Примеры роста науки – | _the bestonlinegroup | VK

Содержание

Наука и прогресс

Подробности

Последние десятилетия прошедшего века и начало нового ознаменовались бурным развитием науки почти во всех отраслях человеческих знаний. Многие «успехи» действительно поражают. Всемирное распространение сотовой связи, применение робототехники, использование колоссальных возможностей Интернета, вплоть до проведения видеоконференций, исследование Солнечной системы, проникновение в тайну клетки и попытка её модификации… Ни о чём подобном каких-то пятьдесят лет назад не мечтали, пожалуй, даже фантасты.
Подавляющее большинство людей (и не только в России) считают такой рост научных достижений безусловным прогрессом, называют себя «реалистами» и готовы отстаивать своё мнение перед любой аудиторией. Существуют, правда, и скептики, сомневающиеся в необходимости «неумеренного» продвижения. Однако, во-первых, их весьма немного, во-вторых, их аргументы идут вразрез с мнением правящих классов и партий и зачастую (а это уже в-третьих) действительно бывают неубедительными. И причина такого положения вещей вполне понятна. Сторонниками «прогресса» выступают чаще всего высокообразованные, так называемые интеллигентные люди, хорошо разбирающиеся во многих направлениях человеческой деятельности, порой энциклопедически эрудированные. Попробуй поспорь с такими!
Самое главное, однако, состоит в том, что фактически подход обеих «спорящих» сторон является поверхностным, хотя они сами не понимают этого. Чтобы иметь возможность более глубоко осветить поднятую нами проблему, необходимо вникнуть в сущность внутренних взаимосвязей, которые учитывают в том числе и процессы, происходящие в так называемом «тонком мире». Большое и чреватое серьёзными, если не катастрофическими последствиями заблуждение полагать, что для принятия обоснованных решений достаточно иметь представление только о видимых нам событиях и реакциях.
Попробуем рассмотреть проблему не только с материалистической точки зрения.
Возьмём для примера отрасли науки, ближе всего лежащие к человеку: медицину и генную инженерию. Прежде всего задумаемся, почему так получается. Несмотря на очевидный прогресс в этих отраслях знаний, нас постоянно преследуют какие-то весьма неприятные «каверзы природы». То и дело возникают новые и новые штаммы вроде бы уже давно изученных болезней, уносящие сотни, а иногда и тысячи жизней.
Самый последний пример — вирус «свиного» гриппа, от которого, согласно сообщениям СМИ, уже погибло около полутора тысяч человек в Мексике и выявлены случаи заболеваний в ряде других стран. Правительства Америки, Европейского союза, России и Японии начали принимать экстренные защитные меры, ввели запреты на ввоз продукции и медицинский контроль на границах. Но не кажется ли вам, уважаемые читатели, что это не более чем «битьё по хвостам»? Причин-то никто (в том числе учёные) не знает, и выяснить даже не пытается! Вероятно, неосознанно понимают, что лежат эти причины за пределами их постижения.
Что ж, поговорим о причинах.
В Послании Граля есть такие слова: «Итак, прогресс любой ценой. Прогрессировать, однако же, можно в двух направлениях: как вверх, так и вниз, и притом по собственному выбору» (Т. I, 4). Слова эти применимы к любой сфере человеческих отношений, и наука не исключение. Но так получилось, к сожалению, что именно учёные, и в частности те, кто работает в названных выше отраслях знаний, забыли о своей ответственности перед Богом и человечеством, поставив во главу угла этот пресловутый «прогресс любой ценой». Модифицированные продукты (отрицательное влияние их на клетки организма уже доказано самими же учёными), клонирование, пересадка человеческих органов без согласия доноров, принудительное «лечение» безнадёжно больных…
Список можно продолжить, но уже и этой малой толики достаточно для того, чтобы люди неравнодушные серьёзно задумались: «А то ли мы делаем? А туда ли мы идём?» Ведь человек всего лишь «создание», а не Создатель и не Творец. Его тело создано Природой в результате поэтапной эволюции, а не непосредственно Богом, как предполагает кое-кто из нас; духовное же ядро прошло длительное развитие, пока достигло уровня сознательной личности. Поэтому элементарная скромность и нравственность в вопросах, касающихся бытия, никому из нас совсем не помешали бы. Наша задача — не бороться с природой, не навязывать ей что-либо, а познавать и «подстраиваться» под неё! Причём познание не должно ограничиваться лишь вещественной сферой. Только тогда человечество сможет рассчитывать на успех в своих изысканиях и истинный прогресс ввысь, к Светлым сферам!

Автор: Виктор Краснобаев

< Назад
Вперёд >

www.gral.ru

Е. Вигнер. «ЭТЮДЫ О СИММЕТРИИ» IV. РАЗМЫШЛЕНИЯ

IV. РАЗМЫШЛЕНИЯ

12. ПРЕДЕЛЫ НАУКИ

Выступить на столь общую тему меня побудила не обычная гордость ученого, чувствующего себя в силах внести вклад, пусть даже небольшой, в решение проблемы, интересующей не только его самого, но и его коллег. К спекуляции подобного рода все мы испытываем большое внутреннее сопротивление: она имеет много общего с хладнокровным рассуждением о кончине очень близкого нам человека. Именно такое чувство вызывают у нас, ученых, рассуждения о будущем самой науки, о том, не постигнет ли ее когда-нибудь, в достаточно отдаленные времена, судьба, выраженная в изречении: «Все нарождающееся обречено на гибель». В рассуждениях на столь деликатную тему принято исходить из предположения об оптимальных условиях для развития интересующего нас предмета и не считаться с опасностью того, что может произойти какой-либо несчастный случай, сколь бы реальна ни была эта опасность.

1. РОСТ НАУКИ

Самое замечательное в Науке — ее молодость. Первые зачатки химии (в современном понимании этой науки) появились не ранее трактата Бойля «Скептический Химик», вышедшего в свет в 1661 г. Может быть, рождение химии с большим основанием следовало бы отнести к периоду деятельности Лавуазье, где-то между 1770 и 1790 гг., или отсчитывать возраст химии с открытия Дальтоном закона, носящего его имя (1808 г.). Физика несколько старше. Ньютоновские «Начала» — сочинение в высшей степени законченное — появились в 1687 г. Некоторые физические законы были открыты Архимедом еще в 250 г. до н. э., но его открытия вряд ли можно считать настоящим рождением физики. В целом не будет ошибкой, если мы скажем, что возраст Науки насчитывает менее 300 лет. Это число следует сравнить с возрастом Человека, который заведомо больше 100 000 лет.

Заметно увеличивается число людей, посвящающих многие годы своей жизни приобретению знаний. Так, около 10% американской молодежи оканчивает колледжи, причем в последнее время каждые 20 лет эта цифра удваивается. Гарвардский колледж был основан в 1636 г. и в то время явно не был научным учреждением. Американской Ассоциации поощрения наук исполнилось 100 лет; первоначально она насчитывала лишь 461 члена. Ныне число ее членов превышает полмиллиона, и лишь за последнее полугодие оно увеличилось почти на 10 000 человек. В некоторых других странах увеличение численности студенческой аудитории менее заметно, но в России оно происходит еще более быстрыми темпами, чем в Америке.

Человек все больше осваивает Землю, и этот процесс непосредственно связан с расширением его знаний о законах природы. В течение 99 700 лет своей истории человек не оказывал сколько-нибудь заметного воздействия на поверхность Земли, но с появлением науки он успел вырубить леса на обширных территориях и истощить природные запасы некоторых минералов. Наблюдая в мощный телескоп Землю с Луны, вряд ли можно было бы заметить присутствие человека в течение первых 99 700 лет его истории, но игнорировать населенность Земли в течение последних 300 лет было бы трудно. В природе не существует явления, которое мы могли бы сравнить с внезапным развитием науки, не подчиняющимся каким-либо видимым закономерностям, за исключением, может быть, конденсации пересыщенного пара или детонации некоторых особо капризных взрывчатых веществ. Не будет ли и судьба науки в какой-то мере напоминать эти явления?

В самом деле, наблюдая за быстрым ростом науки и увеличением мощи человека, невольно начинаешь опасаться худшего. Человек явно не в силах соразмерить свой умственный кругозор с той ответственностью, которую возлагает на него его собственная, все возрастающая мощь. Именно это несоответствие и заставляет опасаться катастрофы. Высказанная только что мысль осознана ныне настолько глубоко (в особенности в связи с созданием и совершенствованием различных видов атомного оружия и последующими неудачными попытками разрешить возникшие с его развитием проблемы или хотя бы до конца разобраться в них), что стала почти банальной. Тем не менее, говоря о будущем науки, мы не будем принимать во внимание возможность катастрофы, а пределы роста науки будем рассматривать в предположении, что ее развитие не будет прервано каким-либо катаклизмом. Таким образом, последующие рассуждения применимы лишь в том случае, если нам удастся избежать угрожающей нам катастрофы и наука сможет развиваться в относительно мирной атмосфере. Цель проводимого нами анализа состоит в поиске внутренних ограничений, присущих самой науке, а не пределов, которые внешние воздействия ставят на пути ее развития (независимо от того, обусловлены ли эти воздействия прогрессом самой науки или нет).

2. ЧТО МЫ НАЗЫВАЕМ «НАШЕЙ НАУКОЙ»?

Что следует понимать под естественным пределом «нашей науки», вероятно, станет особенно ясным, если мы попытаемся определить смысл выражения «наша наука». Наша наука — это весь запас наших знаний о явлениях природы. Возникает вопрос: что же «нашего» есть в таком запасе? Ответ на поставленный вопрос мы будем искать методом последовательных приближений, вводя то слишком широкие, то слишком узкие определения до тех пор, пока не придем к приемлемому компромиссу. Ясно, что любой набор фолиантов, содержащих накопленные факты и теории, не становится хранилищем наших знаний лишь оттого, что принадлежит нам. Пример эпохи Возрождения и в еще большей степени предшествовавшего ей мрачного средневековья учит нас, что одного лишь владения правом собственности на книги недостаточно. Необходимо ли, чтобы кто-нибудь знал содержание всех томов, прежде чем мы сможем назвать их «нашей наукой»? Такая точка зрения обладает определенными удобствами, но, приняв ее, мы вынуждены были бы признать, что наука уже достигла своих пределов или могла достичь их некоторое время назад. Разве недостаточно было бы в этом случае, чтобы в нашем обществе для каждого тома нашелся человек, который знал бы все его содержание? Нет, потому что утверждения различных томов могли бы противоречить друг другу, и если бы избранным «хранителям знания» была известна лишь часть утверждений, то эти противоречия остались бы скрытыми. Наука — это здание, а не груда кирпичей, сколь бы ценной ни была эта груда.

Я считаю, что некий запас знаний разумно назвать «нашей наукой» в том случае, если найдутся люди, способные выучить и использовать любую часть их, люди, которые бы жаждали овладеть каждой частью, даже сознавая, что это выше их сил, при условии, если есть достаточная уверенность, что отдельные части свода знаний не противоречат друг другу, а образуют единое целое. Раздел наших знаний, изучающий упругость, должен исходить из тех же представлений о структуре железа, что и раздел, занимающийся изучением магнетизма.

