Николай бердяев философ: Философия Н.А. Бердяева | ЦЕНТРАЛЬНАЯ ГОРОДСКАЯ БИБЛИОТЕКА г.НИЖНЕГО НОВГОРОДА

Н.

Лев Шестов говорил о Николае Александровиче Бердяеве (1874–1948) как о выдающемся представителе русской философии [Шестов 1995: 411–436]: «В лице Н. Бердяева русская философская мысль впервые предстала пред судом Европы или, пожалуй, даже всего мира». Долгое время его не признавали на родине, но очень быстро признали в эмиграции. В Советской России он – вольнодумец, диссидент, человек, которого при появлении на границе приказано расстрелять. За рубежом Бердяев – семикратный номинант на Нобелевскую премию по литературе и почетный доктор теологии Кембриджского университета. Но, несмотря на ярлыки, Бердяев прежде всего русский религиозный философ c чисто русским складом характера. Всю жизнь он провел в мыслях о судьбе России, о смысле ее истории.

Н. А. Бердяев – истерическая натура, состоящая из противоречий. В одной квартире он сожительствовал с двумя женщинами и при этом не признавал идею семьи. По природе замкнутый человек, он всю жизнь стремился к обществу, жаждал признания. Не будучи нетерпимым, он все же признавал за собой барские замашки. Бердяев отказывался верить в компромиссы – только в крайности, освещенные Божественным светом. Безусловно, это сказывается и на стиле его философствования. Категорично и резко он высказывает мысли, не торопясь дать им логическое обоснование. Но, несмотря на крайнюю непоследовательность, его философия при тщательном рассмотрении имеет свою структуру, хорошо воспринимаемую на интуитивном уровне. Ключевые мысли он воспроизводит во всех своих трудах, повторяя их как мантру.

В рамках данной статьи мы постараемся разобраться в идеях философа о государственном устройстве. Одолеваемый противоречиями, вызванными русской историей и собственным характером, Н. А. Бердяев все же разработал оригинальную, хотя и не до конца устойчивую, систему взглядов. Центральным в этом «социальном» срезе его философии стал труд «Философия неравенства». Уже в одном названии мы видим резкое, хлесткое заявление. Бердяев рассказывает о феномене, с которым человечество неустанно борется уже несколько столетий. Более того, он проповедует его, доказывает «истинность» неравенства. На самом деле содержанию книги больше соответствует название «Философия иерархии». Надеюсь, это станет очевидно в дальнейшем.

Одного труда, тем более раннего и во многом тенденциозного, для такой масштабной темы не хватит. Вспомогательным инструментом послужат все книги философа, в которых так или иначе упоминаются государственные идеи. Основные среди них – «Истоки русского коммунизма», «Философия свободы» и «Новое религиозное сознание и общественность».

В условиях сменяющих друг друга экономико-политических кризисов, значительно влияющих на ткань общественной жизни, полезно освежать сознание чем-то отвлеченным, не ограничивающимся прагматическим, сиюминутным значением. Полезно ненадолго отпустить актуальность и обратить взгляд на вневременное, «разлиться мыслию по древу». И тогда суетливая мысль сама собой встанет в стройный ряд истин. Такое обновление сознания способна дать метафизика как искусство чистого, идеального рассуждения. Метафизика же Бердяева замечательна тем, что она способна быть конкретно выраженной в земных понятиях. Это не отвлеченная мысль о звездном небе, несопоставимая с реальностью, но живое, плодотворное суждение. Так, из метафизики Бердяева напрямую вытекает его ви́дение государства как вечного, божественно оправданного смысла. Идеи Бердяева дадут понимание не того, каким должно быть государство, а прежде всего позволят ответить на вопрос, зачем оно есть.

Диалектическая метафизика Бердяева

Н. А. Бердяев отрицал «кабинетную философию», все абст-рактное, неживое. «Творческая жизнь никогда не может быть отвлеченной; она неразрывно связана с жизнью; она жизнью определяется», – так характеризовал в этой связи П. Ставров [2003] философию Бердяева. Его метафизика – не отвлеченное моделиро-вание мира, но честное рассуждение мыслителя, увязанное с «сермяжной правдой», на которую так богата российская мен-тальность.

В явлениях Бердяев склонен искать прежде всего онтологичес-кую составляющую. В каждом политическом течении, в каждом общественном институте, во всем свершившемся он видит Божий промысел, зерно истины. И в поиске, в совершении и завершении этой истины – смысл человеческой жизни. Этим занималась интел-лигенция, размышляя над «проклятыми вопросами» российской истории. Отчасти от этих поисков света зажглись огни революции, не принеся, впрочем, с собой ничего, кроме еще большей темноты. Ведь реалии земной, греховной жизни преломляют Божью истину. То, что кажется честным и красивым, заливается кровью.

Трагедию несоответствия замысла и его реализации Бердяев переживает особенно остро, воспринимая ее на всех уровнях – от Божественного до личностного. Мир живет не по Богу, но и сам человек живет не «по-человечески»: слишком часто мы оказыва-лись не способны согласовывать наши идеалы, мысли с нашими же действиями. Произошел противоестественный коллапс, отчуждаю-щий человека от результатов его деятельности, причем прежде всего в метафизическом, а не в социально-марксистском смысле. И потому философ отказывает себе в моральном праве оперировать отношениями разделенных субъекта и объекта. Он растворяет их в идеях хаоса, космоса, греха, свободы, творчества (cм. рис.).

Рис. Схематичное изображение метафизики Бердяева

«Переход хаоса к космосу есть возникновение неравенства бытия в равенстве небытия», – пишет философ [Бердяев 2009]. Это очень глубокая мысль, через которую просвечивает все мировоззрение Бердяева, это альфа и омега его философии. Рассмотрим подробнее данное положение.

Космос – это порядок. Хаос – не-порядок. Космос и хаос противоположны. Хаос – начало начал, ничто либо же все, растворенное в нескончаемости. Главный принцип хаоса – отсутствие любых мыслимых ограничений. Раз нет границ, нет меры, то не может быть и сетки координат, цепляющейся за некие основания, значения. Не могут, следовательно, родиться и идея, и мысль, и суждение. Почва равенства неплодородна. Нет признаков, индикаторов, на основе которых могло бы возникнуть неравенство. Каждый элемент хаоса равнозначен каждому. Они равномерно (и в то же время безмерно) распределены по полотну бесконечности. А такая безразличность сводима к нулю, к небытию. Равенство и небытие, таким образом, – первейшие спутники хаоса.

Что же происходит при переходе от хаоса к космосу? Между элементами возникает отношение, они выстраиваются в иерархию, в порядок. Элементы распределяются по различным позициям, и так возникает неравенство*. Рождается бытие, так как даны условия, где нечто может существовать и не редуцироваться при этом к нулю. Теперь речь идет не об элементах, а об идеях, способных выделять себя среди прочих.

Мы определили, что хаос есть прежде всего безразмерность, небытие, а космос – иерархия. Теперь вспомним, что космос берет начало в природе хаоса, и в первом сохраняются потенции второго. «Дитем» брака хаоса и космоса становится свобода. В свободе существуют и темная, хаотичная-греховная природа, и светлая, космически-гармоничная. Первая заземляет человека, поощряя на великое количество злодеяний – войну, революции. При этом Бердяев не отрицает правду последних. Космически-гармоничная природа направляет к Божьему свету. Если свобода имеет направление, она обращается великим благом. Человек наделяется мистической природой, становясь, собственно, человеком – свободной, творческой индивидуальностью, укротившей и грех, и гармонию. Допущением свободы Бог проявляет любовь к человеку, свою надежду на него. «Не человек требует от Бога свободы, а Бог требует от человека свободы и в этой свободе видит достоинство богоподобия человека» [Бердяев 2007]. Таким образом, свобода есть основа личности. Но раскрученная до предела свобода, потерявшая свою гармонию, выходит из Божественного и обращается хаосом.

Диалектика свободы как источника и блага, и раздора становится основополагающей для социальной философии Бердяева. Каждая категория бытия относится им к одному из двух царств – царству Божественного или царству природы, необходимости. Истина, гармония – это Божественное, грех, хаос – природное. При этом не стоит забывать, что мысль Бердяева предельно текуча и противоречива, а потому категории бывают смешаны, одной стороной находясь в горнем, а другой – в мирском. Возьмем идею иерархии в ее частности. Она поддерживает стройность человеческой общины и этим прочно укрепилась в Божественном плане. Но злоупотребление ее возможностями приводит к страданиям, насилию и злу, а это, безусловно, атрибуты мирского, природного. Главным связующим звеном этой диалектики, образующим мостик между мирским и горним, становится русская идея правды. Правда есть синтез истины и справедливости, по меткому замечанию Н. К. Михайловского. И именно в согласии с ней «оправдываются» мирские дела и категории, утверждаясь в Божественном плане. Стоит заметить, что в социальных трудах Н. А. Бердяева правда принимает несколько обличий, в том числе возникает правда «историческая» и правда «личная». Первую философ во многом ставит над последней.

