Смитианство в россии: Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Как идеи выходят за рамки границ и в самых неожиданных местах.

Это увлекательная статья, написанная в 1937 году россиянином Михаилом Алексеевым. Он перепечатан в Econ Journal Watch.

Алексеев пишет о том, как мысли и идеи Адама Смита так восхищались в России в конце XVIII — начале XIX века. Есть даже пушкинская связь !:

Здесь воспроизводится очерк Майкла П. (Михаила Павловича) Алексеева. В 1760-х годах два студента из России, Семен Ефимович Десницкий (1740–1789) и Иван Андреевич Третьяков (1735–1776), посещали университет Глазго, учились непосредственно у Адама Смита, Джона Миллара и других, вернулись в Россию и положили начало традиции. Смитианской мысли в России.Алексеев рассказывает о других русских кузнецах, включая Н.С. Мордова (1754–1845), Екатерину Романовну Дашкову (1744–1810), Александра Романовича Воронцова (1741–1805), Семена Романовича Воронцова (1744–1832), Кристиана фон Шлезера (1774–1831). , Генрих Фридрих фон Шторх (1766–1835), М.А. Балугианский (1769–1847), Николай Тургенев (1789–1871), великий писатель Александр Пушкин (1799–1837). Алексеев пишет: «После войны 1812 года Адам Смит стал чрезвычайно популярным среди либеральной молодежи России, организовавшей тайные кружки.Наделив героя своего романа «Евгений Онегин» любовью к экономическим проблемам и заставив его прочитать Адама Смита, Пушкин просто воспроизвел действительную черту того времени, причем сам писатель имел такой же вкус ».

Хм. Это длинный список поклонников.

Что еще более интересно, так это то, как эти два русских студента учились у Смита. Они сделали записи в начале 1770-х, которые ясно показывают, что Смит учил тому, что впоследствии стало «Богатством народов».🙂

Нравится:

Нравится Загрузка …

Эта запись была опубликована 4 октября 2018 г. в 14:17 и размещена в разделах «Академические исследования и исследовательские работы», «Обсуждение», «Экономика — макро, микро и т. Д.», «Экономист». Вы можете следить за любыми ответами на эту запись через канал RSS 2.0. Вы можете оставить отзыв или откликнуться со своего сайта.

смитов или меркантилистов? Две противоположные модели развития — Developing Economics

Хотя многие социологи считают классическую политическую экономию устаревшей, я утверждаю, что она может дать представление о сегодняшнем мире и проблемах, с которыми мы сталкиваемся.[1] Одно из этих открытий связано с ранними разногласиями, существовавшими между Адамом Смитом и меркантилистами его эпохи по поводу богатства наций, тема, которую иногда называют «развитием». Основываясь на этом разногласии, в этом сообщении в блоге развивается типология смитианских и меркантилистских наций как различных моделей капиталистического развития, которые сегодня можно рассматривать как альтернативу развивающимся странам.

С одной стороны, Адам Смит, в отличие от того, что многие считают, не утверждал, что класс богатых капиталистов должен быть предоставлен самим себе без каких-либо ограничений законодательства или ответственности перед обществом («невидимая рука»).Напротив, стержнем смитианской политической экономии были отношения между индивидом и государством (Ekelund and Hébert, 2005). Согласно этой идее, некоторые авторы (Arrighi 2007; Landreth and Colander 2002a; Roncaglia 2005a) утверждали, что Смит судил о богатстве нации, основываясь на богатстве и благополучии ее жителей, которые, как он утверждал, могут быть достигнуты за счет как относительной свобода предпринимательства и введение ограничений в тех областях, где это не приносит благосостояния.Одна область, в которой свободное предпринимательство не способствовало росту благосостояния, была связана с интеллектуальными компетенциями рабочих, связанными с последствиями углубляющегося разделения труда. Смит написал:

Его ловкость в своем собственном ремесле, похоже, таким образом достигается за счет его интеллектуальных, социальных и военных достоинств. Но в любом улучшенном и цивилизованном обществе это состояние, в которое обязательно должны пасть трудящиеся бедняки, то есть большая часть народа, , если правительство не предпримет каких-либо усилий, чтобы предотвратить это. (Смит, 2007 [1776]: 506)

Следовательно, в работе Смита имеются активные рекомендации по политике. Например, Смит посоветовал государству вмешаться, чтобы защитить безопасность людей, обеспечить предоставление инфраструктуры, регулировать денежные средства и кредит, а также обеспечить образование населения и обучение рабочих (см. Arrighi 2007: 43).

С другой стороны, есть меркантилисты, которых, как утверждает Шумпетер (1954), ошибочно считают школой мысли.Однако меркантилисты были в основном чиновниками на службе Домов европейской монархии или Kammer , как называлась государственная администрация Германии. Этих чиновников интересовало не личное благосостояние, а экономическая мощь, которая могла поддерживать политическую и военную мощь государства (Roncaglia 2005b). Таким образом, хотя они рекомендовали активную роль государства, она была направлена ​​не на регулирование рынка в пользу граждан, а на регулирование деятельности, которая влияет на баланс сил государства по отношению к другим конкурирующим государствам.Среди этих политик — накопление драгоценных металлов, которые были определены как источник государственной власти, и множество рекомендаций, направленных на установление квот и других ограничений для международной торговли, на усиление пиратства и на создание государственных фабрик ( Производство royale во Франции).

Разница между этими точками зрения заключается прежде всего в их подходе к обществу. В то время как Смит сосредоточил свое внимание на внутреннем управлении нацией, меркантилисты сосредоточили свое внимание на внешнем (геополитическом) соревновании между нациями.Различные подходы к обществу привели к различию в моральных интересах: подход Смита побуждал сторонников учитывать благосостояние населения, в то время как подход меркантилизма побуждал сторонников сосредоточиться почти исключительно на силе государства и производстве товаров с минимальными затратами. забота об увеличении потребления масс »(Landreth and Colander, 2002b: 55-56).

Разница, которую я хочу здесь выделить, касается различных способов, которыми государство может регулировать экономику.Хотя оба они в той или иной форме способствуют государственному регулированию экономики, разница заключается в бенефициарах этого регулирования. В то время как для Смита выгодоприобретателями являются отдельные лица — за счет ограничения свободы капиталистического класса в некоторых областях — выгодоприобретателем для меркантилистов является государство, которое не испытывает особого отвращения к присоединению к капиталистическому классу. Таким образом, что касается класса капиталистов, хотя Смит рекомендовал принцу не позволять ему влиять на него для продвижения собственных интересов, а заставлять их свободно конкурировать на рынке, меркантилисты советуют принцу защищать бизнес национальной экономики. капиталисты, чье процветание способствовало обогащению и расширению прав и возможностей государства по сравнению с его соперниками.

Применение типологии к сегодняшнему миру

Есть ли сегодня элементы этой типологии смитианских и меркантилистских наций? Можно утверждать, что сегодня смитианские нации представлены странами с сильными социальными государствами, которые прозрачно управляются наряду с регулируемыми капиталистическими рынками. Между тем, можно утверждать, что меркантилистские страны представлены мировыми державами, такими как Китай и Россия, которые проводят экономическую политику, которая обогатила и политически расширила свои государства и их капиталистические классы, хотя не обязательно защищает и продвигает свободы и права своего населения. .

Таким образом, даже если Россия не входит в число стран с самым высоким уровнем благосостояния (см. Здесь), она является агентом глобальной геополитической силы из-за огромной военной промышленности внутри своих границ (наследие советской империи, приватизированной бывшими чиновниками). ) и контроля над ключевыми энергетическими ресурсами, такими как природный газ. С другой стороны, Китай представляет собой как экономическую, так и военную державу на глобальном уровне и, безусловно, сумел вывести большую часть своего населения из нищеты.Однако повышение уровня жизни китайского населения, похоже, не является главной целью правительства Коммунистической партии Китая, а скорее средством развития сильного рынка и создания конкурентоспособной отрасли для дальнейшего улучшения положения в стране. экономическая мощь. Показателем этого является отказ правительства Китая предоставить своим гражданам те же свободы и права, которые имеют большинство людей в странах с аналогичным уровнем доходов.

Данная типология не ставит своей целью разделить все страны на две категории.Напротив, можно признать, что есть много случаев, которые не могут точно соответствовать ни одному, ни обоим. В некоторых странах, таких как Соединенные Штаты, есть что-то от каждого из этих двух типов (хотя в последние годы правительство Дональда Трампа могло привести США к более меркантилистскому направлению, согласно этой типологии). Кроме того, можно утверждать, что подавляющее большинство развивающихся стран не вписываются в эту типологию, учитывая, что многие из них не имеют достаточных программ социального обеспечения, которые дополняют динамичную и конкурентную рыночную экономику, а также не обладают экономическими возможностями. или военная мощь на глобальном или региональном уровне, которая позволила бы их внутриполитическому руководству достичь своих геополитических целей.

Положительная сторона этого состоит в том, что у населения развивающихся стран есть возможность поднять вопрос о типе развития, которого они желают: хотим ли мы следовать по пути меркантилизма или Смита, или по обоим направлениям? Какие условия существуют в наших странах, если таковые имеются, что делает возможным любой из этих идеальных типов? Или есть другие модели, которые нам нужно рассмотреть?

Сноска:

[1] Это расширенная и улучшенная версия статьи, ранее написанной автором для журнала Foreign Affairs Latin America (см. Здесь).Этот текст был бы невозможен без бесценной обратной связи со стороны Ингрид Квангрэвен, при всей моей ей благодарности. Тем не менее, все ошибки или спорные моменты полностью моя ответственность.

Список литературы

Арриги, Г. (2007). «Историческая социология Адама Смита». В Г. Арриги, Адам Смит в Пекине. Происхождение двадцать первого века (стр. 40-68). Лондон: Verso.

Экелунд Р. и Эбер Р. (2005). «Меркантилизмо и эль-Насимьенто дель Капитализм».В: Р. Экелунд и Р. Эбер, Historia de la Teoría Económica y de su Método (стр. 43-76). Мексика: McGraw-Hill Interamericana.

Ландрет, Х. и Дуршлаг Д. (2002a). «Адам Смит». В H. Landreth, & D. Colander, History of Economic Thought (4 ed., Pp. 80-112). Бостон: Компания Houghton Mifflin.

Ландрет, Х., Дурланд Д. (2002b). «Меркантилизм, физиократия и другие предшественники классической экономической мысли». В H. Landreth, & D. Colander, History of Economic Thought (4 ed.С. 45-72). Бостон: Компания Houghton Mifflin.

Ронкалья, А. (2005a). «Адам Смит». В А. Ронкаглиа, Богатство идей. История экономической мысли (стр. 115-154). Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Ронкалья, А. (2005b). «Предыстория политической экономии». В А. Ронкаглиа, Богатство идей. История экономической мысли (стр. 18-52). Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Шумпетер, Дж. (2006 [1954]). История экономического анализа .Лондон: Рутледж.

Смит, А. (2007 [1776]). Исследование о природе и причинах богатства народов . Хэмпшир: Harriman House Ltd.

Орландо Н. Сантос Альварадо — социолог Национального университета Сан-Маркос (UNMSM), Лима, Перу.

Нравится:

Нравится Загрузка …

(PDF) Динамика роста Смита.

ДИНАМИКА РОСТА СМИТИАН 963

«Рынки, технологии и структура предприятий в развитии черной металлургии Китая в одиннадцатом веке», Journal of Economic

History, XXVI (1966), 29 -58.