3. ПРЕДЕЛЫ «НАШЕЙ НАУКИ»

Если предложенная выше формулировка приемлема в качестве более или менее точного описания того, что можно понимать под «нашей наукой», то ограничения нашей науки кроятся в человеческом интеллекте, в объеме его интересов, способности к обучению, памяти, общению с себе подобными. Ясно, что все эти ограничения связаны с конечной протяженностью человеческой жизни. Действительно, если принять приведенное выше определение «нашей науки», то ее содержание будет меняться не только в результате завоевания новых областей, но отчасти и вследствие перемещения из более старых областей в новые. Некоторые вещи мы забываем и концентрируем свое внимание на последних достижениях. Именно сейчас более старые области науки перестают быть областями «нашей науки» не столько потому, что у нас нет уверенности в их соответствии новой картине мира (наоборот, я убежден в том, что они отлично вписываются в новую картину), сколько потому, что ни у кого нет особо сильного желания знать их — по крайней мере ни у кого из тех, кто интересуется новыми областями науки.

Возможности такого типа роста еще далеко не исчерпаны. Сегодня мы не столь охотно занимаемся теорией твердого тела, в которой студент должен прочитать около 600 статей, прежде чем достигнет «переднего края» и сможет вести свое собственное исследование. Вместо этого мы сосредотачиваем усилия на квантовой электродинамике, где изучающий должен ознакомиться лишь с 6 работами. Завтра мы можем забросить целые науки, например химию, и заняться чем-то менее исследованным. Более того, изменения в интересах явно не произвольны и в большинстве случаев вполне обоснованы, поскольку новый предмет, как правило, глубже оставленного, основан на более фундаментальных идеях и включает в себя старый. Свойства твердых тел следуют из принципов квантовой электродинамики, но эта дисциплина позволяет, кроме того, рассматривать и многие другие явления помимо тех, которые важны для физики твердых тел.

Тем не менее следует отдавать себе отчет в том, что поглощение старого предмета новой дисциплиной до некоторой степени иллюзорно. Например, студент, изучающий квантовую электродинамику, по существу не касается теории твердого тела, так как человеческий разум слишком слаб, чтобы вывести важные свойства твердых тел из квантовой электродинамики, если мы не предпримем специальных, экспериментальных и теоретических, исследований и не разовьем идеализации и приближений, пригодных именно для описания твердых тел. Только необычайно проницательный интеллект, опираясь на принципы обычной квантовой теории, мог бы заключить, что существуют твердые тела и что они состоят из атомов, расположенных в пространстве в виде правильных решеток. В то же время человеческий разум сразу же осознал бы все значение и роль дефектов кристаллических решеток. Уравнения квантовой теории можно уподобить прорицанию оракула, описывающего в удивительно сжатом виде явления кристаллофизики. Однако человеческий разум не в силах понять, о чем вещает оракул, если прорицания не снабжены комментариями. Объем комментариев находится в таком же отношении к сжатым изречениям оракула, как вся библия — к стиху из книги Левит. Очевидно, существует предел, выше которого сжатость изложения, сколь бы возвышенной она ни была, как самоцель перестает быть полезной для хранения информации. В наши дни эта степень конденсации сведений в физике уже достигла своего предела.

4. СДВИГ ВТОРОГО РОДА

Возникает вопрос: будет ли развитие науки (хотя бы потенциально) неограниченно долго происходить по типу сдвига, т.е. когда новая дисциплина оказывается глубже старой и включает последнюю в себя, по крайней мере, «виртуально»? Мне кажется, что на этот вопрос следует дать отрицательный ответ, потому что сдвиги, понимаемые в указанном только что смысле, всегда связаны с углублением еще на один слой в «тайны природы» и с еще большим удлинением цепочки понятий, опирающихся на более ранние понятия. Отсюда виден приближенный характер научных понятий. Так, в приведенном выше примере классической механике сначала пришлось уступить место квантовой механике (выяснилось, что классическая механика справедлива в определенном приближении и пригодна лишь для описания макроскопических явлений). Затем стало ясно, что классическая механика неадекватна и в другом отношении, и ее заменили полевыми теориями. Наконец, обнаружилось, что и «заменители» классической механики используют лишь приближенные понятия и пригодны лишь при небольших скоростях. Таким образом, релятивистская квантовая теория расположена по крайней мере в четвертом по глубине слое и оперирует понятиями всех трех предшествующих слоев, известных своей неадекватностью и замененных на четвертой ступени познания более глубокими понятиями. Разумеется, в этом и состоит очарование и прелесть релятивистской квантовой теории и вообще всякого фундаментального исследования по физике, но в этом же проявляется и ограниченность рассматриваемого нами типа развития науки. Признание неадекватности понятий десятого слоя и замена их более тонкими понятиями одиннадцатого слоя будет гораздо менее важным событием, чем открытие теории относительности, но для того, чтобы найти корень зла, нам придется провести более трудоемкие и продолжительные исследования, чем некогда понадобившиеся для оценки тех противоречий с опытом, которые исключала теория относительности. Нетрудно представить себе, что наступит и такое время, когда изучающий физику утратит интерес или будет попросту не в силах пробиваться сквозь уже накопившиеся слои к переднему фронту науки, к самостоятельному исследованию. Тогда число аспирантов-физиков резко упадет и прорыв науки в новые области станет заметнее, чем привычные нам сдвиги: новая дисциплина уже не будет включать в себя физику так, как, например, теория включает классическую физику. Этот тип сдвига я называю сдвигом второго рода.

В нарисованной мной картине предполагается, что для понимания все расширяющегося круга явлений в физику необходимо вводить все более и более глубокие понятия, и этот процесс не завершается открытием окончательных, абсолютных понятий. Я убежден, что такое допущение верно: у нас нет никаких оснований ожидать, что наш интеллект может сформулировать некие абсолютные понятия, пригодные для полного описания неодушевленной природы. Сдвиг второго рода будет происходить в любом случае: наука не жизнеспособна, если на границе неведомого не ведется исследование и интерес к законченному предмету быстро падает. Возможно также, что ни одна из альтернатив не соответствует действительности и что нам никогда не удастся решить, адекватны ли «в принципе» понятия десятого слоя, пригодны ли они для полного описания неодушевленного мира. Отсутствие интереса в сочетании со слабостью человеческого разума может легко привести к тому, что решение вопроса о полной адекватности понятий n-го слоя будет откладываться на неопределенный срок. В этом случае физика окажется за бортом исследования, как уже оказались некоторые явления, связанные со сверхпроводимостью, отчего физики не почувствовали себя особенно несчастными.

Сдвиг второго рода будет означать не только отказ от той или иной области знания. Многие сегодня начинают ощущать, что мы слишком долго пренебрегали биологическими науками и науками о разуме человека и животных. Наша картина мира, несомненно, была бы более полной, если бы мы располагали более подробными сведениями о разуме людей и животных, их нравах и привычках. Однако сдвиг второго рода может означать и признание того факта, что мы неспособны полностью понять даже неодушевленный мир (несколько веков назад человек пришел к аналогичному выводу о своей неспособности с достаточной уверенностью предсказывать то, что произойдет с его душой после смерти его тела). Ныне мы также испытываем некое разочарование, так как не можем предвидеть все перипетии в судьбе нашей души. Хотя об этом не принято говорить вслух, мы все знаем, что с общечеловеческой точки зрения цели нашей науки намного скромнее, чем цели, например, древнегреческой науки, и что наша наука с большим успехом увеличивает нашу мощь, чем наделяет нас знаниями, представляющими чисто человеческий интерес. Тем не менее последующее разочарование отнюдь не уменьшает той энергии, с которой происходит развитие естественных наук. Не менее интенсивной будет и работа в тех областях, в которые нас приведут сдвиги второго рода, хотя нам и приходится отказаться от полного осуществления наших мечтаний, связанных с прежним полем деятельности.

Все же нельзя умолчать и о том, что сдвиг второго рода будет означать некую новую утрату для науки и знаменовать поворотный момент в ее развитии (говоря о науке, мы понимаем ее в смысле данного нами определения). Когда число сдвигов второго рода станет значительным, наука утратит ту привлекательность для молодого ума, которой она обладает сейчас, и станет чем-то иным, менее увлекательным. Тот чудесный восторг, который мы, ученые, испытываем в настоящее время и который проистекает от неувядающего чувства мощи нашего разума, будет несколько приглушен сознанием ограниченности наших возможностей. Нам не остается ничего другого, как молча признать, что наше мышление не позволяет нам прийти к удовлетворительной картине мира, которую тщетно мечтали построить с помощью чистых рассуждений еще древние греки.

5. СТАБИЛИЗИРУЮЩИЕ СИЛЫ

Многие из нас склонны считать изложенные выше рассуждения не слишком вескими, надеясь, что наука в силу свойственной ей природной жизнеспособности сумеет преодолеть все преграды, которые, как ныне кажется нашему слабому и жалкому разуму, стоят на ее пути. Такое мнение, несомненно, содержит изрядную долю истины. Оно основано на некоторой гибкой картине развития науки, и мы вскоре займемся ее рассмотрением более подробно. Однако я считаю, что более мрачная картина в принципе верна, и наше инстинктивное нежелание верить в нее связано со способностью человеческого разума не думать о неприятных событиях, которые могут произойти в будущем, если дата их наступления заранее не предсказуема. Все же -значительные и нередко весьма нежелательные перемены происходят, и гибкость природы лишь несколько задерживает их наступление: бизоны как источник пищи вымерли, роль отдельных ЕОИНОВ свелась к нулю, подробное толкование текстов священного писания, некогда считавшееся единственно достойным занятием для людей, перестало быть элементом нашей культуры. Предсказания всех этих событий некогда вызывали негодование у больших групп людей, так же как вызывает у нас негодование и сопротивление брошенное кем-нибудь замечание о неэффективности науки.

Можно ли уже сегодня усмотреть какие-либо признаки кризиса в науке? По-видимому, можно. Во-первых, о кризисе свидетельствует уже упоминавшаяся трудность доступа к переднему краю науки. Эта трудность уже сейчас настолько серьезна для среднего человеческого интеллекта, что лишь незначительная часть наших современников способна полностью ощутить силу аргументов квантовой и релятивистской теорий. Химия разрослась настолько, что лишь очень немногие люди могут получить хотя бы поверхностное представление о всех ее разделах. В названных науках непрестанно происходят сдвиги первого рода, и некоторые из этих сдвигов служат предметом нескончаемых насмешек.

Наиболее отчетливо все возрастающее понимание того, что ограниченная емкость нашего разума устанавливает пределы в сфере науки, проявляется в вопросах, которые нам приходится слышать ежедневно: «Стоит ли проводить то или иное исследование?» Почти во всех таких случаях поставленная задача интересна, предложенный метод ее решения не лишен остроумия, а ответ задачи, каким бы он ни был, стоит того, чтобы его запомнить. Однако тот, кто сомневается в Целесообразности проведения исследования, отлично сознает, как велико число не менее важных задач и как ограничены время и память тех, кому будут интересны результаты, и он беспокоится, не затеряется ли намечаемая им работа в массе других публикаций и найдется ли у кого-нибудь время и энергия для того, чтобы полностью понять и оценить ее, — отсюда и вопрос. Аналогичные сомнения в целесообразности проведения исследований, по-видимому, возникали всегда, однако я не думаю, чтобы они были так глубоки, как в наше время, и относились к столь интересным задачам. Мне кажется, что число подобных вопросов и сомнений даже на протяжении моей собственной короткой научной жизни заметно возросло.

Недавно Фирц в весьма глубокой статье указал на одно обстоятельство, которое со временем вполне может стать причиной сдвига первого рода. Он обратил внимание на то, что и физика и психология претендуют на роль всеохватывающих, универсальных дисциплин: первая — потому, что она стремится описать всю природу, вторая — потому, что рассматривает все явления, связанные с духовной деятельностью, а природу считает существующей для нас лишь постольку, поскольку мы познаем ее. Фирц заметил, что картины мира, проектируемые в нашем сознании физикой и психологией, не обязательно должны быть противоречивыми. Однако чрезвычайно трудно, а может быть, даже и невозможно воспринимать эти две картины как различные аспекты одного и того же предмета. Более того, вряд ли будет преувеличением, если мы скажем, что ни один психолог не понимает философии современной физики. Верно и обратное утверждение: лишь редкий физик понимает язык психолога. Разумеется, философия психологии еще слишком туманна, чтобы мы могли прийти к каким-нибудь определенным выводам, однако вполне возможно, что мы сами или наши студенты станем свидетелями «раздела» науки именно здесь, в области, где физика и психология перекрываются.