Антонимичен правде грех; именно через него преломляется Божественный свет, нисходя на землю. Человека изгнали из райского сада, из царства духа. С этого момента греховность стала неотъемлемой частью человеческой натуры, одарив мир феноменом зла. Но с помощью греха же, расколовшего мир на Божье и земное, человек приобрел свободу. Таким образом, познание человеком греха породило абсолютную свободу – и вольность, и возможность зла. А эти два начала есть не что иное, как потенции хаоса. Итак, с помощью греха человек познает хаос. Грех становится его частью. Уже не будучи в силах полностью отвергнуть, человек, тем не менее, борется с хаосом. Точнее, борется с самим собой – с тем черным, безумным варваром, который сидит внутри каждого из нас. И снова эта борьба неизбежно влечет за собой диалектику: и мирское зло – насилие, ненависть, и горнюю правду – дисциплинированность, иерархичность.

Союз хаотики и гармонии свободы, невозможных друг без друга, позволяет человеку сомкнуть Божье и земное посредством творчества. Именно очищающую идею творчества искал ранний Бердяев, «нащупывая» ее категориями свободы. Возможностью творчества философ клянет необходимость: «…Творческий акт всегда есть освобождение и преодоление. В нем есть переживание силы. Обнаружение своего творческого акта не есть крик боли, пассивного страдания, не есть лирическое излияние. Ужас, боль, расслабленность, гибель должны быть побеждены творчеством. Творчество по существу есть выход, исход, победа», – напишет философ во Введении к своему программному труду «Смысл творчества» [Бердяев 1989]. В возможности творчества он видел и теодицею, и антроподицею; творчеством человек продолжает Божье дело по совершению мировой судьбы. Творчество рождало в себе Богочеловечество, третий путь, преодоление тяжкой необходи-мости.

Итак, вся бердяевская мысль плавает среди диалектических категорий: хаос – космос, свобода – иерархия, правда – грех. Обрамляет же и тем самым дает исход (незавершенность, возможность нового выхода очень важны для Бердяева) его метафизике идея эсхатологии. Она играет роль некой тревожности, не допускающей пустых абстракций. Бердяев верит в неизбежный конец мироздания и выводит из него многочисленные смыслы. В первую очередь он опровергает теорию прогресса, отстаивающую возможность возникновения высшей, завершенной цивилизации наподобие античного полиса. Новое общество невозможно, так как смысл истории не в постоянном самосовершенствовании человека, а в его конечности. Человек в отдельности и человечество в целом только тем и оправдывается, что неизбежно стремится к своей кончине. Не стоит искать здесь пессимистичных, декадентских настроений. Под концом времен Бердяев понимает не точку, но тире, новый творческий порыв, рождение Богочеловечества. Апокалипсис вырывает человека из дурной бесконечности бытия, устраняет злосчастный дуализм мирского и горнего. Иначе – невозможно, иначе мир и жизнь теряют смыслонаполненность, онтологичность. Бердяев не верит в справедливость светского, безбожного человека; мирное, счастливое существование общества, как он считает, невероятно.

Эту мысль философ подчеркивает другим выводом из идеи эсхатологии. Человек – это не сиюминутное явление, не настоящее состояние общества и народа. Человек – это не только история конкретной личности, но и история ее отцов, детей. Правом на счастье и утверждение в бытии обладают все люди, независимо от их расположенности во временнόм континууме. Идеи же прогресса отвергают это право как у народа нынешнего, так и канувшего в Лету – идеальное мироустройство возможно только в далеком будущем. Наша цель – лишь заложить фундамент нового мира, пусть и на своих костях, переломанных «прогрессивными» идеями. Бердяев не скрывает, что под прогрессом в такой плоскости размышления он подразумевает в первую очередь коммунизм, отвергающий сиюминутные счастье и свободу народа ради грядущего рая на земле. Другая сторона прогресса – это прогресс капиталистический, либеральный, выражающийся в лживом компромиссе с историей.

В целом эсхатология Бердяева в самом широком понимании – это смысл истории как отдельного человека, так и людского сообщества в целом. И роль государства – помочь всякому человеку реализовать этот смысл не в иллюзорной «новой жизни», а в его личной, здесь и сейчас. Трактуя по богословской традиции, государство обязано быть устроено так, чтобы человеку был дан шанс на спасение.

Заканчивая разговор об общих принципах мышления Н. А. Бер-дяева, стоит остановиться на том, за что его критикуют. Сам философ был убежден, что его творчество понимают слишком поверхностно. И он был прав: критикам Бердяева свойственно, к сожалению, подходить к его работам со своим мерилом однозначности, завершенности. Таким образом они обнаруживают лишь оболочку мысли, не чувствуя интуиции, духа философа. Слишком часто критикуют его за непоследовательность, не понимая полифонической сути его учений. «Бердяев поражает позитивизм, рационализм и другие враждебные ему течения не в их корне, а по тем результатам, к которым они приводят <…> на каком же основании отвергает он тогда нелюбимые доктрины по тем же логическим последствиям, к которым приводят основные предпосылки. Если Бердяев отвергает логику для своего большого разума, то он должен отвергнуть ее до конца. ..» – пишет С. Лурье в статье, посвященной книге «Новое религиозное сознание и общественность» [Лурье 1999]. Но в той же самой книге Бердяев пишет: «Разум, взятый в его сверх-рациональности и органичности, не убивает силы первозданной стихии, не умерщвляет древний хаос, а лишь направляет к свету, осмысливает и гармонизирует <…> без Разума, формирующего хаос, нет смысла жизни и цели бытия, нет надежды на достижение вселенской гармонии и красоты» [Бердяев 1998: 44]. Не отвергает Бердяев разума, не лишает его законных прав, но лишь отыскивает его место в Божественной гармонии. Усиленно подчеркиваем, что во всем философ способен узреть правду, и это самое светлое, освежающее свойство его мысли. Признать за всяким правду, всякому отвести свое место и творить, творить, созидая Божье мироздание! В этом весь пафос философии Н. А. Бердяева.

Природа государства

«Государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад», – цитирует Бердяев Вл. Соловьева [Его же 2009: 76]. «Но ошибочно было бы видеть в государстве необходимый минимум, необходимое зло, наименьшее зло для греховного человечества, которое отменяется, когда человечество подымается на более высокую ступень», – добавляет он, расширяя наше ви́дение государства [Бердяев 2009: 95].

Объединив два высказывания, сделаем следующие выводы. Государство: а) не рай; б) не необходимое зло; в) опора, мешающая человечеству скатиться в ад; г) непреходящее явление, «которое отменяется, когда человечество подымается на более высокую ступень». Таким образом, государство не есть определенно горнее (не рай) или определенно мирское (не зло) явление, а нечто между ними. В то же время государство – некий базис, от которого человечество отталкивается по пути к высшей жизни. Базис, в отличие от строительных лесов, не отпадает сам собой по мере достижения высшей цели. Значит, государство-базис несет в себе неотъемлемый смысл. Пусть это и не прямой способ попадания человека в рай, но определенно способствующий тому. Таким видит Бердяев идеал государства – всячески поддерживающим человека на пути к вечному.

В то же время государство не просто грубо отделяет человечество от падения. Это, по существу, бесполезно, ведь каждый индивид так или иначе затронут хаосом с рождения, посредством первородного греха. Миссия всякого государства – не отделить человека и хаос друг от друга, а наладить диалог между ними. В этом его нравственный смысл, поддерживаемый людским сообществом на протяжении веков. Государство охраняет личность от самой себя, от тех мрачных стихий, что кроются в глубинах. Эти стихии особенно видны в темной части населения, в народе – духовные движения мужика охватывают все полюса бытия, не желая разбирать зла и добра. И государство призвано скорее не ограничить порыв духа, но дать ему направление. «Государство, как действительное историческое воплощение людской солидарности, есть реальное условие общечеловеческого дела, то есть осуществления добра в мире» [Соловьев 1999].

Осуществление же «добра в мире», Божьей правды, по Бердяеву, возможно лишь посредством творчества. Творя, личность совершает судьбу мира. И государство оправдано, пока не посягает на творческую, единственно истинную свободу личности, с одной стороны, и пока не восславляет личность – с другой. Первое ведет к деспотизму, второе – к культу человекобога. Тотальность может быть присуща лишь Божественному. Государство же в иерархии бытия – реальность, не сопряженная с Божественным планом, но подвластная ему. А личность, по Бердяеву, – это реальность иного, высшего порядка. Она ближе к Богу, и ей может и должна быть присуща тотальность, но лишь в рамках самой себя. Пословица «Свобода моего кулака ограничена кончиком чужого носа» иллюстрирует как раз эту идею частичности личностной свободы. Но тем не менее только в такой свободе Бердяев видит истину, и только такую он признает. Да, государство как гарант неприкосновенности «кончика чужого носа» претендует на частицу внешней жизни личности. Но взамен оно освобождает от рабства хаоса, «безначальства». Государство призвано давать начало человеческой жизни, формировать его интенцию. В этом его правда. Однако зачастую государство посягает на большее – на духовную жизнь, истинную свободу человека, причем посягает тоталитарно. Не дает направление, но вкладывает дух человека в прокрустово ложе идеологии. И тогда из несоответствия этих двух начал – государства и личности – возникают социальные конфликты.