, «Цикл экономических изменений в императорском Китае: уголь и железо на северо-востоке

Китай», журнал экономической и социальной истории Востока, X (1967),

102-59.

, «Финансовая экспертиза, экспертиза и формулирование экономической политики —

льда в северном Китае», журнал азиатских исследований, XXX (1971), 281-314.

, «Демографические, политические и социальные преобразования Китая, 750-1550»,

Гарвардский журнал азиатских исследований, XLII (1982), 365-442.

Хилл, Эмили М., «Богатство Китая в« Богатстве народов »», Рабочий доклад,

Исторический факультет Корнельского университета, 1988 г.

Хо, Пин-ти, «Раннеспелый рис на китайском языке. История, «Обзор экономической истории»,

IX (1956), 200-18.

Хаймс, Роберт П., Государственные деятели и джентльмены: Элита Фу-чжоу, Цзян-си, в

Северный и Южный Сун (Кембридж: Издательство Кембриджского университета,

1986).

Дженкс, Лиланд Х., «Железные дороги как экономическая сила в американском развитии»,

Журнал экономической истории, IV (1944), 1-20.

Джонс, Эрик Л., Повторяющийся рост (Оксфорд: Clarendon Press, 1988).

Ландес, Дэвид, The Unbound Prometheus (Кембридж: Cambridge University

Press, 1969).

Лэнгфорд, Пол, Вежливые и коммерческие люди: Англия 1727-1783 гг. (Оксфорд:

Oxford University Press, 1992).

Лю, Джеймс Т. К., Угроза Китая: интеллектуально-политические изменения в начале XII века

(Кембридж, Массачусетс: Совет по исследованиям Восточной Азии, Университет Хар-

вард, 1988).

Локэй, Луис, «Экономическое развитие и разделение производства между

домохозяйствами и рынками», журнал политической экономии, XCVIII (1990),

965-82.

Луи, Фрэнсис, «Гипотеза Кагана и первая общенациональная инфляция бумаги

Деньги в мировой истории», Журнал политической экономии, XCI (1983), 1067-74.

Ма, Лоуренс Дж. К., Коммерческое развитие и городские изменения в Сунском Китае

(960-1279) (Анн-Арбор, Мичиган: Географический факультет Мичи-

ган, 1971).

Манту, Поль, Промышленная революция в восемнадцатом веке (Чикаго, Иллинойс:

University of Chicago Press, 1988).

Макнил, Уильям Х., Погоня за властью (Чикаго: Чикагский университет

Press, 1982).

, «Организация концепций всемирной истории», Ревью, X (1986), 211-29.

Метцер, Якоб, «Развитие железных дорог и рыночная интеграция: пример царской России

ист.», Журнал экономической истории, XXXIV (1974), 529-50.

Мокир, Джоэл, Рычаг богатства: технологическое творчество и экономический прогресс

(Oxford: Oxford University Press, 1990).

Мерфи, Кевин, Андрей Шлейфер и Роберт Вишни, «Индустриализация и большой толчок

», Журнал политической экономии, XCVII (1989), 1003-26.

Нидхэм, Джозеф, Наука и цивилизация в Китае, Том 4: Физика и физика —

ical Technology, Часть III: Гражданское строительство и мореплавание (Кембридж: Cam —

Бридж Юниверсити Пресс, 1971).

Норт, Дуглас К., «Учреждения, транзакционные издержки и рост торговцев.

Империи». в Джеймсе Д. Трейси, изд., Политическая экономия торговых империй

(Кембридж: издательство Кембриджского университета, 1991).

Рувер, Раймонд де, «Организация торговли», в М.М. Постан, Е.Э. Рич,

и Эдвард Миллер, ред., Кембриджская экономическая история Европы, том

III: Экономическая организация и политика в средние века (Кембридж:

Издательство Кембриджского университета, 1965).

Розен, Шервин, «Замена и разделение труда», Economica, XLV (1978),

235-50.

Ростоу, Уолт В., Этапы экономического роста, второе издание (Кембридж:

Cambridge University Press, 1971).

Шиба, Ёсинобу, Торговля и общество в Сунском Китае (Анн-Арбор, Мичиган: Университет

город Мичиганского центра китайских исследований, 1970a).

Этот контент загружен с сайта 137.43.145.207 в среду, 6 сентября 2017 г., 08:48:53 UTC

Все использование подлежит http: // about.jstor.org/terms

Субнациональная идентичность и гражданское общество в России девятнадцатого века — EuropeNow

До распада Советского Союза в 1991 году истории гражданского общества в России уделялось мало внимания. Однако впоследствии этот вопрос стал широко изучаться. Акцент сместился с дискуссии о том, существует ли гражданское общество, на обсуждение того, что это такое и когда возникло. Оптимистическая школа утверждала, что добровольные общества процветали после отмены крепостного права в 1861 году и что это свидетельство хорошо сформированного гражданского общества.Пессимисты возражали, что крестьяне, составляющие большинство населения, не рассматривались как часть гражданского общества из-за правовых и социальных норм [1]. Поскольку гражданское общество является важной частью любой функционирующей демократии, этот поиск истоков важен.

Русские знали об идее гражданского общества почти за 150 лет до конца крепостного права. В 1703 году русский термин впервые использовал этот термин на основе концепции Аристотеля о гражданском обществе, которое противопоставлялось нецивилизованному или нецивилизованному обществу.В 1760-х годах русские, которые учились у Адама Смита в Университете Глазго, немедленно вернули его четырехэтапную теорию истории, в которой утверждалось, что всем странам придется перейти от сельскохозяйственной, или того, что мы теперь называем «феодальной», этап в коммерческое или гражданское общество. Коммерческое общество означало рынки, конкуренцию и распространение знаний. Гражданское общество сослалось на более изысканные манеры и более широкий круг личных и профессиональных контактов, включая добровольные ассоциации.Императрица Екатерина Великая (годы правления 1762-1796) была заинтересована в стимулировании развития коммерческого общества и поэтому была готова прислушаться к планам Смита по улучшению экономики, в том числе провинции.

1830-е годы были тем, что я называю эпохой небольших реформ. Правление императора Николая I (1825-1855) часто изображалось как ретроградное, но его, скорее, следует рассматривать как более ранний период реформ, за которым следует более консервативный период после, как это было в случае с его предшественником, императором Александром. I и его преемником императором Александром II.В течение 1830-х годов Николай одобрил серию смитианских реформ, направленных на стимулирование экономики за счет повышения осведомленности центра о провинциях. В результате государство учредило провинциальные статистические комитеты и газеты для изучения богатства провинций и доведения их до сведения центра, а также провинций. Непреднамеренным последствием этого стало формирование новой провинциальной идентичности.

В течение 1830-х и 1840-х годов начала появляться неблагородная группа провинциальных интеллектуалов, общей задачей которых было изучение провинции в этих новых учреждениях.Сюда входили сыновья священников и чиновники, купцы и горожане. Закон 1837 года помог им, предоставив губернатору больше власти на провинциальном уровне и, таким образом, уменьшив там контроль дворян. Эти неблагородные группы начали артикулировать новую провинциальную идентичность вместо старой муниципальной идентичности. Они утверждали, что провинцию следует изучать не просто в ее экономических аспектах, а как органическую целостность, в которой история и этнография имеют одинаковое значение. Эта точка зрения опиралась на романтические представления о «местном» как о более подлинно русском.

Дворяне, в ответ, создали идентичность округа только для аристократов, основанную на округе, территориальном подразделении провинции, аналогичном по размеру американскому графству. Они использовали сельскохозяйственные общества, которые были добровольными ассоциациями, для распространения новых культур и инструментов для перехода к рыночному сельскому хозяйству. Подобно эпохе небольших реформ, Адам Смит также повлиял на дворян, но они надеялись не на промышленное будущее, а на улучшение сельского хозяйства, чтобы округ и его дворяне стали динамичными и богатыми.Закон 1837 года не уменьшил их власть на районном уровне, и поэтому их внимание к нему имело как политическое, так и экономическое измерение. Роман Николая Гоголя « Мертвых душ » можно рассматривать как ответ на эти события, поскольку в первой части провинциальный город, место зарождающейся неблагородной публики, изображается как недостоверный и бессмысленный, а район с его сетью дворянских поместий. , как истинное сердце России, где экономический динамизм и традиции могут сосуществовать.

В 1840-х годах профессора Московского университета популяризировали идеи Г.W.F. Гегеля, оказавшего глубокое влияние на только что формирующуюся интеллигенцию. Один из аспектов мысли Гегеля касался гражданского общества, поскольку именно он оказал наибольшее влияние на отделение гражданского общества от государства, считая его сферой между государством и семьей. Согласно Гегелю, собственность была основой свободы, потому что она обеспечивала независимые от государства средства к существованию. Русские гегельянцы начали призывать к прекращению крепостного права и созданию новой группы, которая объединила бы как бывших господ, так и бывших крепостных под общей идентичностью владельцев собственности.Это смешалось с аболиционистским смитианством, которое основывалось на утверждениях Смита о том, что свободный труд более прибылен и продуктивен, чем рабский труд, чтобы убедить важную группу знати в том, что крепостное право должно исчезнуть.

Эти идентичности и группы оставались отдельными до тех пор, пока государство при новом императоре Александре II не решило начать процесс отмены крепостного права. Сначала, в 1857 году, в дискуссии доминировали группы провинциалистов. Провинциалисты были знатными вельможами, которые считали, что каждая провинция должна законодательно определять, как закончится крепостное право в их провинции.Многие из них не были в восторге от фактического прекращения крепостного права и надеялись, что такой подход сделает его менее вредным для интересов дворян. В результате от провинций Европейской России было предложено сформировать губернские комитеты, которые давали рекомендации правительству относительно дальнейших действий по прекращению крепостного права. Внутри каждого комитета бушевала битва между либералами за прекращение крепостного права и консерваторами против изменений. За исключением Твери, либералы составляли меньшинство во всех комитетах.

К 1858 году, однако, правительство перешло на строго централизованную позицию под руководством Николая Милютина из Министерства внутренних дел. После того, как комитеты были созданы и поощрены предлагать законы для своей провинции, им затем сказали ограничиться чисто техническими вопросами и сказали, что дальнейший вклад нежелателен. Это разозлило многих консерваторов и привело к сдвигу влево, особенно в сторону гегельянцев, чье концептуальное разделение государства и гражданского общества позволило им разобраться в враждебности на теоретическом уровне.Зимой 1859-1860 годов многие провинциальные дворянские собрания обсуждали отмену крепостного права и критиковали позицию правительства, несмотря на то, что это было запрещено.

В это же время во Владимирском дворянском собрании произошло событие, показывающее пределы возможностей гражданского общества. Концепция гражданского общества, разработанная Смитом и Гегелем, не выдвигала на первый план дебаты и конфликты. Таким образом, даже либералы, которые верили в идею гражданского общества, не обязательно приветствовали противоположные взгляды.Об этом свидетельствует ответ Н. Я. на критику дворянского отношения к своим крепостным. Дубенский, секретарь Юрьевского сельскохозяйственного общества и сын священника. Дубенский, несмотря на его связь с Обществом, был осужден дворянским собранием за критику дворянства и был изгнан из провинции. В других выступлениях на собрании правительство подвергалось критике за игнорирование совета дворян.