Было бы глупо делать далеко идущие выводы из возникновения двух наук, каждая из которых претендует на универсальный охват действительности, тем более что в настоящее время мы не усматриваем ничего общего между используемыми в этих науках понятиями и утверждениями. Не переоценивая способности нашего разума к абстрагированию, мы все же можем объединить физику и психологию в одну более глубокую дисциплину. К тому же существует много благоприятствующих нам стабилизирующих эффектов, позволяющих надолго отложить раздел науки на обособленные области. Некоторые из этих эффектов имеют методологический характер: чем глубже мы понимаем открытия, тем лучше можем объяснить их. Не случайно, что у нас до недавнего времени было много превосходнейших книг по термодинамике и почти ни одной — по квантовой теории. Двадцать пять лет назад теорию относительности (по крайней мере так говорилось) понимали лишь два человека, сегодня ее основам мы обучаем студентов. Другие примеры усовершенствования методики преподавания как за счет небольших упрощений, так и введения наглядных «емких» понятий и обобщений слишком очевидны, чтобы нам стоило их перечислять.

Другой важный стабилизирующий эффект достигается уменьшением объема изучаемой дисциплины за счет исключения отдельных ее частей. Людей моего возраста, по-видимому, поразит пример с теорией эллиптических функций — теорией, столь же наглядной по своим методам и достигшей таких же успехов, как любой раздел современной математики, — ныне она предается забвению. Это сдвиг первого рода, по отношению к которому даже царица наук—математика — не обладает иммунитетом. Как таковой он способствует лучшей «усвояемости» математики.

Наконец, не исключено, что со временем нам удастся воспитать человека, чья память и способность к абстрагированию будут превосходить наши возможности, или, по крайней мере, мы научимся рационально выбирать молодых людей, наиболее пригодных к научной работе. С другой стороны, не следует упускать из виду одно обстоятельство, которое, несомненно, будет оказывать противоположный эффект. Жажда знания, любопытство, потребность испробовать собственные умственные способности и здоровый дух соперничества в наши дни в значительной мере’ стимулируют деятельность молодого ученого и послужат побудительными мотивами в будущем. Однако эти мотивы не единственны: жажда облегчить участь человечества, умножить его силы — столь же традиционные черты ученых, но они (если говорить о естественных науках) ослабевают по мере того, как человек все более полно подчиняет себе стихии и сознает, что экономическое благосостояние определяется не столько производством, сколько организацией. Утрата учеными столь привлекательных качеств, несомненно, скажется, и масштаб ее невозможно предвидеть заранее.

6. КОЛЛЕКТИВНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Если наука (и по ширине охвата предмета и по глубине) разрастется так сильно, что человеческий разум будет не в силах объять ее и человеческой жизни не хватит для того, чтобы добраться до границы известного, не могли бы несколько людей объединиться в группу и совместными усилиями добиться того, чего нельзя добиться в одиночку? Нельзя ли, вместо того чтобы, следуя Шоу, возвращаться к Мафусаилу, изыскать новый способ увеличения емкости человеческого разума — путем наложения нескольких индивидуальных разумов, а не «растяжения» одного отдельного разума? Эта возможность исследована настолько мало, что любые утверждения относительно нее носят чисто умозрительный характер (насколько я могу судить, более умозрительный, чем остальная часть этой статьи). Вместе с тем возможности совместных исследований следовало бы изучить намного шире, чем это делалось до сих пор, потому что в них мы видим единственную надежду продления жизни науки после того, как объем науки станет слишком большим для отдельного индивидуума.

Большинство из нас, ученых, слишком индивидуалистично для того, чтобы принимать всерьез коллективные исследования. Как заметил однажды основатель теории относительности, он не представляет себе, каким образом теорию относительности можно было бы создать коллективно. Действительно, если мы вспомним о современных исследовательских коллективах, работающих под руководством одного человека, передающего свои распоряжения через начальников отделов, то идея совместных исследований становится до смешного абсурдной. Ясно, что при таком подходе в нашем мышлении не может произойти глубоких перемен, и те исследовательские коллективы, о которых мы упомянули, также неспособны изменить наше мышление.

Используются технологии uCoz

alexandr4784.narod.ru

Обзор: Динамика развития науки — Блог Алексея Турчина — LiveJournal

Обзор: Динамика развития науки (несколько сумбурная предварительная версия, кажется не выкладывал ещё)

Есть две точки зрения на современную науку – одна из них, что наука находится в кризисе, а другая – что она продолжает экспоненциальный рост. Сторонники теории кризиса указывают на прекращение экспоненциального роста числа научных сотрудников в 1960-70-е годы, резкое падение числа фундаментальных открытий в ряде наук, снижение общественного интереса, престижа науки и её финансирования.
Очевидно, что снижение видимой результативности науки связано с исчерпанием числа легкодоступных открытий. Например, большинство химических элементов было открыто в 19 веке, и с тех пор число новооткрытых элементов неуклонно снижается. Это можно было бы принять за кризис химии, но на самом деле это означает только переход химии на исследование более сложных проблем. Вторая сложность науки в том, что быстрее исчерпываются те открытия, которые лежат на поверхности, и которые с одной стороны, очевидны, а с другой стороны, открытие которых дешевле как в плане денег, так и в плане количества необходимой обработки информации, то есть их интеллектуальной сложности. Примером такого сложного открытия является обнаружение тёмной энергии в 1990-е годы, которое как потребовало запуска дорогостоящих спутников, так и обработке большой массы информации по сверхновым. Даже теоретические модели в современной физике становятся столь сложны, что их с трудом может понять один человек (теория струн). Наконец, явления, которые легче заметить, легче и применить на практике – и их открытие становится более заметным и значимым для широких масс. Например, открытие деления ядра воспринимается как более значимое, чем открытие тёмной энергии.

Тем не менее, разумно ожидать, что количество проявленных фундаментальных законов вселенной конечно, равно как конечно и число основных типов живых существ, продолжающих существовать в земной биосфере. И завершение их познания говорит не о проблемах науки, а наоборот, о совершенстве созданного инструмента познания. И если число основных законов конечно, то сложность по обнаружения последних законов экспоненциально растёт. Например, если существует в земной биосфере новый класс животных, который представители которого сохранились на одном дереве в Южной Америке, то открыть его будет очень не просто.
Однако наука состоит не только из открытия, но и из изобретения, то есть не только в обнаружении новых единиц в природе, но и в поисках всё более сложных комбинаций уже существующих единиц, которые отвечают заранее заданным свойствам. Очевидно, что эффективное комбинирование возможно только тогда, когда составлен почти полный список базовых элементов. Таков, вероятно, прогресс в химии: от выделения базовых элементов к созданию всё большего количества всё более сложных веществ, всё точнее соответствующих заданным функциям.
Это следование эры изобретений за эрой открытий приводит к тому, что всё больший прогресс смещается от собственно науки к технологиям. Число возможных изобретений неограниченно количественно, как число фундаментальных законов, но и они имеют свои ограничения. Например, они имеют теоретические пределы: скорость света, второй закон термодинамики. Кроме того, может снижаться экономическая и практическая отдача от изобретений, или расти трудности их внедрения.
Экспоненциальный количественный рост науки не может продолжаться бесконечно: при периоде удвоения числа статей в 10 лет через 2000 лет на каждый атом в Солнечной системе будет приходиться по научной статье. Очевидно, что реальный предел будет достигнут гораздо раньше. Основной вопрос состоит в том, пройден ли пик научного знания, или основная масса существенно важных изобретений ещё не сделана?
Мы полагаем, что наиболее значимые в человеческой истории изобретения ещё впереди и они будут доведены до практического воплощения. Общим основанием для этого мнения является то, что похожие изобретения уже достигнуты живой природой (интеллект и наноустройства).
Наиболее быстрый экспоненциальный рост науки наблюдался до конца 1960-х годов. С 1940 по 1965 год расходы на НИОКР в США выросли с 0.6 % до 2.8 %. (Налимов, «Наукометрия») И это понятно, так как именно после второй мировой войны стало очевидно, что успехи в науке являются источником военной силы государства. В некотором смысле атомная бомба показала путь от самых фундаментальных открытий до мирового господства. И если бы эта тенденция продолжилась, то к 2000 году доля расходов на науку и технологии превысила бы ВВП США. Очевидно, это невозможно. И действительно, начиная с 1960-х доля расходов США на НИОКР балансирует около 3% ВВП – но сам ВВП растёт (или рос до 2009 года, когда случился спад) с периодом удвоения около 15-20 лет.
В 2007 на НИОКР тратилось в мире 962 млрд. долларов, треть в США от этого, треть в Европе и треть в Азии.
В США 2,6 процента ВВП (373 млрд. долларов 2007) приходится на НИОКР, из них около одного процента приходится на расходы федерального правительства http://www.aaas.org/spp/rd/guiintl.htm, и эта доля примерно постоянна (но немного снизилась с 1,2 процента до одного процента) с семидесятых годов.
Из этой доли расходов правительства треть (47 млрд.) приходится собственно на Рисерч, а две трети на «девелопмент». Военный заказ составил шестьдесят процентов от федерального НИОКР.
В самой науке действовал закон экспоненциального роста числа научных журналов в течении 300 лет с первого журнала в 1665 году с периодом удвоения в 15 лет. После 1960-х годов произошло некоторое замедление периода удвоения числа учёных и научных статей. При этом сама пропорция сохранялась: на 10 учёных приходится примерно одна статья в год (но число коллективных статей растёт, в результате чего отдельно взятый учёный публикуется чаще, чем раз в десять лет). Так в 1988 году было опубликовано около 460 000 статей, в 2008 —760 000 статей, из чего следует период удвоения примерно 24 года. Число учёных в США выросло с 1900 до 1950 годы со 100 000 до 1 млн., а с 1950 до 2010 – до 2 млн. То есть в первой половине века оно выросло в 10 раз, а во второй – только в два раза. Сейчас в мире всего 5,8 млн. учёных. Отчасти это компенсируется ростом числа учёных в высоко населённых странах Азии. Если 1% населения мира станет учёными (пропорция развитых стран), то это будет 70 млн. человек против нынешних 5,8 млн. Из этого следует, что объём науки может вырасти ещё в 10 раз при сохранении нынешних экономических трендов.
Эту тенденцию замедления науки отметили ещё в 1960-е годы С. Лем и В.В. Налимов, которые предположили, что экспоненциальный рост должен перейти в логистическую S-образную кривую насыщения. Это снижение связано с невозможностью тратить больше на науку, со снижением общественного интереса, с прекращением холодной войны и с крахом советской науки. Мы обсудили многие из этих причин в разделе «Тормоза прогресса». Задача нового ускорения науки неразрешима без создания ИИ или резкого роста объёма экономики за счёт нанотехнологий или бесплатной энергии. Фактически, можно утверждать, что наука продолжает развиваться, выделив внутри себя экспоненциально растущее ядро, которое должно привести к этим целям (NBIC-технологии – и их рост не удивителен, так как они экономически оправданы), и направления, которые заброшены в гораздо больше степени, и за счёт которых остаются ресурсы для экспоненциального роста в прорывных направлениях (это космонавтика, ядерная физика и т. д.)
Время этого перехода в науке примерно совпадает со временем начала замедления роста населения Земли и замедления темпов роста в ведущих странах мира.
Количество учёных в мире:

