Политические идеологии 20 века: Недопустимое название — Викиверситет

Многие консерваторы считали, что человеческая природа в основе своей плохая, злая и развращенная.Наиболее четкое изложение этой идеи в начале девятнадцатого века принадлежит Жозефу де Местру, консервативному французскому дворянину. Де Местр утверждал, что люди не просвещены, не в последнюю очередь потому, что (как стойкий католик) он считал, что все человеческие души испорчены первородным грехом. Оставленные без контроля, люди со слишком большой свободой всегда предавались бы разврату. Только союзные силы сильной монархии, сильной знати и сильной церкви могли сдержать это неотъемлемое зло. Стоит отметить, что де Местр писал за пределами самой Франции в революционный период, сначала в маленьком итальянском королевстве Пьемонт-Сардиния (он был дворянином и во Франции, и в Пьемонте), а затем в России.Его послание нашло сильный отклик, в частности, у архиконсервативного русского царя Александра I.

Примером более прагматичного консервативного подхода стал британский лорд Эдмунд Берк. Он утверждал, что, учитывая сложность и хрупкость социальной ткани, только сила традиции может предотвратить политический хаос. Как показала Французская революция, постепенные реформы вызвали приливную волну сдерживаемого гнева и, что более важно, глупых решений людей, не имевших опыта принятия политических решений.В своей знаменитой брошюре
«Размышления о революции во Франции
» он писал: «Говорят, что двадцать четыре миллиона должны взять верх над двумястами тысячами. Истинный; если конституция королевства будет задачей арифметики». Для Берка простые люди были толпой необразованных, неопытных потенциальных политических деятелей, которым нечего было пытаться влиять на политику. Вместо этого было гораздо разумнее сохранить вещи в их базовой форме, сохранившейся на протяжении столетий, с небольшими изменениями по мере необходимости.

Берк был в высшей степени практичным и прагматичным политическим критиком. Идеи де Местра, возможно, восходят к социальной и политической мысли прошлых столетий, но Берк был очень приземленным и реалистичным мыслителем. Он просто считал, что «массы» были последними людьми, которым хотелось бы управлять государством, потому что они были необразованным, некультурным, нецивилизованным сбродом. Между тем, европейская знать веками воспитывалась, чтобы править, и развила как культурные традиции, так и системы образования и обучения, чтобы сформировать лидеров.Само собой разумеется, что не все из них были очень хороши в этом, но, по словам Берка, просто не было никакого сравнения между классом знати и классом толпы — допустить последнее правило означало навлечь беду. И, конечно, все подозрения консерваторов подтвердились во время Террора, когда весь общественный строй Франции был перевернут с ног на голову во имя совершенного общества (сам Берк был особенно огорчен казнью французской королевы Марии-Антуанетты, в котором он видел совершенно невинную жертву).

Консерватизм начала девятнадцатого века в своих лучших проявлениях представлял собой последовательную критику насилия, войн и нестабильности, сопровождавших революцию и наполеоновские войны. Однако на практике консерватизм слишком часто вырождался в упорную защиту коррумпированных, некомпетентных или репрессивных режимов. В свою очередь, несмотря на практическую невозможность сделать это в большинстве случаев, имели место реальные попытки со стороны многих консервативных режимов после поражения Наполеона полностью повернуть время вспять, попытаться подмести реформы революционной эпохи под коллективный коврик.

Особого внимания заслуживает еще одна консервативная фигура, жившая поколением позже Берка и де Местра: французский аристократ Артюр де Гобино (1816–1882). К тому времени, когда Гобино стал взрослым, более ранние версии консерватизма казались все более устаревшими, особенно теологические утверждения де Местра о первородном грехе. Вместо этого Гобино решил принять язык преобладающей формы интеллектуального авторитета конца девятнадцатого века: науку. С 1853 по 1855 год он опубликовал серию томов под общим названием «Опыт о неравенстве человеческих рас».В «Эссе» утверждалось, что европейское дворянство когда-то было безупречным «чистым» примером высшей расы, законно господствовавшей над социальными низшими, рожденными от низшей расы. Однако со временем знать по глупости смешалась с низшими, разбавив драгоценные расовые характеристики, которые поддерживали дворянское правление. Точно так же, завоевав Америку и часть Африки и Азии, европейцы в целом подорвали свою «чистоту» и, следовательно, свое превосходство над неевропейцами.

Сила убеждения «Эссе» во многом была обусловлена ​​тем, что Гобино утверждал, что его аргументы «научны».В дебатах со своим другом и покровителем Алексисом де Токвилем, одним из главных интеллектуалов либерализма, Гобино утверждал, что он просто описывает реальность, указывая на расовое превосходство одних людей над другими. Излишне говорить, что утверждения Гобино были нонсенсом с точки зрения фактической научной реальности, но, используя язык науки, грандиозное прославление расовой иерархии Гобино служило поддержке авторитета и богатства тех, кто уже находился у власти, за фасадом «нейтрального» анализа.

Работа Гобино со временем оказала огромное влияние. Это вдохновило социал-дарвинистское движение, возникшее позже в девятнадцатом веке, которое утверждало, что низшие классы биологически ниже высших классов. Его охотно подхватят антисемиты, утверждающие, что евреи — это «раса» с неотъемлемыми деструктивными характеристиками. В двадцатом веке это также будет напрямую вдохновлять нацистскую идеологию: сам Гитлер цитировал Гобино в своих размышлениях о расовой иерархии.Таким образом, Гобино представляет собой переход в консерватизме девятнадцатого века от теологических и связанных с традициями оправданий социальной иерархии Де Местра или Берка к псевдонаучным утверждениям о предполагаемом биологическом превосходстве одних людей над другими.

После окончательного поражения Наполеона в 1815 году перед консерваторами встала сложнейшая задача не только создания нового политического порядка, но и сдерживания политических идеологий, выпущенных на свободу в революционную эпоху: либерализма, национализма и социализма. Мыслители эпохи Просвещения первыми предложили идеи социального и юридического равенства, которые воплотились в жизнь во время Американской и Французской революций. Точно так же ход этих революций вместе с работой мыслителей, писателей и художников помог создать новую концепцию национальной идентичности, которая должна была взять штурмом европейскую политику. Наконец, политический, социальный и экономический хаос на рубеже девятнадцатого века (в значительной степени включая промышленную революцию) создал контекст, из которого возник социализм.

«Идеология» — это набор убеждений, часто имеющих отношение к политике. Какова цель правительства? Кто решает законы? Что справедливо и несправедливо? Как должна функционировать экономика? Какой должна быть роль религии в управлении? Каков правовой и социальный статус мужчин и женщин? На все эти вопросы отвечали по-разному в разных культурах, начиная с самых ранних цивилизаций. В девятнадцатом веке в Европе стали преобладать несколько идеологий: консерватизм, национализм, либерализм и социализм. В свою очередь, кратко говоря, три из этих идеологий имели одну общую черту: они противостояли четвертой. В первой половине девятнадцатого века социалисты, националисты и либералы соглашались с тем, что консервативный порядок должен быть подорван или даже полностью демонтирован, хотя и расходились во мнениях относительно того, как этого добиться и, что более важно, чем его заменить.

Романтизм

Еще до эпохи Французской революции семена национализма были посеяны в сердцах и умах многих европейцев как аспект романтического движения.Романтизм не был политическим движением — это было движение искусства. Он возник в конце восемнадцатого века и достиг зрелости в девятнадцатом. Его центральным принципом была идея о том, что во Вселенной существуют великие, иногда ужасные и буквально «потрясающие» силы, которые превосходят разумную способность человечества понять. Вместо этого все, что мог сделать человек, — это попытаться воздать должное этим силам — природе, духу или душе, духу народа или культуры или даже смерти — через искусство.

Центральной темой романтического искусства было, во-первых, глубокое благоговение перед природой. Для романтиков природа была огромным, подавляющим присутствием, по сравнению с которым деятельность человечества была в конечном счете незначительной. В то же время романтики прославляли органическую связь человека и природы. Они очень часто отождествляли крестьян с людьми, наиболее «ближайшими» к природе. В свою очередь, работа художника (будь то писатель, живописец или музыкант) заключалась в том, чтобы как-то показать глубокие истины природы и человеческого духа.«Настоящим» художником был тот, кто обладал настоящей искрой творческого гения, чего нельзя было предсказать или воспроизвести с помощью обучения или образования. Суть искусства заключалась в том, чтобы позволить этому гению проявиться из произведения искусства, и результатом должно было стать глубокое эмоциональное переживание для зрителя или слушателя.

Совершенно случайно романтизм помог посеять семена национализма благодаря своим связям с народным движением. Центральная идея фольклорного движения заключалась в том, что основные истины национального характера сохранились среди простых людей, несмотря на пагубное влияние так называемой цивилизации.Эти народные традиции, от народных песен и сказок до остатков дохристианских языческих обычаев, были «истинным» выражением национального духа, который, как предполагалось, бездействовал веками. К началу восемнадцатого века образованная элита, привлеченная романтизмом, решила собрать эти традиции и сохранить их на службе воображаемой национальной идентичности.

Знаковыми примерами этого феномена были братья Гримм, Якоб и Вильгельм, которые были одновременно опытными филологами и страстными собирателями немецких народных сказок.Братья Гримм собрали десятки народных («сказочных») сказок и опубликовали их в первом окончательном сборнике на немецком языке. Многие из этих сказок, от «Спящей красавицы» до «Золушки», наиболее известны в американской культуре благодаря их адаптации в качестве анимационных фильмов Уолтом Диснеем в двадцатом веке, но они были известны уже к середине девятнадцатого. Братья Гримм также предприняли огромный проект по составлению исчерпывающего немецкого словаря, содержащего не только каждое немецкое слово, но и подробную этимологию (они не дожили до его завершения; третий том E – Forsche был опубликован незадолго до смерти Якоба).

Братья Гримм были типичными романтиками-националистами. Многие романтики, подобные им, верили, что у народов есть духи, в которые вложена основная идентичность их «народа». Смысл работы братьев Гримм заключался в том, чтобы вернуться в далекое прошлое, чтобы понять «суть» того, что значит быть «немцем». В то время не было страны под названием Германия, и тем не менее романтические националисты, такие как Гримм, верили, что существует некая немецкая душа, живущая в старинных народных песнях, немецком языке и немецких традициях.Они работали, чтобы сохранить эти вещи, прежде чем они были еще больше «испорчены» современным миром.