Гегельянцы утверждали, что крестьянам необходимо предоставить индивидуальные права собственности, чтобы дворяне и крестьяне могли объединиться в качестве владельцев собственности.Однако государство решило вместо этого создать коммуны и отдельные крестьянские учреждения, такие как районные суды. Земство, орган местного самоуправления, который много сделал для просвещения и медицины в провинции после своего основания в 1864 году, позволял отдельным крупным землевладельцам избирать своих представителей непосредственно на уровне округа, в то время как представители коммун выбирали представителей от имени местных властей. крестьяне в своей общине. Однако зажиточные крестьяне могли голосовать в первой курии или избирательном округе, если у них было достаточно собственности.

Хотя крестьяне были рациональными действующими лицами и проявляли высокую активность в своих учреждениях, они не воспринимали политический орган, в который входили бы купцы и дворяне. Таким образом, когда большевики утверждали, что политическая структура должна включать только крестьян, рабочих, солдат и казаков, это соответствовало опыту крестьян. Несмотря на то, что добровольные ассоциации процветали после 1861 года, и было много индивидуальных попыток преодолеть разрыв между образованным обществом и крестьянами, структуры общества, установленные государством, держали их отдельно на институциональном уровне.

И государство, и гражданское общество находились под влиянием романтического идеала гармоничного общества. Государство надеялось, что крестьянство останется оплотом поддержки династии Романовых, и таким образом приняло изложенные выше решения. Сторонники гражданского общества хотели сыграть существенную роль в жизни России, но эта идея была отвергнута государством. Однако эти сторонники также считали, что общество должно быть гармоничным, а это означало, что дебаты не всегда приветствовались. Эти нити поощряли определенный максималистский образ мышления, который всплывал бы в другие периоды российской истории.

После 1991 года усиление власти в регионе было только преходящим, и вскоре государство восстановило контроль. Частично это было возможно потому, что региональная история, институционализированная в провинциальных музеях и в публикациях краеведов, во многом определялась ее неполитическим происхождением, датируемым 1830-ми годами. Изучение региональной истории в России, в отличие от Каталонии, не придавало глубины политическому движению, а скорее продолжало изучение культурного и экономического наследия провинции, а не ее политической истории.

Учитывая тяжелые условия гражданского общества в России с 1991 года, отрадно осознавать, что у гражданского общества в России действительно долгая, если не легкая история.

Сьюзан Смит-Питер — доцент Колледжа Статен-Айленда, пишет на темы, связанные с гражданским обществом и региональной идентичностью в дореволюционной России. Она является автором книги «Представляя российских регионов: субнациональная идентичность и гражданское общество в России XIX века».

Фото: Памятник Николаю I на Исаакиевской площади в Санкт-Петербурге, Россия.

[1] Илья Герасимов, Модернизм и общественная реформа в имперской России: сельские профессионалы и самоорганизация, 1905-1930 гг. (Нью-Йорк: Palgrave Macmillan, 2009).

Смитианская симпатия, социальная неврология и природа социального сознания

• 1 См., В частности, Fehr and Schmidt (1999), Bolton and Ockenfels (2000), Fehr and Fischbacher (2005) (…)
• 2 См. Camerer (2003) обзор этой литературы.

1 Теория социальных предпочтений1 была разработана для того, чтобы объяснить экспериментальные свидетельства просоциального поведения, процветавшего в 1980-е годы и ставшего под сомнение модель эгоистичного рационального агента в основной экономической теории. Эта теория создавала впечатление, что нет необходимости подвергать сомнению модель рациональности, чтобы включить соображения морали и справедливости в стандартную теорию.Действительно, теория социальных предпочтений расширила определение функции полезности, чтобы воспроизвести просоциальное поведение, наблюдаемое в экспериментах и ​​которое теперь рассматривается как стилизованный факт.2 Значит ли это, что мы находимся на пути к позитивному теория морали в экономике? Под позитивной теорией морали мы подразумеваем теорию, которая может объяснить, как то, что называется общим термином «мораль», формирует поведение людей в обществе. Следовательно, это не нормативная теория, а теория, которая могла бы включить в экономику некоторые идеи поведенческих наук.В этой статье утверждается, что, если мы хотим добиться реального прогресса на этом пути, экономика должна будет нести гораздо более высокие эпистемологические издержки. В самом деле, мы утверждаем, что методологический индивидуализм, основанный на максимизации полезности, присущий стандартной экономике, представляет собой плохую основу для понимания механизмов, порождающих социально сознательное поведение. Фактически, существует эпистемологическое противоречие между методологическим индивидуализмом, который предполагает, что рациональность экономического агента автономна от общества, и природой общественного сознания.

2 В этой статье мы предлагаем сначала увидеть на различных примерах, как литература возникла из диалога между экспериментальными результатами и теорией, не подвергая сомнению фундаментальные аксиомы рациональности, разработанные экономистами. Мы подчеркнем трудности различных попыток смоделировать рациональность морального агента и возникающие противоречия. Стабильность социальных предпочтений, которая предполагается в этой литературе, в частности, трудно согласовать с идеей «зависимости оценки справедливости от контекста» (Konow, 2003, 1189) или с идеей, что принципы справедливости не являются обязательно неизменные идеалы справедливости (Rodriguez and Moreno, 2012) и что моральные принципы в целом не являются врожденными, а приобретаются агентами.Однако мы увидим, что допущение о стабильности социальных предпочтений является фундаментальным в экономической теории и побудило некоторых известных исследователей попытаться найти «существенную» модель морального рационального агента, отражающую истинную «природу человеческого альтруизма» ( Fehr and Fischbacher 2003). Конечно, одна из основных трудностей в этом состоит в том, что существуют разные принципы, от социальной эффективности до неприятия неравенства и взаимности, среди многих других, которые могут быть кандидатами на эту важную модель теории социальных предпочтений.Мы также обсудим альтернативный и более скромный подход, который заключается в предложении моделей, которые действительны только в «краткосрочной перспективе». К сожалению, мы объясним, почему, если экономика хочет быть наукой о публичных решениях, это также не будет удовлетворительным ответом на предыдущие критические замечания относительно стабильности социальных предпочтений. Мы завершим этот первый раздел объяснением того, как трудности, возникающие при достижении прогресса, являются результатом ограничений методологического индивидуализма.

3Затем мы будем утверждать, что позитивная теория морали должна опираться на социальные механизмы, которые не могут вписаться в эти рамки. Приведем два примера направлений исследований, которые, на наш взгляд, идут в этом направлении. Первый заимствован из моральной философии 18-го века, это подход, принятый Адамом Смитом в «Теории моральных чувств». Другой взят из совсем недавней области исследований — социальной нейробиологии. Мы увидим, как в обоих случаях цель состоит не только в том, чтобы понять, как моральные суждения формируют поведение, но и в том, чтобы понять, как люди формируют эти моральные суждения.В заключение мы обсудим, как эти два подхода кажутся взаимно разъясняющими, и предложим, какой вклад они могут внести в экономическую методологию. Эпистемические издержки, которые потребуются для интеграции морали в экономику, безусловно, высоки, но мы думаем, что вместо того, чтобы устранять идентичность экономики как конкретной социальной науки, она может укрепить эту идентичность.

• 3 Фактически, первые результаты, которые бросили вызов стандартной модели, намного старше.См. Кагель и Рот (1 (…)
• 4 В игре ультиматумов первый человек (игрок A) должен решить, как разделить определенную сумму денег (…)
• 5 Игра диктатора отличается от игры ультиматума тем, что получатель не имеет возможности (…)

4В 1980-х годах экспериментальная экономика начала предоставлять доказательства, которые выдвигали на первый план просоциальное поведение3 и не соответствовали тому, что можно было бы ожидать в рамках стандартной модели.Эксперименты, выявляющие эти «аномалии», изначально были основаны на простых играх, в которых два человека взаимодействуют друг с другом: игре ультиматумов, игре диктатора или инвестиционной игре. Однако позже были изучены также игры с участием групп людей разного размера, такие как игра с общественными благами (обзор этой литературы см. В Camerer, 2003). Согласно стандартной модели в игре ультиматум4, получатель должен принять любое предложение, которое оставляет ему платеж строго выше нуля, и субъект, который делает предложение, поэтому должен оставить минимально возможную сумму.Однако эксперименты показывают, что получатель с большой частотой отклоняет любое предложение менее 25% от общей суммы, а предложения, близкие к 50/50, появляются с относительно высокой частотой. В диктаторской игре5, если частота эгоистичных предложений увеличивается, отклонения от поведения, предполагаемого в теории, сохраняются. Даже когда протокол обеспечивает идеальную анонимность между субъектами и между каждым субъектом и лицами, организующими эксперимент, разрыв все еще сохраняется (см. Различные протоколы, например, протестированные Güth, Schmittberger and Schwarze, 1982 и Hoffman et al., 1996).

• 6 Можно выделить две категории интерпретаций: В первой категории интерпретации находятся в (…)
• 7 Вторая влиятельная модель социальных предпочтений, предложенная Болтоном и Окенфельсом (2000), отличалась (…)
• 8 См. Рейтинг на веб-сайте Quarterly Journal of Economics

5Эти наблюдения были предметом различных интерпретаций, что привело к пересмотру стандартной модели.6 Здесь нас интересует одна из самых известных интерпретаций, заключающаяся в том, что люди имеют социальных предпочтений , и последующие теоретические разработки. Фер и Фишбахер (2005, 151) определяют социальные предпочтения как «предпочтения, касающиеся других, в том смысле, что индивиды, проявляющие их, ведут себя так, как если бы они положительно или отрицательно оценивали отдачу от соответствующих референтных агентов». Действительно, Фер и Шмидт (1999) и Болтон и Окенфельс (2000) предлагают модели, которые, не отказываясь от стандартной структуры, могут воспроизводить наблюдаемое поведение.Основная идея состоит в том, чтобы просто изменить функцию полезности, включив в нее компонент, который представляет интерес, который человек имеет к выгодам других. В модели, предложенной Фером и Шмидтом, так называемой модели неприятия несправедливости , этот компонент представляет собой просто разницу между оплатой одного человека и оплатой другого лица или средним значением оплаты других лиц. Функция полезности — это взвешенная сумма материального платежа игрока и этого компонента. Кроме того, вводится дополнительная тонкость.Игрок более чувствителен к неравенству, которое неблагоприятно для него, чем к неравенству, которое в его пользу. Игрок ценит равенство выплат, но он или она также более или менее предвзято относятся к своим интересам. Эта модель была очень хорошо принята в экономической литературе7. Среди статей, опубликованных в Ежеквартальном журнале Экономика с момента его создания, она была четвертой по цитируемости в 2015 году.8

6Эта основополагающая статья и последующая литература по социальным предпочтениям представляют собой поворотный момент в эволюции экономики.До сих пор исключение межличностного сравнения полезностей считалось теоретическим обоснованием исключения морали из экономики. В самом деле, вследствие этой технической невозможности экономика не могла оказать никакой помощи политикам в сравнении благосостояния людей. Однако, если люди действительно сравнивают свое благосостояние с благополучием других, другими словами, если сравнение является внутренним по отношению к рациональности агента, а не внешним по отношению к нему и определяется политическим деятелем, то включение таких сравнений в анализ становится достижимый.Таким образом, переформулированная таким образом экономическая теория позволяет политикам принять во внимание это сравнение, и дискуссия может быть перенесена с вопроса о возможности на вопрос о средствах. Однако с самого начала теория социальных предпочтений подвергалась критике. Некоторые говорят, что параметры допускают так много степеней свободы, что вывод о том, что модель может воспроизводить экспериментальные данные, несколько неубедителен (Binmore and Shaked, 2010). Действительно, при таком подходе каждый индивидуум характеризуется параметром его функции полезности, который измеряет степень его неприятия неравенства.Таким образом, основное предположение состоит в том, что неприятие несправедливости является неотъемлемой и стабильной характеристикой каждого человека и что разные уровни неприятия неравенства в популяции могут порождать множество различных типов поведения.