Год Число учёных Число публикаций, статей в год Источник:

1850 10 000 в США Китайгородский «Невероятно, но не факт».
http://www.school4you.ru/uchebniki/Fizika/Neveroyatno-ne_fact.rtf

1900 100 000 в США
1950 1 млн. в США
1988 ———-460 000
1991 ——— — 454 000 Юнеско http://www.unesco.org/science/psd/publications/science_report2005.pdf

2001 — ——- 600 000 Юнеско http://www.unesco.org/science/psd/publications/science_report2005.pdf

2002 5,8 млн.
2007 7,1 млн. основной прирост за счёт развивающихся стран Юнеско, http://www.unesco.org/new/ru/media-services/single-view/news/number_of_researchers_in_developing_countries_is_rising_according_to_unesco_study_but_women_resear/

2008 ——————760 000

«Общемировое число ежегодно публикуемых статей неуклонно растет». http://elementy.ru/news/431243
Цена подписки на журналы растёт быстрее, скорости инфляции, в результате чего библиотеки вынуждены отказываться от подписки на некоторые журналы. Дело в том, что большинство престижных журналов скуплено издательскими домами, которые получают с них высокую прибыль, не платя ни за статьи, ни за рецензии.
Число журналов постоянно растёт, а бюджеты библиотек не растут. Стоимость статьи онлайн больше, чем стоимость печатной версии (30 долларов за статью против десяти за весь печатный номер). Менее жёсткой является ситуация в областях, которые представляют собой чисто академический интерес в астрофизике, например. У них есть система archive.org открытой публикации препринтов. Но в прикладных областях – нано, био – доступ к статья более коммерциализирован – а ведь именно эти области нужны для технологического прорыва. Конечно, успешные специалисты или крупные фирмы могут позволить себе покупать все профильные журналы, но в целом это замедляет процесс обмена информации.

turchin.livejournal.com

Лекция № 6 Проблема роста научного знания

История проблемы роста научного знания (эмпирическая, экстерналистская, интерналистская, кумулятивистская, эволюционистская модели роста научного знания).
Неопозитивистские модели роста научного знания (Т.Кун, И.Лакатос, П.Фейерабенд).

1. В предыдущих лекциях мы рассмотрели структуру научного знания, методы познавательной деятельности. Однако этим не исчерпывается проблематика исследования научного познания. В последние несколько десятилетий под влиянием научно-технического прогресса в фокусе внимания философов науки оказались вопросы, ответы на которые потребовали обращения к истории науки. Вплоть до первой половины ХХ столетия в западноевропейской философии науки (в частности, в рамках логического позитивизма) характерной особенностью анализа научного знания являлось отношение к нему как к «готовому» знанию, вне учета его генезиса и эволюции, социокультурного контекста.

Обращение к истории науки показало, что развитие знания – длительный и сложный процесс, включающий в себя различные этапы – от мифа к логосу, от логоса к преднауке, от преднауки – к науке, от классической – к неклассической и постнеклассической. В результате возникла цепочка вопросов: как развивается наука, каковы механизмы этого процесса, в чем его сущность? Развивается ли научное знание путем простого расширения объема и содержания научных истин или путем скачков, революций, качественных отличий во взглядах на один и тот же объект? Можно ли динамику науки свести к накоплению научных истин или это есть антинакопительный процесс, предполагающий отказ от прежних взглядов? Можно ли динамику научного знания представить как результат самоизменения, саморазвития или же на нее оказывают влияние социокультурные факторы?

Проблема роста научного знания неосознанно сформировалась и осмысливалась философами еще нового времени (ХIII в.). Так, Ф.Бэкон, основоположник индуктивного метода в науке, рассматривал процесс роста научного знания как процесс постоянного его расширения с помощью последовательных индуктивных обобщений.

Среди ученых-философов того времени было широко распространенным мнение о том, что познание начинается непосредственно с чувственного восприятия отдельных вещей и явлений в процессе наблюдения и эксперимента, в ходе которых происходит накопление научных фактов. Впоследствии эти факты подвергаются систематизации, обобщению и выдвижению гипотез, построению теории.

Такое представление являлось верным по отношению к ряду эмпирических наук (к примеру, к физике), имеющих дело с изучением отдельных вещей, явлений и событий. К примеру, теории Галилея и Кеплера обладали меньшей степенью обобщенности, чем теория Ньютона, а последняя является частным случаем теории относительности Эйнштейна. На основании этого можно сделать вывод о механизме роста знания как движения от частного к общему (индукция).

В том же ХVII веке был известен и обратный этому процесс – когда из теории методом дедукции выводились следствия, подвергающиеся проверке с помощью эмпирических фактов. Такая тенденция сложилась в классической механике, которая опирается на три закона движения и закон тяготения. Из них предполагалось делать выводы, следствия и подвергать их проверке с помощью наблюдения и эксперимента (гипотетико-индуктивный метод).

Так, в науке сложились индуктивная и гипотетико-индуктивная модели роста и развития научного знания, которые классифицируются как эмпирические (о чем шла речь в предыдущей лекции).

Однако эмпирическая модель все-таки не давали ответа на главные вопросы: каковы механизмы роста научного знания, что является его движущей силой, какие факторы оказывают влияние на этот процесс?

Приблизительно в этот же период становления классического естествознания завоевывают признание среди философов науки экстерналистский (от лат. externus – внешний) и интерналистский (от лат. internus – внутренний) подходы к решению вопроса о механизмах роста научного знания. Обе эти позиции решали вопрос о том, что в большей степени оказывает влияние на развитие науки – внешние факторы или внутренние потребности самой науки, ее цели, проблемы и программы исследования.

Экстерналисты, указывая на тот факт, что не только возникновение науки, но и дальнейшее ее развитие всецело определяются потребностями и запросами общества, разошлись во мнениях – какие из внешних факторов оказывают наибольшее, определяющее влияние на развитие науки – экономические, социальные, технологические, психологические, культурные. Можно говорить о таких сложившихся в рамках экстернализма направлениях, как экономический детерминизм (наиболее отчетливо выраженный в идеях английского экономиста Ричарда Джонса (1790-1855), изложенных в работе «Экономические сочинения». – Л., 1937), технологический детерминизм, представителем которого является современный философ Д.Белл (работа «Социальные рамки информационного общества // Новая технократическая волна на Западе. – М., 1986), а также социологический детерминизм, в котором фокусируется внимание на влиянии различных форм общественного сознания (философии, искусства, морали), ментальности общества, специфики национального характера на развитие науки.

Несмотря на то, что экстернализм в целом отражает момент истины, действительно, запросы и потребности общества являются стимулом развития науки, он оставляет в тени саму науку, внутренние стимулы ее развития. Наука как любая другая форма общественного сознания возникнув, начинает жить самостоятельной жизнью, имеет свои внутренние стимулы развития. Одним из проявлений такой самостоятельности является факт преемственности, когда идеи сохраняются и передаются от поколения к поколению в форме твердо обоснованного научного знания. Особенно явно это прослеживается в абстрактных, теоретических науках, удаленных от эмпирического материала.

Это идеи и составляют суть интернализма. В рамках данного направления также можно выделить разные течения: рационализм, сторонники которого утверждают, что наука существует и развивается благодаря рождению новых идей, гипотез, теорий. Они придают большое значение роли творческого воображения, интуиции, предположений и догадок в науке, в то время как эмпирическим фактам отводят подчиненную роль – они необходимы лишь для проверки смелых идей и гипотез. В противовес рационалистской установке сторонники эмпирического течения подчеркивали роль поиска, установления и обобщения новых фактов, базиса науки, на котором и благодаря которому происходит развитие науки.

Как видно, и экстернализм, и интернализм представляют две крайние точки зрения: в одной из них (экстернализме) не придается значения внутренним стимулам развития науки, в другой – недооценивается значение внешних факторов. Однако их объединяет одно: как та, так и другая позиции рассматривают процесс развития знания как простое накопление, приращение научных знаний, теорий, гипотез, объясняющих законов. Такой подход определяется в философии науки понятием «кумулятивизм» (от лат. cumulatio – накопление).

Основная идея кумулятивизма сводится к представлению о том, что знания количественнорасширяются, накапливаются, и таким образом обеспечивается его рост. Такое представление все накопленные наукой знания объединяет без учета их специфики, степени глубины и полноты отражения. С одной стороны, кумулятивисты обратили внимание на момент преемственности и взаимосвязи между новыми и старыми знаниями, с другой – оставили «за бортом» внимания качественный момент – новые знания не только дополнят имеющиеся, но и порой способствуют их смене: вспомним классический пример, когда система Коперника полностью опровергла классическую астрономическую систему Птолемея, в которой центром нашей системы являлась Земля. Кумулятивизм не признает качественных отличий между знаниями, накопленными в прежние эпохи (Возрождения, Средневековья), и новыми – признается лишь их количественный рост. А между тем, знания отличаются не только в масштабах эпох, но и внутри отдельных отраслей. К примеру, в физике классическая механика рассматривала законы движения макротел, в то время как квантовая исследует закономерности движения мельчайших частиц материи. Попытки редуцировать, т.е. свести законы механики к явлениям и процессам микромира, потерпели крах.

В конце ХVIII – начале ХIХ вв. в естествознании появляются идеи эволюционного развития вещей и процессов. Первоначально эта идея была представлена в гипотезе происхождения Солнечной системы Канта – Лапласа, рассматривающей процесс ее образования из первоначальной туманности в устойчивую динамическую систему. В ХХ веке целая группа ученых высказала эту идею в объяснении разных процессов образования Земли (Ч.Лайель), развития живых организмов (Ж.Б. Ламарк) и происхождении видов (Ч.Дарвин).

Эволюционная концепция очень скоро получила широкое распространение в различных отраслях естествознания, а также в изучении общества.

Философы, занимающиеся проблемами теории познания и вопросами роста научного знания, также не обошли вниманием эту идею, применив ее к своей области исследования.

В ХIХ веке в Англии вышла в свет работа ученого-философа Герберта Спенсера «Синтетическая философия». Отталкиваясь от эволюционизма Ж.Б. Ламарка (в частности его идеи об усложнении органов животных под воздействием внешней среды), он пошел дальше, придав эволюции универсальный характер. Все процессы происходящие во Вселенной, он рассматривал как движение от однородной материи к разнообразной благодаря заложенной в ней тенденции к дифференциации. Эта тенденция проявляет себя не только в природе, но и в обществе. Что касается развития науки и культуры, то и здесь мы находим ее проявления. В частности, известно, что первоначально (в Древней Греции) все знание о мире носило нерасчлененный характер и существовало в рамках философии. Постепенно это нерасчлененное знание стало дифференцироваться на математику, астрономию, механику, биологию.

С возникновением экспериментального изучение природы процесс дифференциации научного знания усиливается. Одновременно происходит и процесс интеграции наук, повлекший за собой вопрос: почему это происходит? Эволюционизм не давал ответа на данный вопрос и оказался на некоторое время в забвении.

Проявил он себя вновь в 60-е годы ХХ века, и не только в биологии, но на этот раз в применении к научному знанию и познанию. В частности, английский философ и социолог Карл Поппер в статье «Эволюционная этимология» сформулировал пять тезисов, отражающих, по его мнению, процесс развития науки и его механизмов. Приведем их содержание, взятое из статьи «Эволюционная этимология».

«Первый тезис. Специфическая человеческая способность познавать, как и способность производить научное знание, являются результатом естественного отбора. Они тесно связаны с эволюцией специфически человеческого языка.