 Во многих случаях романтические националисты делали то, что историки позже назвали «изобретением традиций». Одним из ярких примеров является шотландский килт. Шотландцы носили килты с шестнадцатого века, но не было такого понятия, как определенный цвет и рисунок пледа («тартан») для каждой семьи или клана. В конечном итоге британское правительство назначило тартаны новому классу солдат, набранных из Шотландии: полкам горцев, причем более широкое отождествление тартана и клана появилось только в первые несколько десятилетий девятнадцатого века.Суть заключалась в том, чтобы привить националистическую гордость определенной группе новобранцев, а не прославлять «подлинную» шотландскую традицию. Точно так же в некоторых случаях народные сказки и рассказы просто сочинялись во имя национализма. Великий финский эпос «Калевала» был написан финским интеллектуалом в 1827 году; он был основан на настоящих финских легендах, но никогда раньше не существовал как одна длинная история.

Дело, однако, не в том, чтобы подчеркнуть фальшь фольклорного движения или выдуманных традиций, а в том,
почему
 люди были так увлечены их открытием (и, если необходимо, изобретением). Романтизм был, помимо всего прочего, поиском устойчивых точек идентичности в меняющемся мире. Точно так же народные традиции — даже те, которые были, по крайней мере, частично изобретены или адаптированы — стали для ранних националистов способом идентифицировать себя с культурой, которую они теперь ассоциировали с нацией.Не случайно мода на килты в Шотландии, которые теперь отождествляются с клановой идентичностью, впервые возникла в 1820-х годах, а не раньше.

Национализм

Романтический национализм был неотъемлемой частью настоящих националистических политических движений, движений, которые серьезно возникли сразу после наполеоновских войн. Этим движениям в конечном итоге удалось добиться реализации своих целей почти без исключения, хотя в некоторых случаях этот процесс занял более века (как в Польше и Ирландии).Центральной для националистических движений была концепция, согласно которой государство должно соответствовать идентичности «народа», хотя вопрос о том, кто или что определяет идентичность «народа», во многих случаях оказывался неприятным вопросом.

Обсуждение национализма начинается с Французской революции, потому что она больше, чем любое другое событие, послужила моделью для всех последующих национализмов. Французские революционеры с самого начала заявили, что они представляют всю «нацию», а не какую-то ее часть.Они уничтожили законные привилегии одних (дворян) над другими, подчинили религию светскому правительству, а когда им угрожали консервативные силы Европы, они призвали всю «нацию» к оружию. Революционные армии исполнили национальный гимн «Марсельезу», слова которой столь же воинственны, как и американский аналог. Центральным элементом французской национальной идентичности в революционный период была борьба за отечество, вместо прежней верности королю и церкви.

Ирония французских революционных и наполеоновских войн заключалась, однако, в том, что страны, захваченные французами, в конце концов приняли свои собственные националистические убеждения. Захваченные страны превратили демократический французский принцип самоопределения в священное право защищать свою собственную национальную идентичность, сформированную их собственной историей, от универсалистских претензий французов. Это нашло отражение в испанском восстании, начавшемся в 1808 году, возрождении Австрии и Пруссии и их борьбе за «освобождение» против Наполеона, руководстве России в последовавшей за этим антинаполеоновской коалиции и яростной британской гордости за свое неповиновение французским военным притязаниям. .

Национализм по всей Европе

Когда наполеоновские войны впервые подошли к концу в 1814 году, великие державы Европы созвали собрание монархов и дипломатов, известное как Венский конгресс, подробно обсуждаемый в следующей главе, чтобы разобраться с последствиями. Эта встреча длилась несколько месяцев, отчасти благодаря неудобному возвращению Наполеона с Эльбы и последней битве при Ватерлоо, но в 1815 году она завершилась, наградив победившие королевства территориальными приобретениями и восстановив консервативных монархов на тронах таких государств, как Испания и сама Франция.Ничто не могло иметь меньшего значения для дипломатических представителей, присутствовавших на Венском конгрессе, чем «национальная идентичность» людей, живших на территориях, которые были разделены и розданы победителям, как куски пирога — жители северо-востока Италии теперь были подданных австрийского короля, вся Польша была разделена между Россией и Пруссией, а Великобритания оставалась в безопасности не только в своей растущей глобальной империи, но и во владении всей Ирландией.

Таким образом, многие народы Европы оказались без собственных государств или в государствах, зажатых между господствующими державами того времени. Среди ярких примеров — итальянцы и поляки. Италия страдала от господства той или иной великой державы со времен Возрождения; после 1815 г. именно австрийцы контролировали большую часть северной Италии. Польша была разделена между Австрией, Пруссией и Россией в восемнадцатом веке и просто исчезла с карты.Германия, конечно, не была объединена; Пруссия и Австрия соперничали друг с другом за господство на немецких землях, но обе были консервативными державами, не заинтересованными в «германском» объединении до конца века.

Однако изменилось то, что к позднему наполеоновскому периоду язык национализма и идея национальной идентичности стали самостоятельными. Например, немецкий национализм был силен и популярен после наполеоновских войн; В 1817 году, всего через два года после окончания Венского конгресса, немецкие националисты собрались в Вартбурге, где Мартин Лютер впервые перевел Библию на немецкий язык, размахивая черно-красно-золотым трехцветным флагом, который (более века спустя) станет официальный флаг немецкой нации. Два года спустя поэт-националист убил консервативного, а Австрийская империя приняла законы, жестко ограничивающие свободу слова, в частности, для сдерживания и ограничения распространения национализма. Несмотря на эти усилия и австрийскую тайную полицию, национализм продолжал распространяться, достигнув высшей точки в крупном и сознательном националистическом движении, стремящемся к единству Германии.

1830-е годы были поворотным десятилетием в распространении национализма. Лидер итальянских националистов Джузеппе Мадзини основал «Молодую Италию» в 1831 году, призывая к «весне народов», когда люди каждой «нации» Европы свергнут консервативных монархов и отстоят свой суверенитет и независимость.Это движение быстро распространилось за пределы Италии: слово «молодой» стало объединяющим словом и идеей национализма. Помимо «Молодой Италии», среди прочих существовали «Молодая Германия» и «Молодая Ирландия» — идея заключалась в том, что все люди должны и в конечном итоге будут населять нации, и что этот новый «молодой» стиль политики приведет к миру и процветанию для всех. . Отброшены старые, отжившие границы, каждый будет жить там, где ему положено: в нациях, управляемых своим народом. Националисты утверждали, что сама война может устареть.Ведь если бы каждый «народ» жил в «своей» нации, какой был бы смысл территориального конфликта? Для националистов того времени появление наций было синонимом более совершенного будущего для всех.

Центральным элементом самой концепции национализма на этой ранней оптимистической фазе была идентичность «народа» — термин, имеющий мощный политический резонанс почти во всех европейских языках: das Volk, le peuple, il popolo и т. д. В любом случае , «люди» считались чем-то более важным, чем просто «те люди, которым посчастливилось здесь жить.«Вместо этого люди были привязаны к земле, с корнями, уходящими вглубь веков, и которые заслужили собственное правительство. Это была глубоко романтическая идея, потому что она говорила о эмоциональном чувстве национальной идентичности — о чувстве товарищества и солидарности с людьми, с которыми у данного человека может быть не так уж много общего.

При тщательном изучении «настоящую» личность данного «народа» стало труднее различить. Например, были ли немцы людьми, говорящими по-немецки, или жившими в Центральной Европе, или лютеранами, или католиками, или считающими, что их предки были из той же области, в которой они сами родились? Если бы они объединились в немецкую нацию, кто бы ее возглавил — пруссаки или австрийцы, кто был бы более настоящим немцем? Что насчет тех «немцев», которые жили в таких местах, как Богемия (т.е. Чешские земли) и Польша, с их собственным растущим чувством национальной идентичности? Националистическим движениям первой половины девятнадцатого века не нужно было особо заниматься этими головоломками, потому что их цели освобождения и объединения еще не были достижимы. Однако когда разного рода национальные революции действительно случались, их оказалось трудно преодолеть.

Либерализм

Сторонниками национализма, как правило, были представители среднего класса, включая всех, от ремесленников до нового профессионального класса, связанного с торговлей и промышленностью в девятнадцатом веке. Многие из тех же людей поддерживали другую доктрину, распространенную наполеоновскими войнами: либерализм. Идеи либерализма были основаны на просвещенческих концепциях разума, рациональности и прогресса восемнадцатого века, но как движение либерализм достиг зрелости в постнаполеоновский период; к 1830 году само слово стало широко использоваться.

Либералы девятнадцатого века обычно были образованными мужчинами и женщинами, включая элиту промышленности, торговли и профессий, а также средний класс.Они разделяли убеждение, что свобода во всех ее формах — свобода от деспотического правления королей, от устаревших привилегий знати, от экономического вмешательства и религиозной нетерпимости, от профессиональных ограничений и ограничений слова и собраний — может только улучшить качество общества. и благополучие его участников.

В чем-то контрастируя с абстрактной природой национальной идентичности среди националистов, либерализм имел прямолинейные убеждения, и все они отражали не только абстрактные теории, но и конкретные примеры либеральной американской и французской революций предыдущего века. Возможно, самым фундаментальным убеждением либерализма было то, что должно быть равенство перед законом, что резко контрастировало со старым «феодальным» (почти оскорблением для либералов) порядком законно определенных сословий. С этой отправной точки равенства сама цель закона для либералов заключалась в защите прав каждого гражданина, а не в закреплении привилегий меньшинства.

В то время как «права» означали традиционные привилегии, которыми пользовались определенные социальные группы или сословия в прошлом, от исключительного права короля на охоту в его лесах до права крестьян на доступ к общинным землям, права теперь стали означать фундаментальная и универсальная привилегия, сопутствующая самому гражданству.Либералы утверждали, что свобода слова, пресса, свободная от цензуры, и свобода религиозного выражения — это «права», которыми должны пользоваться все. Точно так же большинство либералов выступало за отмену архаичного экономического вмешательства со стороны государства, включая законные монополии на торговлю (например, в судоходстве между колониями) и монополии оставшихся ремесленных гильдий — «право» участвовать в рыночном обмене, не сдерживаемом устаревшими законы также были частью либеральной парадигмы.

Как и французские революционеры на ранней стадии революции, большинство либералов начала XIX века считали конституционную монархию наиболее разумной и стабильной формой правления.Конституции должны быть написаны так, чтобы гарантировать основные права граждан, а также определять и ограничивать власть короля (тем самым предотвращая угрозу тирании). Либералы также верили в желательность выборного парламента, хотя и с ограниченным электоратом: почти повсеместно либералы в то время считали, что право голоса должно быть ограничено теми, кто владеет значительным количеством собственности, тем самым (как они думали) гарантируя социальную стабильность.