• 9 Литература (см., Например, Ben-Ner et al., 2004; Servátka, 2010; Bowles and Gintis, 2011; Hern (…)

7 Были предложены другие модели социальных предпочтений, в которых социальный компонент функции полезности может принимать различные формы, как мера общественного благосостояния или благосостояния бедных.Были разработаны эксперименты, чтобы попытаться различить и сравнить относительную важность этих различных форм социальных предпочтений (Charness and Rabin, 2002; Engelmann and Strobel, 2004). Хотя результаты этих экспериментов не всегда благоприятствовали неприятию неравенства, последняя форма социальных предпочтений оставалась наиболее заметной. Другие модели, опять же, немного сложнее по форме. Например, моделирование взаимности заняло особенно важное место в литературе.Взаимность была предложена для интерпретации результатов экспериментальной литературы, показывающей, что щедрость субъекта, по-видимому, зависит от того, что он наблюдал в прошлом поведении другого субъекта9 (см., Например, среди самых последних ссылок Ben-Ner et al., 2004 ; Servátka, 2010; Bowles, Gintis, 2011; Herne et al., 2013). В частности, эти исследования показали, что в игре с диктатором щедрость диктатора может быть сильно коррелирована с щедростью, от которой он ранее извлекал выгоду.Однако различные модели, которые были предложены, чтобы позволить homo oeconomicus демонстрировать некоторую взаимность, не могли ограничиваться введением в функцию полезности индивида компонента, который зависит от поведения его партнера. В этом случае моделирование требует изменения концепции равновесия (см. Falk and Fischbacher 2005). В наиболее изощренных версиях, впервые предложенных Мэтью Рабином (1993), индивида заботит не только то, что он или она наблюдает за поведением другого, но и то, что он или она могут сделать из этого вывода о намерениях того или иного человека. последний.Таким образом, модель должна сосредоточиться на убеждениях. Эти модели, однако, очень сложны в использовании и решении. Тем не менее, если моделирование взаимности настолько сложно, возможно, это связано с тем, что такое поведение принципиально отличается от простого неприятия несправедливости. Взаимность нельзя легко свести к компоненту функции полезности, которая составляет внутреннюю характеристику индивида. Действительно, моделирование взаимности требует размышлений о взаимодействиях людей.

8 Такое разнообразие возможных моделей вызывает еще одну проблему.Это не позволяет экономике заменить стандартную модель homo oeconomicus единственной новой моделью, объединяющей социальные предпочтения. По этой причине Фер и Фишбахер (2005) утверждают, что взаимность — это особый случай социального предпочтения, но более сложный, чем неприятие неравенства: «Сильная взаимность означает, что люди ведут себя так, как будто их положительная или отрицательная оценка вознаграждения референтного агента зависит от действий. справочного агента ». (Fehr and Fischbacher, 2005, 152), и их вывод состоит в том, что неприятие несправедливости, хотя и не является прямым отражением этого более изощренного поведения, является хорошим приближением, будучи гораздо более простым и податливым.Тем не менее, если мы попытаемся дать последовательный отчет об этой разнообразной литературе, мы можем отметить, что глубина анализа возрастает, когда человек переходит от идеи, что субъекты озабочены достижениями других, к идее, что они озабочены поведением других и, наконец, идеей, что их беспокоят намерения других. Платежи могут быть результатом поведения, которое само может быть результатом намерений. Но откуда взялись эти намерения?

9 Несмотря на эти разные уровни анализа, эти модели разделяют общий подход.Они интерпретируют просоциальное поведение экспериментальных стилизованных фактов как результат внутренней моральной рациональности. Другая литература, которая призывает к другим принципам справедливости, хотя и связана с этими моделями, ставит под сомнение некоторые их аспекты.

10 Вскоре после того, как были предложены первые модели для воспроизведения этих экспериментальных данных о просоциальном поведении, Cherry et al. (2002) опубликовали новые экспериментальные данные, которые поставили под сомнение экспериментальный подход, использованный для получения этих доказательств.В своей статье они предложили добавить к традиционному протоколу, основанному на игре с диктатором, первый шаг, на котором диктатор должен выполнить задачу, чтобы заработать сумму, которую он может разделить на втором этапе. Похоже, что в этом случае диктатор становится очень эгоистичным, и его поведение теперь согласуется с тем, что предсказывает теория. Однако статья Черри и др. Не является одобрением все еще доминирующей теории homo oeconomicus, но показывает, что мы, возможно, слишком поспешили принять объяснение, основанное на неприятии неравенства.Действительно, эта работа показала, что экспериментальные протоколы, которые легли в основу огромной литературы, основаны на ложном предположении, что испытуемые не придают никакого значения происхождению суммы, которую они должны разделить или инвестировать. В этих протоколах, как и в функции полезности, деньги не пахли. Тем не менее, эту гипотезу следовало поставить под сомнение одновременно с гипотезой совершенно эгоистичного и эгоцентрического поведения. Действительно, похоже, что то, как люди принимают свои решения, может зависеть от информации, которая раньше не считалась актуальной.

11 Статья Черри и др. Открыла путь для новой экспериментальной литературы. Эта литература основана на стандартном протоколе, состоящем из двух шагов. На первом этапе, в отличие от схемы Черри и др., Задействованы все субъекты, которые могут заработать деньги, которые можно разделить на втором этапе. В этом контексте становится ясно, что неприятие несправедливости было подходящей интерпретацией, потому что предоставление равных прав обоим субъектам ультиматумной игры или диктатору является очевидным «справедливым» решением в протоколах без фазы производства.Равное участие — основной принцип справедливости, который лучше всего подходит для этого контекста. Затем была предложена более общая интерпретация, в которой утверждалось, что субъекты относятся к принципам справедливости (см., В частности, Cappelen et al., 2007; Rodriguez and Moreno, 2012). Открылась дорога для литературы о роли принципов справедливости.

12 В протоколе, предложенном Cappelen et al. (2007) фазе распространения, которая представляет собой игру с диктатором, предшествует фаза производства, во время которой испытуемые должны ответить на общую викторину.В конце этой производственной фазы каждому испытуемому назначается сумма, которая зависит от количества его правильных ответов, а также от цены, применяемой к каждому из последних. Эта цена отличается от одного предмета к другому. Таким образом, в каждой паре общая сумма, которая будет разделена, зависит от количества правильных ответов, а также от двух разных цен. Таким образом, могут появиться три фокусных точки, в зависимости от трех фундаментальных принципов справедливости: строгое равное распределение общей суммы, либертарианское разделение, которое дает каждому субъекту долю, пропорциональную тому, что он или она зарабатывает на производственной фазе — независимо от того, является ли он или она несет ответственность или нет за цену, которая применяется к его правильным ответам — и, наконец, либертарианско-эгалитарное распределение, которое состоит из пропорционального распределения только количества правильных ответов от каждого из участников.Эти три основополагающих принципа возникли в результате долгой дискуссии об ответственности (см. Konow, 2003). Cappelen et al. показывают, что, действительно, акции, предложенные диктаторами, можно разделить на группы, которые близко соответствуют трем принципам справедливости. Они предлагают модель, которая позволяет им адекватно воспроизвести то, что они наблюдали. Модель включает в функцию полезности компонент, представляющий оценку принципа справедливости, идеала справедливости агента. Они заменяют разницу между материальным платежом агента и средним платежом других лиц, составляющую неприятие несправедливости в модели Фера и Шмидта (1999), разницей между материальным платежом игрока и долей, соответствующей идеалу справедливости.Этот идеал справедливости характеризует агента в дополнение к весам различных компонентов функции полезности. Итак, мы перешли от теории неприятия несправедливости к теории идеалов справедливости.

13 По сути, модели Fehr and Schmidt (1999) и Cappelen et al. (2007), имеют много общего. Во-первых, они разделяют общую цель , которая состоит в том, чтобы показать, что homo oeconomicus не является чисто эгоистичным и ценит мораль. Во-вторых, они разделяют предположение, что индивидуальные предпочтения стабильны , что согласуется с общепринятой экономической теорией.Чтобы достичь своей общей цели в соответствии с этим общим предположением, они предлагают заново ввести мораль в экономику, включив в функцию полезности социальный компонент, который оценивает экономический агент. В первой модели экономический агент характеризуется степенью неприятия неравенства, которая измеряется параметрами, составляющими веса его функции полезности. Во второй модели индивид характеризуется как весами, так и идеалом справедливости. Однако Cappelen et al.(2007) гораздо более осторожны, чем Фер и Шмидт, когда они приходят к обоснованию своей модели и стабильности социальных предпочтений. Конечно, они настаивают на том, чтобы у человека были устойчивые идеалы справедливости, по крайней мере, в какой-то момент времени; в противном случае мы бы не говорили об идеалах справедливости. Но они признают, что экономические агенты не рождаются с идеалами справедливости и что последние являются результатом образования и длительного жизненного опыта.

14 Совсем недавно, в 2012 году, Родригес и Морено предложили альтернативную концепцию того, как принципы справедливости учитываются при выборе субъектов.Их экспериментальный протокол очень похож на протокол Cappelen et al. (2007) и, как и последний, они показывают, что диктатор не является чисто эгоистичным и, кажется, ссылается на тот или иной из трех принципов правосудия. Однако сравнивая лечение, при котором диктатору назначается более высокая цена, чем реципиенту, и другое лечение, в котором преобладает противоположное, они показывают, что предложения диктаторов в первом варианте более часто близки к либертарианским принципам, в то время как предложения диктаторов в второй подход чаще приближается к либертарианско-эгалитарному принципу.Разница между двумя видами лечения значительна. Статистический анализ, по-видимому, показывает, что диктатор выбирает принцип справедливости, который максимизирует его оплату. Следуя их интерпретации, на основе того, что они наблюдали, используя тот же протокол, что и Cappelen et al. (2007), субъекты не характеризуются идеалами справедливости, но принимают разные принципы справедливости в разных ситуациях. Точнее, диктатор выбирает принцип, который максимизирует его материальную оплату.Это наводит на мысль, что вряд ли можно считать, что для него характерен идеал справедливости, как он определен в модели Каппелена и др., Даже при том, что он может оправдывать свое поведение как соответствующее такому принципу справедливости. Этот результат ставит под сомнение стабильность социальных предпочтений и может рассматриваться как возврат к модели homo oeconomicus как эгоистичного максимизатора полезности. Несмотря на то, что Родригес и Морено сами не предлагают модель, мы можем представить, что эта новая интерпретация может открыть путь к подходу к моделированию, в котором принципы справедливости будут играть роль социального ограничения.

15Хотя эти различные подходы, представленные выше, кажутся взаимоисключающими, на самом деле их можно рассматривать как принадлежащие к общей структуре. Ниже мы обсудим пределы этой концепции, если общая цель состоит в том, чтобы заняться амбициозным проектом интеграции морали в экономику.

