской культуры в целом, так и личная творческая стратегия большинства её создателей. Типовой путь русского писателя: от богоборчества к богоискательству. Типовой вектор русской литературы: от борьбы за автономное существование за пределами церковных врат к проповеди идеалов веры. Не идей, подчёркиваю это, а именно идеалов.
Теперь смотрите, какие глубокие исторические последствия это имело. Советская власть вернула изучение русской классики в школьную программу. При этом она (власть) пыталась отобрать из состава классики наименее религиозные, наиболее богоборческие произведения. Но фокус заключался в том, что религиозное отношение к жизни пропитывало все сколько-нибудь значительные книги, написанные по-русски. И массовое сознание, сформированное чтением этих книг, незаметно менялось; советские люди были предельно далеки от Церкви, но сам их жизненный пафос был богоискательским и богостроительским. Власть заложила русскую классику, как мину, под свой собственный фундамент, и чтение Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова, даже Горького и Маяковского незаметно расшатывало коммунистическое мировоззрение, сохраняло и поддерживало память о религиозной традиции в те времена, когда сама религия была фактически под запретом. Я вижу в этом прямое действие Промысла и думаю, что церковные люди могут и должны сказать спасибо отечественным писателям. Даже тем, кто с Церковью в личном плане враждовал.
Теперь о том, почему сегодня почти никто из русских писателей, художников, кинематографистов на Западе не известен. Кроме Никиты Михалкова, который вполне прагматично, «рыночно» эксплуатирует религиозный, сердечный пафос русской традиции. В России есть хорошие и даже очень хорошие писатели, режиссёры, художники, композиторы. Но очень мало тех, кто в состоянии сделать осознанный шаг в заданном историей направлении. Кто в состоянии преодолеть общественное равнодушие и апатию, кто не боится идти наперерез интеллектуальной среде. А среда эта становится все более релятивистской. В области изобразительного искусства релятивизм, кажется, победил окончательно и безоговорочно; русское искусство стало отходом западного постмодерна, оно проигрывает и отечественной традиции, и западной, потому что глубоко вторично по отношению к ней. В области кино ситуация сложнее. Есть индустриальное, голливудское кино, есть русское, которое ближе к европейскому; оно, как фильмы Сокурова и Балабанова, ставит онтологические вопросы. Сокуров завоевал своего западного зрителя, хотя бы и не очень многочисленного, а Балабанов нет, потому что замкнут на внутрироссийскую ситуацию и ставит онтологические проблемы гораздо более локально, чем то же кино – европейское (Ларс фон Триер, например). В области литературы происходит мучительная борьба с художественным языком, который сформирован классикой, – именно потому, что в пределах этого языка невозможно говорить о мире без Бога. Можно только хвалить Господа и созданный Им мир или спорить с Богом и миром. Но пока побеждает язык. Иными словами, это состояние переходное, кризисное. Если мы из кризиса выйдем, то можете ждать новой встречи с русской духовной культурой. Если нет – тогда не уверен, что состоится и новая русская история, сложится новая российская цивилизация.
Здесь я не могу не бросить упрёк и представителям Церкви. Сам я человек околоцерковный, поэтому заранее прошу прощения за богословскую безграмотность. Но я убеждён, что Православная Церковь не умеет и не хочет работать с современным «неправильным» художником, бросает его на произвол творческой судьбы. В лучшем случае некоторые священники привлекают молодых религиозно ориентированных рокеров для участия в миссионерских концертах для молодёжи. Но на серьёзных художников смотрят прагматично: удастся обратить богоборца или нет, перенаправить талант на прямое служение Церкви или не удастся. «Покайся и иди к нам. А не покаешься, ступай себе на все четыре стороны». А то, что даже самый расцерковлённый художник, если он всерьёз относится к жизни, неизбежно в рамках русской культуры оказывается проводником православных начал в безрелигиозном мире, это в голову мало кому приходит. Нет доброжелательных встреч между мирянами, священством и теми же нецерковными писателями, нет протянутой руки. А ведь наша литературная история знала и такие примеры: святой митрополит Филарет (Дроздов) писал стихотворный ответ Пушкину, когда тот назвал жизнь «даром напрасным, даром случайным». И печатал свои наивные стихи в светском журнале, и этот простой трогательный жест доверия на того же Пушкина подействовал куда сильнее, чем все проповеди и поучения, вместе взятые. Более того – может, это совсем ересь – я думаю, что Бог часто попускает отдельным художникам уклоняться от церковного пути, чтобы такой художник изнутри узнал, как страдает человек, не имеющий веры, и потрясающе рассказал о своём страдании. Как это делал тот же Пушкин, ещё не обретший глубокой веры: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». А самое существенное, Церковь, равнодушно предоставляя «неправильного» художника самому себе, выталкивая его в область релятивизма, усиливает позиции фундаменталистов. Здесь, на Митинге, очень точно говорил г-н Маури о двойной опасности релятивизма и фундаментализма, которые пришли на смену коммунизму и фашизму.
Значит ли всё это, что мы обречены? Нет. Это значит только, что вам не нужно больше ждать света с Востока, как нам не нужно ждать просвещения с Запада. Нам необходимо, ясно и чётко сознавая свои различия, подчас несовместимые, двигаться навстречу друг другу. Потому что после 11 сентября 2001 года мир полностью переменился, нам противостоит общий враг, которому поодиночке мы неизбежно проиграем. Возможно, именно об этих временах в середине прошлого века говорил св. митрополит Филарет (Дроздов), которого я уже цитировал. «Все мы находимся в окрестностях Вавилона… Настанут времена, и они уже наступают, когда мы вынуждены будем забыть о своих разделениях». Я не имею в виду формальное объединение Церквей-сестёр; я имею в виду объединение человеческих усилий, усилий взаимной веры.
В связи с этим – о Митинге. Потрясение и зависть. Первая мысль: в современной России это невозможно. Вторая: а почему, собственно, невозможно? И возможно ли было всё это в Италии 27 лет назад, когда Митинг только начинался? Первая мысль подсказана разумом, рассудком. Вторая – верой, прямые результаты которой мы увидели на вашем, а теперь уже и нашем Митинге. Получилось у вас здесь – получится и у нас. Credo, quia absurdum est.
Как сказал один священник моей знакомой, которая в конце 70-х советовалась с ним, как сдавать экзамен по научному атеизму, не совершая преступление против своей совести: «С Божьей помощью сдать можно даже научный атеизм». Собственно, это и есть тот единственный ответ, который вера может предложить на вопросы, заданные разумом.
Источник: Архангельский А. Вера и разум в русской культуре // Истина и жизнь.- 2006. — №12.
Photo
Hint http://pics.livejournal.com/igrick/pic/000r1edq
a-lex-7.livejournal.com