Г. П. Федотов заметил, что соблазн Бердяева – признать разумность истории en bloc, заставив личность перед ней преклониться [Федотов 1991: 437–446]. Слишком часто и слишком туманно оправдывает философ жестокость империализма, огнем и мечом совершающего свою историческую миссию на земле. Здесь ценность личности переходит в серую зону. По Бердяеву, из раскола первородного греха рождается противостояние, борьба. Конечные цели такой борьбы не всегда ясны, но она способна очистить человека от скопившейся скверны, от неверных направлений. Пламя войны несет свою правду. Обостряется интуитивность, мистическое чувство личности. Человечество в целом и народы в отдельности переходят от статики к динамике, очень важной категории для Бердяева. И войну он понимает в динамике, в тех откровениях, которые она зачинает. Среди них – возможность переосмысления. Война служит оккамовой бритвой для народов и людей, отсекающей буржуазное довольство, заставляющей искать новых истин. По сути, война, политика империализма для Бердяева – то же творчество, расширение Божественного плана, но в историческом масштабе. В этой связи В. А. Кувакин пишет: «Империализм, – по Бердяеву, – есть неизбежная и творчески-прогрессивная тенденция к универсализации…» [Кувакин 1980: 150].

В конечном итоге неизбежно рождаются вопросы власти – как она распределена, кто берет ее в руки и какими полномочиями он должен быть наделен.

Власть как привилегия аристократии

Власть – одна из центральных проблем социальной философии Н. А. Бердяева. В ее вопросе лоб в лоб сталкиваются сразу несколько аспектов личности философа: Бердяев-гуманист и Бердяев-аристократ, Бердяев-правдолюб и Бердяев-ханжа, наконец, Бердяев-социалист и Бердяев-консерватор. Окончательно разрешить этот внутриличностный конфликт философу было не под силу, и от абзаца к абзацу, от книги к книге он делает оговорки. Постараемся их избежать и наиболее гармонично отобразить отношение мыслителя к природе власти, насилия и подчинения.

Природа власти – извечна. Ее миссия имеет корни в прошлом, но устремлена в будущее или, точнее, в вечность. Власть не есть врожденная привилегия народа или отдельного человека, власть космична, вневременна. В ней лежат истоки государства, и задачи их смежны – дать людям направление к истине с помощью воспитания и иерархии. И властитель обязан первым осознавать свое место в иерархии, быть подвержен железной дисциплине, направляющей к истине. Власть есть большое искушение и большой труд. Но тем не менее каждый желает власти. И это желание – одно из самых могучих начал человеческой греховной природы. Его трудно подчинить разуму, оно существует на уровне инстинктов. Вокруг власти образуется несокрушимый культ. Сакральность в данном случае составляют отношения властвования и подчинения, которые основываются лишь на вере, но не на рациональности. Это вера людей, в том числе и самого властителя, в то, что власть имущий способен защитить и обеспечить гармоничное существование, открывающее путь к вечности.

Бердяев берет за аксиому такое понимание власти, где она возможна лишь в руках ограниченного круга лиц. То есть власть не может быть напрямую в руках народа. Народная воля же лишь интерпретируется, подводится под категории власть имущими. И потому проблема власти – в ее субъекте.

«В сущности, – пишет в этой связи Н. А. Бердяев [2009: 148], – только и существуют два типа власти – аристократия и охлократия, правление лучших и правление худших». Мышление философа называли «социальным аристократизмом». На деле Бердяев не декларирует ничего крамольного. Бразды правления должны взять лучшие, благороднейшие, приблизившиеся к истине. Этим и ограничивается весь аристократический пафос Бердяева. Более того, «демократия может быть понята как установление условий, благоприятных для качественного подбора, для выделения аристократии. При этом целью может быть отыскание реальной, а не формальной аристократии, то есть отстранение той аристократии, которая не является царством лучших, и раскрытие свободных путей для истинной аристократии. <…> И тогда в мужике могут быть черты настоящего аристократизма, который никогда не завидует, могут быть иерархические черты своей собственной породы, от Бога предназначенной» [Там же: 147–150]. Аристократия для Бердяева не политический строй, не идея переустройства общества, но вера в идею, вера в человека. Вера в то, что у власти должны находиться лучшие, которым народ подчинится не механически, но органично, по собственной воле.

Как найти, отобрать, подготовить лучших – вопрос уже не метафизический. Эта проблема находится в ведении управленческой науки, и на пути ее рационального решения сделано многое. Бердяев же не отказывал разуму в его правах и возможностях. Он лишь призывал верить в наличие высшего смысла, а не ограничиваться позитивистским культивированием инструментария, «малого разума».

Свобода и равенство. Развенчание идолов

«Насколько постоянными были социалистические симпатии Бердяева, настолько текучи и неустойчивы его политические взгляды. Безусловно для него одно: защита личности и ее свободы – и то лишь высших проявлений их: мысли, совести, слова» [Федотов 1994: 437–446].

Предельно изменчивые социалистические воззрения Бердяева – вопрос для отдельной статьи. Ограничимся его отношением к идеям либерализма и демократии. Столпом бердяевского мировоззрения является свобода. Возможностью свободы оправдывается и Бог (так как он ее дозволяет), и человек (так как с ее помощью он творит окружение). Свобода есть то, чем наш мир так прекрасен, то, что не дает ему упасть в бездну небытия. И тем не менее свобода у Бердяева действительно своя, особая. Возможна она, как верно указал Г. П. Федотов, лишь в высших проявлениях, остальное – вопросы дискуссионные.

Воплощать идеалы свободы призван либерализм. Сторонники этой идеологии признают права и свободы человека высшей ценностью общественного строя. Казалось бы, такая точка зрения сходится в унисон с философией свободы Н. А. Бердяева. Но оказывается, что философ активно критиковал идеологию либерализма и многим его положениям противопоставлял собственные взгляды. Противоречил ли Бердяев самому себе? Ничуть. Дело в его особом взгляде как на истинную свободу, так и на природу «либеральности».

«Правда либерализма – формальная правда. Она ничего не говорит ни положительного, ни отрицательного о содержании жизни, она хотела бы гарантировать любое содержание жизни», – пишет философ [Бердяев 2009: 169]. Либерализм не имеет внятных воззрений. Это делает его гибким, равнодоступным, но и отстраненным, формальным. Либерализм акцентирует внимание лишь на тех правах и свободах, которые угодны времени. В этом смысле либерализм – лишь рефлекс социальной среды. В нем нет конкретики, направленности, он весь – компромисс, оппортунизм. За отсутствие онтологии, религиозного жара и критикует либерализм Бердяев. Либерализм может развиваться, перерастать в крайность (что можно наблюдать в настоящее время), но суть его остается той же. Он – фикция, идеал без оснований. Его узконаправленность в некотором смысле есть обратная сторона тоталитаризма.

Казалось бы, либерализм максимально далек от тоталитаризма. «Либеральная идеология… проникнута верой в естественную гармонию свободы и равенства» [Бердяев 2009: 177]. Равенство является таким же важным свойством либерализма, как и свобода. Однако Бердяев видит в их синтезе явное противоречие, ведь эти понятия исключают друг друга. Равенство может быть лишь несвободным, так же как и свобода – прежде всего право на неравенство. Вспомним метафизику: переход хаоса к космосу есть возникновение неравенства бытия в равенстве небытия. Свобода воплощенная, конкретная, полагает некоторое положение свободного элемента относительно других. Его место и он сам не равнозначны другим, его положение в системе координат индивидуально. Таким образом, свобода есть право отличаться от других. «Свобода есть прежде всего право на неравенство» [Там же: 178]. А абсолютная, равная свобода – фикция, мыльный пузырь.