16 Кажется обычным говорить, что стандартная экономическая теория попадает в рамки методологического индивидуализма.Однако это выражение часто подвергалось критике за то, что оно не имеет четкого определения или имеет разные значения, поэтому, например, Джеффри Ходжсон (2007) предложил отказаться от него. Его возражение состоит в том, что «неясно, означает ли это, что объяснения должны быть в терминах индивидов плюс отношения между индивидами или только в терминах индивидов». (Hodgson, 2007, 222). Тем не менее, поскольку мы думаем, что это представляет особый интерес для целей данной статьи, мы объясним здесь, что мы подразумеваем под методологическим индивидуализмом.Действительно, первым компонентом этой парадигмы является идея о том, что индивидуальный агент автономен от социальных институтов в том смысле, что он наделен независимой интенциональностью. Таким образом, в экономике индивидуальная рациональность является фундаментальной и должна лежать в основе любого объяснения социальных явлений и коллективного поведения. Смысл этой идеи состоит в том, что стандартная экономика занимается тем, что настолько важно для рациональности агента, что не зависит от его социальной и институциональной среды.Это будет основой, на которой будет развиваться теория для понимания коллективного поведения индивидов и . Мы скажем, что эта модель экономического агента, описываемая как максимизатор полезности и не зависящая от окружающей среды, является существенной. Вторым важным компонентом методологического индивидуализма является идея о том, что, исходя из этой существенной модели агента, необходимо понять, как последний связан со своим окружением. Это заставляет принимать во внимание взаимодействия между агентами.Форма этих взаимодействий и их результаты могут зависеть от социальной среды, в которой институты играют важную роль. Следовательно, мы должны быть осторожны, чтобы проводить различие между поведением отдельного агента и моделью его рациональности, которая порождает это поведение. Тот факт, что экономика придерживается парадигмы методологического индивидуализма, не означает, что поведение отдельного агента не зависит от его окружения.Даже в стандартной модели общего равновесия, например, агент является максимизатором полезности, но при ограничениях, задаваемых ценами, которые генерируются его окружающей средой. Согласно Fehr and Schmidt (1999), стабильная функция полезности, которая включает неприятие неравенства, должна рассматриваться в контексте игры, и она может порождать самые разные и даже противоположные типы поведения, кооперативного или соревновательного, в зависимости от типа игры. ультиматум или рыночная игра, в которой участвуют субъекты.Следовательно, хотя Фер и Шмидт предложили моделировать стабильные предпочтения, то, как эти предпочтения проявляются в терминах поведения, зависит от окружающей среды и типа социального взаимодействия.

• 10 Роберт Лукас (1976) формулирует систематическую критику предположения, что экономические агенты не (…)

17 Роль, которую экономика хочет играть как наука о публичных решениях, зависит от существования этой существенной модели агента.В самом деле, поскольку экономика хочет помочь обществу в выборе своих институтов, ей необходимо знать, что это такое, в поведении людей, которое зависит от этих институтов, и, прежде всего, что не зависит. Как мы уже говорили, согласно методологическому индивидуализму, необходима модель рациональности отдельного агента, на которой строится теория, описывающая взаимодействия между агентами и институтами. Как следствие, изменения в институтах модифицируют взаимодействие между агентами, но не меняют их рациональность.Политик может действовать по форме институтов, принимая во внимание эту рациональность. Должно быть ясно, что этот аргумент является расширением критики Лукаса10 с макроэкономики на все области экономики, что способствует превращению ее в науку об общественных решениях. Таким образом, преобладает убеждение, что роль экономики состоит в том, чтобы разъяснить то, что Лукас называет структурной моделью, а то, что мы называем здесь существенной моделью. В этой структуре стабильность предпочтений в целом и социальных предпочтений в частности, которые являются составными элементами основной модели рациональности отдельного агента, также имеет фундаментальное значение.

18 Вклад теории социальных предпочтений в экономику состоит в утверждении, что, хотя можно сохранить основную модель экономического агента, который максимизирует свою полезность и имеет стабильные предпочтения, необходимо признать, что эта модель стандартной экономики неполный. В самом деле, есть нечто сверх того, что может быть прямо или косвенно преобразовано в материальную выгоду или эгоистичное благосостояние, что существенно для функции полезности.Основная идея в том, что у людей есть социальные ценности, они ценят моральные принципы. Теория не объясняет, почему это так, и этот вопрос не имеет смысла, если социальные предпочтения являются врожденными, что является основным предположением существенной модели. Однако, как обсуждалось ранее, существуют разные модели социальных предпочтений, и все они не могут претендовать на завершение основной модели. Например, подход Cappelen et al. (2007), заключающаяся в характеристике модели морального агента, основанной на функции полезности, четко входит в рамки методологического индивидуализма.Однако Cappelen et al. не стал бы делать вид, что принципы справедливости являются врожденными. Они просто считают, что их модель действительна для «краткосрочного периода».

• 11 История этого сотрудничества описана в главах 1 и 2 Henrich et al. (2004).

19 Напротив, мы думаем, что Фер и Шмидт (1999) стремились предложить новую существенную модель экономического агента, о чем свидетельствует само название их модели, модель неравенства отвращение, , и это могло объяснить его замечательный успех.Часть последующих исследований Фер была посвящена поиску некоторых доказательств существенности неприятия неравенства и социальных предпочтений. Итак, он участвовал в амбициозной исследовательской программе, целью которой было проверить объяснительную силу теории социальных предпочтений в различных социальных средах, различных институтах и ​​разных культурах. Сначала он присоединился к исследовательской сети, возглавляемой Гербертом Гинтисом и Робом Бойдом, которая сосредоточилась на «природе и происхождении предпочтений» (Henrich et al., 2004, 2).11 Позже один из участников сообщил о результатах полевого эксперимента, основанного на игре в ультиматум среди мачигуэнга, этнической группы, проживающей в юго-восточной части перуанского бассейна Амазонки. Поведение субъектов Мачигуэнга сильно отличалось от стилизованных фактов, ранее полученных в экономических лабораториях, и гораздо менее просоциально. То, что тогда называлось «выбросом Мачигуэнги» (Henrich et al., 2004, 11), стало известным среди бихевиористских экономистов. Воодушевленная и заинтригованная этими результатами, группа решила запустить программу межкультурной экспериментальной работы и пригласила к участию ряд антропологов.Завершение программы далеко не подкрепляет идею существенной модели социальных предпочтений. Он подчеркивает влияние культуры на поведение , но вызывает больше вопросов, чем ответов.

Заманчиво отреагировать на широко распространенные экспериментальные свидетельства неэгоистичного поведения, заменив эгоистичную аксиому каким-то одинаково и универсальным предположением о человеческом поведении. Если Homo oeconomicus не прошел экспериментальный тест, возможно, Homo altruistic, Homo взаимовыгодно или какая-то другая упрощенная версия общечеловеческой природы подойдет лучше.Наблюдаемое нами разнообразие моделей поведения заставляет усомниться в мудрости такого подхода. (Хенрих и др., 2004, 50)

20 Наше мнение таково, что существует глубокое противоречие между методологическим индивидуализмом и моралью. Теория социальных предпочтений пытается объяснить, как мораль формирует поведение агентов, не объясняя, как агенты приобретают свою мораль. Предлагаемые модели просто пытаются представить идею о том, что люди ценят нравственность.Те, кто лучше всего подходит для этого подхода, пытаются уловить что-то в человеческой природе, что можно рассматривать как внутреннюю характеристику человека, его сущность, и что может порождать просоциальное и моральное поведение. Но мораль, точнее, моральная рациональность — явление социальное. Мы утверждаем, что основная единица, которую необходимо изучить для понимания морали, неделимая единица, может быть не рациональностью отдельного человека, а скорее взаимодействием между рациональностью нескольких людей.Если это так, то исследовательская программа, которая пытается объяснить моральное поведение в рамках методологического индивидуализма, так же безнадежна, как и попытка объяснить половое воспроизводство путем анализа уникального репрезентативного человека. Напротив, мы считаем, что стоит искать альтернативный подход, который серьезно относится к взаимодействиям и конечной целью которого было бы объяснение морали как социального механизма , который мог бы объяснить и , как моральная рациональность агентов формирует их поведение и как взаимодействие между агентами структурирует эту моральную рациональность.Можем ли мы представить себе такие механизмы? Возможна ли такая альтернатива? Ниже мы приводим два примера направлений исследований, которые, на наш взгляд, идут в этом направлении. Первый заимствован из моральной философии 18 века, а другой — из совсем недавней области исследований.

21 The Theory of Moral Sentiments Адама Смита начинается с этого предложения:

Каким эгоистичным можно представить человека, очевидно, в его природе есть некоторые принципы, которые интересуют его судьбой других и делают их счастье необходимым для него, хотя он не получает от него ничего, кроме удовольствия видеть его.(Смит, 2005, 4)

22 Позже он объясняет, как благожелательность человека по отношению к другим уменьшается с некоторой аффективной дистанцией, когда человек уделяет больше внимания членам своей семьи, чем незнакомым людям, членам своего собственного общества, чем тем, кто живет в чужих обществах; но он также объясняет, как индивидуум способен проявлять благосклонность ко всей Вселенной. Хотя в целом он, кажется, сосредоточен на прямых отношениях, в которых главные герои могут слушать и наблюдать друг за другом, он также обращается к очень абстрактным отношениям и объясняет, например, как кто-то в Европе может сочувствовать «мириадам людей. жители великой китайской империи, которых внезапно поглотит землетрясение.(Smith, 2005, 119–120). В другом месте Смит снова объясняет, как моральные чувства зависят от положения людей в обществе и как, например, эти настроения искажаются «склонностью восхищаться богатыми и великими и не обращать внимания на людей в плохом и жалком состоянии или пренебрегать ими »(Smith, 2005, 53).

23 Следовательно, если Смита интересует природа человека , он приходит к выводу, что моральные чувства зависят от его социального окружения. Фактически, это изменение моральных настроений и благосклонности человека по отношению к другим является следствием того, как формируется такое отношение.Действительно, Теория моральных чувств Адама Смита посвящена вопросу о том, как люди формируют моральные чувства . Индивидуальный агент Смита формирует свои моральные чувства в процессе неформального обучения, который реализуется через вектор социальных взаимодействий . Перефразируя вопрос в современных терминах, мы могли бы сказать, что в первых пяти частях «Теории нравственных чувств » цель Смита состоит в том, чтобы понять психологические механизмы, которые формируют индивидуальное мышление и поведение, когда он участвует в социальных взаимодействиях.Однако богатство и сложность теории Смита вполне может объяснить существование обширной литературы, в которой обсуждаются эти механизмы (от Morrow, 1923 и Anspach, 1972, до Sugden, 2002; Dellemotte, 2005; Raphael, 2007; Forman-Barzilai, 2010; или Bréban). , 2017). Мы сосредоточимся здесь на основных компонентах теории Смита, которые особенно важны для целей данной статьи.