Второй тезис. Эволюция научного знания представляет собой в основном эволюцию в построении все лучших и лучших теорий. Это дарвинистский процесс. Теории становятся лучше приспособленными благодаря естественному отбору».

К.Поппер приводит схему, отражающую рост научного знания: Р1-ТТ-ЕЕ-Р2, где Р1 – некая исходная проблема, ТТ – предположительная пробная теория, с помощью которой эта проблема решается, ЕЕ – процесс устранения ошибок в теории путем критики и экспериментальных проверок и Р2 – новая более глубокая теория, для решения которой необходимо построить новую более глубокую и информативную теорию.

Таким образом, так же, как развитие живых организмов в природе, их усложнение происходят путем естественного отбора и устранения неприспособленных организмов, так и в науке прогресс осуществляется благодаря естественному отбору – устранению ошибок путем критики и экспериментальной проверки.

Согласно третьему тезису, между живыми организмами и мыслящим человеком существует сходство: как те, так и другие – «решатели проблем; проблемы возникают вместе с возникновением жизни. Разница же в том, что живой организм (к примеру, амеба не сознает процесса устранения ошибок, а потому погибает вместе с их устранением. В противоположность амебе мыслящий человек (Поппер приводит имя – Эйнштейн. — Прим. автора) устраняет прежние теории путем их критики и с помощью языка. «Ученому человеку, такому как Эйнштейн, позволяет идти дальше амебы владение тем, что я называю специфически человеческим языком»[50].

В четвертом тезисе К.Поппер подвергает критике традиционную теорию познания, в основе которой лежит идея: знание есть обобщение данных органов чувств. На самом деле, как отмечает философ, информация не «вливается» извне в познающего субъекта, а субъект сам активно «высасывает ее из окружающей среды».

И, наконец, пятый тезис указывает на специфику человеческого языка, без которого невозможны мышление и познание. Если у животных функция языка сводится к выражению внутреннего состояния организма и сообщению сигналов, способствующих коммуникации, то человеческий язык, кроме этих функций, выполняет дескриптивную (описательную) и аргументативную функцию. С помощью описательной функции возможна передача полной информации об определенной ситуации положении дел, а также о возможных ситуациях будущего, что позволяет человеку лучшим образом адаптироваться в окружающей среде. Адаптивная функция языка позволяет выдвигать гипотезы, теории и аргументировано доказывать их истинность или ложность.

Отметим плюсы и минусы роста научного знания К.Поппера. К плюсам следует отнести, прежде всего, новаторское представление о знании не только как о готовой, установившейся раз и навсегда системе (что противоречило распространенному идеалу нации), а как о системе меняющейся, развивающейся: «…рост знаний идет от старых проблем к новым проблемам посредством предположений и опровержений»[51].

Поппер указал на важный момент процесса познания – роль и значение в нем познающего субъекта, его активность в приобретении знания. Выдвигая единую концепцию роста научного знания, Поппер обратил тем самым внимание на тот факт, что как естественные, так и социальные науки в принципе опираются на сходные методы (хотя последние и обладают спецификой).

Можно было бы привести и еще ряд позиций, выражающих преимущества концепции роста научного знания Поппера. Однако при всех плюсах следует указать на тот факт, что научное познание не сводимо к идеалу эволюции, изменения, что не всякая эволюция означает рост научного знания. История науки показывает, что хотя одни теории сменяются другими, более «приспособленными» (адекватными), между ними сохраняется преемственность, взаимосвязь, что прежние теории не устраняются и заменяются новыми, а дополняются ими. Кроме того, в науке часто количественные накопления переходят в качественные не обязательно эволюционным, но и революционным скачком, приводящим к качественным изменениям ее содержания.

2. На этом, последнем, моменте развития научного знания сфокусировал свое внимание американский историк и философ науки Томас Кун (1922 г.р.). В работе «Структура научных эволюций» (1963 г.) изложена его концепция развития науки, которая в кратком изложении может быть представлена следующим образом. Развитие науки есть процесс, в котором факты, теории и методы складываются во всевозрастающий запас достижений, которые представляют научное знание и методологию. Следовательно, научный прогресс — кумулятивный процесс накопления научных истин. Прогресс науки всегда сопровождается коренными революционными изменениями концептуальных установок, возникновением новых фундаментальных теорий и понятий.

Кун предлагает модель таких революций, представляющую механизм роста научного знания. В ней он выделяет два этапа – этап нормальной науки, когда ученые придерживаются в своей деятельности определенных теоретических, методологических норм, ценностных критериев, мировоззренческих установок. Господство этой модели он определяет понятиями «парадигма», «дисциплинарная матрица», которую принимает, разделяет сообщество ученых; в рамках этой модели происходит постепенное накопление, кумуляция решений «задач, головоломок». Данный период завершается взрывом изнутри под давлением накопившихся проблем, не разрешаемых в рамках определенной парадигмы. Наступает второй этап «революционный» период, когда создаются новые парадигмы, оспаривающие первенство друг у друга. Кризис завершается победой одной из них, что приводит к установлению «нормального периода», а затем весь процесс повторяется заново.

Модель развития науки Т.Куна указывает на тот факт, что в науке происходят не только количественные изменения, но и качественные, приводящие к фундаментальным, революционным изменениям. Смена устоявшихся парадигм происходит путем взрыва, научная революция представляет переход от старой парадигмы к новой.

Другой заслугой Т.Куна является то, что он акцентировал внимание на тот немаловажный факт, что на развитие науки оказывают влияние те профессиональные группы, которые создают науку, – научное сообщество. По сути дела, история науки в интерпретации Т.Куна представляет чередование эпизодов конкурентной борьбы между различными научными сообществами. Правда, само понятие «научное сообщество» он представлял довольно узко – как коллектив ученых, разделяющих ту или иную парадигму, а парадигму – как то, что объединяет эту группу ученых. Позже он расширил данное понятие, придав ему статус социологического, конкретно-исторического явления, представленного в существовании научных школ и коллективов. Это позволило в дальнейшем рассматривать развитие и функционирование науки во взаимодействии с обществом, культурой, техникой, экономикой.

Несмотря на указанные достоинства модели Т.Куна, она не лишена недостатков и потому открыта для критики. К примеру, неоднозначно положительно было встречено философами науки понятие «нормальная» наука. Что означает «нормальная»? Застой, стагнацию, период отсутствия всяких «свежих» критических идей?

Далее понятие «парадигма» также можно толковать в отрицательном смысле, как некие жесткие рамки, сковывающие свободу действий ученого, когда он не может предложить новые идеи, использовать плодотворные методы.

Недостаточно четко представлен Куном и сам переход от нормального периода в науке к революционному. Чем объяснить этот переход? Субъективными, волевыми факторами сообщества ученых, логикой развития самой науки, социальными, культурными предпосылками?

Несмотря на отмеченные недостатки, концепция Т.Куна придала толчок дальнейшему исследованию проблемы развития научного знания, что привело к появлению иных моделей. Среди многих заслуживает внимания методология исследовательских программ Имре Лакатоса (1922-1974), которую первоначально он изложил в работе «Доказательства и опровержения». Так же, как Т.Кун, Лакатос вводит в оборот ряд оригинальных понятий: «научно-исследовательские программы», «жесткое ядро», «защитный пояс», «положительная эвристика», «негативная эвристика», «пункт насыщения» и др.

Модель роста научного знания И.Лакатоса, представлена следующим образом.

Научное знание в совокупности научных теорий можно определить понятием «научно-исследовательская программа», которая имеет структуру. Ее элементами являются: а) «жесткое ядро» — система частнонаучных и общих допущений; б) защитный пояс, состоящий из вспомогательных гипотез, обеспечивающих сохранность жесткого ядра от опровержений; он может быть подвергнут модификациям, частично или полностью заменен в случае столкновения с контрпримерами; в) «негативная» и «позитивная» энергетика – методологические правила, предписывающие, каких путей исследования следует придерживаться, а каких избегать.

Уточняя понятие Т.Куна «научная революция» Лакатос указывает на то, что она представляет собой переход от одной исследовательской программы к другой, это и обеспечивает рост науки. При этом научно-исследовательская программа – это не одна отдельно взятая теория, а серия сменяющих друг друга теорий, объединенных совокупностью фундаментальных идей и методологических принципов. Основные этапы этого процесса – прогресс и регресс, граница этих стадий – «пункт насыщения». Главная цель – новая программа объяснить то, что не могла старая. Смена программ и есть научная революция. «Программа считается прогрессирующей …, когда ее теоретический рост предвосхищает эмпирический, т.е. когда она с некоторым успехом может предсказывать новые факты… Программа регрессирует, если ее теоретический рост отстает от эмпирического, т.е. когда она дает только запоздалые объяснения либо случайных открытий, либо фактов, предвосхищаемых и открываемых конкурирующей программой»[52]. Свою модель роста научного знания Лакатос называет историческим методом оценки конкурирующих методологических концепций.

Следует отметить факты, что хотя программа Лакатоса вносила ясность и преодолевала некоторые недостатки моделей К.Поппера и Т.Куна, все же она не может претендовать на универсальность: как продуктивное средство историко-научного исследования она применима лишь к строго определенным периодам развития науки.

Невозможно обойти и модель роста научного знания, предложенную американским историком и философом науки П.Фейерабендом (1924 г.р.), которую он назвал «эпистемологический анархизм». Отталкиваясь от идей К.Поппера и И.Лакатоса о том, что при столкновении научной теории с некоторым фактом, для ее опровержения нужна еще одна теория, Фейерабенд выдвинул принцип полиферации (размножения) теорий: ученые должны создавать теории, несовместимые с существующими и признанными, что способствует их взаимной критике и, тем самым, ускорению развития науки. Принцип полиферации у Фейерабенда призван обеспечить плюрации у Фейербенда призван обеспечить плюрализм в методологии научного познания.

Новаторской можно считать идею П.Фейерабенда о языке науки: отвергая установившуюся точку зрения, согласно которой эмпирический язык науки нейтрален по отношению к теоретическому, он заявляет, что все научные термины теоретически перегружены. Значение теоретических терминов меняется при переходе из одной теории в другую. Таким образом, каждая теория создает свой собственный язык для описания фактов, кроме того, каждая теория устанавливает свои собственные нормы, а потому наука есть динамичный процесс сменяющих друг друга, конкурирующих альтернативных теорий.

Далее следует вывод о том, что научный плюрализм в соединении с соизмеримостью теорий порождает анархизм: каждый ученый может разрабатывать свои собственные теории, не обращая внимания на несообразности, противоречия и критику. Деятельность ученого не подчинена никаким рациональным нормам, а потому развитие науки иррационально, («Все дозволено» — методологическое кредо П.Фейерабенда). Фейерабенд выступил против привилегированного положения науки в обществе, заявив, что наука иррациональна, она ничем не отличается от мифа, религии и представляет одну из форм идеологии. Фейерабенд требует освободить общество от «диктата» науки, отделить ее от государства и предоставить одинаковые права науке, мифу, религии в общественной жизни.

Концепцию Фейерабенда принято определять понятиями «агностицизм» и прагматизм, и совершенно очевидно, что многие ее положения находятся в противоречии с реальной научной деятельностью и историей науки, однако ценным моментом в ней является критика позитивистских установок, рассматривающих методологические принципы как нечто неизменное, раз и навсегда данное. Фейерабенд указал на то, что они носят конкретно-исторический характер, а наука представляет сложный динамичный процесс, насыщенный «неожиданными и непредсказуемыми изменениями», требующими разнообразных действий и учета постоянно меняющихся условий истории.

studfiles.net

В чём причина быстрого роста человечества?