В отличие от националистов, либералы видели по крайней мере некоторые из своих целей реализованными в постнаполеоновской Европе.Хотя монархия Бурбонов была восстановлена ​​во Франции, теперь существовал выборный парламент, религиозная терпимость и ослабленная цензура. Великобритания оставалась самой «либеральной» державой в Европе, долгое время являясь образцом конституционной монархии. Либеральная монархия возникла в результате бельгийской революции 1830 года, а к 1840-м годам ограниченные либеральные реформы были проведены и во многих небольших немецких государствах. Таким образом, несмотря на оппозицию консерваторов, большая часть Европы медленно и прерывисто либерализовалась в период между 1815 и 1848 годами.

Социализм

Третьей и последней из новых политических идеологий и движений начала девятнадцатого века был социализм. Социализм был специфическим историческим явлением, порожденным двумя взаимосвязанными факторами: во-первых, идеологическим разрывом с обществом порядков, произошедшим с Французской революцией, и, во-вторых, ростом промышленного капитализма. Он стремился устранить как экономические последствия промышленной революции, особенно с точки зрения условий жизни рабочих, так и установить новый моральный порядок для современного общества.

Сам термин французский. Он был создан в 1834 году, чтобы противопоставить индивидуализму, излюбленному термину либералов, но который ранние социалисты считали признаком морального упадка. С самого начала социализм противопоставлялся индивидуализму и эгоизму, эгоистичной и эгоцентричной погоне за богатством и властью. Социализм предложил новый и лучший нравственный порядок, при котором члены общества будут заботиться не только о себе, но и друг о друге. В первые десятилетия своего существования социализм был движением не столько на экономических основаниях, сколько на этических.Конечно, у него были экономические аргументы, но эти аргументы основывались на моральных или этических требованиях.

К середине девятнадцатого века слово «социализм» стало использоваться более широко для описания нескольких различных движений, чем до сих пор рассматривалось изолированно друг от друга. Их общим фактором была идея о том, что материальные блага должны быть общими и что производители должны оставлять себе плоды своего труда, и все это во имя лучшего, более счастливого, более здорового сообщества и, возможно, нации.Постоянная забота ранних социалистов заключалась в том, чтобы решить то, что они считали моральным и социальным распадом европейской цивилизации в современную эпоху, а также устранить разногласия и облегчить страдания рабочих в разгар раннего индустриального капитализма.

В течение века произошел крупный сдвиг в социализме: до 1848 года социализм состоял из движений, которые разделяли озабоченность бедственным положением трудящихся и восстановлением органических социальных связей.Этот тип социализма был в основе своей оптимистичен: ранние социалисты думали, что почти все в европейском обществе в конечном итоге станут социалистами, как только они осознают его потенциал. Вслед за более поздними работами Фридриха Энгельса, одного из крупнейших мыслителей-социалистов второй половины XIX века, этот тип социализма часто называют «утопическим социализмом». В свою очередь, после 1848 года социализм становился все более воинственным, потому что социалисты понимали, что крупная перестройка общества не может произойти мирным путем, учитывая силу как консервативной, так и либеральной оппозиции.Важнейшим воинствующим социализмом был марксизм, названный в честь его создателя Карла Маркса.

Образцом так называемого «утопического» социализма выделяются три ранних социалистических движения: сенсимонианцы, овенисты и фурьеристы. Каждый был назван в честь своего основателя и провидца. Связующей темой этих трех ранних социалистических мыслителей были не только радикальные предложения по реорганизации труда, но и идея о том, что экономическая конкуренция является моральной проблемой, что сама конкуренция никоим образом не является естественной и вместо этого подразумевает общественный беспорядок.Сенсимонианцы называли эгоизм, эгоистичную погоню за личным богатством «самой глубокой раной современного общества».

При этом они нашли на удивление сочувствующую аудиторию среди некоторых консерваторов-аристократов, которые также боялись общественного беспорядка и ностальгировали по идее взаимных обязательств, существовавших в дореволюционной Европе между простыми людьми и знатью. В свою очередь, ранние социалисты считали, что в их идеях нет ничего угрожающего богатым — многие социалисты ожидали, что привилегированные классы признают обоснованность их идей и что социализм станет способом преодоления классового разрыва, а не его расширения. .

Сен-Симонианцы, названные в честь своего основателя Анри де Сен-Симона, в основном представляли собой высокообразованную молодую элиту Франции, многие из которых были выходцами из привилегированных семей, а многие также были выпускниками Политехнической школы, самой элитной технической школы во Франции, основанной Наполеоном. Их идеология, основанная на трудах Сен-Симона, предусматривала общество, в котором индустриализм был использован для создания своего рода рая на земле, а плоды технологий должны были кормить, одевать и приютить потенциально всех.Одним словом, это были первые «технократы», люди, верившие, что технология может решить любую проблему. Сен-симонианцы не вдохновили народное движение, но отдельные члены движения продолжали играть влиятельную роль во французской промышленности и помогали закладывать интеллектуальные основы таких предприятий, как создание Суэцкого канала между Красным морем и Средиземное море.

Изначально Овениты были сотрудниками Роберта Оуэна, владельца британской фабрики. Он построил сообщество для своих рабочих в Нью-Ланарке, Шотландия, которое обеспечивало здравоохранение, образование, пенсии, коммунальные магазины и жилье.Он считал, что производительность связана со счастьем, и его первоначальные эксперименты увенчались успехом: текстильная фабрика в Нью-Ланарке получала стабильную прибыль. Он и его последователи создали ряд кооперативных, коммуналистских «утопических» сообществ (многие в Соединенных Штатах), но они, как правило, терпели неудачу в довольно короткие сроки. Вместо этого длительное влияние оуэнизма было в организации рабочих, где овениты помогли организовать ряд влиятельных первых профсоюзов, кульминацией которых стала Лондонская ассоциация рабочих в 1836 году.

Фурьеристы были частью очень своеобразного движения, потому что их основатель Шарль Фурье был очень своеобразным человеком. Фурье, который, возможно, был хотя бы частично безумным, считал, что открыл «науку о страстях». Согласно Фурье, причина, по которой большинство людей ненавидели то, что они делали, чтобы выжить, заключалась в том, что они выполняли неправильную работу. В мире было 810 определенных типов личностей, каждый из которых по своей природе был склонен к определенному роду деятельности.Таким образом, если бы 1620 человек (по одному мужчине и одной женщине каждого типа) объединились в сообщество и каждый выполнял ту работу, которую он «должен» делать, то стало возможным совершенное счастье. Например, по Фурье, убийцы — это просто люди, которые должны были быть мясниками, а дети — сборщиками мусора, потому что они любили играть в грязи. Эти спланированные сообщества будут называться «фалангами» в честь боевых порядков древней Греции.

Фурье был гораздо более радикальным, чем большинство других самопонятых социалистов. Во-первых, он выступал за полное гендерное равенство и даже за сексуальную свободу — он очень враждебно относился к моногамии, которую считал противоестественной. Считая брак устаревшим обычаем, он воображал, что в его фалангах дети будут расти вместе, а не подчиняться своим родителям. Помимо дальновидных идей о гендере, некоторые из его концепций были немного более загадочными.Среди прочего, он утверждал, что планеты спаривались и рождали новые планеты, и что когда все человечество будет жить фалангами, океаны превратятся в лимонад.

На практике значение фурьеристов состоит в том, что многие фаланги были фактически основаны, в том числе несколько в Соединенных Штатах. Хотя самые необычные идеи были удобно отложены в сторону, они по-прежнему были одними из первых реальных экспериментов в плановой коммунальной жизни. Точно так же многие известные ранние феминистки начали свою интеллектуальную карьеру как фурьеристы.Например, Флора Тристан была французской социалисткой и феминисткой, вышедшей из фурьеризма, чтобы проделать важную раннюю работу по привязке идеи социального прогресса к равенству женщин.

Вообще широкий «утопический» социализм 1840-х гг. имел довольно широкое распространение вплоть до 1848 г., он был мирной направленности, демократичен, верил в «право» на труд, его последователи надеялись, что высшие порядки могут присоединиться к нему. Эти ранние движения также имели тенденцию пересекаться с либеральными и националистическими движениями, разделяя видение более справедливых и равноправных законов и более гуманного общественного порядка в отличие от репрессий, которые все три движения отождествляли с консерватизмом.Немногие социалисты того периода считали, что для преобразования общества необходимо насилие.

Подробно рассмотренный в следующей главе, в 1848 году по всей Европе произошел грандиозный революционный взрыв. От Парижа до Вены и Праги европейцы восстали и, как оказалось, на время свергли своих монархов. В конце концов, однако, революции потерпели крах. Неуклюжие коалиции социалистов и других повстанцев, которые возглавляли их, вскоре распались до междоусобиц, и короли (а во Франции — новый император) в конце концов восстановили контроль.Социалисты сделали важные выводы после 1848 года. Демократия не приводила к неизбежному социальному и политическому прогрессу, поскольку большинство обычно голосовало за признанных лидеров сообщества (часто священников или дворян). Классовое сотрудничество было невозможно, поскольку более богатая буржуазия и дворянство видели в социализме своего общего врага. Мирные перемены могут оказаться невозможными, учитывая готовность сил порядка применять насилие для достижения своих целей. Россия, например, вторглась в Венгрию, чтобы обеспечить дальнейшее правление (в то время союзника России) Габсбургской Австрии.После 1848 года социализм становился все более воинственным, сосредоточившись на необходимости тактики конфронтации, даже прямого насилия, для достижения лучшего общества. В этот период созрели две постутопические и соперничающие формы социалистической теории: государственный социализм и анархический социализм.

Первый, государственный социализм, представлен французским мыслителем и агитатором Луи Бланом. Блан считал, что социальная реформа должна прийти сверху. Он утверждал, что нереально представить, что группы могут каким-то образом спонтанно организоваться в самоподдерживающиеся, гармоничные единицы. Он считал, что всеобщее избирательное право мужчин должно и приведет к созданию правительства, способного осуществить необходимые экономические изменения, в первую очередь за счет обеспечения работы для всех граждан. Он действительно видел, как это произошло во время Французской революции 1848 года, когда он некоторое время служил в революционном правительстве. Там он протолкнул создание национальных мастерских для рабочих, которые предоставляли оплачиваемую работу городской бедноте.

Резким контрастом был анархический социализм. Смысловой момент: анархизм означает отказ от государства, а не отказ от всех форм социальной организации или даже иерархии (т.е. вполне логично существование организованного анархистского движения, даже с лидерами). В случае анархистского социализма девятнадцатого века было два основных мыслителя: француз Пьер-Жозеф Прудон и русский Михаил Бакунин.