24 Согласно концепции Смита, у последнего есть страсти, среди которых голод, боль, гнев или сексуальное желание.Эти страсти можно интерпретировать как эмоциональные реакции на окружающую среду, которые могут вызвать действия. Но человек также способен чувствовать страсти других посредством того, что Смит называет сочувствием: страсть матери к своему ребенку, страсть человека, который чувствует страдание другого, страсть того, кто разделяет счастье друга. . Следовательно, мы можем считать, что симпатия в определенном смысле относится к той же категории, что и другие страсти, которым подвержен индивид, потому что это эмоциональный механизм, который можно интерпретировать как инстинкт.Но сочувствие как оператор занимает особое место среди этих эмоциональных механизмов, потому что в каком-то смысле оно косвенное. Он не вызывает эмоции как прямую реакцию на ситуацию, но позволяет передавать эти прямые эмоции от человека, который переживает ситуацию, другому человеку.

• 12 См.Бребан (2017) для интерпретации смитианской симпатии с точки зрения эмоций и познания и (…)

25 Однако оператор симпатии также включает когнитивное измерение.Действительно, эмоции передаются через воображение человека. Человек может вообразить ситуацию, которая вызывает у другого чувства, и испытывает в определенной степени те же эмоции, представляя себя в той же ситуации.12 Однако эта воображаемая ситуация может не совпадать с восприятием ситуации человеком, который объект сочувствия. На самом деле, как правило, существует разрыв между, с одной стороны, первоначальным чувством человека, которого непосредственно касается, и которое вызвано ситуацией, и, с другой стороны, чувством зрителя, переданным через оператор сочувствия.Как правило, происходит потеря интенсивности эмоций, будь то «отрицательные», такие как боль или печаль, или «положительные», такие как счастье, во время передачи через оператора сочувствия. Однако зритель может переоценить и чувства окружающих. Взяв пример с матери, Смит говорит:

Какие муки у матери, когда она слышит стоны своего младенца, который во время агонии болезни не может выразить то, что чувствует? В своем представлении о том, что он страдает, она присоединяется к его реальной беспомощности, своему собственному осознанию этой беспомощности и своим страхам перед неизвестными последствиями ее расстройства; и из всего этого образует для ее собственного горя наиболее полный образ страдания и горя.(Смит, 2005, 7)

26 Фундаментальный пункт теории Смита, объясненный во второй главе первой части, озаглавленной «Об удовольствии от взаимной симпатии», заключается в том, что независимо от того, являются ли передаваемые эмоции положительными, такими как счастье, например, или отрицательными, такими как боль, сочувствие порождает определенное удовольствие для обоих:

Как человек, который в основном заинтересован в каком-либо событии, доволен нашим сочувствием и обижается из-за его отсутствия, так и мы, кажется, довольны, когда можем сочувствовать ему, и обижаемся, когда не можем. Сделай так.(Смит, 2005, 11)

27 Идея о том, что симпатия порождает удовольствие, становится еще более интересной, когда мы понимаем, что ее будет очень трудно интерпретировать в рамках современной экономической теории, изменяя компоненты функции полезности или принимая во внимание косвенные эффекты. На самом деле, согласно Смиту, это чувство не может быть получено из каких-либо стратегических соображений. «… И удовольствие, и боль всегда ощущаются так мгновенно и часто в таких несерьезных случаях, что кажется очевидным, что ни одно из них не может быть получено из такого корыстного размышления.” (Смит, 2005, 8)

28 Именно это сочетание эмоций порождает удовольствие. Удовольствие возрастает по мере сужения неизбежного разрыва между первоначальным чувством и передаваемым, которое возникает в результате этой несовершенной передачи. Удовольствие, порождаемое совпадением эмоций, таково, что обе стороны, объект симпатии, испытывающий непосредственное воздействие, и зритель, субъект симпатии, который воображает ситуацию, пытаются сблизить свои чувства друг с другом.Каждый член пары пытается изменить свои эмоции в сторону эмоций другого. Этот механизм — основа добродетелей в моральной философии Смита. Добродетельный человек, зритель или объект сочувствия — это человек, обладающий наивысшей способностью к этой модуляции.

На этих двух различных попытках, на том, что зритель пытается проникнуть в чувства заинтересованного лица, и на том, что касается человека, которого это касается, сводить свои эмоции к тому, с чем может согласиться зритель, основаны два разных наборы добродетелей.(Смит, 2005, 18)

29 Однако совпадение эмоций происходит не всегда. Это тот случай, когда зритель руководствуется своими страстями или когда он не одобряет поведение другого человека. Но Смит объединяет моральное одобрение и разделение эмоций других, когда говорит, что

[t] Таким образом, одобрять или не одобрять мнения других признается всеми не более, чем соблюдение их согласия или несогласия с нашим собственным.Но это в равной степени относится и к нашему одобрению или неодобрению чувств или страстей других. (Смит, 2005, 12)

30 Фактически, оператор симпатии, точно описанный в начале Теории моральных чувств и работающий на двусторонних отношениях, также является основой для более общего и сложного механизма, который описывает, как индивид формирует суждения в общества, и результаты которого являются моральными чувствами этого человека.В этом общем механизме теперь есть три точки зрения: точка зрения действующего лица, агента, точка зрения человека, которого беспокоит действие агента, и точка зрения третьего лица. кто мог бы наблюдать за двумя другими, беспристрастный наблюдатель . Здесь снова то, как беспристрастный наблюдатель формирует суждение о поведении агента, основано на операторе симпатии, который работает по отношению к двум другим. В самом деле, суждение беспристрастного наблюдателя о поведении агента зависит от расстояния между тем, что первый воображает чувствами последнего, когда он действует, и его собственными чувствами в той же ситуации.Однако роль беспристрастного наблюдателя особенно важна в ситуации другого типа — ситуации самоанализа, в которой индивид оценивает нравственность своего поведения. В самом деле, как говорит Рафаэль (2007, 42), «агент может судить о своем собственном характере и поведении, только если он воображает себя в положении зрителя». В этом случае агент, меняя свою точку зрения, воображает себя в роли беспристрастного наблюдателя. Затем оператор симпатии работает между индивидуальным агентом и объектом его действия, но он также работает в том случае, когда индивид принимает точку зрения беспристрастного наблюдателя и оценивает свое собственное поведение.Следовательно, у человека есть способность принимать разные точки зрения в данной ситуации. В этой игре зеркал он, поочередно, агент и субъект симпатии, человек, которого беспокоят действие и объект симпатии, и беспристрастный наблюдатель. Однако следует сказать, что слово «поочередно» немного вводит в заблуждение, поскольку в данной ситуации человек может принять все разные точки зрения. Однако во всех этих ситуациях целью этих изменений точки зрения и этих корректировок эмоций является совпадение с чувствами других и поиск одобрения.Следовательно, если в основе нравственного поведения лежит беспристрастный наблюдатель, это происходит потому, что человек видит свое поведение с точки зрения других и может модулировать свои страсти, потому что он хочет получить их одобрение. Однако, не вдаваясь в дискуссию о природе беспристрастного зрителя (см., Например, Raphael, 2007; и Keppler, 2010), стоит сказать, что он «имеет более высокий авторитет, чем настоящие зрители в моральном суждении». (Молодой, 2013, 2)

31Если идея о том, что люди придают какое-то значение своему имиджу в глазах других, часто развивалась в экономической науке, было бы неправильно интерпретировать беспристрастного зрителя в этом смысле.В современной экономике, и в частности в литературе по повторяющимся играм и сигналам (см., Например, Kreps and Wilson, 1982; Aumann and Hart, 2002), люди придают большое значение тому, что думают о них другие, потому что они верят, что могут рисовать. материальные выгоды от этого, благодаря хорошей репутации или потому, что они боятся наказания. По мнению Смита, главная выгода, которую люди извлекают из отзывов о своих товарищах, — это только чувство гармонии. «Эти привязанности, эта гармония, эта коммерция ощущаются … более важными для счастья, чем все маленькие услуги, которые можно ожидать от них.(Смит, 2005, 34). Трудно понять, как, просто используя функцию полезности, мы могли бы смоделировать это «чувство товарищества, [которое] не вписывается в онтологические рамки или теорию рационального выбора» (Sugden, 2002, 63 ).

32 Более того, Смит изо всех сил пытается отделить свое фундаментальное объяснение моральных чувств от полезности. В четвертой части «Теории нравственных чувств » , после долгой пропаганды «красоты, которую внешний вид полезности наделяет характером и поступками людей», он «утверждает [s], что это не точка зрения людей». полезность или вред, которые являются первым или главным источником нашего одобрения и неодобрения.Эти настроения… изначально и существенно отличаются от этого восприятия ». (Смит, 2005, 167–169)

33 Фактически, теория Смита о моральных чувствах отличается от нынешних попыток ввести мораль в экономику в нескольких фундаментальных аспектах. Прежде чем вдаваться в подробности этих аспектов, отметим, что, как следствие, и вопреки основной модели индивида в теории социальных предпочтений в теории Смита, моральные настроения индивида не являются элементом существенной модели, а являются результат сложного социального механизма.Но почему мы должны говорить о социальном механизме, а не о существенной модели моральной рациональности человека?

34 В Theory of Moral Sentiments есть важная модель, основанная на операторе симпатии, который является врожденной способностью, как и страсти. Однако должны ли мы действительно рассматривать Смитианскую систему как существенную модель личности, когда каждый из ее компонентов изменяется вместе с социальной средой? С одной стороны, физиологические механизмы, порождающие эмоции, безусловно, представляют собой современную концепцию того, что могло бы быть внутренней моделью страстей в теории Смита.Но даже самые элементарные страсти, такие как голод или боль, могут модулироваться глазом зрителя, просто чтобы привлечь его симпатию. С другой стороны, оператор симпатии можно рассматривать как важную модель личности, поскольку он основан на идее о том, что у человека есть врожденная способность ставить себя на место другого. Но сама эта способность во многом зависит от социальной среды. Принципиальность теории социальных предпочтений отличается тем, что эта существенная модель не является моделью максимизации индивидуальной полезности или чего-либо еще, это модель конвергенции .Действительно, ключевым моментом модели является то, что человек хочет, чтобы его чувства были как можно ближе к настроениям других. Совпадение эмоций и чувств обеспечивает взаимное удовольствие, независимо от конкретных эмоций и чувств, положительных или отрицательных. Фактически, эта конвергенция кажется основной целью агента. Следовательно, если это так, можем ли мы действительно считать, что агент обладает независимой интенциональностью, как это предполагается в парадигме методологического индивидуализма? По нашему мнению, теория моральных чувств описывает сложный социальный механизм, который следует понимать как модель вовлеченности, модель личности, вовлеченной в общество.