Всегда ли наша планета сможет вмещать продолжающее численно расти человечество или будет достигнут катастрофический предел? Ответ на этот вопрос приходится искать на стыке естественнонаучных и гуманитарных дисциплин — ведь человек, оставаясь частью живой природы, существует также и в обособившейся сфере социальных законов.

В это не так легко поверить, но при всех перипетиях доисторических и исторических судеб человечества рост населения Земли с глубокой древности до 1960−1970-х годов описывается очень простым уравнением, которому соответствует столь же незатейливый график. График представляет собой гиперболу, а рост численности населения, следовательно, является гиперболическим. С помощью гиперболы можно легко вычислить теоретическую численность на любой период и сравнить с имеющимися оценками или статистическими данными. И всегда будет наблюдаться большое сходство.

Выявленные аналогии между некоторыми механизмами эволюции и механизмами демографического роста могут служить доказательством единства законов, управляющих развитием всего живого на земле: от примитивных организмов до Homo sapiens.

Сколько среди нас изобретателей?

Что такое гиперболический рост? Это рост с гораздо большим ускорением, чем обычный экспоненциальный. Если мы представим себе, что в аквариуме размножаются какие-то простейшие микроорганизмы вроде амеб и каждую минута каждая амеба делится пополам, то, соответственно, раз в минуту общее число этих организмов будет удваиваться. Это — пример экспоненциального роста. Гиперболический же рост отличается тем, что его ускорение по сравнению с экспоненциальным еще выше. Здесь мы имеем дело не просто с размножением в геометрической прогрессии, но и с дополнительным ускорением. Такое могло бы произойти, если бы в «сообществе» амеб действовали какие-то специфические положительные обратные связи.

Для объяснения природы гиперболического роста народонаселения предложено несколько моделей, наиболее убедительная из которых увязывает характер демографических процессов с уровнем технологического развития. Пока люди кормились от охоты, собирательства и рыболовства, то есть жили в условиях господства присваивающего хозяйства, несущая способность земли не могла поддерживать существование более 10 млн человек, ибо объем полезной и естественно доступной для человека биомассы ограничен. Превысить этот потолок удалось лишь с переходом к производящему хозяйству (земледелию и скотоводству), когда новые инструменты и методы позволили расширить количество доступной биомассы. Вследствие этих перемен образовался новый потолок численности человечества, просуществовавший до замены экстенсивных способов ведения сельского хозяйства интенсивными. Активно занимавшийся проблемами динамики народонаселения гарвардский профессор Майкл Кремер вывел закономерность, согласно которой для любого уровня технологического развития существует строго определенный уровень численности населения. При этом уровень технологического развития, разумеется, не является раз и навсегда заданной величиной. Динамика ее изменения, согласно Кремеру, напрямую зависит от численности населения. Для описания этой зависимости Кремер вывел дифференциальное уравнение, из которого следует, что абсолютные темпы технологического роста пропорциональны, с одной стороны, наличному на данный момент уровню технологического развития (чем шире технологическая база, тем больше изобретений можно сделать на ее основе), а с другой — численности населения (чем больше людей, тем больше среди них потенциальных изобретателей, новаторов и реформаторов). Получается система положительных обратных связей, которая и раскручивает маховик гиперболического роста населения в мире: технологический рост — рост потолка несущей способности Земли — демографический рост — больше потенциальных изобретателей — ускорение технологического роста — ускоренный рост несущей способности Земли — еще более быстрый демографический рост — ускоренный рост числа потенциальных изобретателей — еще более быстрый технологический рост — дальнейшее ускорение роста несущей способности Земли и т. д.

Плоды женской образованности

Действие всех этих механизмов привело к тому, что человечество на протяжении практически всей своей истории находилось в так называемой мальтузианской ловушке: весь технологический прирост, а также прирост производства продовольствия сводился на нет ростом населения. Едва повышались урожаи — сразу вырастала рождаемость, и возникал избыток лишних ртов. Испытав непродолжительный период сытости, человеческое сообщество вновь оказывалось на грани голода и нищеты. Такие периодические кризисы были очень свойственны аграрным обществам. В настоящее время есть математически обоснованная теория демографических циклов, которая показывает на примерах разных стран, что именно с этими циклами связаны вспышки голода, гражданские войны, межэтнические конфликты, эпидемии и т. д. В результате подобных катастрофических событий численность населения на какое-то время падала. После этого жизнь улучшалась, начинался новый рост населения, который однажды вновь упирался в предел несущей способности данной территории и снова приводил к событиям, итогом которых становилась депопуляция.

Неожиданное сходство

Можно ли считать механизм гиперболического роста народонаселения чем-то специфическим именно для развития Homo sapiens?
Оказывается схожие механизмы действовали в ходе эволюции, определяя динамику роста биоразнобразия. Сопоставлению эволюционных и социально-демографических механизмов посвящена книга А. В. Маркова и А. В Коротаева «Гиперболический рост в живой природе и обществе». Авторы — специалист по эволюционной биологии и социолог — приходят к выводу о том, что развитии биосферы наблюдается сходная по своей структуре с демографическими процессами система связей, определяющая гиперболический рост биоразнообразия. Выглядит эта цепочка следующим образом: больше таксонов — выше альфа-разнообразие (среднее число таксонов в сообществе) — сообщества становятся более сложными и устойчивыми — снижается скорость вымирания и (или) растет скорость появления (т.к. новые таксоны создают новые ниши и увеличивают суммарную «емкость среды») — разнообразие растет быстрее — больше таксонов — выше альфа-разнообразие и т. д.
Сходство механизмов проявляется и в некоторых существенных деталях. Например наблюдается аналогия между «доступным экологическим пространством» (суммарным объемом доступных ниш) из биологических моделей и «несущей способностью земли/емкостью среды» в социально-демографических моделях. Новые таксоны, появление которых расширяет доступное экологическое пространство (создает новые ниши), могут быть сопоставлены с технологическими инновациями из социально-демографических моделей, увеличивающими несущую способность земли.

И вот однажды гиперболический рост населения прекратился. По историческим меркам это случилось совсем недавно. Около века назад, если говорить о развитых странах Запада, и несколько десятилетий назад в других регионах мира стартовал уникальный процесс, известный под названием демографического перехода. Он характеризуется тем, что благодаря развитию медицины, санитарии, фармацевтики, благодаря решению проблемы голода на первом этапе снижается смертность как детская, так и взрослая (растет продолжительность жизни).

Снижение смертности ведет к очень быстрому росту населения, продолжающему гиперболу, однако на втором этапе с некоторым отставанием от снижения смертности начинается снижение рождаемости. И вот тут-то кривая общедемографического роста меняет свой характер. Рост народонаселения замедляется. Причин снижения рождаемости несколько, однако стоит заметить, что наиболее сильная корреляция у этого процесса наблюдается с динамикой повышения уровня грамотности и образования, прежде всего у женщин. Женщина, вырвавшаяся из круга трех «К»: Kuche — Kinder — Kirche («кухня — дети — церковь»), — лучший гарант прекращения гиперболического роста.

К перечню причин снижения рождаемости можно добавить и появление средств планирования семьи. Люди становятся более рационально мыслящими, начинают задумываться о том, хотят ли они детей прямо сейчас или готовы отложить это решение на будущее, смогут ли они дать детям достаточно образования, не помешает ли это карьере. Кроме того, как известно, в отличие от аграрного общества, в современной урбанистической цивилизации большое количество детей не дает семье никаких хозяйственных преимуществ (детей не отправишь работать в поле и ухаживать за скотиной), зато подрастающее поколение весьма требовательно к родительским материальным ресурсам и свободному времени мамы с папой. Демографический переход вкупе с урбанизацией изменили динамику прироста народонаселения, и, по‑видимому, перенаселение Земли (весьма вероятное при продолжении гиперболического роста) нам не грозит.

Неизбежное торможение

Как в случае с социально-демографическими процессами, так и в случае с ростом биоразнообразия гиперболический рост не может продолжаться вечно.
На определенном этапе развития те же самые факторы, которые до сих пор способствовали ускорению развития, начинают его тормозить. Механизмы этого торможения (так называемый выход из режима с обострением) тоже, по‑видимому, во многом сходны в биологических и социальных системах. В развитии человечества технологическое развитие сначала способствует ускорению роста народонаселения, в частности, за счет снижения смертности. Однако в дальнейшем тот же самый фактор начинает приводить к замедлению прироста населения — в частности, за счет увеличения ценности человеческой жизни, роста уровня образования и развития средств планирования семьи, что ведет к снижению рождаемости.
В эволюции биосферы появление новых видов сначала способствует ускорению роста биоразнообразия, например за счет увеличения устойчивости сообществ и таксонов, что ведет к снижению темпов вымирания («смертности»). Однако в дальнейшем тот же самый фактор начинает приводить к замедлению роста разнообразия, в частности за счет того, что таксоны и сообщества становятся настолько устойчивыми и толерантными к изменению среды, что снижается темп появления новых таксонов («рождаемость»).
Избыток населения в таких странах как Китай, Индия или Пакистан имеет весьма наглядные зримые образы. Но заметные сдвиги в сторону демографического перехода наблюдаются и в этой части мира.

Наступил такой период, когда рост населения перестал бежать следом за технологическим ростом и стал от него заметно отставать. Так для человечества наметился выход из мальтузианской ловушки, хотя на сегодняшний день о полном ее преодолении можно говорить лишь в применении к наиболее развитым странам. Дальше все зависит от того, с какой скоростью демографический переход будут преодолевать наиболее многонаселенные страны и регионы Африки, Азии и Латинской Америки. В Китае второй этап демографического перехода уже начался, и сейчас рост населения там резко замедлился: через несколько десятилетий Поднебесная перестанет быть самой многолюдной страной, уступив первое место Индии. Но и в Индии стартовали схожие процессы. Ну а самая высокая рождаемость сейчас в африканских странах — самых бедных и необразованных.

Мало молодежи — много технологий

Поскольку одни общества на Земле уже прошли стадию демографического перехода, а другим она еще предстоит, в разных странах сложились разные модели возрастной структуры населения. В развитых странах доля детей и молодежи по сравнению с представителями средних и старших возрастов относительно невелика. В развивающихся странах форма демографической пирамиды другая — огромное количество детей, подростков, молодых людей, а дальше, начиная с возраста 25 лет, процентная доля населения резко снижается. Первый этап демографического перехода усугубляет проблемы перенаселенных стран: снижение смертности приводит к всплеску рождаемости, а большое количество молодежи в странах с проблемными экономиками становится топливом для вооруженных конфликтов, революций и радикальных движений. Высокая рождаемость, не компенсированная смертностью, — это возвращение к мальтузианской ловушке с голодом, войнами, эпидемиями и прочими ужасами.

Биотехнологии: необоснованные страхи

Технологическое развитие не обязательно должно быть связано с экологической катастрофой. В наши дни стремительно развиваются биотехнологии, и, возможно, в обозримом будущем решится проблема создания искусственных микроорганизмов с заданными свойствами. Институт Крейга Вентера в США уже очень близко подошел к решению этой проблемы. Речь там, в частности, идет о микроорганизмах, которые будут производить дешевое топливо в больших количествах. Поскольку это топливо будет производиться из биомассы, его сжигание не приведет к повышению уровня CO2 в атмосфере. Сейчас генная инженерия сталкивается в некоторых странах с массовым общественным неприятием, и производители продуктов питания гордо ставят на упаковки позорную надпись «без ГМО». Но если мы готовы отказаться от ГМО и биотехнологий и пользоваться исключительно сельхозкультурами, выведенными с помощью обычной селекции, вот тогда миру действительно не хватит еды и угроза всемирного голода станет вполне реальной. Если же все-таки с разумным контролем и соблюдением всех мер безопасности генную инженерию развивать, есть все основания надеяться, что наша планета сможет производить достаточно пищи для прокормления того количества людей, которое на ней будет.