Прудон был автором книги «Что такое собственность?» на что он недвусмысленно ответил, что «собственность есть кража». Сама идея собственности была для Прудона бессмысленной и ложной, тщеславие, которое гарантировало, что богатые сохранят свою политическую и юридическую власть.В отличие от своего соперника Луи Блана, Прудон скептически относился к способности государства проводить значимые реформы, а после провала Французской революции 1848 года он пришел к выводу, что вся государственная власть по своей сути носит репрессивный характер. Вместо государства Прудон выступал за местные кооперативы рабочих в своего рода «экономическом федерализме», при котором кооперативы обменивались бы товарами и услугами между собой, и каждый кооператив вознаграждал бы работу плодами этой работы. Проще говоря, всю прибыль оставят себе рабочие.Он считал, что рабочие должны будут освободиться через какую-то революцию, но он не был сторонником насилия.

Другим выдающимся социалистом-анархистом был Михаил Бакунин, современник, иногда друг, а иногда соперник Прудона. Короче говоря, Бакунин верил в необходимость апокалиптической, насильственной революции, чтобы стереть с лица земли новое общество свободных коллективов. Он ненавидел государство и ненавидел традиционную семейную структуру, считая ее бесполезным пережитком прошлого.Бакунин думал, что если его современное ему общество будет разрушено, социальные инстинкты, присущие человечеству, расцветут, и люди «естественным образом» построят лучшее общество. Он также был великим защитником изгоев, бандитов и городской бедноты. Он глубоко скептически относился как к промышленному рабочему классу, который, как он отмечал, мог быть средним классом, так и к Западной Европе, пронизанной индивидуализмом, эгоизмом и одержимостью богатством. В конце концов он организовал крупные анархистские движения на «периферии» Европы, особенно в Италии и Испании.Примерно к 1870 году в обеих странах были крупные анархистские движения.

В конце концов, самым влиятельным социалистом был немец: Карл Маркс. Маркс родился в 1818 году в Рейнской области, в семье евреев, перешедших в лютеранство (по необходимости — отец Маркса был адвокатом в консервативной, стойко лютеранской Пруссии). Он был страстным и блестящим исследователем философии, который пришел к выводу, что философия важна только в том случае, если она ведет к практическим изменениям — он писал, что «философы только по-разному интерпретировали мир.Однако смысл в том, чтобы изменить его».

Вся история, по Марксу, есть история классовой борьбы. От древних фараонов до феодальных королей и их дворян классы богатых и могущественных всегда злоупотребляли и эксплуатировали классы бедных и слабых.Однако после промышленной и французской революций мир перешел в новую фазу, которая (для Маркса) упростила непрекращающуюся борьбу многих конкурирующих классов до двух: буржуазии и пролетариата. Буржуазия представляла собой восходящий средний класс, владельцев фабрик и предприятий, банкиров и всех тех, кто непосредственно контролировал промышленное производство. Пролетариат был промышленным рабочим классом.

До этого классы рабочих в досовременную эпоху обычно имели прямой доступ к своим средствам к существованию: небольшой участок земли, доступ к общим землям, орудиям своего труда в случае ремесленников.У них был, говоря языком Маркса, некий защищенный доступ к «средствам производства», что могло означать что угодно, от земли, плуга и быка до мастерской, укомплектованной плотницкими инструментами. Однако в современную эпоху эти права и эти инструменты систематически отнимались. Общие земли были закрыты и заменены товарными фермами. Ремесленники устарели из-за роста промышленности. Крестьяне были вытеснены с земли или владели такими маленькими участками, что их детям приходилось искать работу в городах.Чистый результат заключался, как правило, в том, что класс рабочих, которым «нечего было продавать, кроме своего труда», пролетариат, рос.

В то же время люди, имевшие собственность, «буржуазия», сами находились под давлением. В условиях нового капитализма, нерегулируемых рынков и беспощадной конкуренции было ужасно легко отстать и выйти из бизнеса. Таким образом, бывшие представители буржуазии проиграли и сами стали пролетариями. В результате вырос пролетариат и все другие мыслимые классы (включая крестьян, владельцев мелких лавочек и т.) уменьшился.

Тем временем промышленность выпускала все больше и больше продукции. Каждый год наблюдался рост эффективности и экономичности производства, что приводило к огромному избытку продуктов, доступных для покупки. В конце концов, их стало слишком много, а людей, которые могли бы позволить себе это купить, стало слишком мало, поскольку одной из черт пролетариата, одной из форм его «отчуждения» была его неспособность покупать те самые вещи, которые они производили. Это привело к «кризису перепроизводства» и массовому экономическому коллапсу.Это было бы немыслимо в досовременной экономике, где основной проблемой, с которой сталкивалось общество, была нехватка товаров. Однако благодаря промышленной революции продукты нуждаются в потребителях больше, чем потребители в продуктах.

В разгар одного из таких крахов, писал Маркс, члены пролетариата могли реализовать свои общие интересы в захвате беспрецедентного богатства, которое сделал возможным индустриализм, и использовании его на общее благо. Вместо горстки сверхбогатых экспроприаторов каждый мог разделить материальный комфорт и свободу от нужды, чего раньше никогда не было.Это видение революции было очень сильным для молодого Маркса, который писал, что, учитывая врожденные тенденции капитализма, революция неизбежна.

В свою очередь, революции действительно случались, наиболее эффектно в 1848 году, которые Маркс сначала приветствовал с восторгом, а затем с ужасом наблюдал, как революционный импульс ослабевает, а консерваторы возвращают инициативу. Впоследствии, посвятив себя анализу присущих капитализму характеристик, а не революционной пропаганде, Маркс стал более осмотрительным.С ошеломляющей эрудицией он пытался разобраться в экономической системе, которая каким-то образом неоднократно разрушала сама себя и все же становилась сильнее, быстрее и агрессивнее с каждым экономическим циклом.

Оглядываясь в прошлое, Маркс на самом деле писал о том, что произойдет, если капитализму будет позволено развернуться безудержно, как это было в первом веке промышленной революции. Адские фабрики, голодающие рабочие, нищета и страдания фабричных городов — все это было частью европейского капитализма девятнадцатого века.Все, что могло содержать эти факторы, прежде всего в виде уступок рабочим и государственного вмешательства в экономику, не имело массовых масштабов, когда писал Маркс, — сами профсоюзы были запрещены в большинстве государств до середины века. В свою очередь, ни один из факторов, которые могли бы смягчить деструктивные тенденции капитализма, не был финансово выгоден какому-либо отдельному капиталисту, поэтому Маркс не видел оснований для того, чтобы они когда-либо проявлялись в больших масштабах в государствах, контролируемых денежными интересами.

Марксу революция казалась не только возможной, но и вероятной в 1840-х годах, когда он впервые писал о философии и экономике. Однако после того, как революции 1848 года потерпели неудачу, он переключил свое внимание с революции на внутреннюю работу самого капитализма. Фактически, после 1850 года он вообще редко писал о революции; его великая работа «Капитал» представляет собой обширное и невероятно подробное исследование того, как работала капиталистическая экономика Англии и что она делала с людьми «внутри нее».

Если свести это к очень простому уровню, Маркс никогда не описывал достаточно подробно, когда возможны материальные условия для социалистической революции. В огромном количестве своих книг и переписки Маркс (и его соратник Фридрих Энгельс) утверждал, что каждая нация должна будет достичь критического порога, при котором индустриализм созреет, пролетариат станет большим и самосознательным, а буржуазия все больше использует жесткая политическая тактика, чтобы попытаться держать пролетариат в узде.Должен был бы быть и, согласно марксизму, всегда будет большой экономический кризис, вызванный перепроизводством.

В этот момент каким-то образом пролетариат мог подняться и захватить власть. В некоторых своих работах Маркс указывал, что пролетариат восстанет спонтанно, без чьего-либо руководства. Иногда, например, во втором разделе своего раннего труда «Коммунистический манифест», Маркс намекал на существование политической партии, коммунистов, которые будут работать, чтобы координировать и помогать пролетариату в революционном процессе.Суть, однако, в том, что Маркс очень хорошо критиковал внутренние законы свободного рынка при капитализме и указывал на многие его проблемы, но у него не было тактического руководства по революционной политике. И, наконец, к концу жизни сам Маркс все больше беспокоился о том, что социалисты, в том числе самозваные марксисты, попытаются устроить революцию «слишком рано» и это потерпит неудачу или приведет к катастрофе.

В общем, Маркс не оставил ясной картины того, что социалисты должны были делать в политическом плане, и не описал, как будет работать социалистическое государство в случае успеха революции.Исторически это имело значение только потому, что социалистические революции были успешными, и эти страны должны были попытаться понять, как управлять социалистическим путем.

Социальные классы

Насколько европейское общество походило на социологическое описание, данное Марксом? На первый взгляд, Европа девятнадцатого века больше похожа на то, какой она была в предыдущие века, чем на радикально новую — большинство людей по-прежнему были фермерами, все страны, кроме Британии, по-прежнему были в основном сельскими, а промышленной революции потребовались десятилетия, чтобы распространиться за пределы Британии. сердце.При этом европейское общество претерпевало значительные изменения, и Маркс был прав, определяя новый профессиональный средний класс, буржуазию, как агентов большей части этих изменений.

Термин «буржуазия» по-французски означает «бизнес-класс». Первоначально этот термин означал просто «горожане», но со временем он приобрел значение человека, который зарабатывал деньги на торговле, банковском деле или управлении, но не имел дворянского титула. К началу 1800-х годов буржуазия составляла от 15% до 20% населения Центральной и Западной Европы.Мужчины-представители буржуазии были фабрикантами, служащими, торговыми и государственными бюрократами, журналистами, врачами, адвокатами и всеми остальными, кто подпадал под этот двусмысленный класс «бизнесменов». Они все больше гордились тем, что они «сделали себя сами», люди, чей финансовый успех основывался на интеллекте, образовании и компетентности, а не на благородных привилегиях и наследстве. Многие считали старый порядок архаичным возвратом, что-то, что ограничивало как их собственные возможности зарабатывать деньги, так и возможности общества для дальнейшего прогресса. В то же время их отличало то, что они работали не руками, чтобы зарабатывать на жизнь; они не были ни земледельцами, ни ремесленниками, ни промышленными рабочими.