35 Интересно вспомнить, что Морроу (1923) давным-давно сказал, чтобы квалифицировать сингулярность Юма, а после него Смита, в контексте индивидуализма восемнадцатого века:

Отказаться от предположения, что человеческая природа — с ее мотивами деятельности, формами одобрения, эгоистичными, доброжелательными или нейтральными импульсами — «дана»; указать путь к объяснению человеческой природы через ассоциацию индивидов друг с другом — значит отказаться от жесткого индивидуализма в пользу более всеобъемлющей точки зрения, признающей как индивидуальные, так и социальные факторы опыта.(Морроу, 1923, 62)

• 13 Следует отметить, однако, что некоторые авторы утверждают, что реакция зеркальных нейронов может быть r (…)

36Джин Десети, исследователь Лаборатории социальной когнитивной нейробиологии Чикагского университета и один из основателей новой области, называемой социальной нейробиологией, сказал в интервью, что «истинное происхождение концепции [эмпатии], основанный на натуралистическом видении психологических явлений, происходит от того, что шотландская философия называет «симпатией».(Decety, 2009). Эта концепция эмпатии, которая действительно имеет общие характеристики с симпатией Смита, занимает важное место в различных науках о поведении. По мнению этолога Франса де Ваала (2010), у людей, как и у всех млекопитающих, эмпатия является основой способности к сотрудничеству. Он дает довольно общее и всеобъемлющее определение сочувствия, то есть способности человека идентифицировать себя с теми, кто в нужде и боли; это отождествление вызывает эмоцию, побуждающую человека попытаться помочь.В неврологии исследования эмпатии активизировались со второй половины 1990-х годов после споров, вызванных открытием командой Джакомо Риццолатти (Rizzolatti et al., 1996) зеркальных нейронов , также называемых эмпатических нейронов . Эти нейроны мозга имеют особенность активироваться как когда человек выполняет действие, так и когда он наблюдает за другим человеком, выполняющим то же действие. Это открытие казалось решающим, потому что оно усиливает натуралистический подход к эмпатии.13 Что, если бы сочувствие можно было описать с помощью действия категории нейронов? Но функция зеркальных нейронов, существование которых у людей было доказано только недавно (Mukamel et al., 2010) и которая остается спорной, является молодой областью исследований; а сочувствие остается многогранным и сложным механизмом.

37 Сделать эту сложность понятной — это первая задача для поведенческих наук, социальной психологии и нейробиологии, которая состоит в том, чтобы разделить различные компоненты эмпатии.Еще предстоит установить четкую согласованную категоризацию, за исключением соглашения о различии между эмоциональным и когнитивным измерениями. Эмоциональный компонент будет способностью человека быть аффективно возбужденным эмоциями другого человека, в то время как когнитивный компонент или теория разума, или аффективный взгляд на перспективу, относится к способности понимать чужие эмоции. состояние души, ставя себя на место другого и представляя его намерения, убеждения и эмоции.Десети и Коуэлл (2014) также выделяют третий мотивационный компонент , который относится к готовности человека заботиться о другом и часто связан с эмоциональным компонентом. По мнению этих двух исследователей, эти разные компоненты эмпатии соответствуют различным механизмам, которые могут взаимодействовать или иным образом действовать параллельно. Учитывая, что каждый из этих различных компонентов сам по себе может быть разложен, можно легко понять сложность явления, которое исследователи пытаются проанализировать, и обширную литературу, появившуюся как следствие.Однако в этой обширной литературе мы можем выделить два подхода, которые представляют особый интерес для целей данной статьи. Первый фокусируется на измерении различных форм эмпатии, а другой пытается понять эмпатию как процесс.

38 Первый подход предлагает различные индексы, основанные на психометрических тестах, такие как индекс межличностной реактивности (IRI), предложенный психологом Дэвисом (1983), или опросник эмпатии Торонто (TEQ), предложенный Spreng et al.(2009). Идея состоит в том, чтобы описать серию интерактивных ситуаций, с которыми могут столкнуться испытуемые, и попросить их представить, что они будут делать, чувствовать или думать в каждой из этих ситуаций, и выбрать соответствующий ответ в списке. Затем подсчитываются баллы, которые, как считается, измеряют степень эмпатии субъекта в ее различных формах. В некоторых тестах предлагается измерять различные формы эмпатии путем определения подшкал, например IRI, который отличает Перспектива — это тенденция спонтанно принимать психологическую точку зрения других — из Fantasy , — которая задействует склонности респондентов к воображаемому переносу себя в чувства и действия вымышленных персонажей в книгах, фильмах и пьесах — Empathic Concern — оценивает «ориентированные на других» чувства симпатии и заботы о других несчастных — и Personal Distress — который измеряет «эгоцентричные» чувства личной тревоги и беспокойства в напряженных межличностных отношениях.Другие, такие как TEQ, концептуализирующие эмпатию как преимущественно эмоциональный процесс, предлагают определить уникальную оценку, которая будет измерять общий знаменатель различных компонентов. Похоже, что во всех этих случаях можно наблюдать существенные индивидуальные различия. Нейробиолог Таня Сингер и экономист Эрнст Фер (2005) вместе подчеркнули тот факт, что существует такая же неоднородность с точки зрения эмпатии, измеряемой этими тестами, как это предполагается в модели социальных предпочтений.В своей статье они продвигают новую область нейроэкономики, разработку программы, целью которой было бы найти в анализе эмпатии вклад «в микрооснову теорий социальных предпочтений» (Singer and Fehr, 2005, p. 343). Можно задаться вопросом, что именно имеется в виду под этим. Фактически, кажется, что они видят в двух основных компонентах эмпатии, теории разума и эмоциональной эмпатии, обоснование существенной модели homo oeconomicus с социальными предпочтениями.С одной стороны, рациональность, принятая в теории игр, которая считает, что люди способны предсказывать действия других, может найти свое оправдание в теории разума. С другой стороны, социальные предпочтения, моделируемые функцией полезности с социальным компонентом, могут найти свое оправдание в эмоциональной эмпатии как мотивации. В этой структуре неоднородность поведения может иметь два источника; в неоднородности рациональности и теории разума, а также в неоднородности неприятия неравенства и степени эмоционального сочувствия.Они предлагают оценить относительную важность теории разума и эмпатии для предсказания мотивов и действий других людей в различных ситуациях и для альтруистического поведения. Для этого они предлагают два проверяемых прогноза.

1. Люди с более сильными эмпатическими способностями лучше предсказывают мотивы и действия других.

2. Люди, которые проявляют большую аффективную озабоченность, более склонны к альтруистическому поведению.

39 Таким образом, похоже, что, несмотря на выводы программы исследования малых обществ, которые мы представили в первом разделе, цель остается в том, чтобы найти сущность индивидуального агента, который мог бы объяснить поведение индивида в обществе. Сочувствие к его различным компонентам может сыграть решающую роль и дает то преимущество, что его могут изучать нейробиологи. Можно опасаться, что необъявленная цель этой программы — показать, что механизмы эмпатии, которые психологи научились измерять с помощью тестов и для которых исследователи нейробиологии ищут материальную основу в мозге, могут стать физиологическим обоснованием теории социальных предпочтений. , рискуя проявить крайний натурализм.

• 14 См., Например, Takagishi et al. (2010) и Таня Сингер (2008).
• 15 Они не подтвердили и первое предсказание. В частности, мера вместимости миндре (…)

40Artinger, Exadaktylos, Koppel и Saaksvuori (2014) ответили на предложение Зингера и Фера о запуске исследовательской программы в области нейроэкономики и проверили взаимосвязь между различными компонентами эмпатии и типом наблюдаемого поведения, которое, как предполагается, вызвано социальными предпочтениями.Они разработали протокол, основанный на игре «диктатор» и «ультиматум», и попытались сопоставить щедрость предлагающих с результатами различных анкет, оценивающих эмоциональный компонент эмпатии, и на то, что было названо теорией разума .14 Учитывая, что теория разума — это способность понимать намерения, убеждения и рассуждения других, они также использовали как простую меру способность субъектов угадывать чей-то выбор. Действительно, каждый субъект должен был сделать выбор последовательно как диктатор, как предлагающий в ультимативной игре и как получатель.На каждом этапе ей также приходилось угадывать выбор другого предмета, выбранного наугад, и точность этого предположения также использовалась в качестве меры теории разума. Их результаты не подтвердили второе предсказание Зингера и Фера о том, что люди, проявляющие более эмоциональную озабоченность, с большей вероятностью будут демонстрировать альтруистическое поведение15. Действительно, они не обнаружили существенной связи между мерами и предложениями эмпатии в игре диктатора и игре ультиматума. Показатели теории разума слабо коррелировали с предложениями в игре диктатора.Наконец, это точность предположения, которая оказалась лучшим предиктором щедрости предлагающих. Эти результаты также противоречат многим результатам предыдущих экспериментов, проведенных психологами, которые, кажется, подтверждают гипотезу о корреляции между альтруизмом и эмпатией, обозначенной как эмоциональную, что называется гипотезой эмпатии-альтруизма и которая была сформулирована Бэтсоном ( 2011).

41Artinger et al.(2014), однако, признали, что эти результаты можно в значительной степени объяснить нейтральной структурой, которую они использовали, в соответствии с правилами экспериментальной экономики. Действительно, литература по психологии показывает, что способность испытывать эмоциональную эмпатию запускается образами или представлениями или, в любом случае, возможностью идентифицировать объект эмпатии (см., Например, Blanchette and Campbell, 2012). Экономисты Смолл, Левенштейн и Слович (2007) также показали, насколько эффективен этот способ сочувствия.Они использовали экспериментальный протокол, в котором испытуемым показывали фотографии нуждающихся людей до того, как их попросили о пожертвовании, и отметили, что последние гораздо более щедры по отношению к жертвам, которых они опознали. Хотя Artinger et al. лабораторные эксперименты, соблюдающие строгие правила экспериментальной экономики, кажутся довольно искусственными, это полностью оправдывалось их целью — понять более реалистичные отношения, с которыми люди часто сталкиваются сегодня. Действительно, в наших больших обществах, купающихся в высоких технологиях, людям часто приходится принимать решения, которые имеют последствия для других, в очень абстрактной среде.В недавней статье Джин Десети и Кейт Йодер (2016) обнаружили результат, сопоставимый с результатами Артингера и др. но в более реалистичной среде, используя онлайн-опрос. В своем эксперименте они интересуются чувством несправедливости и показывают, что не эмоциональный, а когнитивный компонент эмпатии предсказывает важность этого чувства для людей.

42 Эта литература, в которой измерение различных компонентов эмпатии используется в качестве ключевого элемента своей методологии, имеет тот же недостаток, который мы критиковали в теории социальных предпочтений.Сосредоточившись на эмпатии как характеристике человека, он не уделяет достаточного внимания тому факту, что эмпатия — это механизм. Анкеты используются для оценки вариативности поведения в различных социальных ситуациях. Таким образом, предполагается, что определенная степень сочувствия порождает различное поведение в зависимости от социальной среды, точно так же, как определенная степень неприятия неравенства может вызвать кооперативное или соревновательное поведение в зависимости от игры, которую предстоит сыграть.Однако мы не знаем, в какой степени сама степень эмпатии является врожденной и в какой степени она зависит от социальной и институциональной среды. Ответ на этот вопрос имеет большое значение для дизайна институтов. Должны ли мы просто предположить, что институты просто принимают во внимание эту неоднородность индивидов, или мы должны также принимать во внимание тот факт, что сами институты могут влиять на эту неоднородность?

