Народники 19 века: Народничество в России XIX века

Народничество в России XIX века

Террор

«… рабы сегодня — бунтовщики завтра; из цепей рабства куются беспощадные ножи бунта» (К.С. Аксаков).

Казалось бы, эти слова должны принадлежать истинному революционеру. Однако автором данного высказывания является глава русских славянофилов и идеолог славянофильства Константин Сергеевич Аксаков,  русский публицист, поэт, литературный критик, историк и лингвист, абсолютно не разделявший взглядов революционеров и не участвовавший в их движении, некоторое время входивший в кружок Станкевича. Славянофильство —литературно- и религиозно-философское течение русской общественной мысли – ориентировалось на выявление самобытности России, её отличий от Запада. Они обосновывали тезис особого, отличного от западноевропейского русского пути, развиваясь по которому Россия может состояться как государство и донести православную истину до впавших в ересь и атеизм европейских народов. Славянофилы утверждали, что у России существует особый тип культуры, возникший на духовной почве православия. Они также отвергали мнение западников о том, что Пётр Первый возвратил Россию в лоно европейских стран, и она должна теперь повторить этот путь в политическом, экономическом и культурном развитии.

К.С. Аксаков «О внутреннем состоянии России»

К.С. Аксаков

В 1855 г. он пишет записку Александру II «О внутреннем состоянии России», в которой  утверждает, что русские — это «негосударственный народ», т.е. не ищущий участия в управлении, а потому чуждый революционного и конституционного начала. Основу быта русского народа ещё до принятия христианства составляли общины. Государственный элемент появился позже как результат чуждого влияния. Аксаков противопоставляет государственное (государево) общественному (земскому), под последним понимая духовно-нравственную деятельность, тогда как государство «по преимуществу дело военное», смысл которого в «защите и охранении жизни народа». Русское государство по сути есть монархия, ибо строжайшая дисциплина и единоначалие в военном деле уравновешиваются независимостью совести и мысли в деле общественном. Однако, считает К.С. Аксаков, эта гармония государства и земли была нарушена Петром I, при котором правительство обособилось от народа. Государство начало вмешиваться в дела земли, из служителя народа оно превратилось в идол, требующий беспрекословного подчинения во всем. Так в России появились «внутренние язвы»: раскол, крепостное состояние и взяточничество.

Вот как он пишет об этом: «Русский народ есть народ не государственный, т. е. не стремящийся к государственной власти, не желающий для себя политических прав, не имеющий в себе даже зародыша народного властолюбия. Самым первым доказательством тому служит начало нашей истории: добровольное призвание чужой государственной власти в лице варягов, Рюрика с братьями. Еще сильнейшим доказательством служит тому Россия 1612 года, когда не было царя… В 1612 году народ призвал государственную власть, избрал царя и поручил ему неограниченно судьбу свою, мирно сложив оружие и разошедшись по домам… В русской истории нет ни одного восстания против власти в пользу народных политических прав. Сам Новгород, раз признав над собою власть царя Московского, уже не восставал против него в пользу своего прежнего устройства. В русской истории встречаются восстания за законную власть против беззаконной…

Не странно ли после этого, что правительство в России берет постоянно какие-то меры против возможности революции, опасается какого-то политического восстания, которое прежде всего противно существу русского народа! Все такие опасения как в правительстве, так и в обществе, происходят от того, что не знают России и короче знакомы с историей западноевропейской, чем с русской; а потому видят в России западные призраки, которых в ней нет и быть не может…»

Народничество – идеология интеллигенции

И. Репин «Арест пропагандиста»

Почему, начав говорить о народничестве, мы столько места уделили мнению славянофила Аксакова? Совсем не случайно. Дело в том, что когда говорят о движении народников, в первую очередь вспоминают самое радикальное их направление: революционное, террористическое, а их деятелей и руководителей – жаждущих захвата власти, беспощадных и лишенных нравственных основ людьми. Но в идейном отношении народничество было неоднородно. И то, что это движение возникло в стране, — не результат чьей-то идеологической фантазии, а объективная реальность. Народничество —идеология интеллигенции в Российской империи в 1860—1910-х годах, ориентированная на «сближение» с народом в поиске своих корней, своего места в мире. Движение народничества было связано с ощущением интеллигенцией потери своей связи с народной мудростью, народной правдой.

Стало очевидным, что крестьянская реформа 1861 г. оказалась половинчатой, она разочаровала не только крестьян, но и всех, кто хоть сколько-нибудь интересовался общественной жизнью страны. Многие поняли, что более надежное средство достижения цели — это революция силами крестьянства, а поднять крестьян на революцию должны были именно они, народники. Брошенный Герценом осенью 1861 г. клич «в народ!»оказался пророческим и стал программным для них на десятилетия вперед.

Н. Огарев и А. Герцен

В 1861 г. была введена плата за обучение в университетах, многие студенты были вынуждены оставить учебу. А.И. Герцен писал по этому поводу в своей газете «Колокол»: «…куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку? Сказать вам, куда? В народ! К народу! – вот ваше место, изгнанники науки…» Но когда они пришли в народ, то были потрясены его бесправием, бедностью и темнотой. Послушаем далее К.С. Аксакова: «Но чего же хочет русский народ для себя? Какая же основа, цель, забота его народной жизни, если нет в нем вовсе политического элемента, столь деятельного у дру­гих народов? Чего хотел наш народ, когда добровольно призывал варяжских князей «княжить и володеть им»? Что хотел он оставить для себя?

Он хотел оставить для себя свою не политическую, свою внутреннюю общественную жизнь, свои обычаи, свой быт,- жизнь мирную духа.

Еще до христианства, готовый к его принятию, предчувствуя его великие истины, народ наш образовал в себе жизнь общины, освященную потом принятием христианства. Отделив от себя правление государственное, народ русский оставил себе общественную жизнь и поручил государству давать ему (народу) возможность жить этою общественною жизнию. Не желая править, народ наш желает жить, разумеется не в одном животном смысле, а в смысле человеческом. Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, народной жизни внутри себя…». Таким образом, и славянофилы, и народники, вдохновленные идеями Герцена и Чернышевского, понимали, что «не желая править, народ наш желает жить… не в одном животном смысле, а в смысле человеческом. Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, народной жизни внутри себя…» Это понимание состояния народа и легло в основу движения народников. Сейчас можно спорить о том, что были, возможно, и другие пути для изменения ситуации в России того времени, можно было не доводить дело до кровавого террора… Но, как известно, история не знает сослагательного наклонения. К тому же кто может сейчас сказать, какие это могли бы быть пути? Народники же считали, что только социальное освобождение народа может сразу решить все проблемы. Ошибались они? Скорее всего, да. Но за эти ошибки они расплачивались собственными жизнями.

Крепостничество – источник революционных настроений

В стране явно наблюдался кризис «верхов», т.е. кризис политики господствующего класса, когда «верхи» не могут уже управлять по-старому, не могут сохранять свое господство в неизменном виде. Здесь кстати можно вспомнить, что еще в 1839 г. шеф жандармов А.Х. Бенкендорф характеризовал крепостное право как «пороховой погреб под государством». А с тех пор прошло уже 20 лет. Крепостной строй все сильнее тормозил экономическое развитие страны. М.П. Погодин в своих «Письмах» к царю 1854-1856 гг. говорил об опасности дальнейшего сохранения крепостничества: «Вот где кроется наша революция, вот откуда грозят нам опасности, вот с которой стороны стена наша представляет проломы. Перестаньте же возиться около западной, почти совершенно твердой, и принимайтесь чинить восточную, которая почти без присмотра валится и грозит падением!» Наконец, и сам царь признает необходимость отмены крепостного права. 30 марта 1856 г. Александр II выступил перед московским дворянством с речью, в которой произнес исторические слова: «Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собою начнет отменяться снизу», хотя и долго колебался, прежде чем проявить инициативу. Революционная ситуация сама по себе не всегда приводит к революции – для этого необходим революционный класс, который и возрастал в виде движения народников.

Плакат XIX века

И вот, наконец, в 1861 г. произошла крестьянская реформа, освободившая 23 млн. помещичьих крестьян, которые и образовали рынок наемной рабочей силы. Крестьяне были обмануты и ограблены, вышли из рабства у помещиков в кабалу к тем же помещикам.

Порвалась цепь великая,
Порвалась и ударила
Одним концом по барину,
Другим — по мужику —

так написал о реформе поэт Н.А. Некрасов. Половинчатость реформы состояла в том, что экономический базис стал новым, капиталистическим, а внутри его сохранились пережитки старого, феодально-крепостнического строя — прежде всего помещичье землевладение и отработочная система, т. е. обработка помещичьих земель крестьянами за земельную аренду, денежную ссуду и т.д. Это тормозило развитие страны, уже твердо вставшей на путь капитализма. Поэтому классовая борьба после 1861 г. не утихла, а разгорелась еще сильнее, т.к. к старой социальной войне (крестьян против помещиков) добавилась новая (рабочих против капиталистов). «Воли без земли не бывает», — считали крестьяне. Но реформаторы считали по-другому. «Минута разочарования», которую предвидел Александр II, растянулась на годы и вылилась в невиданный ранее подъем крестьянского движения.

Идейные течения в народничестве

Как было сказано выше, народничество было неоднородно в идейном отношении. В нем образовалось несколько течений, но все их можно объединить в три главных: пропагандистское (умеренное), которое возглавлял П.Л. Лавров, бунтарское (анархистское), возглавляемое М. Бакуниным,  и заговорщицкое (бланкистское), возглавляемое П.Н. Ткачевым.

Были еще консервативное направление в народничестве, которое было тесно связано со славянофилами и деятельность которого была представлена в основном творчеством журналистов, сотрудников журнала «Неделя», и реформистское (либеральное или легальное) направление, которое возглавлял Н. Михайловский. Некоторые, наиболее проявившие себя течения, рассмотрим более подробно.

Петр Лаврович Лавров (1823-1900)

П.Л. Лавров

Русский социолог, философ, публицист и революционер. Идеолог умеренного народничества. Из дворянской семьи (его отец был участником Отечественной войны 1812 г., полковник в отставке). Преподавал математику в Константиновском военном училище. Лавров изучал новейшую европейскую философию, публиковал свои стихи у А. И. Герцена в сборнике «Голоса из России», участвовал в работе над «Энциклопедическим словарем», много печатался по широкому кругу вопросов: философии, социологии, истории общественной мысли, проблемам общественной нравственности, искусства, литературы, народного образования.

В 1860 г. вышла его первая книга «Очерки вопросов практической философии». Лавров считал, что нравственная личность неизбежно вступает в конфликт с несправедливым обществом. Идеальным обществом по отношению к личности может быть строй, основанный на добровольном союзе свободных и нравственных людей.

П.Л. Лавров входил в состав первой «Земли и воли». После покушения Д. Каракозова на Александра II был арестован, признан виновным в «распространении вредных идей», «сочувствии и близости к людям, известным правительству своим вредным направлением», и в январе 1867 г. приговорен к ссылке в Вологодскую губернию, где жил с 1867 по 1870 гг. В ссылке Лавровым было написано самое известное его произведение — «Исторические письма». В «Исторических письмах» содержался призыв к «критически мыслящим» и «энергически стремящимся к правде лично­стям», прежде всего молодым, проснуться, понять задачи исторического момента, потребности народа, помочь ему осознать свою силу и вместе с ним приступить к творению истории, к борьбе против старого мира, погрязшего во лжи и несправед­ливости. «Исторические письма» вышли, когда революционная интеллигенция, особенно мо­лодежь, искала новые возможности приложения своих сил для уча­стия в освобождении народа, поэтому это произведение Лаврова стало одним из идейных побудителей для практической деятельности революционных интеллигентов. И хотя сам Лавров разделял веру в необходимость социальной революции, но сурово критиковал революционный авантюризм и говорил, что нельзя историю «торопить». Насилие в революции, считал он, должно быть сведено к минимуму.

И. Репин «Отказ от исповеди»

В 1870 г. Лавров уехал в Париж, где вступил в I Интернационал. В целях организации помощи осажденной Парижской коммуне ездил в Лондон, где познакомился с К. Марксом и Ф. Энгельсом. После убийства Александра II сближается с народовольцами и в 1883—1886 гг. редактирует вместе с Л. А. Тихомировым «Вестник Народной воли».