Деконструируя таким образом либерализм, Бердяев указывает на главный его грех. Либерализм – вечное дитя эпохи, он поверхностен и относителен. Либерализм не познал ни грубой материальности мира, ни его ограниченности. Он не умеет быть трансцендентным, но не способен быть имманентным, не может претендовать на абсолютную идею, утверждающую человеческое бытие. «Все пороки и слабости либерализма связаны с тем, что он весь еще пребывает в формальной свободе ветхого Адама» [Там же: 189] – в свободе первого человека, не познавшего еще настоящей внутренней свободы. Свобода же, исповедуемая Бердяевым, экзистенциальна, интровертна. Он опирается на личный опыт, на свои переживания. Реальный, физический мир интересует Бердяева постольку, поскольку может быть «пережит», пропущен через сознание. В свою очередь мистический союз реальности и сознания рождает идеи, суть которых – право человека на творчество. Творить может каждый индивид, независимо от социального или иного положения. Как мы помним, творчество – это тот глубокий смысл, который оправдывает человека перед Богом. Творчество есть антроподицея. Равное и разумное (и в «малом разуме», человеческом рацио видит Бердяев правду!) право на творчество и есть истинная свобода по Бердяеву.

При этом творчество философ понимает в абсолютном, широком смысле – как дерзновенный рывок от мирского к Божественному. Это может быть и очевидная приверженность искусствам, науке, и социально-политические проекты, призванные повернуть мир к Благу, истине, неисповедимым путем продолжить план Божий. Творчество, таким образом, есть то, что заставляет человека жить, есть сама жизнь. Доступ к жизни-творчеству провозглашает Бердяев, и на этом начинается его демократизм, но этим же и ограничивается.

Демократия лжива для Бердяева прежде всего своей методологией. Система выборов – инструмент, искажающий самые основания понятия «народной воли». Референдумы, по Бердяеву, умаляют личность. Многообразная сущность человека сводится до списка с несколькими вариантами ответов. В этом процессе личность становится «математической точкой» – вещью без смысла, но с предустановленным значением. В демократической идее личность – не более чем переменная.

Демократия – выражение духа количества. «Народ не есть человеческое количество, человеческая масса… Демократическое равенство есть потеря способности различать качества духовной жизни». Философ воспринимает жизнь качественно. Потому и ведутся им размышления о человеке как о «математической точке», сведенной к одному качеству, но зато причисляемой к энному количеству (социальной группе, проценту проголосовавших и т. п.). «Она (демократия) перестала верить в то, что человеческое общество имеет и сверхземную цель», – пишет Бердяев [2009: 213]. И это, пожалуй, главный ее порок. Ведь «сверхземная цель», достижение смысла бытия не может быть выражено в процентах, индикаторах и показателях. Это есть то, что движет всем человечеством, но в то же время эта цель выражена индивидуально для каждого. Потому абсолютная демократия несостоятельна как идеология, так как она уравнивает всех и каждого, без определения цели и смысла человечества. И даже больше – без попытки этот смысл отыскать. Демократия есть отчаяние и компромисс. Она рождает небытие.

Компромиссность демократии выражается и в том, что в определенном смысле она – идеология момента. При удачной реализации демократия чувствительна ко времени, гибко подстраиваясь под настроения общества. Но в ней нет общего направляющего стержня. Поэтому она моментальна. Сегодня нечто называют демократичным, завтра – консервативным, не отвечающим духу времени. В отдельных утилитарных моментах такая направленность может оправдать себя, уверен Бердяев, но в качестве идеологии, в качестве слияния душ, соловьевской «соборности» – никогда. Ограниченность, временность демократии определяется и ее отношением к народу. По Бердяеву, народ демократический – лишь ныне живущие, социально активные индивиды, тогда как истинное значение понятия «народ» – в единении поколений посредством канонов, традиций и веры. Этот глубокий смысл народа и народности демократия умалчивает, обходит стороной. Потому демократия и не может остаться в вечности, ибо она неорганична, фрагментарна. Она суживает восприятия человека. Демократический народ не понимает, насколько же тесно вплетена жизнь отцов в его собственную и насколько они неразличимы.

«В народном суверенитете погибает народ, он тонет в механическом количестве и не находит выражения для своего органического духа, целостного и неделимого… В народном суверенитете погибает и человек. Ибо самодержавие народа не ограничивает себя неотъемлемыми правами человека и не гарантирует их» [Бердяев 2009: 198].

Заключение

Переменчивость мысли Бердяева требует переосмысления. Он был способен углядеть сотни правд, отголоски Божьей искры в любом явлении, даже самом противном его натуре. Из них он впоследствии складывал чудную, переливчатую мозаику единой и динамичной истины.

То же и с государством. Его он то клял, ненавидел, то признавал последней скрепой, защищающей человечество от низвержения. Истинные его взгляды стоит постараться отыскать посередине. Государство защищает человека от греха, направляет его. Государство дает ему возможность и волю быть творцом, утверждающим себя перед Богом. Поэтому государство обязано обеспечить духовную вольность человека (способность творить), пусть и претендуя на внешнюю. В этом смысле государство – проводник между земным и Божественным. «Все исторические и психологические данные говорят за то, что русская интеллигенция может перейти к новому сознанию лишь на почве синтеза знания и веры, синтеза, удовлетворяющего положительно ценную потребность интеллигенции в органическом соединении теории и практики, “правды-истины” и “правды-справедливости”», – напишет Бердяев [1991б: 24], понимая под интеллигенцией ту самую «духовную» аристократию, понятия же «знание» и «справедливость» соотнося с мирским, а значит, и с государством.

Но последнее слово остается за человеком. Богом положено право человека на свободу. И эта свобода должна быть реализована. Ни государство, ни общество не встанет на пути у человеческого духа, если только он вольется в поток Божественной истины. Остальному, земному, остается лишь соизмеряться с этой истиной.

Литература

Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М. : Правда, 1989.

Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М. : Наука, 1990.

Бердяев Н. А. Самопознание. М. : Книга, 1991а.

Бердяев Н. А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. Из глубины / сост. А. А. Яковлев. М. : Правда, 1991б.

Бердяев Н. А. Новое религиозное сознание и общественность. М. : Канон+, 1998.

Бердяев Н. Судьба России (Сборник статей, 1914–1917). М. : Эксмо, 2007.

Бердяев Н. А. Философия неравенства. М. : АСТ, 2009.

Кувакин В. А. Религиозная философия в России (начало XX века). М. : Мысль, 1980.

Лурье С. В. Религиозная мистика и философия / Н. А. Бердяев // Новое религиозное сознание и общественность / ред. и сост. В. В. Сапов и др. М. : Канон+, 1999. С. 293–313.

Соловьев В. С. Значение государства / В. С. Соловьев // Спор о справедливости. М.; Харьков, 1999. С. 849–860.

Ставров П. С. Вечера в Кламаре / П. С. Ставров // На взмахе крыла. Одесса : Изд-во ВМВ, 2003 [Электронный ресурс]. URL: http://fanread.ru/ book/9883120/?page=1.

Федотов Г. П. Бердяев-мыслитель // Н. А. Бердяев: pro et contra. Антология / сост. А. А. Ермичев. Кн. 1. СПб. : РХГИ, 1994. С. 437–446.

Шестов Л. Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия // Н. А. Бердяев: pro et contra. Антология / сост. А. А. Ермичев. Кн. 1. СПб. : РХГИ, 1994. С. 411–436.

* Оговоримся, что неравенство на этом этапе очищено от идеологической шелухи и означает простую разность.

Дом, где жил философ Николай Бердяев, может стать памятником культуры

https://ria.ru/20130222/924207202.html

Дом, где жил философ Николай Бердяев, может стать памятником культуры

Дом, где жил философ Николай Бердяев, может стать памятником культуры — РИА Новости, 29.02.2020

Дом, где жил философ Николай Бердяев, может стать памятником культуры

«Здание представляет интерес архитектурным решением своего угла, но также важно, что в нем жил великий Бердяев. Нужно обязательно сохранить интерьеры общественных зон этого здания», — сказал эксперт в области архитектуры Андрей Баталов.

2013-02-22T14:26

2013-02-22T14:26

2020-02-29T21:49

/html/head/meta[@name=’og:title’]/@content

/html/head/meta[@name=’og:description’]/@content

https://cdnn21.img.ria.ru/images/sharing/article/924207202.jpg?1583002176

москва

европа

центральный фо

весь мир

россия

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

2013

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

Новости

ru-RU

https://ria.ru/docs/about/copyright.html

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og. xn--p1ai/awards/

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

москва, андрей баталов, правительство г. москвы, россия

«Здание представляет интерес архитектурным решением своего угла, но также важно, что в нем жил великий Бердяев. Нужно обязательно сохранить интерьеры общественных зон этого здания», — сказал эксперт в области архитектуры Андрей Баталов.

Бердяев Николай Александрович (1874–1948) | Encyclopedia.com

Николай Александрович Бердяев, русский религиозный философ, родился в Киеве в семье старинного дворянства. Учился в Киевском военном училище. В 1894 г. он поступил в Киевский университет св. Владимира на естествознание, но через год перевелся на юридический факультет. Увлечение марксизмом и участие в социал-демократическом движении привели к его аресту, исключению из университета (в 1898 г.) и трехлетней ссылке в Вологду.Это был разрыв с аристократической средой, к которой он привык, разрыв, который он впоследствии назвал основным фактом своей биографии, не только внешней, но и внутренней.