Рост буржуазии произошел в результате взрыва урбанизации, который произошел как из-за индустриализма, так и из-за краха старого общественного порядка, начавшегося с Французской революции. Города, некоторые из которых за столетие выросли почти на 1000 %, концентрировали группы образованных профессионалов. Именно средний класс пожинал плоды растущей и все более сложной экономики, сосредоточенной в городах.

В то время как буржуазия гордилась своей самоосознанной трезвостью и трудолюбием, в отличие от щегольства и легкомыслия дворянства, успешные представители среднего класса часто жадно скупали столько земли, сколько могли, как в подражание дворянам, так и потому что право голоса в большинстве стран Западной Европы на протяжении десятилетий было связано с владением землей. В свою очередь дворяне настороженно относились к среднему классу, особенно потому, что очень многих буржуа привлекали потенциально разрушительные идеологии, такие как либерализм и, все чаще, национализм, но в течение века эти два класса имели тенденцию смешиваться на основе богатства. Старые дворянские семьи, возможно, презирали «нуворишей», но все равно женились на них, если нуждались в деньгах.

У буржуазии были определенные видимые вещи, которые определяли ее как класс, буквально «статусные символы». Они не выполняли никакого ручного труда и настаивали на высочайших стандартах чистоты и опрятности в своем внешнем виде и в своих домах. В свою очередь, все, кроме самых маргинальных буржуазных семей, нанимали по крайней мере одного штатного слугу (нанятого из рабочего класса и всегда платившего гроши) для поддержания этих стандартов гигиены.Если это возможно, буржуазные женщины вообще не выполняют оплачиваемой работы, вместо этого выступая в качестве хранительниц дома и поддерживающих ритуалы посещения и приема гостей, которые поддерживают их социальную сеть. Наконец, буржуазия социализировалась в частных местах: частных клубах, новых универмагах, впервые открывшихся в середине девятнадцатого века, и фойе частных домов. Рабочий класс собирался в тавернах («публичных домах» или просто «пабах» в Британии), в то время как буржуазные мужчины и женщины оставались в безопасности внутри.

Кроме того, представители буржуазии должны были жить по определенным правилам поведения. В отличие от сексуального распутства старой знати, буржуазные мужчины и женщины должны были избегать внебрачных связей (хотя на практике буржуазные мужчины регулярно пользовались проститутками).Буржуазный человек должен был соответствовать высоким стандартам честности и деловой этики. Общим для этих концепций был страх перед позором — литература того времени, описывающая этот социальный класс, полна упоминаний о неспособности буржуазии соответствовать этим стандартам и подвергаться широкому публичному унижению.

А знать? Правовые структуры, которые поддерживали их самобытность, медленно, но верно ослабевали в течение девятнадцатого века. Еще более опасным, чем потеря законных монополий на землевладение, офицерский состав армии и политический статус, был огромный сдвиг в создании богатства от земли к торговле и промышленности. Относительно мало дворян участвовало в ранней промышленной революции, во многом благодаря их традиционному пренебрежению к торговле, но к середине века стало очевидно, что промышленность, банковское дело и коммерция затмевают землевладение в качестве основных источников дохода. богатство. Точно так же единственное, что объединяло буржуазию и рабочий класс, — это вера в желательность избирательных прав; к концу века всеобщее избирательное право для мужчин было на горизонте (или уже произошло, как это произошло во Франции в 1871 году) почти во всех странах Европы.

Таким образом, долгосрочная модель дворянства заключалась в том, что оно стало культурно напоминать буржуазию. Упрямо цепляясь за свои титулы и притязания на власть, дворянство неохотно вступало на экономические поля буржуазии и перенимало и ее социальные привычки. Границы между высшими эшелонами буржуазии и основной частью дворянства к концу века стали очень размытыми, поскольку буржуазные деньги финансировали старые дворянские дома, которые все еще имели доступ к социальному престижу титула.

Цитаты изображений (Wikimedia Commons):

Головы на щуках — общественное достояние

Солдаты горцев — общественное достояние

Маркс – общественное достояние

Цилиндры — общественное достояние

1.4 Идеологии: динамические традиции – политические идеологии и мировоззрения: введение

Доктор Грегори Миллард

Идеологические дебаты никогда не бывают статичными. Любая данная идеология будет иметь исторические периоды большего или меньшего влияния на публику.Фашизм, возможно, имел прародителей в консерватизме конца 19-го и начала 20-го веков, но не будет большим упрощением сказать, что он ворвался на европейскую сцену после Первой мировой войны и полностью исчез как основной вариант после сокрушительного поражения. держав Оси во Второй мировой войне. Его расцвет едва продлился 20 лет. Чтобы взять более устойчивый пример, социализм рассматривался как главный — часто на первичный — соперник либерализма на протяжении большей части 20-го века. Многие считали, что силы истории на стороне социализма и его торжество неизбежно. Тем не менее, к 1990-м годам социализм стал широко рассматриваться как устаревший, а либерализм одержал победу (Schwartmantel, 2008). Только в 2010-х годах социализм вновь стал респектабельным вариантом во многих странах, а влиятельные политики, такие как Берни Сандерс и Александрия Окасио-Кортес, открыто назвали себя «демократическими социалистами». Таким образом, социализм прошел путь от вероятного исторического победителя в идеологической битве с либерализмом до того, чтобы провести целое поколение в политической глуши.

Точно так же анархизм превратился из популярного варианта в радикальных кругах в конце 19-го века в почти полностью маргинальный после Второй мировой войны. Между тем, либерализм, считавшийся абсолютно доминирующим и практически непререкаемым в 1990–2010 годах, сейчас, по мнению некоторых, теряет влияние, возможно, разъедаемый слева расплывчатой ​​полуидеологией «социальной справедливости», а справа — нелиберальным популизмом. .

Таким образом, конкретные идеологии то усиливаются, то ослабевают с точки зрения их влияния на господствующую политику.Не менее важно — хотя иногда и труднее понять — то, что идеологии сами по себе являются динамичными и изменчивыми явлениями. То, что считается господствующим мышлением внутри любой данной идеологии, со временем меняется. Да, можно говорить о базовом наборе концепций и убеждений, которые делают данную идеологию тем, чем она является; каждая глава этой книги будет включать список таких основных убеждений. Тем не менее одни концепции уступают место другим в рамках идеологии по мере ее развития.

Может помочь пример.Идеология либерализма (как мы обсудим в следующей главе) связана со многими понятиями, включая индивидуализм и индивидуальную свободу. Но для либералов 19-го века человеческий прогресс был столь же фундаментальным принципом, и для этих либералов казалось очевидным, что некоторые общества и культуры продвинулись дальше по пути прогресса, чем другие. На самом деле они считали, что некоторые культуры были настолько безнадежно «отсталыми», что

(а) было вполне оправданным, чтобы эти общества управлялись более развитыми, чтобы они могли подняться из отсталости; и что

(б) было бы хорошо, если бы некоторые отсталые культуры вообще перестали существовать, а вместо этого ассимилировались с нормами, верованиями, языками и обычаями более развитых обществ.

Джон Стюарт Милль, вероятно, самый влиятельный либеральный мыслитель XIX века, верил именно в это. Такое мышление сыграло трагическую роль в формировании политики Канады в отношении коренных народов. Эти народы считались нуждающимися в «цивилизации», и поэтому им было отказано в равных гражданских правах и правах человека; в конечном счете, они подверглись жестокой политике насильственной ассимиляции, которую мы сейчас рассматриваем как геноцид.

Нынешних либералов обычно ужасают такие взгляды и смущает то, что предыдущие поколения либералов их поддержали. Таким образом, это особое понимание прогресса когда-то было ключевым компонентом либерализма, но больше им не является. Его влияние резко уменьшилось после окончания Второй мировой войны, когда ужасы нацизма выявили окончательный конец, к которому ведет такое мышление. Короче говоря, то, что считается мейнстримным либеральным мышлением, со временем изменилось, даже если важные ингредиенты либерального рецепта остались на месте (вот почему мы можем правдоподобно классифицировать людей из разных эпох как «либералов»).

Подобные исторические сдвиги можно наблюдать и в других идеологиях. Таким образом, идеологии изменчивы — их лучше всего рассматривать как динамичные, живые, развивающиеся традиции, которые каждое поколение изменяет и переопределяет в свете своих потребностей, а не как полностью фиксированные и неизменные наборы идей.

идеологий в эпоху крайностей

Представляя ключевые идеологии двадцатого века: либерализм, консерватизм, коммунизм и фашизм, и рассматривая их во взаимосвязи друг с другом, Уилли Томпсон показывает, как эти философии часто возникали из общего корня или сливались в общее будущее, украв одежду друг друга и заново изобретают себя как полную противоположность конкурирующей идеологии.

Этот сложный, но доступный анализ будет интересен тем, кто изучает историю и политическую теорию ХХ века.

Вилли Томпсон был профессором современной истории Каледонского университета в Глазго. Его книги включают «Работа, секс и власть» (Плутон, 2015 г.), Идеологий в эпоху экстремальных явлений -х годов (Плутон, 2011 г.) и «Что случилось с историей?». (Плутон, 2000). В настоящее время он является вице-президентом Общества социалистической истории.

«Обширная, хорошо информированная и взвешенная в своих суждениях новая книга Уилли Томпсона представляет собой первоклассное введение в движения и идеи в так называемую «эпоху идеологий» — профессор Кевин Морган, Школа социальных наук, Университет Манчестера «Правильно характеризует смертельную борьбу за то, какая идеология победит, заканчивающуюся разрушением фашизма в войне, распадом коммунизма изнутри и сохранением нетронутыми либерализма/консерватизма» — ВЫБОР

ЧАСТЬ 1 – ЭПОХА КАТАСТРОФ 1918-45
1. Экономическое и социальное развитие
2. Либерализм 1918-1945
3. Консерватизм 1917-1945
4. Коммунизм 1914-1945
5. Фашизм 1917-1945
ЧАСТЬ 2 – ЗОЛОТЫЕ ГОДЫ
6. Экономические и социальные условия 9.0 правые 1945-73
8. Либерализм слева 1945-73
9. Коммунизм 1945-73
10. Консерватизм и фашизм 1945-73
ЧАСТЬ 3 – КРИЗИС
11. Экономические и социальные условия 1973-91
12. Либерализм И объединение консерватизма 1973-1991
13.Коммунизм 1973-91
14. Фашизм 1973-91
15. Последствия
Примечания
Алфавитный указатель

Опубликовано Pluto Press в декабре 2010 г.