Последние годы жизни Лавров не порывал связей с революционным движением, редактировал «Материалы для истории русского социально-революционного движения», писал теоретические труды по истории человеческой мысли «Задачи понимания истории» и «Важнейшие моменты в истории мысли». В его наследии — 825 произведений, 711 писем; раскрыто около 60 псевдонимов, статьи в русской легальной печати, политические стихотворения, в том числе широко известная «Новая песня», получившая позднее название «Рабочая марсельеза» («Отречёмся от старого мира»).

Лавров умер в Париже; похоронен на кладбище Монпарнас.

Михаил Бакунин и Сергей Нечаев

М.А. Бакунин

Подробнее о жизни и деятельности М. Бакунина вы можете прочитать на нашем сайте: Бакунин: анархизм. Здесь же добавим только, что после польского восстания он развивал свою деятельность в международном социалистическом движении. В это время у него оформилось анархическое учение, которое уже давно вынашивалось в его сознании. Он был уверен в том, что никакие реформы не изменят бесчеловечной сущности современного государства. Поэтому следует идти революционным путем «снизу вверх». Требования анархистов (в понимании Бакунина) должны быть следующими: передача земли крестьянам, фабрик, заводов – рабочим, а также он считал необходимым упразднение семьи и брака, общественное воспитание детей в духе атеизма.

В 1869 г. на его пути появилась еще более радикальная и безнравственная личность – Сергей Нечаев. Нечаеву в ту пору было 22 года, он утверждал, что сбежал из Петропавловской крепости. Только много позже Бакунин понял, что этому человеку нельзя доверять ни в чем, но сначала он сам попал под его влияние. Нечаев был убежден, что для достижения высоких целей годятся любые средства, даже самые низкие. «Нравственно (…) все то, что способствует торжеству революции… Революционер — человек обреченный; у него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни имени. Он отказался от мирской науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает… только науку разрушения, для этого изучает… механику, химию, пожалуй медицину…. Он презирает общественное мнение, презирает и ненавидит… нынешнюю общественную нравственность», — считал Нечаев.

Сергей Нечаев (1847-1882)

С.Г. Нечаев

Сергей Геннадиевич Нечаев — русский нигилист и революционер XIX в. Лидер «Народной Расправы». Осуждён за убийство студента Иванова.

Детство Нечаев провел в Иванове. Переехав в Москву, занимался самообразованием. Выдержал экзамен на учителя; с осени 1868 г. вел революционную пропаганду среди студентов Санкт-Петербургского университета и медицинской академии; студенческие волнения в феврале 1869 г. были в значительной мере его делом. Потом он уехал за границу, вступил в отношения с Бакуниным и Огарёвым. Нечаев обладал сильным характером и умел подчинять своему влиянию даже людей, значительно старше его самого. Когда студент Иван Иванов обнаружил неповиновение воле Нечаева, он решил устранить его, и 21 ноября 1869 г. Иванов был убит в гроте Петровской академии близ Москвы самим Нечаевым и его сподвижниками. Нечаев успел бежать за границу, а остальных нашли и предали суду Санкт-Петербургской судебной палаты не только за убийство, но и за образование революционного общества. К делу привлечено было 87 человек. Участники убийства Иванова приговорены к каторжным работам на разные сроки, другие обвиняемые — к более мягким наказаниям, некоторые  оправданы.

За границей Нечаев издавал журнал «Народная Расправа». Большинство русских эмигрантов оставили крайне неприятные воспоминания о нем. Даже Бакунин пишет о нем как о бесчестном человеке, способном шпионить, вскрывать чужие письма, лгать и т. п.

В 1872 г. швейцарское правительство выдало Нечаева России как уголовного преступника. Он заявил, что не признает этого «шемякина суда», несколько раз кричал: «Да здравствует Земский Собор», отказался от защиты. Его приговорили к каторжным работам в рудниках на 20 лет. Но это обязательство исполнено не было: Нечаев не был послан в рудники, а посажен в Петропавловскую крепость, где с ним обращались не как с уголовным преступником, а как с политическим заключенным. Умер он в Петропавловской крепости.

Нечаев послужил прототипом Петра Верховенского в романе Достоевского «Бесы»; сюжет убийства Шатова связан с убийством Иванова Нечаевым.

Нечаевщина оказалась опасным явлением в революционном движении.

Идеологом анархизма был также и П.А. Кропоткин.

Петр Алексеевич Кропоткин (1842-1921)

П.А. Кропоткин

Князь Пётр Алексеевич Кропоткин — русский революционер, теоретик анархизма, географ, геоморфолог, историк, литератор.  Его семья принадлежала к древнему роду князей Смоленских в тридцатом колене. Окончил с отличием Пажеский корпус, был произведён в офицеры. Добровольно избрал военную службу в Сибири в казачьих частях, что с точки зрения придворных чинов выглядело неразумно. В 1862 г. 19-летний Пётр был назначен в Читу в чине есаула чиновником по особым поручениям при губернаторе Забайкальской области. Служил в Амурском казачьем войске несколько лет. Участвовал в экспедициях в Восточной Сибири, в Маньчжурии, где занимался геологическими, орографическими, картографическими и палеогляциологическими исследованиями. В 1864 г. под именем купца Петра Алексеева пересёк Маньчжурию с запада на восток. Участвовал в экспедиции Г. Ф. Черняева по р. Сунгари на пароходе «Уссури». Собрал материал по общественному устройству бурят, якутов и тунгусов. Встречался с декабристами Д.И. Завалишиным и И. И. Горбачевским, ссыльнокаторжным революционером М. Л. Михайловым.

Участвовал в комиссиях по подготовке проекта реформ тюрем и систем ссылки, а также над составлением проекта городского самоуправления, однако вскоре был разочарован существующим управленческим аппаратом и потерял интерес к идее реформистского преобразования.

Памятник П. Кропоткину в г. Дмитрове Московской области. Скульптор — А. Рукавишников

В возрасте 24 лет поступил на математическое отделение физико-математического факультета Санкт-Петербургского Императорского университета и одновременно на гражданскую службу в статистический комитет Министерства внутренних дел, которым руководил крупный учёный-географ и путешественник П. П. Семёнов (Тян-Шанский). В 1868 г. был избран членом Русского географического общества, награждён золотой медалью за отчёт об Олёкминско-Витемской экспедиции и т. д.

Весной 1867 г., после восстания польских каторжан, Пётр и его брат Александр расстались с военной службой. Ни тот, ни другой не участвовали в подавлении восстания. Во время пребывания за границей в 1872 г. он встретился с представителями российских и европейских революционных организаций, в том же году вступил в Юрскую федерацию Первого Интернационала, лидером которой был Михаил Бакунин, а по возвращении в Россию, не оставляя работу секретаря отдела физической географии Русского географического общества, стал членом наиболее значительной из ранних народнических организаций — Большого общества агитации, известного как кружок «чайковцев». Вместе с другими членами кружка он вел революционную агитацию среди рабочих Петербурга, был одним из инициаторов «хождения в народ». За принадлежность к тайному революционному кружку заключён в Петропавловскую крепость. Но значимость сделанного им в науке была столь велика, что ему, по личному распоряжению Александра II, были предоставлены перо, бумага и возможность работать в тюрьме, где он написал работу «Исследования о ледниковом периоде», обосновывающую ледниковую теорию — одну из важнейших в науках о Земле. Кропоткин предсказал существование и рассчитал координаты Земли Франца-Иосифа, Северной Земли и Барьера Кропоткина в целом, благодаря чему сохранился суверенитет России над открытыми им землями, несмотря на их первые посещения иностранными, а не русскими, экспедициями.

И. Репин «Не ждали»

Однако условия тюрьмы подорвали его здоровье, с признаками цинги он был переведен в арестантское отделение Николаевского военного госпиталя, откуда летом 1876 г. совершил побег и вскоре покинул Российскую империю, пробравшись через Финляндию, Швецию и Норвегию, отплыл в Англию. Затем жил в Швейцарии, Франции. В 1882 г. Кропоткин вместе с лионскими анархистами был арестован французской полицией по обвинению в организации взрывов в Лионе. Благодаря протестам ряда общественных деятелей, он вышел на свободу и поселился в Англии, где проживал до 1917 г. и после Февральской революции вернулся в Россию.

К Октябрьской революции Кропоткин отнёсся неоднозначно: он приветствовал сам факт свержения буржуазии и формальное установление власти в форме Советов, однако оправданно опасался, что при отчётливой тенденции к концентрации новой власти в центре, партия, обладающая этой властью, не желала её ни с кем делить, а главное — опасалась отдать её народу, в то время как революция должна стать делом всенародным. Большевики предложили П. А. Кропоткину квартиру в Кремле, кремлёвский паек, но он от помощи твердо отказался, жил в г. Дмитрове Московской области. Дальнейшее развитие ситуации, красный террор и диктатура партии большевиков изменили его отношение к революции и заставили его отнестись к ней критичнее.

В начале 1921 года Кропоткин тяжело заболел воспалением легких. Ему предлагали усиленное питание, спецпаёк. Но он не признавал никаких привилегий и от пайка отказался. Он умирал незаметно, «скромно», стараясь никому не доставить хлопот этой своей «процедурой».

Пётр Алексеевич Кропоткин скончался в возрасте 78 лет. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Петр Никитич Ткачёв (1844-1885)

П.Н. Ткачев

Пётр Никитич Ткачёв — русский литературный критик и публицист. Идеолог якобинского направления в народничестве. Из небогатой помещичьей семьи. Поступил на юридический факультет Петербургского университета, но вскоре был привлечён к одному из политических дел. За участие в студенческих беспорядках отсидел несколько месяцев в Петропавловской крепости. Когда университет был вновь открыт, Ткачёв, не поступая в число студентов, выдержал экзамен на учёную степень (1868).

Рано проявил себя как талантливый публицист. За революционную пропаганду среди студенчества подвергался тюремному заключению, постоянно находился под надзором полиции. Во время студенческих волнений в Петербурге в 1868—69 гг. вместе с С. Г. Нечаевым возглавлял радикальное меньшинство. Весной 1869 г. был вновь арестован и в июле 1871 г. приговорён к 1 году и 4 месяцам тюрьмы. По отбытии наказания Ткачёв вскоре эмигрировал за границу.

Свои политические воззрения Ткачёв изложил в нескольких брошюрах, изданных им за границей, и в журнале «Набат», выходившем под его редакцией в Женеве в 1875—76 гг. Ткачёв резко расходился с господствовавшими тогда в эмигрантской литературе течениями, главными выразителями которых были П. Л. Лавров и М. А. Бакунин. Он являлся представителем «якобинских» тенденций, противоположных и анархизму Бакунина, и направлению лавровского «Вперёд!». Ткачев считал, что ближайшей целью является создание хорошо законспирированной дисциплинированной организации, которая не должна терять времени на пропаганду, а обязана поскорее захватить власть. Затем эта организация подавляет реакционные элементы, упраздняет все учреждения и создает новую государственность. По мнению Ткачева, сильное централизованное государство должно сохраниться и после победы революции (в этом его расхождения с Бакуниным).

В последние годы своей жизни Ткачёв писал мало. В конце 1882 г. он тяжело заболел и остаток жизни провёл в психиатрической больнице. Скончался в 1886 году в Париже, 41 года от роду.

«Земля и воля»

С. Перовская и А. Желябов на суде. Карандашная зарисовка

В 1876 г. возникла новая организация, которая взяла старое название «Земля и воля». Она насчитывала более 150 человек. В нее вошли уцелевшие участники хождения в народ Г. Плеханов, М. Натансон, а позже вступила С. Перовская. Главная цель общества состояла в разъяснительной работе среди крестьянства. Террористическая деятельность допускалась только в форме самозащиты. Члены организации вели пропаганду среди крестьян, но их попытки поднять народ на восстание оказывались наивными и тщетными. В их среде назревал кризис, но после Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. , в связи с подъемом патриотических настроений, оживилось и либеральное движение.

Процесс Веры Засулич

Вера Засулич

В марте 1878 г. состоялся судебный процесс над Верой Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова, который приказал высечь заключенного, не снявшего перед ним кепку. В момент покушения Засулич не стояла ни в какой революционной организации. Неожиданно для всех присяжные заседатели признали Засулич невиновной, и суд под председательством А.Ф. Кони вынес для нее оправдательный приговор. (В дальнейшем Вера Засулич стала принципиальной противницей смертной казни и политических убийств). Сторонники революционного террора поняли этот приговор как сочувствие общественности таким методам борьбы. Началась целая лавина террористических акций. Но в деревне, где вели работу народники, все было спокойно. Как раз это обстоятельство приводило в отчаяние и разочарование некоторых из них. Александр Соловьев, член «Земли и воли», открыто заявил о своем желании убить царя. И хотя большинство проголосовало против этого, он 2 апреля выследил Александра II на прогулке и стрелял в него. Подробнее об этом читайте на нашем сайте: Покушения на Александра II. Так было положено начало превращения «Земли и воли» в террористическую организацию.