Марксистский период Бердяева длился недолго; за короткий срок он прошел эволюцию, характерную для многих русских мыслителей начала ХХ века, — от марксизма к идеализму к богоисканию. Бердяев был одним из инициаторов трех сборников очерков, получивших известность и вызвавших бурную полемику: « Проблемы идеализма » («Вопросы идеализма», 1902 г.), « Вехи » («Вехи», 1909 г.) и « Из глубины » («Де Профундис», Из глубины; 1918).Падение монархии в феврале 1917 года Бердяев встретил с большим воодушевлением, но Октябрьскую революцию он оценил иначе — как торжество деструктивного начала в русской революции. Участвовал в работе Религиозно-философского общества имени Владимира Сергеевича Соловьева и был основателем Вольной академии духовной культуры (1918–1922), ставшей немарксистским духовным центром и продолжавшей традиции Серебряный век России после большевистского переворота. В 1919 году Бердяев был избран профессором Московского университета. Несмотря на то, что Бердяев был далек от реальной политической борьбы, в 1922 году он и другие выдающиеся деятели русской культуры были насильственно депортированы из Советской России в Германию.

В 1922 г. Бердяев основал в Берлине Религиозно-философскую академию, а в 1923 г. стал деканом Русского научного института, созданного в Берлине для воспитания русской эмиграции. В том же 1923 году он стал членом совета Русского студенческого христианского движения, в котором участвовал до 1936 года.В 1924 переехал во Францию, где редактировал религиозно-философский журнал «Путь » («Путь»; 1925–1940). Основанная им Религиозно-философская академия также переехала в Париж, и там он читал курсы лекций «Проблемы христианства», «Судьбы культуры», «Человек, мир и Бог» и т. д. Бердяев был одним из немногих русских мыслителей-эмигрантов, не замыкавшихся в эмигрантской среде. За свою жизнь он написал великое множество книг, которые были изданы не только на русском, но и на других языках. Его религиозный экзистенциализм нашел отклик у ряда западноевропейских мыслителей; его философские идеи были высоко оценены такими деятелями, как Жак Маритен, Габриэль Марсель, Эрнст Блох и Карл Барт. Особое влияние Бердяев оказал на философские круги, собравшиеся вокруг журнала Esprit , основанного Эммануэлем Мунье в 1932 году и положившего начало французскому персонализму. В 1947 году Кембриджский университет присвоил Бердяеву звание «Honoris causa». Бердяев умер в 1948 году в пригороде Парижа.

Метафизика свободы

Большое влияние на религиозно-философское учение Бердяева оказали идеи Соловьева, Иммануила Канта, Федора Михайловича Достоевского и немецкого мистика XVII века Якоба Беме. Отличительной чертой философии, по Бердяеву, является то, что она не сводится к системе понятий, а представляет собой знание, говорящее на языке символов и мифов. В его собственной философии центральная роль принадлежала свободе и творчеству.Бердяев (как и Беме) придавал свободе онтологический статус; он считал, что свобода имеет первенство по отношению к природному и человеческому бытию и что она независима от бытия Бога. Бердяев часто использовал термин Беме Ungrund (беспочвенность или бездонность) для описания такой доонтической свободы. Бог выражает только светлую или лучистую сторону этой свободы, и созданный им мир тоже мог быть лучезарным и добрым. Но Бог не может заставить мир быть добрым, и свободный выбор человека не всегда в пользу добра (такова трактовка Бердяевым библейского мифа о грехопадении человека).Так возникает зло в мире. Трудно понять, почему Бог не создал мир без греха, болезней, детских слез и страданий. Ответ прост: в таком мире не было бы свободы, которая лежит в основе мироздания и которую Бог хочет ограничить и не может ограничить.

Бердяев проследил парадоксальную и трагическую диалектику добра и свободы: с одной стороны, очевидно, что нельзя быть принужденным к добру, но с другой стороны, свобода добра предполагает и свободу зла в мир.Подобно Достоевскому, Бердяев восстал против принудительной гармонии, навязанной человеку извне. Без свободы греха, зла, испытаний и страданий нельзя понять ни гармонии, ни Царства Божия. Из-за этой трагической диалектики мир должен пройти «испытание свободой», чтобы его выбор в пользу добра был свободным; и судьба мира совпадает, в конечном счете, с судьбой свободы в мире. Тезис о том, что свобода имеет нетварный и доонтический характер, является основополагающим для философии Бердяева, ибо если предположить, что свобода имеет тварный характер, то окажется, что сам Бог ответственен за зло мира.Однако для Бердяева Бог открывается людям, а люди через свое свободное следование судьбе открываются Богу; и Откровение, таким образом, является взаимным процессом.

Христианство Бердяева было трагическим и не вполне православным. Он остро чувствовал присутствие зла в мире и субстанциальность зла. Это привело его к постановке проблемы теодицеи, к попытке понять причины, по которым в мире дозволено зло. Если первый этап духовной эволюции Бердяева носил марксистский, а второй идеалистический характер, то третий этап начинается именно с постановки проблемы теодицеи.Его можно охарактеризовать как христианский период Бердяева.

Персонализм

В мировоззрении Бердяева свобода и дух противопоставлены несвободе и необходимости, материальному «миру предметов». Для него это два вида реальностей, взаимодействующих друг с другом. Мир, в котором живешь, падший именно потому, что в нем господствует не свобода, а необходимость. В окружающей нас реальности все регулируется законом и несвободно. (Здесь позиция Бердяева сходится с позицией других экзистенциалистов.) Разум и разумное познание не могут помочь освободиться от навязанной извне необходимости, так как разум и разумное познание означают только приспособление к миру предметов.

Свободные люди оказываются в мире, где правит необходимость. И, естественно, они стремятся убежать от власти низшей реальности, где все регулируется законом и предсказуемо. Но они могут спастись только через творческую деятельность, которая всегда является свободным выражением их самих.В творческом акте человек вновь ощущает себя богоподобным существом, не скованным законами материального мира. Люди призваны к творческой деятельности, к продолжению творения мира, ибо мир принципиально незавершен. Примат свободы над бытием определяет и смысл жизни человека: цель людей не спасение, а творческая деятельность; творческий акт имеет внутреннюю ценность.

Бердяев провозгласил, что целью творческой деятельности является не накопление культурных ценностей, а уничтожение падшего мира необходимости.Для Бердяева социальная реальность есть лишь объективация (символизация или материализация) субъективного личного духа. Он по-своему переосмысливает Канта, соглашаясь с признанием Кантом другой реальности, более глубокой и скрытой за объективированным миром.

Для Бердяева социальные проблемы (например, голод, нищета, неравенство) вторичны по сравнению с проблемами духовными. Уничтожение голода и нищеты не освободит людей от таинства смерти, любви и творчества.Более того, конфликты между личностью и обществом, человеком и космосом, историей и вечностью только обостряются в случае более рационально устроенного общества. Люди призваны к творческой деятельности, но всякая творческая деятельность неизбежно является неудачной, так как результаты такой деятельности объективируются и участвуют в порабощении человека. «Пылкий творческий дух» не может узнать себя ни в произведениях искусства, ни в книгах, ни в теориях — в своих продуктах. Результаты творческой деятельности отчуждены от творца.По Бердяеву, творческая деятельность есть «восхождение из мира», но полный разрыв с миром невозможен; и в этом заключается трагический характер человеческого существования.

Историософия

По Бердяеву каждый человек живет не в одном времени, а как минимум в трех временах: Так как люди одновременно существа природные, социальные и духовные, то и для них существуют три времени: космическое, историческое и экзистенциальное. Бердяев использует геометрические фигуры для описания этих трех времен: окружности, линии и точки.Космическое время следует естественной и регулярной логике кругового движения; это время оперирует не днями и годами, а эпохами и тысячелетиями. Напротив, историческое время следует прямой линии и оперирует более мелкими временными категориями. Однако наиболее значительные события происходят в экзистенциальном времени; именно в последнем совершаются творческие акты и свободный выбор. Для экзистенциального времени продолжительность события относительна: иногда для человека день длиннее и значительнее десятилетия, а иногда год пролетает незаметно.Само земное время человека есть только фаза, период внутри вечности; оно уходит корнями в вечность. Вечное воплощается во времени; она вторгается во время (как небесная история вторгается в земную), и история становится историей борьбы вечного с временным. Но силы не равны. Вечное восторжествует над всем тленным и преходящим: Объективный мир погибнет. Всякая творческая деятельность есть выход из цепи причин и следствий, поэтому всякое творческое действие сотрясает основы космической необходимости.Точка зрения Бердяева — эсхатологическая; он полагает, что смысл истории в ее конце, в торжестве свободного духа над объективацией. Земная история есть путь в мир иной; эта история слишком узка и ограничена для воплощения идеала; проблема истории может быть решена только за пределами земной истории, в вечности.