Поэтому можно предположить, что наиболее благоприятный сценарий для всего человечества — переход к ситуации, которая существует в развитых странах. Правда, в условиях завершившегося демографического перехода существует одна серьезная проблема: при постоянно растущем количестве стариков увеличивается нагрузка на одного работающего. Однако технологическое развитие вполне в состоянии обеспечить нормальную жизнь даже при такой форме демографической пирамиды. Нельзя упускать из виду и тот факт, что при росте продолжительности и уровня жизни увеличивается и трудоспособный возраст, что снижает нагрузку на молодые возрастные группы.

Гораздо важнее другая проблема. Если для поддержания существования общества, преодолевшего демографический переход, требуется высокий уровень технологического развития, то возможно ли распространить этот уровень развития на весь мир без ущерба для планеты? Ведь даже переход крупных азиатских стран вроде Китая на западный рацион питания с большим количеством продуктов животноводства уже, как считается, может иметь катастрофические последствия (животноводство нерационально с точки зрения использования сельскохозяйственных земель, оно приводит к деградации почв, угрожает водным ресурсам и производит парниковые газы). Что же говорить о привычных западному потребителю автомобилях и обилию бытовой техники?

В ответ на это можно лишь сказать, что, во‑первых, у мира есть ресурс снижения потребления — его необходимо приблизить к разумным потребностям. В конце концов, консьюмеристской этике могут быть противопоставлены соображения морального характера. Пример — успешная борьба с пластиковыми пакетами. Как оказалось, можно довольно быстро внушить населению ряда стран, что пользоваться пластиковыми пакетами — это настоящее варварство и преступление против природы. Какие-то аналогичные меры вполне могли бы снизить уровень потребления без реального снижения уровня жизни. Во‑вторых, продолжающийся научно-технический прогресс позволяет расширить в будущем производство необходимых продуктов без катастрофических последствий для экологии.

Статья «Как люди расстались с гиперболой» опубликована в журнале «Популярная механика» (№12, Декабрь 2011).

www.popmech.ru

Новые точки роста российской науки

Недавно созданная компания Clarivate Analytics, в портфеле продуктов которой — авторитетная база данных Web of Science, немногим больше года проработала на рынке информационно-аналитических услуг в сфере науки.

Отбор самых влиятельных российских ученых и исследовательских организаций и их награждение, о чем мы сообщали в прошлом номере “Поиска”, — важная, но сравнительно малая составляющая деятельности компании. Начиная с прошлого года, благодаря запущенной Минобрнауки системе национальной подписки на WoS, услугами Clarivate Analytics пользуются практически все научные организации страны. А до этого несколько сотен российских журналов были размещены на платформе WoS. О том, какое развитие получили прежние инициативы и какие новые научные тенденции видны вооруженным инструментами WoS глазом аналитика, рассказал управляющий директор Clarivate Analytics в России и СНГ Олег Уткин.

— Первый год нашей деятельности был удачным: мы завоевали право предоставлять российскую национальную подписку всем организациям, участвующим в проекте и сдающим отчетность по научной деятельности Федеральной системе мониторинга результативности деятельности научных организаций, выполняющих научно-исследовательские, опытно-конструкторские и технологические работы, — поделился О.Уткин. — Всего их зарегистрировано на сайте ФСМНО свыше 1600, но реально предоставляют отчетность и, соответственно, имеют доступ к бесплатному сервису WoS несколько меньшее количество организаций (примерно 1400), однако это практически все, кто в нем заинтересован. Сегодня у нас есть определенные гарантии от Минобрнауки и Государственной публичной научно-технической библиотеки (ГПНТБ — оператор подписки), что проект продлевается как минимум на текущий год. Мы хотели бы продлевать его на большие сроки, но пока дело обстоит так. Естественно, мы не прекращаем образовательной деятельности — проводим вебинары, очные семинары, онлайн-курсы для пользователей, со второй половины прошлого года совместно с Национальным фондом подготовки кадров организовали проект “Лекториум” по библиометрии и доступу к электронной научной информации. Поскольку мы работаем не только в России, но и в зоне СНГ, есть новости и на этом фронте. Недавно к нам присоединился еще один подписчик на национальном уровне — Грузия. Теперь в этом ряду Россия, Казахстан, Кыргызстан, Узбекистан, Грузия, Азербайджан. Украина, несмотря на все происходящие внутри страны перипетии, централизованно организовала и оплатила доступ к WoS для 60 своих научных и научно-образовательных организаций, и этот проект мы тоже приравниваем к квазинациональному. Белоруссия и Армения пока не выведены на подобный уровень, хотя подписки там тоже есть.

— Получается, что Россия в этом смысле не является первооткрывателем и практика государственной подписки на научные издания существует во многих странах?

— Она существует почти везде. В 2011 году первым среди государств СНГ национальную подписку на WoS организовал и оплатил Казахстан, и с тех пор этот проект продолжается без изменений. Мы сейчас ожидаем поступления очередного транша российского финансирования (последний относился к четвертому кварталу прошлого года), доступ к WoS обеспечиваем в полном объеме, хотя эта из года в год повторяющаяся ситуация создает некоторую неуверенность в завтрашнем дне: понятно, что деньги — ресурс конечный, и от того, кто и когда примет конкретные финансовые решения, многое зависит. Впрочем, мы стараемся смотреть на ситуацию с оптимизмом. В последнее время есть сигналы, что общее отношение к науке на уровне Администрации президента как минимум не ухудшается, а по моим личным ощущениям — улучшается.

— В одном из интервью “Поиску” вы назвали “ответными инвестициями” со стороны компании размещение на платформе WoS российского сегмента журналов Russian Science Citation Index (RSCI), куда вошли около 600 лучших российских изданий. Практически одновременно с ним был запущен еще один проект — Emerging Sources Citation Index (ESCI, своего рода “инкубатор” для “выращивания” журналов). Как сейчас поживают эти базы данных?

— Что касается RSCI, то мы продолжаем его развивать за счет добавления книг из России, а также лучших журналов из других стран СНГ, которые отражают срез научного развития бывшего СССР — прежде всего из Казахстана, Узбекистана, Белоруссии. RSCI, на наш взгляд, является очень хорошим примером “белого списка” изданий, под которым мы понимаем коллекцию наиболее квалифицированных журналов, применяющих в своей работе наилучшие деловые практики, свободные от каких-то известных, но не одобряемых научным сообществом коммерческих способов публикации за деньги, а также без рецензирования, без выдержки критериев новизны научной области, которые необходимо соблюдать. Поэтому для нас сочетание журналов, входящих в изначальные индексы Science Citation Index, Social Sciences Citation Index, Arts & Humanities Index, которые до появления ESCI формировали ядро WoS (Core Collection), плюс сегодняшние ESCI и RSCI — представляет разноуровневую пирамиду, которую мы демонстрируем в качестве нашего достижения и одновременно возможности ученых из России оценить уровень своей публикации. У подошвы пирамиды располагаются Российский индекс научного цитирования и список ВАК.

— Мы неоднократно обсуждали в “Поиске” эту схему журнального продвижения. Поэтому интересно, сказалось ли на общей цитируемости российского сегмента публикаций появление на платформе WoS индексов RSCI и ESCI.

— Конечно, например, одна из специальных наград, которую мы вручали недавно молодому российскому математику, была присуждена в связи с высокой цитируемостью его статьи, опубликованной в журнале “Сибирские электронные математические известия” (входит в RSCI), изданиями из ключевых коллекций WoS. Кстати, цитирование этой статьи в самой российской базе оказалось ниже, чем пришедшее извне. Это говорит о том, что вывод журналов на платформу, доступ к которой имеет большое количество внешних пользователей (у WoS это 30 миллионов человек ежедневно), дает принципиально иные показатели видимости.

— Плох тот журнал, который не мечтает оказаться в трех основных коллекциях WoS. Есть уже примеры такого перехода российских изданий в Core Collection?

— Пока прошло не так много времени — чуть больше двух лет. Могу сказать, что есть определенные пересечения между СС и RSCI, хотя мы никогда не ставили целью достижение полной идентичности этих списков журналов. Есть, конечно, и отличия. Так, RSCI включает в себя много публикаций социально-гуманитарных направлений, а журналы СС ориентированы скорее на фундаментальную науку. Несколько иную тенденцию вносит индекс ESCI, за счет которого, как я понимаю, Минобрнауки доложило о достижении планки “2,44” (2,44% мирового публикационного потока, согласно президентским майским указам 2012 года, должны составлять российские публикации в ведущих мировых базах данных. — Прим. ред.). В этот индекс, который мы тоже причисляем к СС, вошли еще около 100 российских журналов, в том числе и социально-гуманитарной направленности.

— Сколько же всего российских изданий сегодня представлено на платформе WoS?

— Давайте считать: 315 — в трех “старых” индексах СС, 99 — в ESCI и 652 — в RSCI. Они частично пересекаются, поэтому мы говорим, что гарантированно свыше 800 российских журналов размещены на платформе WoS, и это количество стремительно приближается к 1000. С учетом уже проанонсированного нового проекта Минобрнауки по 100 российским журналам я думаю, что рано или поздно и эти 100 попадут в WoS.

— Вернусь к вопросу об ESCI. Ранее в отношении этого индекса звучали термины “инкубатор”, “предбанник”, предполагалось, что его составляют перспективные растущие издания, которые со временем укрепят свои позиции в WoS. Как в итоге с ними обстоят дела? И сколько времени может находиться журнал в индексе ESCI, чтобы “повзрослеть”?

— Время не регламентировано, оно зависит от качества журнала, его изменений, от процедур и скорости рассмотрения этих изменений, от количества и качества публикаций. Обычно не менее двух-трех лет должно пройти c того момента, как журнал попал в ESCI, до того как ему будет присвоен импакт-фактор, и только после этого можно рассматривать вопрос о дальнейшем движении. Могу сказать, что часть журналов уже были повышены и переведены в один из трех индексов СС, а некоторые издания, наоборот, перешли в ESCI. Последние переходы происходят прежде всего за счет нежелательных практик цитирования. И если журналы свое поведение не изменят, то могут выбыть и из ESCI. Если осознают свои ошибки и начнут вести себя в соответствии с международными правилами, то вернутся туда, где были. Я понимаю, что журналы имеют свои циклы развития, но бывает обидно, когда такое неплохое издание, как, например, Life Science Journal, меняет “окраску” и из журнала по биомедицине неожиданно становится “мультидисциплинарным”, переходит в разряд классических хищнических журналов, после чего удаляется и из WoS, и из Scopus.

— Во время недавней церемонии награждения наиболее цитируемых российских ученых я обратила внимание, что в их числе — практикующие медики. Это новый российский научный тренд?

— Мы в этом году тоже с удивлением и радостью обнаружили, что в топ мировых публикаций попадают российские статьи по биомедицинской тематике, чего раньше не было. Возможно, это те маячки, которые скоро зададут новое направление научного развития России. Еще один вывод, который мы сделали, — количество российских публикаций растет за счет их появления в мировых престижных журналах. Это означает, что наши ученые все больше ориентируются на ведущие издания. Я думаю, что скоро нельзя будет рассматривать математику, физику и химию как единственные науки, которые развиты у нас лучше остальных. У России появились высокоцитируемые публикации в области астрофизики, биологии и медицины, наук о Земле. На наш взгляд, это очень интересная тенденция, показывающая, что набор предметных областей, в которых происходят эффективные научные исследования, расширяется, несмотря на то что финансирование в основном концентрируется на нескольких “прорывных” направлениях. Такой вывод дает почву для размышлений о путях развития науки, о том, насколько ее можно вгонять в какие-то рамки и “эффективно регулировать”. У нас перед глазами пример Казахстана, где в виде приоритета на государственном уровне была поставлена задача коммерциализации научных знаний. Однако результат оказался нулевым. Более того, там разразился колоссальный скандал, связанный с тем, что при грантовом финансировании научных проектов был введен критерий коммерческого софинансирования, который потенциально вроде бы повышал возможности коммерциализации. Но получилось так, что объективная экспертная оценка по качеству заявки нивелировалась наличием или отсутствием софинансирования. То есть идея была изначально хорошая — вкладывать деньги туда, где просматривается экономический эффект, а в результате это оказалось воспринято как некий коррупционный элемент, когда за счет привлечения какого-то кошелька можно было выбить деньги для финансирования заведомо несостоятельного научного проекта. Получилось, что фундаментальная наука осталась за скобками, а “прикладной эффект” носил сиюминутный и совсем ненаучный характер.