«Диктатура сердца» М.Т. Лорис-Меликова

И. Айвазовский «Портрет М.Т. Лорис-Меликова»

Через некоторое время после ряда покушений Александр II объявил о создании Верховной распорядительной комиссии во главе с харьковским генерал-губернатором графом М.Т. Лорис-Меликовым. Это был прославленный боевой генерал. На своем посту губернатора он решительно боролся с терроризмом. В дальнейшем император Александр II назначил его министром внутренних дел, на этом посту он и сосредоточил борьбу с терроризмом. Причем борьба эта была решительной и беспощадной: стрелявшего в него террориста он тут же приказал повесить. Но репрессии Лорис-Меликова были направлены исключительно на революционеров, а мирные жители не испытывали никаких притеснений со стороны правительства. Он ликвидировал Третье отделение императорской канцелярии и вместо него создал Департамент полиции. Ослабил цензурный гнет. На встречах с редакторами газет он старался узнать их мнение по многим вопросам, за что они и назвали время правления Лорис-Меликова «диктатурой сердца». Однако революционеры были настороже, они считали политику министра внутренних дел политикой «пушистого лисьего хвоста» и «волчьей пасти». Лорис-Меликов разрабатывал программу реформ, хотя был против парламента на западный манер.

А тем временем полиция выследила участников «Народной воли» и арестовала Желябова, таким образом, руководство «Народной волей» перешло к С. Перовской. О том, как дальше развивались события и о состоявшемся покушении на Александра II читайте подробнее на нашем сайте: Покушения на Александра II, Начало терроризма в России, С.Перовская: жизнь и деятельность, Путь к терроризму (Жизнь и деятельность Софьи Перовской).

Конец «Народной воли»

Убийство Александра II. Неизвестный художник

После гибели Александра II его преемник Александр III больше не возвращался к проекту Лорис-Меликова. Исполнительный комитет «Народной воли» был арестован почти полностью. 3 апреля 1881 г. были публично повешены пятеро народовольцев: А.И Желябов, С.Л. Перовская, Н.И. Рысаков, Т.М. Михайлов и Н.И. Кибальчич. Организация «Народная воля» распалась на мелкие группы и кружки.

Какие же уроки можно извлечь из их деятельности?

К.П. Победоносцев считал, что только «чистое» самодержавие, которое сложилось при Петре I и при Николае I, может остановить революцию. И в этом он был прав. При Александре II самодержавие вступило на путь конституционных реформ, которые проводились не совсем решительно и последовательно, что и привело к известному результату.

Однако, несмотря на это, в народной памяти Александр II навсегда остался царем-освободителем.

Первые народнические организации (народничество) и хождение в народ

Народничество – революционное движение в России во второй половине XIX века, делавшее акцент на сближении прогрессивной интеллигенции с крестьянской общиной.

Предпосылки возникновения народничества

Идея возникновения народничества принадлежала революционным демократам, писателям А.И.Герцену и Н.Г.Чернышевскому, которые обосновали теоретические положения этого направления.

Представители нового революционного движения требовали передать землю крестьянам, ликвидировать самодержавие, лишить дворянство привилегий.

Для возникновения народничества сложился ряд предпосылок:

• российская экономика носила переходный характер от феодализма к капитализму;

• поиску выхода из экономического тупика препятствовали сохранение крепостного права, самодержавия и непоследовательность внутриэкономического курса правительства Александра II;

• неприятие революционно настроенной частью интеллигенции идей капитализма, как искусственно навязанных для аграрной России;

• идеализация разночинцами крестьянской общины и стремление создать на её основе справедливое социалистическое общество, минуя стадию капитализма.

Цели первых народнических организаций («ишутинцы», «народная расправа», «чайковцы»)

Организация, годы существования, место	Руководители	Цели	Деятельность	Программа	Методы
Ишутинский кружок (1863-1866), Москва.	Ишутин Н. А. Каракозов Д. В.	Подготовить крестьянскую революцию с помощью интеллигенции	Создали «Общество взаимного вспомоществования». Построили для людей бесплатную школу, переплётную, швейную и ватную мастерские.	Пропаганда среди крестьян идей социализма.	Тактика террора и заговора; неудачное покушение Каракозова на Александра II.
Общество «Народная расправа» (1869), Москва	Нечаев С. Г.	Свергнуть существующий строй и подготовить «народную мужицкую революцию»	Распространение прокламаций. Издание революционного журнала с преобладанием анархистских идей.	Принудительное равенство. Обязательный труд (под страхом смерти).	Жёсткая дисциплина, обман, шантаж, убийство коллеги – студента Иванова.
Объединённые народнические кружки – «чайковцы» (1871-1874), Петербург.	Чайковский Н. В. Натансон М. А. Перовская С. Л.	Объединение передового студенчества. Пропаганда революционных идей среди рабочих.	Организация рабочих кружков для подготовки пропагандистских кадров для работы среди крестьян. Подготовка программы «Хождение в народ».	Борьбе за политические свободы противопоставляют распространение научной и революционной литературы (в том числе произведений Чернышевского, Герцена, Добролюбова, К.Маркса).	Пропагандистская и просветительская работа.

Хождение в народ как форма популяризации социалистических идей среди крестьян

Ёмкий лозунг «В народ» выдвинул А. И. Герцен в 1861 году, предполагая под ним сближение интеллигенции и народа.

Идею сближения с народом осуществили народнические организации 70-х годов XIX столетия. 37 российских губерний охватило «хождение в народ», в котором участвовали 2,5 тыс. человек.

Несмотря на единую цель – популяризацию революционных идей среди крестьян – единого плана и программы не было вследствие разрозненности и разных методов воздействия: от мирных путей перехода к социализму до разрушения государственных устоев и физического устранения представителей правящей элиты.

В конце 70-х годов новая волна народников попыталась донести свои идеи до крестьян и больше сблизиться с ними через «оседлую пропаганду» (молодёжь селилась рядом с крестьянами для тесного сближения и пропаганды социалистических идей). Однако, вскоре народникам пришлось признать, что долгожданной победы крестьянской революции в России не будет, так как в среде крестьян политические идеи не находили отклика.

Организации «Земля и воля», «Народная воля», «Чёрный передел»

Организация, годы существования, место	Руководители	Цели	Деятельность	Программа	Методы
«Земля и воля» (1861-1864 – самоликвидация). (1876-1879 — восстановление) Москва, Петербург.	Г. Плеханов, А. Михайлов, С. Перовская, Д. Лизогуб, Н. Морозов и др.	Подготовка крестьянской революции	Печатный орган «Земля и воля». Организация деревенских поселений для «оседлой» пропаганды. Проведение стачек в Петербурге в 1878-1879 гг. Развитие студенческого движения.	Передача земли крестьянам. Самоуправление внутри общины. Свобода вероисповедания. Всеобщее избирательное право.	Политический террор против «особо отличившихся» высокопоставленных чиновников и представителей полиции (Желябов). Мирная агитация и пропаганда среди крестьян и других сословий (Плеханов).
«Народная воля»- террористическое крыло «Земли и воли» (1879-1987) Москва, Петербург.	П. Лавров, С. Перовская, А. Желябов, В. Фигнер и др.	Заставить правительство пойти путём демократических реформ, направленных на социальное преобразование общества.	Физическое уничтожение наиболее одиозных членов правительства.  Подрыв основ действующей власти и поднятие революционного духа народа.	В программе партии указано, что народовольцы немедленно прекратят террор, как только в России будет установлена конституция.	Индивидуальный Террор — убийство Александра II поднимет народ на борьбу против самодержавия.
Тайное народническое общество «Чёрный передел» («осколок» общества «Земля и Воля») (1879-1881), Петербург	Плеханов, Аксельрод, Вера Засулич.	Замена помещичьего землевладения на коллективное владение землёй крестьянскими общинами.	Выпуск журнала «Чёрный передел». Выпуск газеты для рабочих «Зерно».	Программа идей общества «Чёрный передел» легла в основу ленинского Декрета о земле, принятого в октябре 2017 г.	Отрицание террора. Замена политической борьбы на экономическую разъяснительную работу в народе – «хождение в народ».

Идейные течения народничества

Представители народничества считали революцию единственным правильным решением в освобождении народа от самодержавия, но высказывались за разные методы осуществления революции.

• Бунтарское направление. Лидер — выходец из дворян М.Бакунин. Разрушение существующего государства и установление на его руинах социалистического общества с принципами всеобщего равенства. Движущая сила революции — крестьяне, доведённые до отчаяния нищетой и бесправием, и беднейшие слои пролетариата (люмпены). Бакунинцы называли революцию бунтом, способным распространиться на весь мир.

• Заговорщическое направление. Лидер — публицист П.Ткачев. Теория Ткачева гласила, что небольшая группа заговорщиков способна совершить государственный переворот и захватить власть, поскольку самодержавие в России не имеет классовой опоры, а возлагать надежды на крестьянство не стоит. Следующий этап – проведение революционно-социалистических преобразований и новое общество готово.

• Пропагандистское направления. Лидер — профессор военной академии П.Лавров.

Лавров считал, что Россия в силах «перепрыгнуть» через капитализм и путём революции (движущая сила – интеллигенция) прийти к социалистическому обществу. Интеллигенция в силу образованности и понимания происходящего должна «понести в народ» социалистические идеи, разбудив его революционное сознание.

Либеральное народничество

Николай Михайловский — теоретик этого направления, разделяя точку зрения большинства народников о некапиталистическом пути развития России, призывал к мирным политико-социальным реформам в обществе, осуждал террор и основным направлением своей деятельности считал культурно-просветительскую работу среди населения через печатные органы и земские организации.

Карательная политика царизма в отношении народовольцев

Выступления народников беспощадно карались органами власти, на стороне которых были тюрьмы, армия, полиция. Восемь процессов над участниками революционного движения (1877 – 1887 гг.) привели к тому, что большинство из них оказались на каторге в Сибири, погибли в тюрьмах, а к наиболее опасным, с точки зрения правительства, была применена смертная казнь (Желябов, Каракозов, Кибальчич, Перовская, Соловьёв, Халтурин, и др.).

Окончание деятельности народничества

Не сумев поднять крестьян на борьбу против существующего строя, убедившись в равнодушии крестьян к идеям народников, потерпев крах в ошибочной теории индивидуального террора, репрессии со стороны царизма, громкие судебные процессы привели к тому, что в конце 80-х годов народничество утратило влияние.

В дальнейшем преемниками народников стали социалисты-революционеры – эсеры.         

Историческое значение движения народников

• Народники серьёзно подняли вопрос о самом многочисленном слое населения России – крестьянах, отражая их интересы и настроения.
• Зарождение первых революционных организаций.
• Вовлечение молодёжи в процесс политической борьбы.
• Отказ от террора как главного метода политической борьбы.
• Реальная помощь крестьянам в образовании, лечении, налаживании быта, юридических вопросах («теория малых дел»).
• Тема народничества отражена в творчестве писателей и художников второй половины XIX века: Короленко, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Верещагина, Крамского, Репина и др.

Оцените статью!

Народники: чаяния и летописи поколений

Андрей Тесля: Добрый день! Мы продолжаем серию историографических диалогов интернет-журнала «Гефтер». И сегодня наш собеседник — Татьяна Сабурова, недавно совместно с Беном Эклофом выпустившая в свет монографию, посвященную в свое время весьма известному и значимому для современников персонажу — Николаю Чарушину. В ней они стремятся, если я правильно формулирую, сквозь биографию Чарушина, посредством микроисторического подхода, увидеть некие гораздо более длинные и более масштабные тенденции народнического движения. И в связи с этим первый вопрос: как можно в нескольких ключевых положениях определить, что такое народничество? Что позволяет нам говорить об этой группе людей достаточно определенно, более того, говорить об этой общности, сильно выходящей за период их активной деятельности, приходящейся на 1870-е годы, когда затем и в своих собственных глазах, и в глазах окружающих, и даже в 20-е годы XX века, и даже в 30-е годы понятие «народничество» будет оставаться весьма наполненным и используемым? Собственно говоря, народничество — это что? Как его можно определить, если исходить из опыта данного биографического исследования?