Пытаясь осмыслить трагический опыт русской революции и тенденции европейского развития, Бердяев провозгласил, что религиозно-гуманистическая эпоха достигла своего завершения и что человечество вступило в сакральную эпоху нового Средневековья, характеризующуюся религиозным ренессансом и религиозные конфликты.Бердяев утверждал, что в ХХ веке все значимые идеи неизбежно приобретают религиозный смысл. Это касается и коммунистической идеологии: на примере Советской России он показал, что эта страна вступила в эпоху нового Средневековья, ибо считал русский марксизм разновидностью религиозной веры с ее спасителем (пролетариатом), пророками ( Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ильича Ленина), «учение о падении человека» (история возникновения частной собственности), рая (коммунизм) и т. д.Россия находилась как бы на переднем крае исторического процесса; а после революции русская идея приобрела всеобщее значение.

Бердяев выделил шесть основных этапов мировой истории. Первый этап был периодом античности, когда люди были погружены в пучину природной необходимости. Второй этап Бердяев связывал с судьбой еврейского народа, с его мессианским сознанием, благодаря которому на смену статичному древнему приходит историческое отношение к действительности.Третий этап был этапом преодоления двух предыдущих этапов христианством, которое внесло в человеческое сознание идею эсхатологии. Четвертый этап — эпоха Возрождения, когда зарождается гуманизм и начинается отпадение людей от Бога. Реакцией на это стала Реформация, пятый этап, когда в противовес духу Возрождения отрицалась самостоятельность людей и провозглашалась их полная зависимость от божественного промысла. Шестой этап, по концепции Бердяева, был связан с социализмом, с попыткой осуществить Царство Божие на земле.

Волею судеб Россия, не пережив некоторых из этих исторических этапов, стала испытательным полигоном человечества для реализации тоталитарно-социалистического идеала. Но, по мнению Бердяева, русский социализм стал и знаком перехода к седьмому этапу, к новому Средневековью, периоду религиозно-социального синтеза. Бердяев предложил свою версию социализма, сходную со своим марксистским аналогом только в одном: принципиальной антибуржуазной установке.Для Бердяева социализм имеет двойственную природу: он может создать либо новое свободное общество, либо новое рабство. Сам Бердяев был сторонником персоналистического христианского социализма.

См. также Барт, Карл; Блох, Эрнст; Беме, Якоб; Коммунизм; Достоевский, Федор Михайлович; Энгельс, Фридрих; Зло; Экзистенциализм; Гуманизм; Идеализм; Кант, Иммануил; Ленин, Владимир Ильич; Марсель, Габриэль; Маритен, Жак; марксистская философия; Маркс, Карл; Персонализм; Реформация; Ренессанс; русская философия; Социализм; Соловьев (Соловьев) Владимир Сергеевич.

Библиография

работы Бердяева

Смысл истории . Перевод Джорджа Риви. Лондон: Г. Блес, 1936.

Происхождение русского коммунизма . Перевод Р. М. Френча. Лондон: Г. Блес, 1937.

Русская идея . Перевод Р. М. Френча. Лондон: Г. Блес, 1947.

Значение творческого акта . Перевод Дональда А. Лоури. Лондон: В. Голланц, 1955.

работ о Бердяеве

Лоури, Дональд Александр. Мятежный пророк: Жизнь Николая Бердяева . Нью-Йорк: Харпер, 1960.

Валлон, Мишель Александр. Апостол свободы: жизнь и учение Николая Бердяева . Нью-Йорк: Философская библиотека, 1960.

Ольга Волкогонова (2005)

Перевод Бориса Якима

Бердяев, Николай | Encyclopedia.com

Николай Александрович Бердяев (1874—1948) родился 6 марта в Киеве, Россия, стал ведущим критиком позитивизма и сциентизма среди русской интеллигенции.Вынужденный покинуть страну коммунистами в 1922 году, Бердяев (также транслитерируемый как Бердяев, а имя часто англизируют как Николай) умер в Кламаре, Франция, 23 марта. несводимы к эмпирическим формам поведения выбора или индивидуализма, описанным в частных перспективах социальных наук. На основе своего персонализма Бердяев выступает против поверхностной псевдорелигиозной веры в силу науки и техники, веры, которую он находит выражением в идеологии материалистического детерминизма, преобладавшей среди русской интеллигенции XIX и начала XX веков.В книге «Русская идея » (1946) Бердяев исследует эту вековую историю революционной интеллектуальной культуры, кульминацией которой стала коммунистическая революция его поколения, в анализе, который оправдывает его собственную одиссею от атеистического материализма к философскому идеализму, а затем обратно к углубление религиозной веры в православие.

В своем более раннем Значение творческого акта (1916) Бердяев считает творчество центральным элементом человечества и побуждается библейским рассказом о людях, созданных по образу Божию, приводить доводы в пользу творческого отклика на все аспекты творческого процесса. жизнь.Основа смысла лежит скорее в свободной реакции на явления, чем в их объективных описаниях. Действительно, само познавательное знание включает в себя интуитивный символический реализм, родственный ортодоксальному восприятию икон, которые понимаются как символы, сопричастные реальности, которую они символизируют, и в присутствии которых открывается истина. Кроме того, вопреки философским традициям, восходящим к греческой мысли, Бердяев видит бытие частью динамичного духовного и откровения.С этой точки зрения мировая история делится на три великие эпохи: одна, в которой обнаруживается существование греха, другая, в которой искупление от греха становится возможным благодаря божественному усыновлению, и третья, в которую сами люди становятся обожествленными сотворцами реальности. Для Бердяева важно осознать, каким образом творчество в науке и технике может служить ложной заменой духовному сотворчеству в эту третью эпоху.

В «Судьба человека » (1937) Бердяев опирается на мысль немецкого мистика Якоба Беме (1575–1624) о Urgrund или небытии, из которого Бог творит в вечности. Изначальная нетварная свобода человека происходит от Urgrund; свобода не сотворена Богом, хотя Бог свободно участвует вместе с людьми в Богочеловеческом Христе и трагическом процессе искупления мира от зла, страданий и смерти. Точно так же Бердяев адаптирует мысль Беме о Софии для развития, возможно, более ортодоксального богословия, чем, например, в эротическом мистицизме Владимира Соловьева (1853–1900). Рабство и свобода (1939) содержит самые обширные размышления о человеке и необходимости отношения к другим, подробно описывая при этом человеческое самопорабощение (недобросовестность Гегеля) различным соблазнам природы и культуры.Мысль Бердяева здесь аналогична найденной в I и Thou (1923) еврейского мыслителя Мартина Бубера (1878–1965).

Являясь одним из первых мыслителей, осознавших, как наука и техника могут ставить особые проблемы для христианской культуры, Бердяев в эссе «Человек и машина» (1934) утверждает, что наука и техника разрушают земноцентричное, теллурическое или автохтонное формы религиозной жизни и угрожают заманить в ловушку человеческую свободу в обезличенном мире. В таких условиях духовное становится важнее, чем когда-либо.Техническая цивилизация призывает к духовному обновлению, чтобы бросить вызов ограничениям науки и техники точно так же, как наука и техника бросили вызов ограничениям природы.

Благодаря своему обширному творчеству Бердяев приобрел аудиторию за пределами узкого круга русской эмиграции во Франции. Он стал широко читаемым в Советском Союзе запрещенным писателем и остается жизненно важным источником критических размышлений о науке и технике. Возможно, из-за этого возрождение Бердяева привело к тому, что многие его сочинения стали доступны в Интернете как на русском языке, так и в текущих переводах.

СТИВЕН ЯНОС

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ Христианские взгляды .

БИБЛИОГРАФИЯ

Аллен, Эдгар Леонард. (1951). Свобода в Боге: Путеводитель по мысли Николая Бердяева. Нью-Йорк: Философская библиотека.

Бердяев Николай. (1934). «Человек и машина». В Буржуазный ум и другие очерки. Нью-Йорк: Шид и Уорд. Собирает четыре журнальные статьи. Перепечатано в Philosophy and Technology , eds. Карл Митчем и Роберт Макки (Нью-Йорк: Free Press, 1972).

Бердяев Николай. (1937). Судьба человека , пер. Натали Даддингтон. Лондон: Г. Блес.

Бердяев Николай. (1944 [1939]). Рабство и свобода пер. Р. М. Френч. Нью-Йорк: Сыновья К. Скрибнера.

Бердяев Николай. (1962 [1916]). Значение творческого акта , пер. Дональд А. Лоури. Нью-Йорк: Кольер.

Бердяев Николай. (1992 [1946]). Русская идея , пер. Р. М. Френч. Хадсон, Нью-Йорк: Книги Линдисфарна.