— Напрашиваются параллели… Как думаете, у нас учитывают опыт соседей?

— У меня складывается впечатление, что не всегда, ведь мы порой наступаем на те же грабли.

— И все же в начале разговора вы говорили, что с оптимизмом смотрите на текущую ситуацию. В чем он?

— Оптимизм есть. Он, возможно, отчасти наивен и почерпнут не из достаточного количества источников, но основывается на заявлениях о растущем понимании значения и роли науки со стороны руководства страны. Я очень верю в то, что эти заявления получат дальнейшее развитие и те вспомогательные инструменты, которые мы предлагаем, послужат, благодаря нашей ценовой политике и высоким критериям качества, хорошим подспорьем. Мы хотим помочь поддержать идею необходимости инвестирования в научные исследования, открывающие будущие возможности, независимо от краткосрочного результата. Объективно есть некоторый разрыв между усилиями, которые прикладываются здесь и сейчас, и результатами, которые будут получены в дальнейшем. Приведенный мною пример Казахстана говорит о том, что даже при наличии хорошей идеи о коммерциализации научных результатов все же нужно поддерживать фундаментальную науку. Время все расставляет по местам, и рано или поздно часть фундаментальных исследований трансформируется в коммерческие разработки, а часть останется в виде интеллектуального резерва для будущих поколений и когда-нибудь послужит совершению новых открытий. На это же направлена та дополнительная польза, которую приносим мы, когда экономим время ученых, отсеивая заведомо лишнее и ненужное и позволяя им фокусировать свое время на лучшем научном контенте, который существует в мире.

Беседовала Светлана Беляева

www.sib-science.info

Китай рвется вперед, Россия сдает позиции • Александр Марков • Новости науки на «Элементах» • Наука и общество

кратко говоря :
Систему менять надо
(краткая аннотация)

В ответ на призыв Президента восстановить интеллектуальное лидерство России, одними из первых откликнулись российские ученые, уехавшие и состоявшиеся уже на Западе. Их письмо преисполнено серьезным беспокойством за российскую фундаментальную науку, которой, по их мнению «грозит коллапс».
Мне кажется, что пора говорить не о «грядущем коллапсе российской науки», а о уже свершившейся, но мало кем замеченной ее тихой кончине. Несмотря на то, что отдельные группы исследователей продолжают успешно работать, российская наука, ее дух, ее советский формат умерли, как это ни прискорбно. А стало быть, не лечить нужно засохшую яблоню, а завозить новые саженцы, благо в России это не впервой. Для этого ничего разрушать не надо, мертвые деревья со сгнившими корнями, даже если на них еще есть отдельные живые листья, и даже цветы, все равно уже не оживут, и плодоносить не станут, сколько не поливай. И корчевать ничего не придется, систему нужно создавать заново, завозя и высаживая жизнеспособную рассаду, создавая ей благоприятные условия пока не окрепла и не пошла в рост. Петр и Сталин дважды такую пересадку исполнили в относительно небольшой промежуток времени. Недавний успех с Гусом Хиддинком говорит о том, что секрет пересадки в России еще не забыт.
Беда ведь не в деньгах, их в России девать некуда, их даже приходится вывозить, беда, что вливать их давно уже не во что. Как хорошо известно, в России и гранты можно получать и работать над своей темой. Проблема не в отдельных ученых, они в России еще есть, а вот самой науки давно уже нет. Это не парадокс, это горькая правда.
Досадно, что такие образованные люди, правильно описав симптомы, умудрились, не поставив толком диагноз сразу прописывать лечение, и прописали покойничку обширные денежные инъекции и очередной мегапроект. Нет сомнения, деньги в академии, конечно освоят, и даже отчитаются в срок, но ведь в науке от этого не станет лучше, даже можно навредить. Разговоры о том, как побыстрее «догнать» — звучат по меньшей мере несерьезно, мы движемся в противоположную сторону. Но обо всем по порядку.
Наука и научное сообщество
Из цитированного письма следует, что подписанты считают систему здоровой и жаждут ее сохранения на вечные времена, только бы добавили денег.
Увы все хуже. Наука, особенно фундаментальная, это такая сфера человеческой деятельности, ее цель — получение нового знания об окружающем мире, человеке и человеческом обществе. Наука может полноценно развиваться только внутри специфического научного сообщества. Это особое сообщество, со своей системой ценностей, своей культурой общения, своей иерархией, этикой, своим «гамбургским счетом». Поэтому в настоящей науке нет никаких границ или наций, но есть постоянное соревнование лучших умов и лучших команд за результат. Соревнование за первенство, подтвержденное сообществом. И это сообщество при всей любви его участников к титулам и званиям по сути своей всегда было неформальным. Для участников семинаров Гинсбурга или Тимофеева-Ресовского, Келдыша, важны были не звания шефов, а их мнение и советы, поддержка здоровых идей и содержательная критика спорных.
Другая часть жизни научного сообщества — это возможность самостоятельного исследования, либо на свой страх и риск либо за счет грантов и возможность свои результаты публиковать. Научное сообщество живет только там, где эти механизмы есть, и не живет, где их нет. К сожалению, несмотря за несомненные успехи отдельных групп, РАН перестало быть таким сообществом достаточно давно, в периоды «чисток», и только создавала для науки неудобный, но еще как то переносимый формат. Однако, похоже, сейчас их пути полностью разошлись.
Союзную Академию воссоздавали не как наследницу петербургской, которой к 30 -х уже не было. Ее формат больше напоминал комиссариат, замаскированный под научное общество. Это было не сообщество вольных исследователей, а золотая клетка для лучших ученых, которых кормили в оплату за результат, и прореживали, чтобы не было слишком густо. Все решения принимались за пределами АН, в недрах ЦК. Главными творцами академии в ее нынешнем формате были «невыездной» к тому времени Капица, со стороны науки, и Берия, так сказать со стороны менеджмента. Не стоит говорить, как выглядела в таком формате возможность свободного обсуждения идей с зарубежными коллегами и свобода публикаций. Однако клетка даже немного защищала самых ценных для «менеджмента» спецов от чисток, особенно если на кону был результат, типа бомбы или ракеты. Конечно, создавались свои небольшие научные сообщества внутри отдельных направлений. Это и обусловило видимые успехи. Но в нормальное, открытое сообщество РАН никогда не превращалась, все были под колпаком, публикации и дискуссии были крайне опасны. Мешали секретность, плановость и местечковый патриотизм.
При этом с самого начала наша академия была вторичной, эталонная точка нашей науки всегда оставалась на западе, там искали новые направления, гордились, если что-то получалось лучше, туда многие мечтали уехать и даже уезжали. Западная наука, напротив советской интересовалась мало, делая исключение для военных разработок, рссийские работы переводились редко, с Россией там себя ни кто не сравнивал, даже в шутку, к нам ехать не рвались.
Для наших лучших исследователей публикации в открытой научной прессе на западе были и участием в процессе получения знания и одновременно, признанием качества работы. Никакая защита докторской на полусекретном ученом совете, признания такого уровня не дает, равно как и «лампасы» действительного члена академии.
Мировая наука определилась с наиболее эффективным форматом, в котором можно систематически добиваться хорошего результата. В развитом научном сообществе роли доноров, администраторов, исследователей и «гуру» давно распределились между разными группами профессионалов. Между ними давно нет не только антагонизма, но даже и конкуренции. Доноры собирают и приносят средства для университетов и грантов, администраторы обеспечивают работу центра, вообще не интересуясь наукой, исследователи создают новое знание, собственно срез мнения этих людей и есть уровень каждой конкретной науки на сегодня. А гуру — хранят традиции, пишут мемуары, читают лекции, но науку часто уже не делают, и тем более в управление не лезут. Все при деле. Но главное, все конкурируют друг с другом своей сегодняшней работой. Донору не зачитывают его вчерашние успехи, в добывании средств на телескоп, исследователь интересен своими последними работами, часто опубликованными только в и-нете, менеджер — условиями в подведомственной лаборатории, а гуру — своими лекциями, своими книгами, изданными сейчас, советами, за которыми к нему обращаются. Заслуги 30-летней давности все помнят, но сегодня платят только за то, что сегодня же создается. Патенты и дивиденды не в счет, (как доходы от инвестиций).
Где-то мы забыли, есть еще преподаватели, которые тоже исследователи — современные лидеры каждый в своей области, и рассказывают студентам о том, где сейчас проходит передний край знания в данной области, а не о том, что по этому поводу писали классики 50 лет назад. И лекции читают не по утвержденному сто лет назад образцу, а просто рассказывают свое видение проблематики на текущий момент. Конечно, тупые студенты читают и учебники, но суть их каждодневной учебы это не конспектирование лекций профессора, который будет потом строго по этому конспекту принимать экзамены, а работа на семинарах и написание самостоятельных эссе. И что особенно важно, воспитание в духе живого участия в получении нового знания. Даже в прикладных направлениях научных исследований структура выглядит приблизительно так же, с той разницей, что меньше роль преподавания и работы со студентами, но больше с аспирантами.
Если коротко описать разницу между форматами организации, то у них главный творец науки это аспирант и докторант, а у нас академик — администратор, директор института, он же зав несколькими кафедрами и прочая, прочая, прочая. Действительно разные пути.
Конкуренция как двигатель
Как хорошо видно из анализа любой эволюции, при всех очевидных недостатках конкуренции, другие двигатели прогресса не в состоянии работать долго и выводить из эволюционных тупиков. Как минимум в эволюции живого и в развитии общества все эффективные механизмы сводятся к конкуренции. И в науке как нигде в другой отрасли деятельности действует закон первенства или «Гамбургский счет». Кто не передовой, того уже как бы и нет. Невозможно оправдаться старым оборудованием, или общественной работой. Передний край познанного движется быстро, что вчера казалось чудом, сегодня уже не интересно даже студентам, это уже история. И вся система научного сообщества построена по принципу этого «Гамбургского счета». В западных университетах жесточайшая конкуренция идет на всех уровнях и между всеми участниками непрерывно: университетами за дотации, между колледжами за студентов, между университетами за профессоров, между профессорами за позицию, между факультетами, Между исследователями за гранты, между семинарами за лучших участников, даже между спортивными командами между : всеми остальными. Никаких гарантированных благ, никаких пожизненных окладов.
Мантиями и регалиями трясут только на выпускном банкете, практически в шутку. И нигде нет таких факторов отбора как у нас, бумажки, должности, звонки сверху.
Вишневый сад или общество пожизненных привилегий
«Осипов сообщил, что средний возраст действительных членов Академии 70-71 лет, членов-корреспондентов — 58 лет, однако в академиях мира средний возраст еще больше…»
из 490 действительных членов РАН 3 (три) не достигли 50 летнего возраста
То ли дело у нас.

elementy.ru

РубрикаРазное