Татьяна Сабурова: Здравствуйте! Конечно, вопрос хороший, вопрос сложный, который подталкивает к большой и длинной дискуссии. Можно я начну, во-первых, говоря о главном герое этой книги, которую мы с Беном Эклофом выпустили в прошлом году в издательстве «Новое литературное обозрение». Николай Чарушин вроде бы известный человек, как говорят, известный в узких кругах, потому что, с одной стороны, его воспоминания издавались и на них все время историки ссылаются и используют, говоря о народничестве, а с другой стороны, конечно, он не такая фигура, как известные лидеры народничества, которые вошли во все учебники.

И я думаю, что если кого-то спросить: «А кто такой Николай Чарушин?», то вряд ли вы получите ответ, и, может быть, только специалисты вспомнят, что его воспоминания использовались. И для нас это было тем интереснее — говорить о народничестве не через призму и не через рассказ о лидерах, об идеологах, а через биографию человека, знаете, как очень часто говорят, второго ряда. Я не очень люблю это определение — «писатели второго ряда», «исторические деятели второго ряда», оно, наверное, не очень удачно. Но этот незаметный человек, рядовой участник народнического движения для нас тем и интереснее, потому что это позволяет говорить об общих чертах этого движения и общих чертах молодежи, а затем уже и не молодежи, которая приходила в революцию в 70-е годы XIX века. А теперь возвращаюсь к вопросу о народничестве. Почему этот вопрос сложный? Потому что я могу сказать, что сейчас, например, в Соединенных Штатах очень много дискуссий по поводу популизма, термин populism очень широко обсуждается, и даже книжка вышла в этом году “What Is Populism?”. Здесь этот термин очень негативный, он связан с социальной демагогией и наполняется очень негативными политическими характеристиками, особенно в свете прошедших выборов. Мы даже, кстати, испытывали очень большие трудности, когда говорили о народничестве при переводе на английский язык, потому что, используя термин populism, мы сразу здесь, для американской аудитории, создавали очень негативную ассоциацию с русским народническим движением. И мы пытаемся объяснить, что русское народничество — это все-таки другое.

Тогда встает вопрос: а что это, русское народничество? И тут, наверное, не получится дать хрестоматийного определения, потому что мы можем говорить об идеологии народничества, но при этом не монолитной идеологии: здесь нет однозначного идеологического цельного построения платформы, которая бы создавала эту идеологическую базу, потому что мы можем говорить о разных течениях, о разных направлениях, о разных этапах народничества. И мы сфокусируемся на двух моментах: на кружке чайковцев [1] как одном из компонентов этого народнического движения, и через кружок чайковцев мы пытаемся понять что это было, народничество.

Мне кажется, очень важно не использовать сразу готовые определения народничества, а потом искать эти черты в организациях и в деятельности конкретных людей, а пытаться идти от микроисторического анализа и уже дальше к обобщениям, и чайковцы в этом смысле — как раз хороший пример такого подхода.

А.Т.: Если попытаться зайти с конца? Ведь одно дело, когда мы говорим о стратегии исследования: идти от конкретного материала, идти от микроисторического рассмотрения, но если мы уже совершили этот ход, то как можно определить, какие будут опознавательные черты для современников? Что они вкладывают в понятие народничества, что для них основное? Понятно, что здесь у нас не будет аристотелевской логики образования понятий, у нас не будет однозначности, возможно, вместо нее будет витгенштейновская цепочка понятий. Но тем не менее, даже если мы будем перебирать эту самую цепочку, то какие звенья в нее войдут? Что обязательно там будет присутствовать или что будет, скажем так, не обязательно, но с высокой степенью вероятности? Когда, предположим, люди в 70–80-е годы говорят о народничестве, причисляя себя к нему или наоборот дистанцируясь, какое содержание они вкладывают в эти слова?

Т. С.: Это же вопрос — и для нас это было очень важно — прежде всего самоидентификации, то есть не внешних рамок, которые мы накладываем на это сообщество, потому что все равно это определенное сообщество, это содружество, это определенная сеть общения, это определенная социокультурная группа, но не в четких социологических понятиях, и мы неслучайно использовали понятие «поколение», чтобы обозначить, что эта определенная общность связана именно самоидентификацией. То есть вопрос самоидентификации, на мой взгляд, в этом смысле принципиален. Знаете, они ведь не называли, не считали себя народниками, сам термин «народничество» более поздний, он в смысле самоидентификации ими не использовался, то есть я нигде по крайней мере ни разу не встречала, чтобы кто-то сказал про себя, что мы, мол, народники.

А.Т.: Это будет эффект 80-х — попытка осмысления предшествующего опыта, когда уже существуют, например, поздние «Отечественные записки», когда возникает фигура Михайловского и дальше «Русское богатство»: это станет восприниматься как народничество, и более того, зачастую это будет использоваться, насколько я могу судить, в достаточно широкой, неопределенной среде.

То есть сам по себе разговор о народничестве будет, кажется, попыткой (я не уверен и хочу как раз, пользуясь случаем, проконсультироваться у вас) уйти от идеологической однозначности, используя такой неконфликтный язык, если угодно. В конце концов, быть обвиненным в «любви к народу», особенно в русском контексте 80-х годов XIX века, — вещь трудно представимая: в это время скорее происходит риторическое состязание в том, кто больше этот народ любит, это скорее спор о том, как именно его любить. Если в данном смысле говорить о «народничестве», то есть смысл обращаться к довольно ранним временам: в 80-е годы это появляется как уже более или менее распространенная позиция. Я опять же вспомню по текстам: применительно к 90-м годам XIX века появляются такие расхожие обороты, что, в сущности, «я тоже народник», причем это можно встретить в сочетании с такой идеологической позицией, от которой терминологии «народничества» не ждешь. Но речь идет о том, что «я тоже народник», «я тоже стремлюсь к народному благу, но…» — и дальше следуют уточнения о понимании этого самого «народного блага».

Т.С.: И тут, мне кажется, еще очень важно, что это не только момент, связанный с пониманием, кто больше народ любит и как его любит, но тут еще момент понимания народа как такового. И здесь сразу возникает вопрос, что если мы посмотрим на протяжении 70–80–90-х и дальше, то ведь там само понятие народа в истории русской интеллигенции, в дискурсе русской интеллигенции, настолько менялось, потому что оно всегда было очень расплывчатым.

А.Т.: Давайте пробежимся как раз по основным вехам: как в этот период, в 1870–80-х годах, менялось понятие народа, что в него вкладывалось? Народ — это кто?

Т.С.: Это самый сложный вопрос, потому что, когда они использовали понятие «народ», это могли быть абсолютно разные семантические значения. С одной стороны, это очень общее понятие, когда можно говорить о народе в целом. И тут еще одна сложность, с которой мы сталкиваемся опять-таки при очень для меня актуальном вопросе перевода, потому что понятие «русский народ как нация», как это обычно переводится, не получается, не работает в этом смысле.

И поэтому, когда они говорят о народе, они, конечно, говорят больше всего о крестьянах, и понятно, что основная часть населения страны — это крестьяне. Социально это не очень четко и не очень понятно представлено, потому что, например, те же чайковцы в 70-е годы первыми начинают работать с рабочими, они первыми выходят на фабрики в Петербурге, на заводы, пытаясь заниматься и просвещением, и пропагандой, и они вроде бы даже говорят, что они такой же народ. Но это народ почему? Потому что это вчерашние крестьяне, которые пришли на фабрики. И здесь такое интересное совмещение, потому что часть из них — наверное, даже большая часть, которая приходит в революционное движение, — формирует этот образ народа очень теоретическим, книжным. Потому что, например, когда вышла знаменитая в то время, сейчас фактически забытая книга Берви-Флеровского «Положение рабочего класса в России», она имела огромное значение, потому что это была первая попытка такого масштабного портрета. Это как у Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», у нас Берви-Флеровский «Положение рабочего класса в России». И в ней представлен образ народа, который живет таким образом и такие сложности и трудности испытывает, и поэтому надо менять в этой стране очень многое, то есть она была базовым изданием в этом отношении. И очень многие черпали представления о народе из таких книг, например, как Берви-Флеровского, или из художественной литературы, потому что очень многие народники потом признавались в воспоминаниях, что напрямую контактов с народом до этого знаменитого хождения в народ, до знаменитой весны 74-го года у них и не было.

А.Т.: Это, кстати, очень интересный момент — об отсутствии контакта, ведь если даже вспомнить биографию самого Чарушина: провинциал, из маленького города, как и многие другие, — в общем-то это ведь не история человека, который, предположим, происходит из высшей части русского дворянства, учится в закрытом учебном заведении, живет в очень специфическом круге и затем встречается с этим самым «народом»: в таком случае это еще можно понять. Хотя тоже возникает вопрос, как, например, те же самые славянофилы, владея имениями и вроде бы регулярно общаясь с этими крестьянами, затем в качестве отдельной задачи ставят для себя знакомство «с народом»? То есть эти персонажи едут в то же самое имение, но теперь с иной, чем ранее, задачей — теперь они собираются узнавать народ: «теперь мы будем разглядывать его», «мы будем как-то искать способ его познать». А в случае с очень многими персонажами Процесса ста девяноста трех [2]: их биографии вроде бы говорят о том, что им использовать аргумент говорения от лица народа гораздо более сподручнее, просто со ссылкой на их предшествующий опыт, они могут отослать к своему опыту взросления, к своей социальной среде, они могут сказать, «что мы знаем народ непосредственно». Но вот и вы опять же подтверждаете достаточно часто встречающийся эпизод, но это заметно по их текстам: для них знакомство с народом — это книжный момент, и причем очень интересно, что для них очень много значит собственно художественная литература. И у писателей — опять же если использовать такое любимое формалистами 20-х годов понятие, как «литература первого ряда», «второго ряда», — интерес и у первого, и у второго ряда — это фактически интерес к фотографическому снимку, к некой информации, которую получают. И в этом смысле очень показательны рецензии, которые они пишут. Опять же эти рецензии старательно отмечают фактические неточности, несоответствия — то есть литература воспринимается в первую очередь как источник информации. Соответственно, откуда берется подобный тезис? Ведь это означает, что «народ», который они имеют в виду, — это явно не их окружение, это явно не та среда, в которой они росли, это явно не те, кого они видели, это все выпадает из понятия «народа», это все не народ, это все что-то другое. Оказывается, что с народом встретиться очень трудно, его очень трудно увидеть.

Т.С.: Да, это абсолютно неуловимый субъект или объект познания. Но что интересно: происходит постоянное переоткрытие этого народа, переконструирование и пересоздание этого образа народа, а также постоянное открытие, познание и осознание для себя, что такое этот народ. Понимаете, они же социально очень разные, то есть, если мы сравниваем с первой половиной XIX века, это такой социальный микс, потому что большинство из них все равно еще принадлежат к дворянскому сословию, если использовать официальную структуру сословий в Российской империи. Да, это бедное дворянство, понятно, что это очень часто не то элитное дворянство, о котором мы говорим в смысле начала революционного движения, декабристов или о спорах западников и славянофилов, это другой социальный слой. Очень много людей из провинции, из маленьких провинциальных городов, из мещанства, из среды духовенства, конечно, потому что тут невозможно не учитывать, что в это время очень много выходцев из духовенства в связи с разными социальными, политическими и культурными процессами приходят в университеты и пополняют ряды этого сообщества. То есть социально это очень разнообразно. Но при этом все равно существует связка, что народ — это крестьянство, а они, вырастая в городах или получая образование в университетах, все равно сохраняют осознание того, что этот народ, о котором нужно заботиться, живет где-то рядом. Это абсолютно субъект-объектное отношение: о народе нужно заботиться, народ нужно вести, народ нужно преобразовать, народ нужно просвещать, то есть он все время объект какого-то действия, на который направлены усилия русской интеллигенции.

А.Т.: И для этого о нем нужно получить некую объективную информацию, его сначала нужно описать, изучить.

Т. С.: Абсолютно верно, его нужно узнать. Но при этом у них есть ощущение, что это что-то такое близкое, но одновременно далекое, и это вроде бы та страна, в которой ты живешь, в которой ты растешь, к культуре которой ты принадлежишь и о которой ты думаешь, потому что они действительно очень много пишут о благе страны и народа.