Лоури, Дональд А. (1974). Мятежный пророк: Жизнь Николая Бердяева. Вестпорт, Коннектикут: Greenwood Press.

Слатте, Ховард Александр. (1997). Личность, дух и этика: этика Николая Бердяева. Нью-Йорк: П. Ланг.

Файл не найден — Сеть сообщества Chebucto

БЕРДЯЕВ — Философы о жизни

ТЕМЫ НА ЭТОЙ СТРАНИЦЕ:

Николай Бердяев (1874-1948) был видным русским религиозным философом-экзистенциалистом. В молодости он поступил учиться в Киевский университет, но стал марксистом и был исключен властями. Он стал активно заниматься интеллектуальной и революционной деятельностью, но после женитьбы оставил коммунизм и заинтересовался христианской духовностью. Он основал собственную частную академию, где преподавал свои идеи, а в 1920 году стал профессором философии в Московском университете. Однако вскоре он был арестован советскими властями за свои антитоталитарные и религиозные взгляды и в 1922 году выслан из СССР.Всю оставшуюся жизнь, вплоть до своей смерти в 1948 году, он жил в Германии и Франции и написал множество эссе и книг.

Бердяев рассматривает человека как субъекта, который не может быть полностью понят с объективной научной точки зрения. Как человеческие существа, мы способны к свободе, творчеству, любви, духовности, и мы боремся за их реализацию, часто с частичным успехом или без него. Настоящая жизнь испорчена и болезненна, и мы стремимся подняться к более высоким духовным уровням человечества. Действительно, человечество в целом вовлечено в такую ​​борьбу, и как отдельные личности мы всегда являемся частью этой исторической борьбы. Человеческая история – это процесс, стремящийся к одухотворению.

Следующий текст адаптирован из поздней книги Бердяева Божественное и человеческое (написана в 1944-45 гг.), глава 7: «Страх». Здесь он утверждает, что страх обесценивает нашу жизнь и тянет нас все ниже к бессознательному животному внутри нас. Но именно из-за этого он бросает нам вызов преодолеть его и открывает дверь к возможности мужества и трансцендентности.Таким образом, страх — это духовная проблема, которую мы не можем полностью решить через нашу бессознательную жизнь, даже не через нашу сознательную рациональную жизнь, а через наш «сверхсознательный» — свободный, творческий, духовный аспект нашего существа. В этом смысле он говорит в последних абзацах главы, которая является ключом ко всей главе (см. ниже):

«Обретение бесстрашия – высшее состояние человека… Факт страха связан с взаимосвязью сознательного, подсознательного и надсознательного. Страх идет из глубины подсознания от древних истоков человека. … Только из сверхсознания приходит окончательная и решительная победа над страхом. Это триумф духа».

Таким образом, значение страха следует понимать духовно: Это необходимая часть пути к духовному преображению. Это и есть основная тема всей книги: жизнь может быть понята только как исторический процесс, направленный на преодоление ужасного человеческого состояния — его страдания и страха, его зла и насилия, угнетения, объективации и отчуждения.Это экзистенциальный процесс в том смысле, что он требует нашего личного субъективного осознания и свободного действия. Его нельзя понять с абстрактной объективной точки зрения. Точно так же и страх — не объективный психологический факт, а часть исторической борьбы за преодоление нашего низшего человеческого состояния. Таким образом, видение Бердяева динамично, «вертикально», а также социально: жизнь — это, по сути, борьба человечества в целом за переход от ужасной тьмы внизу к духовным высотам.

  Среди многих определений человека мы можем включить одно, определяющее его как существо, подвергающееся испытанию страхом. И это можно сказать о каждом живом существе. Страх, который испытывают животные, ужасен. Больно смотреть в глаза испуганному животному. Страх исходит из опасного и угрожающего состояния жизни в мире. И чем ближе жизнь к совершенству, чем более она индивидуализирована, тем больше она подвергается угрозам и великим опасностям и смерти.Необходимость защищаться от опасности присутствует всегда. Организм в значительной степени устроен для защиты. Борьба за существование, которой наполнена жизнь, предполагает страх.

  Ошибочно думать, что мужество и страх полностью исключают друг друга. Мужество есть не столько отсутствие страха, сколько победа над страхом […] Но везде и во всем победа над страхом остается проблемой духовной, проблемой победы над тем, что унижает человека.[…]

  Страх правит миром. Власть по самой своей природе использует страх. Человеческое общество было построено на страхе и, следовательно, было построено на лжи, потому что страх — отец лжи. […] Страх в жизни общества есть недоверие к человеку. А страх всегда консервативен, хотя на первый взгляд кажется иногда революционным. Страх ада в религиозной жизни, страх перед революцией или утратой имущества в общественной жизни снижает ценность всего.

  Человек живет в страхе перед жизнью и в страхе перед смертью.Страх правит в жизни человека и в жизни общества. Беспокойство, неуверенность в жизни, со временем порождают страх. Но самое серьезное вот что: страх искажает мысль и прерывает познание истины. Человек стоит лицом к лицу с конфликтом между страхом и правдой. Измученный человек боится правды; он думает, что правда ранит его. Бесстрашие перед истиной есть величайшее достижение духа. Героизм и есть бесстрашие перед правдой, перед правдой и смертью.

  […]

  Страх всегда имеет отношение к страданию; оно переживается как страдание, и это ужас страдания. О страдании я буду говорить в следующей главе. Но невозможно отделить страх от этого центрального факта человеческой жизни. Человека уводят от высшего мира и подчиняют низшему миру. Это неизбежно порождает страх и страдание.

  Но связь с нижним миром настолько тесная, что сам высший мир начинает представляться подобным миру низшему.Страх и страдание, продукты низшего мира, порабощающего человека, можно переживать так, как если бы они исходили из высшего мира, который должен быть освобождающей силой. Якоб Беме (1575-1624) очень хорошо сказал, что любовь Божия действует во тьме, как горящий огонь. Страх унижает достоинство человека, достоинство свободного духа. Страх всегда считался постыдным на войне; тогда это называется трусостью.

  Человек достиг стадии преодоления страха на войне; он совершил чудеса храбрости; он стал героем.Но великая трудность состоит в том, чтобы распространить это на всю остальную жизнь и особенно на жизнь духа. Нельзя слишком часто повторять, что освобождение от страха есть главная духовная задача человека. Достижение бесстрашия — высшее состояние человека, и это вопрос достижения, потому что никто не может сказать, что он вне страха.

  Факт страха связан с взаимоотношением сознания, подсознания и сверхсознания. Страх идет из глубины подсознания от древних истоков человека.Сознание может усиливать страх, повышенное сознание связано со страхом. Только из сверхсознания приходит окончательная и решительная победа над страхом. Это триумф духа.

  Говорят, что «совершенная любовь отбрасывает страх», но совершенная любовь настолько редка, что страх продолжает управлять человеческой жизнью. Страх в эротической любви очень силен; оно существует в глубине сексуальной жизни. Страх искажает человека, и в этом сложность богочеловеческого процесса [=процесса одухотворения].

В своих произведениях Бердяев часто подчеркивает трагическую пропасть между высотами человеческих идеалов и низменностью нашей реальной действительности, между нашим высоким призванием и нашим испорченным положением в мире. Этот трагический разрыв является центральной темой его книги «СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА» (1931), в которой обсуждается тема этики и, в частности, его идея «Этики творчества.Этот подход к этике основан на способности человека свободно создавать видения — в искусстве, литературе и науке, а также в любви и этике. Подлинно этические решения возникают не из желания следовать моральному закону («Этика закона»), а из нашей свободы создавать этическое видение того, как реализовать свои высшие человеческие задачи.

Проблема нашего творчества в трагическом разрыве между нашими страстными идеалами и их слабой реализацией в мире. В нашем сердце мы создаем высокие видения, полные духа и энтузиазма, но когда мы пытаемся реализовать их на практике, результат оказывается холодным и частичным.

  Из главы 3, раздела 3

  Творение есть величайшая тайна жизни, тайна возникновения чего-то нового, никогда не существовавшего прежде и ни из чего не выводимого и ничем не порожденного. Творчество предполагает небытие, являющееся источником изначальной, докосмической, предсуществующей свободы в человеке. Тайна творчества есть тайна свободы. Творчество может возникнуть только из бездонной свободы, потому что только такая свобода может породить новое, никогда не существовавшее прежде.

  […]

  Креативность имеет два разных аспекта, и мы описываем их по-разному в зависимости от того, фокусируемся ли мы на одном или на другом. Это внутренний и внешний аспекты. Во-первых, есть первичный творческий акт, в котором человек стоит, так сказать, лицом к лицу с Богом; и, во-вторых, есть вторичный творческий акт, в котором он сталкивается с другими людьми в мире.