ISBN в мягкой обложке: 9780745327112
ISBN электронной книги: 9781783713981

философий и идеологий с 1900 г. по настоящее время

Если вы считаете, что контент, доступный с помощью Веб-сайта (как это определено в наших Условиях обслуживания), нарушает одно или более ваших авторских прав, пожалуйста, сообщите нам, предоставив письменное уведомление («Уведомление о нарушении»), содержащее в информацию, описанную ниже, назначенному агенту, указанному ниже. Если университетские наставники примут меры в ответ на ан Уведомление о нарушении, он предпримет добросовестную попытку связаться со стороной, предоставившей такой контент средства самого последнего адреса электронной почты, если таковой имеется, предоставленного такой стороной Varsity Tutors.

Ваше Уведомление о нарушении может быть направлено стороне, предоставившей контент, или третьим лицам, таким как в виде ChillingEffects.org.

Обратите внимание, что вы будете нести ответственность за ущерб (включая расходы и гонорары адвокатов), если вы существенно искажать информацию о том, что продукт или деятельность нарушают ваши авторские права.Таким образом, если вы не уверены, что содержимое находится на Веб-сайте или на который ссылается Веб-сайт, нарушает ваши авторские права, вам следует сначала обратиться к адвокату.

Чтобы подать уведомление, выполните следующие действия:

Вы должны включить следующее:

Физическая или электронная подпись владельца авторских прав или лица, уполномоченного действовать от его имени; Идентификация авторских прав, которые, как утверждается, были нарушены; Описание характера и точного местонахождения контента, который, как вы утверждаете, нарушает ваши авторские права, в \ достаточно подробно, чтобы преподаватели университета могли найти и точно идентифицировать этот контент; например, мы требуем а ссылку на конкретный вопрос (а не только название вопроса), который содержит содержание и описание к какой конкретной части вопроса — изображению, ссылке, тексту и т. д. — относится ваша жалоба; Ваше имя, адрес, номер телефона и адрес электронной почты; и Заявление от вас: (а) что вы добросовестно полагаете, что использование контента, который, как вы утверждаете, нарушает ваши авторские права не разрешены законом или владельцем авторских прав или его агентом; б) что все информация, содержащаяся в вашем Уведомлении о нарушении, является точной, и (c) под страхом наказания за лжесвидетельство вы либо владельцем авторских прав, либо лицом, уполномоченным действовать от их имени.

Отправьте жалобу нашему назначенному агенту по адресу:

Чарльз Кон Varsity Tutors LLC
101 S. Hanley Rd, Suite 300
St. Louis, MO 63105

Или заполните форму ниже:

Двадцатый век Америки

Двадцатый век Америки: индивидуализм, свобода и сообщество от Теодора Рузвельта до Билла Клинтона

Макс Дж. Скидмор

Америка родилась на свободе. Идея интеллектуальной свободы лежит в основе большей части того, что значит быть американцем. Основатели искали нацию свободных граждан, которые будут руководствоваться идеалами гражданского республиканизма, чтобы действовать на благо общества.

Из-за явного идеологического характера тоталитарных режимов в начале двадцатого века термин «идеология» иногда несет в себе неприятные коннотации.Размышляя об идеологии, мы часто вспоминаем зверства при Сталине, убийства при Мао или ужасы при Гитлере — все это отражает идеологии, против которых выступала Америка. Таким образом, существует тенденция считать Америку неидеологичной.

Но на всех нас влияет идеология; этого нельзя избежать. Правильно понятая идеология — это не просто эпитет, обозначающий догматизм; оно также не ограничивается авторитарной мыслью./1/ Идеологии жизненно важны, но они также представляют опасность. Самые безобидные могут быть искажены так, что они будут иметь эффекты, противоположные ожидаемым. Идеология равенства на Старом Юге способствовала самой порочной форме неравенства (все люди равны, эти люди не равны, следовательно, они не люди). Идеология свободы привела к репрессиям во время Первой мировой войны, к японо-американским концлагерям во время Второй мировой войны, а позже к маккартизму. Это были времена, когда американцы стремились к удушающему конформизму, чтобы сохранить свободу.

На американской сцене соревнуются многочисленные идеологии. Несмотря на их различия, многие из них — в основном из-за нашего революционного наследия — вносят в получившуюся смесь сильные черты индивидуализма. Не все, конечно, в равной степени или вообще разделяют этот сложный продукт, американскую идеологию индивидуализма, но она вездесуща и сохраняется. Американцы, по крайней мере на словах, склонны чтить индивидуалиста, особенно если он материалист, прагматик и, прежде всего, успешен.

Идеология индивидуализма принесла обществу большие силы. Тяжелый труд и самодостаточность были так же полезны в зарождающихся городских районах, как и в укрощении дикой природы, но часто упускается из виду тот факт, что совместные действия были столь же важны. Железные дороги и каналы, столь важные для объединения страны, были результатом огромных личных усилий, но они отражали еще большую общественную приверженность и использование государственной власти.Именно военная мощь правительства сделала возможным завоевание континента, точно так же, как правительство с его защитой контрактов, денежной системой, патентами, авторскими правами и т. п. сделало возможным появление капиталистической экономики.

Тем не менее, индивидуалистическая риторика стала настолько мощной, что создала умонастроения, которые затмевают прежнюю приверженность гражданскому республиканизму. Это иронично, потому что сложный современный мир все чаще требует программ, которые далеко выходят за пределы возможностей индивидуальных усилий — индивидуализма — для выполнения. Американцы склонны быть прагматиками, принимая необходимые программы, несмотря на их несоответствие индивидуалистической идеологии.

Некоторое примирение необходимо, когда общество принимает практику, несовместимую с его фундаментальными принципами. Пересмотр идеологии всегда сопряжен с риском серьезной травмы. Американцам обычно удавалось избежать травм с помощью семантической ловкости рук или ума. Тенденция состоит в том, чтобы описывать практику, используя термины, которые на самом деле не описывают практику, но совместимы с идеологией.

Это примирение с помощью риторики оказалось полезным для принятия основных практик без больших идеологических потрясений. Это также может затемнить природу реальности, отсрочив истинное примирение до тех пор, пока вероятность травмы не станет еще больше, чем раньше. Это также может привести к странным аномалиям. Отметим пару наугад. Например, те, кто яростно защищал Оливера Норта — человека, который признался в даче ложных показаний Конгрессу, — дошли до того, что восхваляли его и называли мужественным за его действия, а позже они с такой же яростью осудили президента Клинтона, когда заподозрили ему лгать или подстрекать к даче ложных показаний по вопросу, который не является незаконным. Такое разделение, если привести еще один пример, позволяет некоторым из тех, кто считает, что государственные расходы плохи, что они не могут принести ничего положительного и что польза от государственных расходов обратно пропорциональна их сумме, также верить в то, что президент Рейган одержал победу над советской властью. Союза из-за того, что блестяще — и, надо отметить, эффективно — использовать государственные средства для того, чтобы пустить в небытие бывшую «сверхдержаву».

До промышленной революции самая большая опасность для свободы человека, интеллектуальной или иной, исходила от правительства.Америка стала убежищем для тех, кто бежал от правительственных репрессий. Поэтому Основатели тщательно разработали конституцию, чтобы ограничить использование государственной власти. Они не могли предвидеть беспрецедентную мощь, которую создаст и высвободит корпоративный индустриализм.

В начале двадцатого века новый энергичный президент Теодор Рузвельт — самый молодой человек, когда-либо занимавший этот пост, и первый, полностью исполнивший обязанности в этом столетии, — предвидел это. Он не был сторонником Джефферсона и на самом деле боялся радикалов и выступал против них (даже несмотря на то, что в своей карьере он продвинулся так далеко, что одному писателю было трудно решить, был ли Т.Р. консервативным радикалом или радикальным консерватором)./2/ Тем не менее, почти единственный среди национальных лидеров, он отмечал угрозу личности — индивидуализму — исходившую извне правительства. Он осознавал, что только правительство обладает потенциальной властью контролировать новые силы, которые угрожали свободе и самоопределению личности, поэтому он работал над развитием этой власти.

Он не стремился уничтожить масштабы бизнеса, а добивался того, чтобы бизнес использовал свою власть в общественных интересах. «Рузвельт придавал большое значение общественному порядку, социальной эффективности и власти.Он понимал, что в условиях нового промышленного порядка власть может быть опасна для общественного благосостояния, но считал новый индустриализм более многообещающим, чем угрожающим. Рузвельт считал, что правительство должно быть сильным, чтобы регулировать частную власть, а в сильном правительстве должна быть сильная исполнительная власть./3/

Никто не может подвергнуть сомнению приверженность Теодора Рузвельта индивидуализму, и тем не менее его поддержка сильного правительства привела к тому, что оно стало более активным, особенно в мирное время, чем когда-либо прежде.Среди прочего, он стремился восстановить конкуренцию железных дорог на Северо-Западе, успешно подав иск о роспуске Northern Securities Company, и дал понять, что корпоративные магнаты не могут рассчитывать на то, что они будут иметь дело с президентом Соединенных Штатов на равных. Он выступил против трестов в мясной, нефтяной и табачной промышленности. Он добился принятия Закона о чистых пищевых продуктах и ​​лекарствах и Закона об инспекции мяса в 1906 году. Впервые применив власть федерального правительства от имени рабочих, а не против них, он утвердил президентские «зубные» полномочия, чтобы привлечь владельцев шахт к ответственности. стол переговоров во время большой угольной забастовки 1902 года; его угроза направить войска для эксплуатации шахт привела к урегулированию и устранила большую угрозу для здоровья населения по мере приближения зимы.