А.Т.: А здесь справедливо сказать, что этот слом субъект-объектных отношений отчасти произошел в результате «хождения в народ», что хождение в народ как раз трансформировало прежнюю достаточно простую субъект-объектную рамку, где есть «мы», некая общность (по Лаврову, например: у нас есть бремя, мы должны изучить, мы должны получить информацию, и на ее основании мы должны осуществить, воплотить некое благо). И сам результат хождения в народ приводит (по крайней мере, я сейчас постараюсь высказаться максимально осторожно), как минимум, к усложнению отношений. Ведь если вспомнить хрестоматийные тексты о хождении в народ, Дебагория-Мокриевича или, например, Дейча, то там речь будет всюду идти, во-первых, о том, что народ оказался «не таким, как…», но пока еще получается, что описание объекта у нас разошлось с ожиданиями, в этом смысле мы получили новую информацию. А вот второй момент, который будет, мне кажется, очень заметным у столь разных и потом в сложных отношениях находившихся друг с другом авторов, как тот же самый Дейч и Дебагорий: у него, «народа» другие стремления (чем мы полагали), оказывается, он тоже является субъектом. Можно ли сказать, что хождение в народ привело если не к однозначному признанию «народа» в качестве субъекта, то по крайней мере к появлению этого самого хода, то есть оказалось, что да, у него есть субъектность и, более того, эта субъектность оценивается как неправильная, то есть стремление у народа есть, но это стремление ненадлежащего рода?

Т.С.: Я просто думаю, что, с одной стороны, конечно, какое-то переосмысление происходит, как любой процесс переосмысления в ходе деятельности и столкновения. Но я бы на самом деле не преувеличивала в этом смысле значение хождения в народ, потому что это тоже часть истории русской интеллигенции, истории русского движения, и, конечно, это было первое настолько массовое движение, когда мы говорим о том, что более 4 тысяч принимают в этом участие. Молодежь начинает очень активно идти в народ, пытаться и работать, и пропагандировать, и менять что-то — первый раз они начинают действовать. Но с другой стороны, понимаете, это же не первый случай. Те же чайковцы, например, — у них был опыт общения с народом на заводах, фабриках, они занимались и преподаванием, и распространением литературы, и книжки для народа писали — специальную литературу. То есть все равно я не могу сказать, что это был первый опыт столкновения, первый опыт знакомства с народом, просто в таком масштабе — да.

А.Т.: В данном случае, опираясь на ваш собственный текст, у меня возникает сомнение в тех формулировках, которые я сейчас услышал. Дело в том, что (опять же я в данном случае во многом опираюсь на написанное вами, и я не знаю, насколько верно я это интерпретирую) эти первые кружки и само столкновение с рабочими давало возможность описать это как не совсем «народ»: это рабочие, это какая-то часть отошедших, оторвавшихся от народной массы, попавших в другие условия людей. То есть была возможность вывести эту группу из пределов «народа» или, во всяком случае, провести границу, сказать, что это «не совсем», «не вполне народ». Мне представляется, что все-таки, если опять же следовать по крайней мере тому, что мне доводилось читать, хождение в народ имеет один важный аспект: в текстах, ему посвященных, как правило, не встречается или, во всяком случае, я не могу припомнить, сомнения в том, произошла ли встреча с народом. То, что с той стороны «народ», сомнению не подвергается. В этом разница с предшествующим. Потому что в предшествующих ситуациях всегда стоял вопрос: собственно говоря, «а кто перед нами?». Эти рабочие — «не совсем настоящий народ»: может быть, в этом проблема, может, поэтому они как-то иначе действуют, сознают — не так, как «мы» (народники) от них ожидаем. «Хождение в народ» приводит к тому, что теперь предмет разговора меняется: теперь разговор ведется о том, как с этим народом работать. И тут возникает очень важный момент, опять же, следуя вашему тексту, что в «народе», оказывается, существуют разные группы, то есть речь идет теперь не о том, что это не совсем народ, а сам народ обретает сложность.

Т.С.: Мне кажется, это очень важная позиция, потому что это первое абстрактное понятие народа, очень расплывчатое, очень неопределенное, оно начинает постепенно конкретизироваться, наполняться более конкретными смыслами. И этот процесс мне кажется самым важным в формировании образа народа — его конкретизация, его наполнение конкретными группами и его структурирование. И тогда начинает осознаваться, что здесь есть и крестьяне, и рабочие: причем, оказывается, фабричные рабочие отличаются от заводских, и это уже другая история, и крестьяне тоже, оказывается, могут быть разные. То есть происходит конкретизация истории XX века, этот процесс конкретизации еще будет идти, идти и идти. И здесь идет определенное соревнование этих разных смыслов, потому что, с одной стороны, это абстрактный концепт народа как таковой, а с другой стороны, идет его постепенное разрушение, переосмысление и наполнение новыми конкретными социальными группами. И в какой-то момент даже возникает, мне кажется, такой семантический конфликт — как соединить эту достаточно сложную социальную структуру российского общества с общим понятием народа. И тут можно, конечно, очень много говорить о специфике российского общества вообще и социальных границ, социальных рамок и социальных делений, потому что понятие «народ» — это ведь во многом зеркало понятия «интеллигенция»: когда мы говорим о расплывчатости понятия «интеллигенция», неопределенности, переосмыслении и ресемантизации этого понятия, то же самое происходит и с народом. И я бы даже сказала, что это процессы параллельные и взаимосвязанные и влияют друг на друга, ресемантизация происходит постоянно, и одно с другим взаимосвязано. Но возвращаясь к тому, кто народ или не народ. Понимаете, допустим, то же столкновение с рабочими, возвращаясь к Берви-Флеровскому, очень важному в этом смысле: когда Берви-Флеровский пишет о положении рабочего класса в России, он, по сути дела, на протяжении всей своей книги пишет о крестьянах, то есть он пишет «рабочий класс», но пишет о крестьянах, потому что это трудовое население, здесь переносится этот концепт. И, допустим, когда те же чайковцы или первые народники только начинают свою пропагандистскую просветительскую деятельность с рабочими, они ведь их рассматривают как часть народа, но часть передовую, которая более восприимчива к этим идеям и которая может вернуться потом уже как свои, как часть этого народа в деревню и там быть транслятором этих идей.

А.Т.: Обращаясь к более позднему языку, можно сказать, что они более сознательны?

Т.С.: Здесь очень важен фактор сознательности. И, как ни странно, это очень хорошо пересекается с идеями Ленина о степени сознательности и авангарде, то, что в этом смысле может сработать. Но тут не только вопрос познания, я бы сказала, потому что мы сейчас очень отстраненно, академически смотрим и говорим: вот им этот народ интересен, они его познают, они его изучают как биологический объект. Здесь, наверное, это не совсем правильно, потому что представьте себе молодых людей, очень молодых, фактически первый-второй курс университета: они вовлечены, это молодое поколение, для меня по крайней мере это очевидно молодежное движение, такая попытка молодежной революции, как, наверное, очень часто революции и делаются молодыми поколениями. И для большинства из них это не академический интерес — это вопрос морального долга, для них прежде всего это не идеологические положения, это даже не теория, это прежде всего эмоциональная и моральная реакция на происходящее. И поэтому у них было стремление идти в народ даже не для того, чтобы его изучать, а чтобы что-то делать, идти для того, чтобы менять ситуацию, потому что для них это идея моральной обязанности, не того долга кающегося дворянина, нет, а именно того, что если в стране действительно столько несправедливости, то надо это исправить, что мы так жить не хотим, что надо эту страну изменить, и для них это, наверное, служит мощнейшим моральным императивом, который заставляет их действовать.

А.Т.: А если перейти от микроуровня к макро-? Вы обратили внимание на то, что это молодое поколение, что это революция молодых — это революционное движение, причем здесь уже появилось слово «революция», хотя народничество начинается достаточно аполитично, и это всячески подчеркивается в самом движении: дистанцирование от политического. И затем политика возникнет как вынужденность, они на самом исходе 70-х обнаружат, что все равно они находятся в политическом пространстве. Здесь показателен, например, Тихомиров, который в конце концов будет вынужден говорить, что да, в рамках преобладающего социального мы вынуждены ставить те или иные политические требования, мы оказываемся политическими.

Все-таки возвращаясь к молодому поколению: а, собственно, что здесь является таким макрогенератором революционных настроений молодежи? Ведь речь идет действительно об очень масштабном движении 70-х годов. Что приводит это поколение молодых людей в подобные состояния? Почему они становятся не просто базой, а во многом и движущим началом, потому что, если мы посмотрим на идеологов, мы увидим, что для значительной их части разница в возрасте с другими участниками либо вообще отсутствует, либо составляет буквально несколько лет. Здесь, можно сказать, что рекрутирование теоретиков происходит из массы, это рекрутирование тех же самых по возрасту, очень близких по опыту (или его отсутствию) людей.

Т.С.: Это очень хороший вопрос. Мы не будем уходить в большую дискуссию по поводу политики, потому что это другой сложный вопрос, потому что, когда мы говорим о политическом и социальном, они ведь сами размышляют о взаимодействии политической и социальной революции, о перспективах общества, о понятии политической и социальной революции и о понятии революции вообще. Это возможно тема отдельного разговора — то, как они себе это представляли. Понятно, это 70-е годы — есть опыт европейских революций, они этим интересуются и следят, безусловно, это их и вдохновляет, и пугает, и настораживает, но они реагируют на европейские революции, и для них, для этих молодых народников, конечно же, опыт Парижской коммуны является очень важным, ключевым в восприятии революции.

А.Т.: Но я немножко о другом: а что вызывает такое массовое движение? Хорошо, ведь отношение к тому же самому европейскому опыту у многих из них весьма скептическое, более того, европейский опыт — это скорее то, чего необходимо избежать: отсюда тема русского социализма и т.д. А вот что вызывает здесь подобную радикализацию молодых? Каков социальный движок?

Т.С.: Это, наверное, самый сложный вопрос, потому что если бы мы смогли на него отвечать, то, наверное, понимали бы, что в тот или иной момент, в ту или иную историческую эпоху запускает это общественное движение, служит действительно пусковым механизмом для этого движения. Потому что, смотрите, все ведь начинается достаточно спокойно — с кружков самообразования, студенческих коммун, общественных курсов, потом кружков с рабочими, то есть все происходит достаточно спокойно, в рамках традиционной просветительской парадигмы и традиционного просветительского движения и понимания того, что, конечно, трансформация нужна и идеи социальной преобразующей революции чрезвычайно привлекательны, но это…

А.Т.: Но ведь эти кружки сразу вступают в конфликт с существующим режимом, что показательно.

Т.С.: Я бы не сказала, что сразу в конфликт, ведь первоначально власть достаточно…

А.Т.: Я имел в виду социальный опыт. Ведь как зачастую выглядят биография народников? Это очень скорое оставление университета: если вспомнить хотя бы вашего заглавного персонажа, фактически стандартного опыта учебы у него не было, он практически сразу уходит из университета. То есть здесь не та ситуация, что его выбрасывают из этой системы, — он сам не пользуется теми возможностями, которые есть. И ведь это очень типично для многих участников. Иными словами, речь идет не о том, что они в принципе не могут найти себе места, — напротив, они не собираются его искать. Я подразумеваю, что речь идет не о заявлениях конкретных кружков, не о явной программе, а о том, что они базово формируются вне существующей системы и, более того, единственный вариант их вписывания в систему — это то, что эта система должна поменяться, только так. В этом смысле вопрос не о том, что они собираются искать какой-то вариант для своей деятельности в рамках существующей системы, нет, они собираются делать что-то конкретное, они заводят кружки, а система должна измениться так, чтобы они могли этим заниматься.

Т.С.: Тут ситуация даже еще более сложная, мне кажется. Парадокс в чем? Это все еще эпоха реформ, страна меняется, и очень сильно, даже в начале 70-х мы можем говорить, что реформа-то продолжается, ведь нельзя сказать, что эпоха великих реформ уже закончилась. По сути дела, если мы сейчас смотрим из нашего времени, мы говорим: у них была прекрасная возможность включиться в процесс постепенного преобразования страны и участвовать в тех же земских учреждениях, например, и через земские институты приходить к процессу преобразования, как, кстати, предыдущее поколение, правда? Когда мы говорим, что, когда они частично включились в процесс реформирования земских институтов, они ведь нашли себя.

А.Т.: Я вряд ли с этим соглашусь. Смотрите, ведь очень показательным для историографии здесь получается этот переход, во-первых, в земство, хотя в общем-то этот «земский миф» более поздний, и отношение к участию в земстве в 60–70-е годы было в высшей степени критично.

Т.С.: Очень критично.