43Jean Decety предлагает другой подход.Он утверждает, что исследование мозга должно сопровождаться общим видением общества, и обвиняет традиционную нейробиологию в стремлении сосредоточить свой анализ на мозге, рассматривая его как изолированный объект, тогда как основная функция мозга заключается во взаимодействии с окружающей средой. в частности его социальная среда. Десети скорее пытается изменить точку зрения и развить гипотезы о социальных механизмах, которые могут формировать чуткие способности человека. Это одна из целей социальной нейробиологии.Такие ученые, как он, выступают за инвестиции в области социальной нейробиологии развития. Более того, они предлагают рассматривать сочувствие как процесс обучения, начинающийся в детстве и продолжающийся на протяжении всей жизни (Cowell and Decety, 2015). Уже установлено, что проявления эмоциональной эмпатии проявляются на самых ранних этапах жизни малыша. По данным Давинова и соавт. (2013), способность детей эмоционально реагировать на радости и печали других и выражать сочувствие присутствует в течение первого года жизни.Однако дети проявляют сильную предвзятость по отношению к отдельным лицам и членам групп, с которыми они себя идентифицируют. Хотя эта предвзятость сохраняется, когда ребенок вырастает, референтная группа меняется и расширяется. Кроме того, ребенок учится уважать заботу о морали, и то, как это происходит, не зависит напрямую от этого эмоционального сочувствия. В возрасте от 3 до 9 лет ребенок ощущает внутренние межличностные обязательства по отношению к членам своей группы, в то время как по отношению к членам внешней группы ее обязательства зависят только от наличия правил морали, которым он должен подчиняться.Способность испытывать эмоциональное сочувствие сохраняется у взрослого на протяжении всей его жизни. Однако взрослый также может поставить себя на место другого, используя механизм, основанный на познании.

44 Условия, при которых работает этот механизм, основанный на познании, все еще являются предметом обсуждения (Jackson, 1999; Gordon, 2009). В философии и психологии, в более общих рамках, сторонники теории симуляции выступают против теории теории . Согласно последней теории, люди используют базовую или «наивную» теорию психологии, «народную психологию», чтобы делать выводы о психических состояниях других, таких как их убеждения, желания или эмоции. Это результат начавшегося в детстве процесса обучения, когда ребенок наблюдает за своим окружением и при этом собирает данные об истинной структуре мира. По мере накопления большего количества данных он может соответствующим образом пересматривать свои наивные теории. Следовательно, теория теория утверждает, что люди способны читать мысли, потому что они приобрели внутренний запас причинных законов или принципов, соответствующих правилам логики и рационального аргумента.Теория ментального моделирования утверждает, что это не относится к чтению мыслей, поскольку мы используем те же правила для наших собственных рассуждений (Gordon, 1986), и дает альтернативную интерпретацию. Согласно этой теории, представленной, например, психологами Дэвисом и Стоуном (1995), человек сначала делает проекцию, а затем модифицирует ее, устанавливая различие между собой и другим. Эта коррекция выполняется с помощью ряда критериев настройки, взятых из рассмотрения социальной, исторической и культурной среды целевого человека, и зависит от возраста симулятора.Один из способов оценить обоснованность обеих теорий можно найти в нейробиологии. Действительно, теория симуляции была бы консолидирована, если бы можно было продемонстрировать существование двойной нейронной системы , которая активируется, когда человек реагирует на данную ситуацию и когда он представляет, как кто-то другой реагирует в той же ситуации. Это возвращает нас к зеркальным нейронам. Однако мы знаем, что это неправда, по крайней мере, в отношении эмоционального сочувствия. Действительно, используя эксперимент, в котором человек на фМРТ наблюдает за ней и рукой ее возлюбленного, когда их поочередно колют иглой, Сингер и др.(2004) пришли к выводу, что некоторые части, но не вся «матрица боли» активируются, когда сопереживание боли другой. Фактически, несмотря на это очевидное противоречие, многие ученые выступают за гибридное моделирование и теорию, и тогда спор идет о том, как эти две теории переплетаются.

45 Как и в теории симуляции, Десети считает, что люди используют своего рода коррекцию, но его концепция когнитивной эмпатии сильно отличается от мысленного чтения Дэвиса и Стоуна.Действительно, исправление, представленное Дэвисом и Стоуном, как кратко изложено выше, не требует никаких моральных соображений. Вопреки этому видению Десети сильно подчеркивает роль морали. По его словам, мораль вмешивается через познание, модулируя эмоциональный процесс сочувствия. В недавних статьях, написанных в соавторстве с Коуэллом (Decety and Cowell, 2014; Cowell and Decety, 2015), авторы выдвигают гипотезу о том, что мораль — это попытка общества расширить эмоциональный компонент эмпатии, который обычно рассматривается как запускаемый через отношения с близкими родственниками, на отношения между всеми его членами.В конечном счете, гуманизм — это попытка распространить это чувство на все человечество. Но в таком случае, через какие векторы мораль может воздействовать на человека? Десети считает, что одними из этих векторов могут быть литература и искусство. Однако каковы механизмы, с помощью которых социальные институты могут формировать у людей сочувствие? Первый ответ, предоставленный нейробиологами с использованием различных методологий, от функциональной нейровизуализации и исследований повреждений до исследований с участием психопатов, заключается в том, что есть некоторые свидетельства того, что как эмпатическое беспокойство, так и моральное рассуждение требуют вовлечения одной и той же области мозга, вентромедиального префронтальная кора (vmPFC).Другими словами, vmPFC может связать концептуальных и эмоциональных процессов. Этот более подробный отчет о функционировании мозга обеспечивает некоторую поддержку видению, в котором человек, связанный с обществом через свое познание, может модулировать свои эмоциональные процессы.

46 Теория социальных предпочтений — это попытка дополнить базовую модель индивида, основанную на максимизации полезности, чтобы ввести справедливость и мораль в экономику, не оспаривая эту модель.В этой статье наша цель состояла в том, чтобы продемонстрировать пределы этого подхода. Конечно, модели морального агента, предложенные в этой теоретической структуре, порождают поведение, которое согласуется с некоторыми стилизованными фактами, наблюдаемыми в лабораторных экспериментах. Более того, одна конкретная модификация, модель неприятия неравенства, может даже объяснить, как экономические агенты меняют свое поведение в зависимости от их институциональной среды. Однако в этой модели, как и в других моделях теории социальных предпочтений, которая была предложена на сегодняшний день, моральные принципы интегрированы в функцию полезности, чтобы модулировать эгоистичные мотивы при детерминации поведения, без объяснения того, как и почему.Как следствие, выбор морального принципа, который должен быть интегрирован, может показаться произвольным, и нет никаких гарантий, что этот принцип не зависит от социальной и институциональной среды. Единственный способ убедиться, что модель морального агента является существенной, — это убедиться, что модель может объяснить как моральные принципы, влияющие на поведение, так и то, как они внедряются агентом. Другими словами, мы должны ответить на вопрос, как формируются моральные суждения.

47 Это как раз и является предметом теории Адама Смита, полностью посвященной объяснению того, как агенты формируют моральные чувства.В основе анализа Смита лежит оператор сочувствия, позволяющий человеку разделить чувства своих товарищей. Если в анализе Смита есть существенная модель индивида, то это модель индивида, состоящего из эгоистичных страстей, таких как голод, жажда, сексуальное желание и другие инстинкты, которые позволяют ему выжить; но также и индивид, который не был бы человеком без этого оператора сочувствия, позволяющего ему также косвенно ощущать страсти своих собратьев. Наконец, этот человек не был бы полностью человеком без сложного механизма беспристрастного наблюдателя, который позволяет человеку формировать моральные суждения.Таким образом, модель Смита — это не существенная модель изолированного индивида, а существенная модель морального агента, встроенного в общество.

48 В современных науках о поведении эмоции передаются между людьми посредством сложного явления, называемого эмпатией. Чтобы понять это явление, ученые попытались разложить его на части и восстановить. С одной стороны, они пытались разделить различные компоненты эмпатии и пришли к тому, чтобы отличить в самой грубой классификации эмоциональную эмпатию от когнитивной.С другой стороны, им также необходимо было объединить эти различные компоненты и понять, как они могут объяснить просоциальное поведение. Этот вопрос до сих пор остается предметом дискуссий. В то время как для некоторых ученых происхождение просоциального поведения следует искать в эмоциональной эмпатии, для других эта роль приписывается когнитивной эмпатии. Сложность этой дискуссии может заключаться именно в том факте, что эмоциональная и когнитивная эмпатия — это всего лишь два компонента одного и того же механизма. Среди современных наук о поведении новая область социальной нейробиологии занимает особое место, поскольку она особенно заинтересована в понимании эмпатии в целом как сложного социального механизма.Мысли Смита и недавние достижения в области социальной нейробиологии, кажется, взаимно разъясняют друг друга.

49 Согласно социальной нейробиологии, эмоциональное сочувствие проявляется очень рано в жизни ребенка. По сути, это кажется почти врожденным, и его следует сравнить с оператором сочувствия Смита. Но есть важное отличие. Говоря современным языком, мы говорим, что эмпатия — это разделение эмоций, даже если оно несовершенно, в то время как в нашей интерпретации оператор симпатии направлен на конвергенцию эмоций.Это, в частности, означает, что в первой концепции разделения эмоций то, что человек чувствует, по крайней мере частично, является только эмоцией другого. У Смита, помимо этой общей эмоции, моральный агент чувствует еще кое-что, а именно удовольствие от взаимной симпатии. Это «чувство товарищества», уже подчеркнутое Сагденом (2002), лежит в основе существования моральных чувств и, по мнению Смита, является конечной целью, которую преследует моральный деятель. Это приводит нас к двум размышлениям.Во-первых, нейробиологии было бы интересно попытаться выделить это конкретное чувство. Во-вторых, специфика экономической науки может быть найдена где-то еще, а не в методологическом индивидуализме. Было бы лучше рассматривать экономику как дисциплину, которая рассматривает человека как преследующего цели, даже если эти цели не обязательно являются автономными от общества. В Теории моральных чувств и вопреки современной экономической теории эта цель — не максимизация полезности, хотя и отражает социальные предпочтения, а цель гармонии и сближения с другими.Оператор сочувствия и беспристрастный зритель — лишь средства для достижения этой цели.

50 Когда мы сравниваем социальную нейробиологию и теорию Смита, другой интересный аспект состоит в том, что социальная нейробиология пытается пойти дальше в понимании механизма эмпатии, от того, как люди формируют моральные чувства, до того, как они учатся их формировать. Действительно, ученые социальной нейробиологии ставят перед собой цель лучше понять, как эмоциональная и когнитивная эмпатия переплетаются, изучая эмпатию как неотъемлемую часть развития человека, процесса обучения, начинающегося в детстве и продолжающегося на протяжении всей жизни.Насколько нам известно, в литературе, посвященной теории Смита о природе беспристрастного наблюдателя, нет концепции такого рода; даже в части VI последнего издания Теории моральных чувств . Последнее является дополнением к предыдущим изданиям и может отражать наиболее зрелую часть мысли Смита. Согласно Морроу (1923), эта часть показывает, что «цель [Смита] состоит в том, чтобы изложить стадии, по которым развивается моральное сознание и индивидуум выходит за пределы себя и своих личных интересов.… Социальное сознание, начавшееся таким образом в семейной группе, растет по мере того, как его симпатии распространяются во все более широких кругах, сначала к его клану или соседям, затем к его нации и, наконец, ко всей системе вселенной ». (Морроу, 1923, 74) «Книга [Форман-Барзилай] является первым полномасштабным анализом роли географической дистанции в моральной философии Смита» (Янг, 2013, 6) и дает очень интересный анализ этих кругов сочувствие. Наша интерпретация состоит в том, что цель социальной нейробиологии состоит в том, чтобы лучше понять этот географический аспект механизма эмпатии, также принимая во внимание его временное измерение; Мы надеемся, что концепция механизма эмпатии как процесса обучения может помочь примирить эти два измерения.

Автор хотела бы поблагодарить двух анонимных рецензентов и редакторов за их полезные комментарии, которые позволили ей значительно улучшить предыдущую версию статьи, прояснив ее суть.