Самые большие успехи Рузвельта были достигнуты в области охраны природы, единственной области, в которой он не шел на компромиссы. Не будет преувеличением назвать его первым и самым преданным защитником окружающей среды среди президентов. Во время своего президентства он выделил более 150 000 000 акров государственной земли и предотвратил ее продажу в частные руки. Закон 1891 года дал ему эту власть. Западные члены Конгресса возмущены тем, что его действия препятствуют экономическому развитию в их районе.В 1907 году лоббирование со стороны лесозаготовительных, горнодобывающих и коммунальных компаний привело к принятию законодательства в их интересах. Оппоненты Т. Р. в его собственной партии приложили дополнение к законопроекту об ассигнованиях Министерства сельского хозяйства, которое разрушило бы программу его администрации по дереву. Всадник лишил президента права в шести штатах создавать новые лесные заповедники или расширять существующие без специального одобрения Конгресса. Типично блестящим ходом Рузвельт немедленно конфисковал еще около 17 000 000 акров земли.Только после года он подписал акт, лишивший его этих полномочий. Конгресс был возмущен, но ничего не мог сделать. Официальные лица Юты и Аризоны осудили президента Клинтона, когда он решил поставить под защиту гораздо меньший участок федеральной земли — шаг значительно менее смелый, чем действия Рузвельта./4/

Прогрессивная платформа TR «Bull Moose» 1912 года значительно выходила за рамки его действий на посту президента. Натан Миллер описывает ее как самую радикальную программу реформ, когда-либо выдвинутую основным кандидатом в президенты./5/

Сомнительно, чтобы какой-либо президент смог лучше сбалансировать приверженность энергичному правительству и индивидуальным правам, или что кто-либо, включая Джефферсона, когда-либо превзошел Рузвельта по широте своих интересов и деятельности. Тем не менее, нам не нравится Рузвельт. «Сегодняшние беззаботные критики, — отмечает Джон Мортон Блюм, — осуждают как донкихотскую юность или опасное развлечение интенсивность действий и чувств, которые они больше не разделяют». Но:

поскольку его движение было сильным, его стандарты были высокими.В эту комбинацию Рузвельт верил. Посредством позитивного правления он стремился укрепить национальную мощь и обеспечить каждому человеку беспрепятственную возможность реализовать достоинство и удовлетворение честного труда. Какими бы ни были его недостатки, его привычка действовать имела непреходящую ценность. Он сделал добродетелью послушную жизненную силу, применяемую в эпоху силы и уверенности. В более неспокойное время мир снова с болью учится необходимости твердо решать, что правильно, и усердно трудиться для его достижения./6/

На этого духа можно смотреть только с завистью.

Как он и обещал во время своей триумфальной избирательной кампании 1904 года, Рузвельт — первый вице-президент, сменивший пост президента, а затем выигравший самостоятельный срок — больше не баллотировался в 1908 году. Его последующее разочарование в выбранном им преемнике , Уильям Ховард Тафт, побудил его снова добиваться выдвижения от республиканцев в 1912 году. Несмотря на его победы на праймериз, его популярность среди народа и поддержку со стороны рядовых членов его собственной Республиканской партии, .Они отказали ему в выдвижении кандидатуры, которую, как он полагал, — с серьезными основаниями, — он заслужил. В первый и единственный раз лояльный республиканец бросил свою партию. Он повел свои прогрессивные силы в бой против Тафта, представляющего укоренившихся республиканцев, и против кандидата от демократов, ученого Вудро Вильсона. Подавив Тафта как среди избирателей, так и среди выборщиков, он расколол доминирующих республиканцев, позволив демократам с небольшим перевесом избрать своего первого президента после Гровера Кливленда в 1892 году.

Победа Вильсона разочаровала реформаторов, надеявшихся на триумф ТР. Однако они быстро поняли, что могут работать с Вильсоном, который последовал за Рузвельтом как еще один великий прогрессивный президент. С законодательной точки зрения Вильсон превзошел Рузвельта, который всегда сталкивался с консервативным большинством внутри своей партии. При Вильсоне были проведены дополнительные реформы, включая Федеральную резервную систему; Шестнадцатая и Семнадцатая поправки, разрешающие прогрессивный подоходный налог и предписывающие прямые выборы сенаторов Соединенных Штатов; и — с опозданием — Девятнадцатая поправка, отменяющая секс как препятствие для голосования.В 1912 году только TR поддержала голосование за женщин.

Война имеет тенденцию подавлять любые существующие импульсы реформ. Первая мировая война не стала исключением. Администрация Вильсона в целом была великой прогрессивной, но как военные годы принесли Т.Р. в конце его жизни к ожесточению, шовинизму и реакции, так и при Вильсоне они принесли репрессии и догму. Действия Америки не соответствовали ее идеологии свободы, когда Закон о шпионаже и Законы о подстрекательстве к мятежу 1917 и 1918 годов привели почти две тысячи американцев в федеральную тюрьму за простое выступление. Один человек был заключен в тюрьму за то, что публично заявил, что «война противоречит учению Христа».

Несмотря на популярный образ 1920-х годов как «эпохи джаза» и времени ослабления ограничений на личное поведение, с политической точки зрения это десятилетие было эпохой ухода в себя. После десятилетий лихорадочных реформ, а затем войны Америка устала и поглотила себя. Интеллектуальная свобода была менее заметной характеристикой того времени, чем репрессии против нонконформистов. Десятилетие закончилось Великой депрессией.

Герберт Гувер был искусным администратором, но, к сожалению, был политически некомпетентен и догматически придерживался политической и экономической философии, которая явно не подходила для условия. Его доктринерское сопротивление предложениям, которые он считал несовместимыми с тем, что он называл «американской системой» — относительно нерегулируемой, основанной на прибыли экономикой свободного предпринимательства, — привело к его падению и разрушению его прежде беспрецедентной репутации. Примером его жесткости было его вето на законопроект о предоставлении федеральной помощи безработным, несмотря на его с трудом заработанную и заслуженную репутацию гуманиста.Он отметил, что «никогда в этой стране серьезно не высказывалось столь опасное предложение»./7/

Гувер считал, что величайшим врагом американского народа является не Депрессия, а социализм. Он восхвалял индивидуализм как основу промышленной системы Америки и ее высокого уровня жизни. Он принимал некоторые правительственные постановления, но очень мало и только то, что он считал совместимым со свободным предпринимательством. По мнению Гувера, правительство никогда не должно участвовать в производстве или распределении товаров или услуг в Соединенных Штатах; кроме того, она всегда должна поощрять инициативу и равенство возможностей.Он отрицал, что то, что он одобрял, было невмешательством, но он действительно опасался, что любой значительный рост национальной мощи принесет чуждые методы и, в конечном итоге, социализм.

«Уверенность» была решением Гувера для экономических трудностей. После того, как разразилась Великая депрессия, он последовательно утверждал, что восстановление доверия к бизнес-сообществу является лекарством. Он считал, что основные принципы экономики были здравыми, и хотя спекуляции способствовали депрессии, основные причины находились за пределами Америки.Он продолжал считать, что допустимо или необходимо лишь минимальное регулирование бизнеса; что-либо еще еще больше ослабит доверие и ухудшит ситуацию. Он признал необходимость регулирования коммунальных услуг, банковского дела и финансов, но, тем не менее, после того, как потерял пост президента, яростно утверждал, что регулирующие меры Нового курса приведут Соединенные Штаты к европейскому тоталитаризму.

Гувер выдал поток невероятно оптимистичных прогнозов в первые годы депрессии, но ясно, что они были сделаны с целью восстановления доверия и что он прекрасно осознавал серьезность ситуации.Он усердно работал с лидерами бизнеса и промышленности, чтобы убедить их сохранить уровень заработной платы, что они обычно делали добровольно до начала 1930-х годов. Однако они не могли бесконечно поддерживать уровень производства и заработной платы, когда не было рынка и условия неуклонно ухудшались. Гувер действительно осуществлял руководство, но он отказался призывать к принуждению экономики.

Гувер был рабом как своего чрезмерного оптимизма, так и своей преданности американскому индивидуализму. Он так и не понял, как огромные производственные возможности американской экономики затмили покупательную способность людей.Он был трагической фигурой — способный человек, пойманный в ловушку жесткой идеологии, неподходящей для сложного мира кризиса, в котором его президентство требовало от него функционирования. Он всегда настаивал на том, что его политика представляет собой истинный либерализм, в отличие от laissez-faire или «ложного либерализма» его противников. дорога к разорению.

Гувер не был бессердечным человеком, как его обвиняли некоторые из его мастеров, когда он продолжал настаивать на том, что бедность и безработица по существу являются локальными — даже что они являются личными и индивидуальными.Однако он был догматичным и непреклонным, неспособным понять изменения, которые произошли в его мире. К сожалению, он удерживал власть как раз в тот момент, когда эти изменения происходили с наибольшей скоростью и эффектом. Его неспособность справиться с ними принесла не только личную горечь, но и национальную и международную трагедию.

Частично трагедия заключалась в том, что Гувер не смог понять некоторые ключевые аспекты современного корпоративного капитализма. Большинство людей его времени разделяли его неудачу, и многие делают это до сих пор.Индустриализм не только создал власть, которой раньше никогда не могло быть, но и корпорация сосредоточила эту власть в частных руках, практически не несут ответственности перед обществом. На самом деле, как указывали экономисты Адольф А. Берле и Гардинер К. Минс из Колумбийского университета в книге «Современные корпорации и частная собственность» (1932), современные корпорации стали формой неэтатистского или неправительственного социализма. Такой институт имел социальные и экономические последствия, которые не признавались государственной политикой или даже основными теориями.Корпорации были крупными экономическими объединениями, которыми владели многие, но владельцы передали контроль над своим богатством управленческой элите. Новые институты фактически были квазиобщественными образованиями, и поэтому Берл и Минс, соглашаясь с принципом, который отстаивал Теодор Рузвельт почти три десятилетия назад, считали, что они должны находиться под общественным контролем.

Создав институт такой власти, «капитаны промышленности» изменили основную форму американского общества.Американцы больше не были в основном самозанятыми. Корпорация стала доминирующим институтом в американской жизни. Этот институт был новаторским еще и потому, что привел к разводу собственности и контроля над богатством.

Никакие откровенные радикалы не смогли бы совершить такой переворот в структуре американских институтов. По иронии судьбы, промышленники внесли радикальные изменения, настаивая на том, чтобы все оставалось как прежде. Берл и Минс поставили под сомнение традиционную логику собственности и прибыли и указали, что даже «общественное» и «частное» больше не сохраняют своего прежнего значения./9/

Хотя было бы трудно представить, чтобы какая-либо другая фигура затмила энергичного Теодора, политического гиганта, который действительно символизировал эпоху, это сделала другая фигура — другой Рузвельт. Дальний двоюродный брат Теодора, Франклин, вступил в должность в разгар депрессии и спровоцировал изменение ожиданий. Американцы пришли к выводу, что федеральное правительство несет ответственность за позитивные действия, чтобы обеспечить условия, которые позволили бы гражданам вести наилучшую возможную жизнь.Это мало способствовало подрыву фундаментальной идеологии индивидуализма. Индивидуалистические идеи и противоположные практики существовали бок о бок, часто требуя искусного риторического примирения конфликтов.

Каждый президент от Франклина Рузвельта до Джимми Картера, признавая сложность современного мира и неадекватность индивидуализма как решения социальных проблем, соглашался с новой функцией правительства. Гарри Трумэн продолжил «Новый курс» Рузвельта, который был расширением прогрессивизма TR, расширив его до своего собственного «Справедливого курса», который включал десегрегацию вооруженных сил и расширение социального обеспечения.Трумэн даже зашел так далеко, что рекомендовал (безуспешно) национальное медицинское страхование для всех американцев.