А.Т.: Причем со всех сторон. Эта история о включении в земство, земская деятельность — это 1890-е годы, отчасти 80-е, что будет связано с самим феноменом восьмидесятничества: «мирный труд» — это ответ на вопрос, как ты можешь включиться при условии, что общий порядок вещей мыслится неизменным (т.е. не изменяемым радикальным, одномоментным усилием) — естественно, через земство. Но расцветет все это к 90-м годам, и дальше уже можно говорить о таком парадоксе — когда заканчивается эпоха этого либерального земства, то к этому времени в общественном сознании земская мифология вполне укрепляется и далее поддерживается сериями мемориальных публикаций и т. п.

Но земство здесь не особенно присутствует как альтернатива, существующие возможности не рассматриваются в принципе — это ключевой момент. То есть речь идет (кстати говоря, с этим же связано очень скептическое отношение и к самому земству) о том, что земство не рассматривается как какой-то ресурс для деятельности в том числе и потому, что оно воспринимается как квазиполитическая форма.

Иными словами, говоря о начале 70-х, о складывании народничества: это движение очень молодых людей, это люди, которые во многом сознательно (причем для многих из них — при первом соприкосновении с большим городом, с высшим образованием) решительно уходят из этой сферы, причем уходят они вовне — это тоже мне кажется очень важным моментом: их политический жест заключается в том, чтобы всячески продекларировать отказ от всякого политического.

Т.С.: Мне кажется, это очень интересный тезис. Действительно, для семидесятников, по крайней мере для начального этапа, характерно очень сложное отношение к политическому: они постоянно разговаривают о политике, они очень много обсуждают политические вопросы, например, тот же вопрос о Конституции, ее возможности и необходимости, вопрос о том, что сначала — политическая революция или социальная и готовы ли мы к этому, и, глядя опять-таки на европейский буржуазный опыт, не получится ли еще хуже, когда в результате скороспелых политических преобразований социальная трансформация задвигается на неопределенное будущее. И тут несколько любопытных моментов. Во-первых, то, что они начинают задумываться о возможностях, упущенных или неупущенных, правильных или неправильных действиях в отношении легальных институтов и использовании их, когда они сами в конце XIX — начале XX века, как герой нашей книги, оказываются плотно связаны с земством и включаются в его работу. Но в тот период для этих молодых людей эта дверь оказывается абсолютно закрыта, и они потом только в мемуарах начинают размышлять: а почему? Что тогда определяло наше радикальное отношение? Почему мы не видели возможности войти в эту дверь и использовать этот шанс?

А.Т.: Ведь не она для них оказывается закрыта, а они ее не видят в принципе.

Т.С.: Абсолютно верно. Они не хотят ее открывать. И здесь надо сказать, что свою роль сыграла печать, потому что вся та критика земства, о которой вы говорили, ведь во многом шла через толстые журналы, через публикации, и это общественное мнение, которое формировало негативный образ земства, ведь и на них повлияло тоже. Для них этот негативный образ земства — один из факторов эту дверь не открывать вообще. А с другой стороны, существовал еще и гендерный вопрос, потому что для женщин, которые приходят в революционное движение, это был вопрос закрытой двери: это невозможность получить высшее образование, невозможность реализации, но это опять-таки другая история. Интересно, что они сами пытаются осмыслить в своих текстах, которые пишут уже намного позже, а что случилось? Почему их так захватило это революционное движение? То есть вопрос, как это произошло, озадачивает не только нас с вами, но они сами пытаются на него ответить.

А.Т.: Да, учитывая, что они создают серию автобиографических текстов, достаточно близких друг с другом, я как раз и хотел (может быть, я прервал как раз в тот момент, когда вы шли в этом направлении) поинтересоваться: а каковы их типовые ответы, которые они дают уже спустя десятилетия? Набор типовых ответов: как так случилось, что было для них движком?

Т. С.: А здесь получается странная история. Они хотели создать некоторый канон. И мне кажется, один из очень интересных моментов, когда та же Вера Фигнер участвовала в создании этого революционного автобиографического и биографического канона, начиная с того, что она сама писала все эти «Галереи шлиссельбургских узников», многочисленные биографические очерки, Гранатовские авто- и биографические словари, и она даже пыталась сформировать некий канон, у нее было очень четкое видение, каким должен быть ответ на этот вопрос. Но парадокс оказался в том, что когда они начали отвечать, то получилась другая картина: образцового, канонического варианта не сложилось в результате разных моментов — разного жизненного опыта, разного социального происхождения, разных жизненных ситуаций. Мы пытаемся говорить о том, что это ситуация жизненных выборов, и о том, что ситуация жизненных выборов у многих из них — несмотря на большую общность, разделение общих моральных установок, увлечение общими идеями, чтение общих книжек — была очень разной. И если бы мы попытались найти общее ядро, то я бы сказала, что они были во многом захвачены той общественной атмосферой, в которой они оказались в начале 70-х годов: тогда проиходило создание очень плотной коммуникационной сети через кружки, коммуны, распространение литературы. Посмотрите, те же чайковцы в 37 губерниях имеют свои отделения, они постоянно взаимодействуют друг с другом, распространяют литературу, координируют эту деятельность, даже хождение в народ — это стихийно, но не настолько, то есть это все равно процесс сетевого взаимодействия. Возможно, исторически неправильно говорить о сети, потому что для нас сейчас это наполняется другим смыслом, но в 70-е годы это была определенная сетевая структура, созданная через переписку, через кружки, через эти отделения, подпитываемая, безусловно, периодической печатью, художественной литературой, общим кругом чтения. Это банально, но так это и происходило, потому что общий круг чтения и распространения литературы, безусловно, очень много значил. Все это их захватывает и формирует не только это воображаемое сообщество поколения 70-х, а реальное сообщество, созданное на общей коммуникационной основе. Они пишут о том, как все бурлило, как все кипело, как живо обсуждались все эти вопросы, и очень многие отмечают, что просто невозможно было остаться в стороне от этого движения.

А.Т.: Вы затронули ответ Веры Фигнер, претензию на создание некоего канона. Если совсем кратко сформулировать, то в оптике Веры Фигнер как выглядел правильный ответ, на какие слова она рассчитывала? Как вы уже сказали, реальность разошлась с ее ожиданиями, но все-таки как она ожидала, что будут отвечать, как должны были отвечать?

Т.С.: Она не только ожидала, она даже периодически писала письма, давая подсказки, в каком направлении нужно двигаться. И я бы даже сказала, если взять этот автобиографический словарь деятелей революционного движения в России, в который народники написали свои автобиографии, часть совпадает, там можно увидеть эти компоненты, и где-то рука Фигнер, которая, кстати, редактировала эти автобиографии, там иногда чувствуется. Для нее важным был прежде всего, безусловно, фактор чтения: это проходит везде, и они все упоминают, что они читают и как формировалось их мировоззрение в результате чтения определенной литературы. И причем часто даже речь не идет о серьезных научных изданиях, которые формировали мировоззрение и создавали теоретическую базу, — это прежде всего романы, которые давали опять-таки моральный импульс увидеть, осознать и понять, что мир должен быть устроен по-другому и мы должны его изменить. Это чувство социальной несправедливости, формируемое художественной литературой, оказывалось очень сильным. Фигнер также хотелось увидеть, безусловно, какой-то преображающий момент в жизни, тот самый толчок, который заставляет человека совершить этот жизненный выбор и понять, что, как у Тургенева, это порог, через который ты перешагиваешь, и дальше твоя жизнь уже не может быть прежней, ты должен посвятить свою жизнь народному благу. То есть Фигнер ожидала рассказ о каком-то таком преобразующем моменте в жизни, даже немножко сакрально-эмоциональном, — потрясении, мощном жизненном опыте, проходя через который, человек меняется, может быть, даже романтичном.

А.Т.: То есть это логика религиозного обращения, converso?

Т.С.: Близкая, очень близкая. Я бы не сводила это к религии, это другая проблема. Она говорит об эмоциональных переживаниях, и она ожидает это эмоциональное или моральное преображение увидеть у других. И, например, если смотреть у того же Дебогория-Мокриевича, мы можем увидеть сходные моменты, но, например, у Чарушина — нет, абсолютно спокойная интересная жизнь, никаких травматических опытов. Но, с другой стороны, я бы не сводила это к религиозному дискурсу, потому что это другая история. Может быть, просто на тот момент еще нет другого языка, но я бы не сказала, что здесь прослеживается глубокая религиозность. Это тоже отдельная дискуссионная тема — о степени религиозности и о роли религиозности и религиозных представлений для народников, тема сложная и, мне кажется, требующая серьезного изучения, потому что на этот счет в литературе о народниках тоже существуют очень прочные стереотипы. Но найти это мощное преобразующее начало оказывается очень непросто, потому что у большинства из них никакого опыта подобного рода нет, идет постепенный процесс вовлечения, когда они говорят, что мы попали в студенческую среду и нас эта среда захватила, увлекла и повела, и мы осознали, и в процессе обсуждения эти представления только крепли, и распространение всей этой литературы на нас влияло, и дальше мы уже настолько оказались в это вовлеченными, что это действительно стало смыслом жизни.

А.Т.: У меня по ходу разговора возникло некое двоящееся впечатление, я сейчас постараюсь его сформулировать. С одной стороны, в самом языке ваших персонажей речь идет о «среде, которая захватила», об «атмосфере, в которую они погрузились», то есть речь идет все-таки о неких генерализациях, а с другой стороны, весь язык изложения нацелен на то, чтобы разбивать эти генерализации: единичный опыт нам демонстрирует другое. Но чтобы этот единичный опыт работал, нам ведь всегда необходима та самая генерализирующая рамка, то есть, другими словами, чтобы разбивать сложившиеся стереотипы, нам нужны стереотипы. Если угодно, если стереотипов не останется, то мы впадем в немоту. Возвращаясь назад таким образом, я хотел бы предложить вам все-таки сформулировать то, с чего мы начали: как можно на следующем витке построить ту самую генерализацию, которая, безусловно, окажется неверной, которая станет объектом следующей атаки, но все-таки явит собой промежуточный итог? Как можно попытаться все-таки описать, что такое народничество?

Т.С.: Генерализации — всегда опасная штука, но я согласна, что они необходимы, потому что иначе мы получаем историю в осколках, которая рассыпается на мелкие кусочки. И мы ведь все время балансируем между этими мелкими кусочками и осколками, собиранием и рассыпанием их снова, и мы все время собираем, рассыпаем, собираем, рассыпаем, но для чего? Не просто играя в бисер, а в данном случае пытаясь через этот процесс приблизиться к познанию исторической реальности. И знаете, мне кажется, что процесс генерализации и конструирования народничества как некого социального, политического явления можно рассматривать с нескольких позиций. Во-первых, когда мы говорим о создании и понимании, что такое народничество? Это самоидентификация, это опыт самоидентификации и создания образа поколения народников, потому что, если мы посмотрим, особенно в начале XX века, на эти работы, начиная с Богучарского и дальше, все эти биографические словари, они все говорят о поколениях народников, пытаясь тем самым еще и внутри народничества провести границы между разными поколениями, разными жизненными опытами и разными политическими стратегиями как ответами на вызовы, на меняющуюся ситуацию в России. И когда мы говорим, что такое народничество, мы можем смотреть на эти тексты и пытаться понять, как они понимают сами себя, не используя напрямую слово «народники», а говоря, например, «социал-революционеры», даже упоминая о партии социал-революционеров, что было характерно, например, для 70-х годов. И здесь как раз та самая идея и народа, и представления о народе, и той далекой социальной революции, и соединение с идеей просвещения народа. Работает традиционная просветительская парадигма — идея блага народа, но в то же время социальной трансформации и моральных идей, которые они для себя определяют, будучи объединенными общими установками, общими идеями и общим опытом: «мы как поколение народников». Это один момент. Второй момент — это попытка создать — и вы уже это упоминали, Андрей, —представление о народничестве как об идеологической платформе, политическом движении, которое используется в разные эпохи для укрепления, конструирования другой солидарности, для выстраивания уже другой политической стратегии. И в этом смысле народничество служит неким инструментом, чтобы разобраться в политических движениях, политических стратегиях и определить место других в политических течениях и движениях в России на рубеже XIX–XX веков. И есть следующий момент, когда уже после революции 17-го года, в 20-е и в начале 30-х годов представление о народничестве опять в очередной раз пересматривается и меняется и народники как злейшие враги марксизма — уже не союзники по революционному движению, не предшественники, — начинают трактоваться совершенно иначе. И здесь народничество начинает использоваться как инструмент в той политической борьбе и в той революции, которая происходит уже в советской России.