  Первый аспект — это творческое зачатие, первичная творческая интуиция, в которой человек слышит в своем уме симфонию, воспринимает живописный или поэтический образ или осознает еще невыраженное открытие или изобретение.В этом первичном акте человек стоит перед Богом и не озабочен реализацией. Если мне дано знание, то это знание сначала не является настоящей книгой, написанной мной, не научным открытием, сформулированным для блага других людей, чтобы они стали частью человеческой культуры. В первую очередь это мое собственное внутреннее знание, еще неожиданное, неизвестное миру и скрытое от него. Только это и есть мое настоящее знание из первых рук, моя настоящая философия, в которой я стою лицом к лицу с тайной бытия.

  Далее следует вторичный творческий акт, связанный с социальной природой человека – реализация творческой интуиции. Книга приходит для того, чтобы быть написанной. На этом этапе возникает вопрос об искусстве и технике. Первичный творческий огонь вовсе не искусство. Искусство вторично, и в нем остывает творческий огонь. Искусство подчинено закону, и оно не есть взаимодействие свободы и благодати, как первичный творческий акт. Человек в реализации своей творческой интуиции ограничен миром, своим материалом, другими людьми.Все это давит на него и гасит огонь вдохновения.

  Всегда есть трагическое несоответствие между обжигающим жаром творческого огня, в котором зарождается художественный образ, и холодностью его формального воплощения. Каждая книга, картина, статут, хорошая работа, общественное учреждение являются примером этого остывания первоначального пламени. Вероятно, некоторым творцам никогда не удается найти выражение; у них есть внутренний огонь и вдохновение, но они не могут придать им форму.А между тем люди вообще думают, что творчество состоит в производстве конкретных, определенных вещей. Классическое искусство требует максимально возможного соблюдения холодных формальных законов техники.

  Целью творческого вдохновения является создание новых форм жизни, но результатом являются холодные продукты цивилизации, культурные ценности, книги, картины, институты, добрые дела. Добрые дела означают остывание творческого огня любви в человеческом сердце, как философская книга есть остывание творческого огня в человеческом духе. В этом трагедия человеческого творчества и его ограниченность. Его результаты — страшное осуждение ему. Внутренний творческий акт в своем огненном порыве должен оставить тяжесть мира и «преодолеть мир». Но в своем внешнем осуществлении творческий акт подчинен власти «мира» и сдерживается ею.

  2. ТВОРЧЕСКАЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ

  Для этики творчества свобода означает не принятие закона, а индивидуальное создание ценностей.[…] Человек не является пассивным исполнителем законов этого мироустройства. Он творец и изобретатель. Жизнь основана на энергии, а не на законе. Действительно, можно сказать, что энергия является источником жизни. […] Этика права имеет дело с конечным: мир для нее — замкнутая система, из которой нет выхода. Этика творчества связана с бесконечным: мир для нее открыт и пластичен, без бескрайних горизонтов и возможностей прорыва в иные миры.Он преодолевает кошмар конечного, от которого нет спасения.

  […]

  Истинная жизнь есть творчество, а не [общественное] развитие, свобода, а не необходимость, творческий огонь, а не постепенное остывание и фиксация в процессе раскрытия и совершенствования. Эта истина имеет особое значение для нравственной жизни. Нравственная жизнь должна быть вечным творчеством, свободным и огненным, иначе говоря, вечной молодостью и чистотой духа. Она должна опираться на первичные интуиции, свободные от представлений о социальной среде человека, парализующих свободу его нравственных суждений.Но в реальной жизни с этой юностью духа трудно соединиться. Большинство наших моральных действий и суждений исходят не из этого первоисточника. Этика творчества есть этика не [общественного] развития, а юности и чистоты человеческого духа, и она вытекает из огненного начала жизни — свободы. Следовательно, истинная мораль — это не общественная мораль стада.

Нижеследующий текст является небольшой адаптацией из книги Бердяева Одиночество и общество , первоначально написанной на русском языке в 1934 году.В этой книге он обсуждает человеческое состояние и утверждает, что нас загоняют в объективированный мир, мир объектов, в котором даже мы сами превращаемся в «вещи». Результатом является человеческая изоляция и неподлинность. Чтобы преодолеть эту ситуацию, мы должны помнить, что нужно относиться к другим как к товарищам в сообществе (в отличие от анонимного общества) — через личное общение и участие, а также через соединение с божественными творческими силами внутри нас, которые являются нашей истинной природой.

Из ВТОРОГО РАЗМЫШЛЕНИЯ, Глава 2: Экзистенциальный субъект и объективные процессы

  Нам нужно показать, что понимание есть творческий акт в глубинах [нашего субъективного] Бытия, вспышка спонтанного света, переход от тьмы к свету.Но понимание — это не просто озарение [нашего субъективного] Бытия, это свет в сокровенных глубинах Бытия. На самом деле знание имманентно Бытию, а не Бытие знанию. […]

  В глубине [нашего субъективного] Бытия есть неясный иррациональный субстрат, который знание не может охватить, но его задача — осветить его. Знание витает на краю темной бездны Бытия, но оно должно оставаться ясным и ясным. Как мы уже сказали, знание находится внутри [нашего субъективного] Бытия, но то, что действительно происходит внутри [нашего субъективного] Бытия, есть выход за пределы объективного и проникновение в безбрежные глубины за пределы любого данного Бытия.Функция знания состоит не в том, чтобы отражать, а в том, чтобы создавать. За каждым слоем Бытия есть более глубокий слой, и трансцендентность — единственный способ достичь этого более глубокого слоя Бытия.

  […] Мы должны различать два вида познания: есть, прежде всего, разумное и объективное знание, которое ограничено рамками разума и понимает только общее. И, во-вторых, есть знание, имманентное [нашему субъективному] Бытию, и через него разум может выйти за пределы общего и понять иррациональное и индивидуальное.Это знание является синонимом сообщества и участия.

  Оба эти вида знания можно найти в истории человеческой мысли. Таким образом, знание можно рассматривать с двух разных точек зрения: с точки зрения общества, объективного и общего общения между людьми; и с точки зрения сообщества, экзистенциального общения и проникновения в сердце человека. Это самая суть моей мысли. Объективное знание неизменно социально, потому что оно не в состоянии понять экзистенциальный субъект.

  ТРЕТЬЯ МЕДИТАЦИЯ, Глава 1: Я и одиночество

  […] Я существую не потому, что думаю, а думаю потому, что существую. Неправильно говорить: «Я мыслю, следовательно, я существую», а скорее: «Я окружен со всех сторон непроницаемой бесконечностью, и поэтому я мыслю». Я, прежде всего. Самость принадлежит сфере существования.

  Самость в первую очередь экзистенциальна и лишь во вторую очередь является объектом. Это синоним свободы.Сущностная природа Самости никогда не может стать объективной. Он не может стать объектом именно потому, что это Атман. Как только оно становится объектом, оно перестает быть Атманом.

  […] Чтобы реализовать себя, Самость должна выполнить два условия: во-первых, она никогда не должна быть просто объективным или социальным инструментом. И, во-вторых, он всегда должен пытаться превзойти себя. В процессе трансцендирования себя Самость стремится выйти из своего уединения и соединиться с Другим Я, с другими Я, с Ты, со своими собратьями-людьми, с божественным миром.Нет ничего более презренного или разрушительного, чем эгоцентризм, как Я, поглощенное собой, игнорирующее другие Я, игнорирующее мир, его множественность и тотальность – словом, Я, которое не может выйти за пределы самого себя.

  […] Пока человек не чувствует себя дома в мире своего подлинного существования, пока он видит других людей в свете этого чужого мира, он может только понять мир и людей в нем как предметы объективированного мира необходимости.Но объективный мир никогда не может служить освобождению человека из тюрьмы его одиночества. Таким образом, применяется фундаментальная истина: никакие объективные отношения не могут помочь Атману на пути свободы и общения. В глубине своего одиночества человек остро осознает свою индивидуальность, неповторимость и неповторимость. Он также жаждет вырваться из своего одиночного заключения, вступить в общение с Другим Я, с Ты, с Мы. «Я» жаждет выйти из своей тюрьмы, чтобы встретиться и отождествиться с другим «Я».Но в то же время он должен делать это осторожно, чтобы не столкнуться ни с чем, кроме объекта. Человек имеет священное право на свое уединение, как и на свою интимную жизнь.

  […] Самость, когда она абстрагируется от обыденного мира повседневной жизни, жаждет более глубокого и подлинного существования. Он чередует свое одиночество и повседневную жизнь общества. […] Когда человек осознает себя как личность и стремится реализовать свою личность, он должен прежде всего признать свою неспособность продолжать изолированное существование.Во-вторых, он должен признать большие трудности, с которыми он столкнулся в попытке вырваться из своего уединения и отождествить себя с Другим Я.

Николай Бердяев о свободе