Дуайт Эйзенхауэр, хотя и более осторожно, также продолжал расширять «Новый курс», и его поддержка привела к добавлению пособий по инвалидности к социальному обеспечению, что значительно расширило программу. Кратковременная «Новая граница» Джона Кеннеди полностью соответствовала установившейся схеме расширения «Нового курса», когда его администрация была прервана. Его преемник, Линдон Б.Джонсон, великан сам по себе (хотя и явно несовершенный), быстро двинулся к своему Великому обществу. В своей войне с бедностью, поддержке образования и энергичном отстаивании гражданских прав Джонсон, возможно, стал равным в реформах своему наставнику Рузвельту. Точно так же Ричард Никсон продолжал принимать основные принципы Нового курса, зайдя так далеко, что предложил (безуспешно) План помощи семьям, который направлял бы деньги бедным в рамках механизма отрицательного подоходного налога. Джеральд Форд и Джимми Картер скромно продолжили традицию.

Период от «Нового курса» до конца президентства Картера был одним из самых насыщенных событиями в американской истории. Это привело к созданию социального обеспечения и страхования по безработице, федерального страхования банковских вкладов, расширению гражданских свобод, включая Закон о свободе информации, расширение социального обеспечения, включив в него страхование по инвалидности и Medicare, разрушение правовых барьеров на пути к равенству чернокожих, мощное феминистское движение, ограничение бесчинств полиции с новым профессионализмом среди сотрудников правоохранительных органов и наступление на бедность.И все это время американцы продолжали говорить на языке индивидуализма.

Потом пришел Рональд Рейган. К моменту вступления в должность президента в 1981 году прошло почти тридцать лет с тех пор, как Рейган как представитель General Electric Company начал доносить из одного конца страны в другой то, что он назвал «Речью».

Основные темы «Речи» включали зло «большого правительства», опасности коммунизма, угрозу централизации и «невыносимое бремя высоких налогов».Рейган решительно предупреждал об опасности государственного патернализма и указывал на «провал» системы социального обеспечения. Предложения по здравоохранению традиционно были «одним из самых простых первых шагов к навязыванию народу этатизма», потому что такие предложения можно было «замаскировать». «как гуманизм. Правительственные программы были посягательством на свободу./10/

У Рейгана был талант обращаться к людям и изображать из себя «разумного». Когда он добился выдвижения в президенты от республиканцев, общественность, похоже, быстро забыла, что почти сразу перед тем, как он стал кандидатом от крупной партии, и в течение года после того, как он стал президентом, Рейган считался представителем крайне правого края американской политики.

На посту президента Рейган не смог достичь своей долгосрочной цели по упразднению системы социального обеспечения — и фактически ему пришлось изменить тактику в пользу более тонких ограничений, — но он добился серьезных изменений в государственной политике. Ему удалось уменьшить прогрессивность подоходного налога и обеспечить резко более низкий уровень подоходного налога. Налоги на социальное обеспечение выросли до 36% от федеральных налоговых поступлений с 31%, а доля подоходного налога снизилась с 47% до 45%, как сообщил политолог-республиканец Кевин Филлипс./11/ С чисто профессиональной точки зрения следует восхищаться умением антиправительственных риторов убедить многих людей в том, что оксюморонная фраза «более лестный, более справедливый налог» имеет смысл.

Были и другие последствия. Риторика Рейгана и его последователей возымела действие. Его часто повторяемая мантра о том, что «правительство — это не решение, правительство — это проблема», звучала близко по духу многим американцам, чья риторика оставалась индивидуалистической. Это ускорило коррозию всего, что осталось от гражданского республиканизма.Его преемникам, Джорджу Бушу и Биллу Клинтону, пришлось действовать в рамках наследия негативизма.

Сравним начало нашего века с его концом. Прекрасное описание Теодора Рузвельта, данное Джоном Милтоном Купером, стоит процитировать достаточно подробно:

Великолепие деятельности Рузвельта в середине его президентства не ограничивалось его политической деятельностью. Его католические интересы, а также интеллектуальные и эстетические вкусы побудили его использовать различные размеры своего офиса в такой степени, которая с тех пор никогда полностью не соответствовала.Его косметический ремонт и переименование Белого дома предвещали интерес правительства к продвижению искусства, которого не было с 1820-х годов. В 1904 и 1905 годах он поручил Министерству финансов изменить дизайн американских монет и поручил выполнить эту работу своему другу, ведущему скульптору Августу Сен-Годенсу. Таким образом, он дал стране, как он позже хвастался, «самую красивую чеканку со времен распада эллинистической Греции». Рузвельт неоднократно уговаривал Конгресс выделить средства на научные и культурные проекты, особенно на исследования и исследования Смитсоновского института и на создание национальной художественной галереи в Вашингтоне.Он также первым использовал свое президентство, чтобы подать публичный пример поощрения искусства и обучения. В список гостей Белого дома входили ведущие писатели, художники, скульпторы и ученые, и президент приложил все усилия, чтобы пресса знала о тех, кого он принимал, и освещала их.

«Известные цивилизованные мужчины и очаровательные цивилизованные женщины по привычке приходили в Белый дом, пока там был Рузвельт», — вспоминал [писатель Оуэн] Вистер. «На этот раз в нашей истории у нас был американский салон….»

Забавно, хотя его многочисленные увлечения и проекты часто появлялись, они отражали аспект его лидерства, который был серьезным, важным и практически уникальным среди американских президентов. Позже Льюис Эйнштейн заметил, что Рузвельт казался ему перевоплощением идеала итальянского Возрождения в отношении всесторонних и всеобъемлющих мыслей и действий … Его вкусы часто казались старомодными и сдержанными, хотя он защищал репутацию Эдгара Аллана По и продвигал его карьеру. Эдвина Арлингтона Робинсона.И все же Рузвельт основывал свои взгляды на культуру на широкой культивации и подлинном размышлении. Его глубоко заботило общественное влияние искусства и литературы, и он считал, что лучшие произведения должны способствовать гражданской добродетели … Историк Якоб Буркхардт описал политический идеал эпохи Возрождения во фразе «государство как произведение искусства». Это был идеал, к которому стремился Рузвельт во время своего президентства./12/

Что может быть лучше для национального лидера, чем сказать, что он преследовал государство как произведение искусства? В то же время Теодор Рузвельт соединил века и дал возможность Америке развить свое современное величие.Энергия, которую он привнес в офис, проложила путь президентству двадцатого века, которое использовало государственную власть на благо граждан, а также для государства.

Но в американской политике мало что остается статичным. Когда век закончился, все снова стало совсем другим. Осознаем ли мы, насколько все изменилось? Со времен Вьетнама мы не жили в эпоху уверенности. С 1980-х годов у нас не было приверженности великой общественной цели, чему-то другому, кроме прибыли.

Призыв Джона Кеннеди «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, спроси, что ты можешь сделать для своей страны» прозвучал громко и попал в самую точку в начале 1960-х годов. Как бы это восприняли в 1990-х, когда было настроение сокращать? Тогда призыв был к ограничению совместных усилий, то есть правительства. Наиболее действенным лозунгом стал призыв другого рода: уже не к большому общественному усилию, не к тому, чтобы зажечь факел свободы, а к открытому личному интересу — к требованию снижения налогов.

Коммунисты правы, призывая к новой приверженности общественной деятельности и к признанию гражданских обязательств. Однако они ошибаются, говоря, что наши проблемы проистекают из слишком большого внимания к правам личности. Важны как индивидуальные права, так и чувство долга. При правильной интерпретации они скорее дополняют друг друга, чем антагонистичны.

Столетие, начавшееся с таким обнадеживающим оптимизмом и чувством общественной цели, закончилось эгоистичным пренебрежением к общественному благу.Столетие, которое началось с огромных улучшений в правительстве, в конце едва отразило попытки свергнуть это самое правительство. Крупные проблемы занимали заголовки почти каждое десятилетие века. В последнем, однако, самым важным, о чем могли думать авторы заголовков, была сексуальная жизнь президента.

Хотя, конечно, важно контролировать правительство, не менее важно иметь хорошее правительство. Свобода, в том числе интеллектуальная свобода, безусловно, может пострадать от навязчивого правительства, но не только в этом случае.Свобода в равной степени страдает, когда правительство становится неэффективным, и многие граждане Ботсваны, Руанды или бывшей Югославии, несомненно, были бы счастливы убедиться в этом.

Примечания

1. Подробное обсуждение идеологий, выходящих за рамки данной статьи, см. во введении к Max J. Skidmore, Ideologies: Politics in Action, 2nd ed., Ft. Стоит: Харкорт, Брейс, Йованович, 1993, особенно. п. 7.[Назад]
2. Джон Мортон Блюм, Республиканский Рузвельт, Нью-Йорк: Атенеум, 1973 [1954], с.23.[Назад]
3. Дэвид Шеннон, Америка двадцатого века: прогрессивная эра, 2-й. изд., Чикаго: Rand McNally, 1969, с. 25.[Назад]
4. Подробности о жизни и президентстве Рузвельта см. в Autobiography, Charles Scribner’s Sons, 1913; нелестную точку зрения см. в Henry F. Pringle, Theodore Roosevelt: A Biography, New York: Harcourt Brace, 1931; более сбалансированную интерпретацию см. в Nathan Miller, Theodore Roosevelt: A Life, New York: William Morrow, 1992; отличное описание его детства и жизни до президентства см., соответственно, в David McCullough, Mornings on Horseback, New York: Simon and Schuster, 1981, и Edmund Morris, The Rise of Theodore Roosevelt, New York: Coward, McCann. и Геогеген, 1979.[Назад]
5. Миллер, с. 528.[Назад]
6. Блюм, стр. 2-3. [Назад]
7. Цитируется по Фрэнку Фрейделю, Новый курс в исторической перспективе, Вашингтон: Сервисный центр для учителей истории Американской исторической ассоциации, 1959, с. 3.[Назад]
8. См. Ричард Хофштадтер, «Герберт Гувер и кризис американского индивидуализма», Американская политическая традиция, Нью-Йорк: винтаж, 1958, стр. 283–314. [Назад]
9. См. мой «Наследие мира : исследование политических идей Америки», , Нью-Йорк: Питер Лэнг, 1998.[Назад]
10. Рональд В. Рейган, «Посягательство на контроль», обращение к Торговой палате Финикса, 30 марта (фотокопия в коллекции Рейгана, Гуверовском институте, Стэнфордский университет), и «Посягательство на контроль: сохранить правительство бедным и остаться свободным», в Vital Speeches 37:22 (1 сентября 1961 г.