Поэтому когда мы пытаемся задаться вопросом, что такое народничество, я думаю, что главный смысл — в том, чтобы попытаться говорить о разных смыслах этого концепта народничества, о разных использованиях, разных возможностях, разных ракурсах. Поэтому, когда вы меня спрашиваете, что такое народничество, у меня сразу возникает встречный вопрос: в каком смысле вы хотите об этом говорить — о народничестве как явлении 70-х годов, как его видели в 20-е годы? Этот вопрос сразу требует уточнения, детализации и конкретизации, иначе получается то же самое, что с народом и с интеллигенцией. Народничество — это очень хорошая концептуальная рамка, внутри которой мы можем говорить об идеологических платформах, о поколениях, о социальных общностях, о коммуникационных сетях, о теориях и идеях революции и о коллективной памяти. Мне кажется, это очень интересный и очень многообещающий познавательный инструмент, который можно использовать. Но, безусловно, это и реальность, тут я не уходила бы в совершеннейший постмодерн, хотя тут наслоилось очень много позднейшего.

А.Т.: Спасибо большое за разговор. Мне кажется, что очень ценная идея и то, что послужит, я надеюсь, для дальнейших бесед, — это затронутая проблематика другой, иной солидарности: это нить, которая хорошо схватывает целый ряд тем, и многообразие аспектов, которые прозвучали, оказались только намечены в самом конце нашего сегодняшнего разговора. Это одновременно и множественность некого единства, которое мы фиксируем, множественность во времени, но и единство, тем не менее пребывающее во времени, то, что позволяет нам связывать это в цепь. Надеюсь, в следующий раз, в продолжение нашего разговора, нам получится продвинуться дальше в этом направлении.

Т.С.: Безусловно, спасибо вам.

 

Примечания

↑1. Чайковцы — члены народнических кружков, получивших название по имени одного из лидеров — Н.В. Чайковского. Главным делом «чайковцев» была пропаганда среди рабочих. Делались попытки наладить работу и в деревне.

В начале 1874 года полиция арестовала многих «чайковцев», в том числе П.А. Кропоткина, но это не остановило намеченного «чайковцами» на 1874 год «хождения в народ». — Прим. ред.

↑2. «Процесс ста девяноста трех» («Большой процесс», официальное название — «Дело о пропаганде в империи») — судебное дело революционеров-народников, разбиравшееся в Петербурге с 18 (30) октября 1877-го по 23 января (4 февраля) 1878 года. К суду были привлечены участники «хождения в народ», которые были арестованы за революционную пропаганду с 1873-го по 1877 год. —

Прим. ред.

§ 2. Народничество. История России XVIII-XIX веков

§ 2. Народничество

Особый путь развития России. В первое пореформенное десятилетие происходило оформление идей русского социализма в стройную систему воззрений, которая получила название «народничества». Само понятие не отличалось определенностью и допускало различные толкования. Самые разные явления, объединенные интересом к народу и сочувствием к его тяжелой доле, именовались народничеством, которое было и идейным течением, и стилем эпохи. Сердцевину народничества составляли идеализированные представления о простом народе, о социальных отношениях в русской деревне. Народничество выросло из формулы Герцена: «Человек будущего в России — мужик».

Наибольшим влиянием в народнической среде пользовалось учение, которое связывало воедино особый характер русского общественного развития, основанного на существовании крестьянской поземельной общины, с верой в возможность благодаря этому прийти к установлению в России справедливых общественных отношений. Эти отношения понимались как социалистические. Народники постоянно вели споры о том, какие средства необходимо использовать для достижения социалистического идеала. Многие из них верили в эффективность революционного преобразования общества. Именно к ним приложима формула Г. В. Плеханова: «Под социалистами-народниками мы понимаем всех тех социалистов, по мнению которых община должна составлять главный экономический базис социалистической революции в России».

Наряду с революционным народничеством, временем расцвета которого стали 1870-е гг., всегда существовало мирное, либеральное народничество, особенно заметное в эпоху Александра III. Общей для всех народников была вера в самобытный путь развития России, в огромный социальный и экономический потенциал крестьянской поземельной общины, их объединяло неприятие капиталистических отношений. Все они были убеждены, что тем или иным путем Россия придет к социализму.

В эпоху Великих реформ действия разночинцев-нигилистов определяли идеи Герцена и Чернышевского. Представители радикально-демократической интеллигенции в своем большинстве разделяли надежды на близость народного восстания, с уверенностью смотрели в будущее и готовили себя к революции. Их идеалом был Рахметов, герой романа Чернышевского «Что делать?». Своей непосредственной задачей радикальные шестидесятники считали создание подпольной организации, которая могла бы в нужный момент возглавить крестьянское выступление. По мере разочарования в близости крестьянской революции, в готовности народа подняться на борьбу с угнетателями, которая стала нарастать после 1863 г., в разночинной среде росло преклонение перед сильной личностью, для части нигилистически настроенной молодежи все больший интерес стали представлять идеи революционного терроризма. Первым практическим воплощением этих идей стал выстрел Каракозова.

Вслед за Бакуниным и Огаревым последователи русского социализма были непримиримыми противниками самодержавия и российской государственности. Для них свержение самодержавия было обязательным, хотя и не главным условием утверждения идеи социализма. Они склонны были недооценивать значение повседневной политической борьбы, с презрением относились к либеральной общественности. Неразрывно связанное с идеями социальной революции, народничество порождало нигилистическое отношение к правовому строю, конституционным гарантиям, вело к пренебрежению и прямому отрицанию гражданских свобод, к утрате навыков политической борьбы, и без того слабых в русском обществе.

Нечаевщина. С полной определенностью это выявилось в годы «белого террора». Волнения среди петербургских студентов в 1869 г. принесли известность С. Г. Нечаеву, малообразованному разночинцу, который сочетал беспредельную ненависть к самодержавию с политическим авантюризмом, склонностью ко лжи и провокации. Бежав за границу, он предстал перед Огаревым и Бакуниным как руководитель революционного комитета, якобы существующего в России. Совместно с Бакуниным он напечатал от имени мифической организации «Народная расправа» ряд листков и воззваний, обращенных к студенческой молодежи. Им был составлен получивший одобрение Бакунина «Катехизис революционера», который оправдывал все, самые грязные средства борьбы. Революционер, учил Нечаев, «знает только одну науку — науку разрушения, он презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все то, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все то, что помешает ему».

Вернувшись в Россию, Нечаев, широко используя методы провокации, попытался создать в Москве и Петербурге ячейки «Народной расправы». Добиваясь слепого подчинения, он методами шантажа вынудил московскую ячейку убить студента И. И. Иванова, который выразил сомнение в нечаевских полномочиях. После убийства Нечаев вновь скрылся за границу. Процесс по делу нечаевцев проходил в 1871 г. и должен был, по мнению властей, дискредитировать революционное движение. Широкая публикация пропагандистских материалов нечаевцев дала обратный эффект: новое поколение молодежи обратилось к идеям революционного подполья, прониклось верой в русский социализм. Самого Нечаева, выданного Швейцарией как уголовного преступника, судили и заточили в Петропавловскую крепость, где он и умер.

М. А. Бакунин как идеолог народничества. Осудив не-чаевщину за безнравственность, деятели революционного подполья не подвергли сомнению нечаевское стремление создать тайную организацию. К этому стремились члены возглавляемого Г. А. Лопатиным «Рублевого общества», названного так по размеру вступительного взноса, и «долгушинцы», объединившиеся вокруг петербургского студента А. В. Долгушина. В начале 1870-х гг. в Петербурге возник кружок «чайковцев», где главную роль играли М. А. Натансон и Н. В. Чайковский. Члены кружка вели постоянную народническую пропаганду среди студентов, считая своей главной задачей подготовку кадров для революционного движения.

В 1871 г. чайковцы объединились с кружком С. Л. Перовской, составив «Большое общество пропаганды». Среди деятелей общества были П. А. Кропоткин, А. И. Желябов, Н. А. Морозов, Д. А. Клеменс, СМ. Кравчинский, С. Л. Перовская, С. С. Синегуб. Они читали нелегальную литературу, мечтали вести пропаганду в деревне. Внутри общества царила атмосфера нравственной чистоты и преданности делу революции. Почти все члены «Большого общества пропаганды» разделяли взгляды Бакунина, которые в то время господствовали в народнической среде.

М. А. Бакунин играл исключительную роль в революционно-социалистическом движении. В 1840-е гг., уехав за границу, он обосновал необходимость «полного уничтожения существующего политического и социального строя» и выдвинул положение, которое легло в основу программы революционного анархизма: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть». Бакунин принял деятельное участие в событиях европейской «весны народов» 1848 г. На Славянском съезде в Праге он отстаивал идею революционного решения славянского вопроса, призывал к созданию свободной всеславянской федерации, к разрушению исторических угнетателей славянства — монархий России, Пруссии, Австрии и Турции. Возникшая в результате победоносной революции угнетенного славянства (крестьян-общинников) и западноевропейского пролетариата «великая, вольная славянская федерация, основанная на принципах общего равенства, свободы и братской любви», должна была решить как национальный, так и социальный вопросы, уравнять всех граждан и обеспечить их наделами земли, перешедшей в общенародное владение.

После разгрома Дрезденского восстания, Бакунин был выдан царскому правительству. Несколько лет он провел в крепости, где написал «Исповедь», предназначенную для Николая I.

В ней он каялся в своих революционных поступках, объясняя их заблуждениями молодости. Сосланный в Сибирь, Бакунин бежал через Японию и Америку в Европу, где стал видным деятелем революционного движения и идеологом анархизма. Его анархистское мировоззрение окончательно сложилось под впечатлением поражения польского восстания 1863 г., когда он разочаровался в революционном панславизме. Обращаясь к своим последователям, он утверждал: «У нас нет отечества. Наше отечество — всемирная революция».

В теории Бакунина главным было учение о государстве, которое он понимал как «исторически необходимое зло». Грядущая революция, по его мнению, должна была привести к разрушению любых форм государственного устройства. Он верил в «великий, спасительный принцип федерализма», противопоставлял государственному социализму Маркса свой общинный социализм. Решающую роль в борьбе за переустройство мира он отводил народу, «на Западе — фабричным и городским рабочим, у нас в России, в Польше и в большинстве славянских земель — крестьянам». Народам, полагал Бакунин, присущ инстинкт свободы, который толкает их на борьбу: «Учить народ? Это было бы глупо. Народ сам и лучше нас знает, что ему надо». Согласно Бакунину «каждая община составляет в себе замкнутое целое и не чувствует надобности иметь с другими общинами никакой самостоятельной органической связи». Отсюда делался вывод о важности общинного самоуправления и о «решительно враждебном» отношении общины к государству.

Бакунин отмечал: «Нужно быть ослом, невеждою, сумасшедшим, чтобы вообразить себе, что какая-нибудь конституция, даже самая либеральная и самая демократическая, могла бы изменить к лучшему это отношение государства к народу; ухудшить, сделать его еще более обременительным, разорительным, пожалуй — хотя это и трудно, потому что зло доведено до конца, но освободить народ, улучшить его состояние — это просто нелепость! Пока существует империя, она будет заедать наш народ. Полезная конституция для народа может быть только одна — разрушение империи».

В Европе Бакунин повсюду имел немало сторонников, в России они назывались «бунтарями» и составляли большинство в революционном народничестве. Свои взгляды на задачи русского революционного движения Бакунин изложил в «Прибавлении А» к книге «Государство и анархия», изданной в 1873 г. Он обличал самодержавие и писал: «Народ наш глубоко и страстно ненавидит государство, ненавидит всех представителей его». Путь, который он предлагал и от которого ждал спасения, — «путь боевой, бунтовской». Он учил, что «всякий бунт, как бы неудачен он ни был, всегда полезен». Молодежь должна была взять на себя пропаганду революционных идей, ей предстояло идти в народ, звать к бунту, устанавливать «живую бунтовскую связь между разъединенными общинами». По его мнению, в народе был жив дух «Стеньки-Разинской и Пугачевской революции», неизбежность и близость новой народной революции казалась ему очевидной.

Революция в России понималась Бакуниным как составная часть мировой «Социальной Революции», ибо «в настоящее время существует для всех стран цивилизованного мира только один всемирный вопрос, один мировой интерес — полнейшее и окончательное освобождение пролетариата от экономической эксплуатации и от государственного гнета». Этот вопрос, учил Бакунин, не может решиться «без кровавой, ужасной борьбы».

Революционная этика П. Л. Лаврова. Бакунизм был привлекателен для радикальной студенческой молодежи. Очень немногие ее представители не разделяли бакунинского революционного оптимизма и отдавали предпочтение лавризму, течению, названному по имени его идеолога. П. Л. Лавров был видным представителем шестидесятников, автором популярных среди молодежи «Исторических писем», где он дал знаменитое определение: «Развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении, воплощение в общественных формах истины и справедливости — вот краткая формула, обнимающая, как мне кажется, все, что можно считать прогрессом». Выведенная Лавровым «формула прогресса» воспринималась радикальной молодежью как непререкаемый социологический закон. Лавров утверждал, что самое важное значение для развития общества имеет человеческая потребность лучшего, «влечение к расширению знаний, к постановке себе высшей цели, потребность изменить все данное извне сообразно своему желанию, своему пониманию, своему нравственному идеалу, влечение перестроить мыслимый мир по требованиям истины, реальный мир — по требованиям справедливости».

После выстрела Каракозова Лавров был сослан в Вологодскую губернию, откуда с помощью Лопатина бежал за границу. Там он издавал журнал «Вперед!», который сыграл большую роль в организации «хождения в народ». Лавров учил, что интеллигенция находится в «неоплатном долгу» перед народом, просвещению которого и пробуждению к будущей революции она должна отдать все свои силы: «Нужно не только слово, нужно дело. Нужны энергичные, фанатические люди, рискующие всем и готовые жертвовать всем. Нужны мученики, легенда о которых переросла бы далеко их истинное достоинство, их истинную заслугу».

Постепенная пропаганда лавристов не сулила быстрого успеха, и они составляли меньшинство в революционном движении, но идея жертвенности стала важной составляющей революционной этики.

«Хождение внарод». Весной 1874 г. объединенные призывом «идти и бунтовать народ», который впервые провозгласил Герцен, бакунисты и лавристы предприняли массовую попытку «хождения в народ». Лишенное организационного единства, стихийное по характеру, оно стало проявлением жертвенного порыва молодежи. Степняк-Кравчинский вспоминал: «Движение это едва ли можно назвать политическим. Оно было скорее каким-то крестовым походом, отличаясь вполне поразительным и всепоглощающим характером религиозных движений». Молодежь университетских центров покидала города, ехала на Дон, в Поволжье, где, по ее расчетам, были живы традиции Разина и Пугачева. Пропагандой было охвачено около 40 губерний.

Молодые люди переходили из деревни в деревню, звали крестьян к неповиновению властям, проповедовали идеи социализма. Прямые призывы к бунту чаще всего воспринимались крестьянами враждебно, социальную справедливость они воспринимали как призыв к переделу помещичьих земель. К осени движение было разгромлено, было арестовано более тысячи человек. Власти устроили над участниками «хождения в народ» процесс «193-х», который способствовал популяризации революционно-социалистических идей.

«Хождение в народ» выявило невозможность осуществления бунтарских идей Бакунина на практике, следствием чего стали попытки ведения длительной оседлой пропаганды, когда революционеры под видом учителей, фельдшеров, писарей селились в деревне. ! насильственного переворота», который они готовили, возбуждая народ к бунтам и стачкам и осуществляя «дезорганизацию власти». Их конечным идеалом была анархия и коллективизм. Особое внимание они уделяли выработке уставных требований, которые включали централизм, конспирацию, взаимный товарищеский контроль, подчинение меньшинства большинству. Душой организации был А. Д. Михайлов, который утверждал: «Если у нас не будет единства взглядов на наши взаимные отношения — это будет невыносимо и пагубно. Я первый постараюсь разрушить такой шаткий, жалкий и бессильный союз».

«Земля и воля» вела работу в деревне, создавая поселения своих последователей, однако крестьяне были глухи к пропаганде революционеров. Попытка Я. В. Стефановича и Л. Г. Дейча поднять в 1877 г. бунт среди крестьян Чигиринского уезда с помощью подложной царской грамоты провалилась и дискредитировала организацию. Дезорганизаторские акты «Земли и воли» первоначально носили характер мести и самообороны. В январе 1878 г. давняя участница народнического движения В. И. Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова, приказавшего подвергнуть телесному наказанию политического заключенного. Суд присяжных оправдал Засулич, что с энтузиазмом было воспринято либеральной общественностью.

Для части революционеров-народников вердикт суда стал показателем общественного сочувствия к их деятельности и подтолкнул на путь политической борьбы и индивидуального террора. Они стали устраивать покушения на правительственных чиновников, в августе 1878 г. Кравчинский убил кинжалом на улице Петербурга главу III Отделения Н. В. Мезенцова. Землевольцы стали рассматривать террор как средство воздействия на народ. Листок «Земли и воли» утверждал: «Следует поставить революционную партию в глазах крестьянства на то место, какое занимает у него его мифический царь». 2 апреля 1879 г. землеволец А. К. Соловьев стрелял в Александра II. Покушение оказалось неудачным, Соловьев был повешен.

В рядах «Земли и воли» назрел кризис. Сторонникам террора, «политикам», противостояли его противники, «деревенщики», отрицавшие значимость политической борьбы и готовившие социальную революцию. В июне 1879 г. состоялся съезд в Воронеже, который привел к компромиссу. Он оставил неизменной программу организации, но признал террор методом ведения политической борьбы. Участники съезда высказались за цареубийство. Последовательным противником террора был Г. В. Плеханов, который, оставшись в одиночестве, покинул съезд и вышел из организации. Вскоре на петербургском съезде произошел полный раскол. «Деревенщики» составили общество «Черный передел», а «политики» — «Народную волю».

Чернопередельцы не принимали террор, отказывались от ведения политической борьбы; они продолжали пропагандистскую деятельность в деревне, что не давало никаких видимых результатов и обрекало их начинания на неуспех. Спустя несколько лет организация распалась.

«Народная воля» и теория захвата власти П. Н.Ткачева. «Народная воля» объявила беспощадную войну самодержавию. Орган партии писал: «Из этой ожесточенной схватки нет другого исхода: либо правительство сломит движение, либо революционеры низвергнут правительство».

Народовольцы следовали теории Ткачева, революционера, который был осужден по делу нечаевцев, бежал за границу, где издавал журнал «Набат». Ткачев был идеологом русского бланкизма и доказывал, что с помощью заговора группа революционеров может захватить власть и, опираясь на нее, начать социалистические преобразования. «Только обладая властью, меньшинство может заставить большинство — то косное, рутинное большинство, которое не доросло еще до понимания необходимости революции и не уяснило себе ее цели и задачи, — заставить это большинство переустраивать свою жизнь сообразно с его истинными потребностями, сообразно с идеалом наилучшего и наисправедливейшего общежития».

Ткачев учил, что самодержавие «не имеет ничего общего с существующим социальным строем», оно «висит в воздухе», что дает возможность русским революционерам нанести несколько решительных ударов по «всеми покинутому правительству». Для успеха переворота нужна крепкая, сплоченная и дисциплинированная организация революционеров: «Только при такой организации революционеры, захватив власть, будут в состоянии защитить ее от притязания враждебных партий, интриганов, политических честолюбцев, только она даст им возможность подавить консервативные и реакционные элементы общества, только она одна вполне отвечает потребностям борьбы, вполне соответствует типу боевой организации».

Считая, что русский крестьянин «коммунист по инстинкту, по традиции», он полагал осуществление идеалов социализма делом нетрудным, хотя и подчеркивал, что в недрах общинного строя быстро развиваются новые формы — «формы буржуазной жизни, развивается кулачество, мироедство; воцаряется принцип индивидуализма, экономической анархии, бессердечного, алчного эгоизма».

Ткачев писал: «Непосредственная цель революции должна заключаться ни в чем ином, как только в том, чтобы овладеть правительственною властью и превратить данное, консервативное государство в государство революционное». Расчет на самостоятельное творчество народных масс означал, по Ткачеву, фактический отказ от революции: «Народ не в состоянии построить на развалинах старого мира такой новый мир, который был бы способен прогрессировать, развиваться в направлении коммунистического идеала; потому при построении этого нового мира он не может и не должен играть никакой выдающейся, первенствующей роли».

Вслед за Ткачевым теоретики «Народной воли» считали возможным организацию политического переворота и свержение самодержавия. Они заявляли: «Именно устранившись от политической деятельности, мы загребаем жар для других, именно устранившись от политической борьбы, мы подготовляем победу для враждебных народу элементов, потому что при такой системе действий просто дарим им власть, которую были бы обязаны отстоять для народа».

Воля народа должна была быть объявлена Учредительным собранием, которое, как они верили, не могло не быть социалистическим по составу. Индивидуальный террор был для них главным средством борьбы за власть. Они скептически относились к крестьянству, которое при «всех усилиях со стороны партии поддержать и организовать его не в состоянии совладать с централизованным и прекрасно вооруженным врагом».

Народовольческий террор. Народовольцами была создана сильная, боеспособная организация, во главе которой стоял Исполнительный комитет. Вокруг него существовала система местных революционных групп, рабочих кружков и офицерских организаций. Революционный терроризм «Народной воли» сочувственно воспринимался западноевропейской общественностью, которую увлекал пафос героической борьбы с самодержавным деспотизмом. Российская либеральная общественность склонна была оправдывать террористическую деятельность народовольцев тем, что в России нет условий для легальной политической борьбы.

Члены Исполнительного комитета были профессиональными революционерами, ведущую роль среди них играли А. Д. Михайлов, А. И. Желябов, Н. А. Морозов, С. Л. Перовская, Н. Е. Суханов, Л. А. Тихомиров, В. Н. Фигнер, М. Ф. Фроленко. Свои силы они сосредоточили на подготовке цареубийства, с осуществлением которого они связывали надежды на захват власти. В августе 1879 г. Исполнительный комитет вынес смертный приговор Александру II. В ноябре под Москвой был взорван царский поезд, в феврале следующего года устроен взрыв в Зимнем дворце. Покушения были неудачны, но создали преувеличенное представление о возможностях организации и вызвали кризис власти.

Энергия получившего диктаторские полномочия М. Т. Лорис-Меликова позволила правительству переломить ситуацию, изолировать народовольцев, лишив их общественного сочувствия, и приступить к планомерным арестам революционеров. В январе 1881 г. был разоблачен Н. В. Клеточников, который еще по заданию «Земли и воли» поступил на службу в III Отделение, а затем стал заведовать секретной частью в Департаменте полиции. Он не раз предупреждал народовольцев об опасности. Затем был схвачен Желябов, главный организатор всех покушений.

1 марта 1881 г. группа террористов, руководимая Перовской, убила Александра И. Несмотря на предостережения, император после большого перерыва покинул Зимний дворец, чтобы принять участие в разводе гвардейского караула. В его карету на Екатерининском канале была брошена бомба, взрыв не задел царя, но плохая организация охраны привела к тому, что в вышедшего из кареты Александра II была брошена вторая бомба, взрывом которой он был смертельно ранен.

Исполнительный комитет обратился к новому царю с письмом, где требовал созыва «представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни». Народовольцы перечислили условия, на которых они были согласны прекратить террор: общая амнистия по «политическим преступлениям», всеобщееизбирательное право, свобода слова, печати, сходок. Письмо было оставлено без ответа, основные силы «Народной воли» разгромлены, участники покушения казнены.

Попытки Фигнер и Лопатина сохранить «Народную волю» оказались неудачными. В 1882 г. провокатор С. П. Дегаев выдал военную организацию партии. После ареста в октябре 1884 г. Лопатина «Народная воля» практически прекратила свое существование. С ней завершилась история революционного народничества, которое со временем превратилось в социально-революционное направление освободительного движения.

Либеральное народничество долгие годы находилось на периферии общественного внимания. Его сторонники ориентировались на сочинения В. П. Воронцова, Н. Ф. Даниельсона, Н. К. Михайловского, которые отстаивали мирный путь общественного преобразования. Михайловский развивал теорию «героев и толпы», истоки которой находились в сочинениях Писарева, и проповедовал освобождение личности. Он утверждал: «Предоставьте русской интеллигенции свободу мысли и слова, и, может быть, русская буржуазия не съест русского народа; наложите на уста интеллигенции печать молчания — и народ будет наверное съеден».

Экономисты-народники внесли большой вклад в изучение пореформенной России. Они указывали на ухудшение положения крестьянства, писали о «вымирании деревни» и призывали «спасти общину». Воронцов доказывал «мертворожденность русского капитализма», насаждаемого правительством, идеализировал «народное производство». Им была выдвинута программа государственного регулирования экономики, благодаря которой крестьянство должно было повысить свое благосостояние, опираясь на кустарное производство. Даниельсон в 1892 г. уверял, что капитализм привел страну «к кризису, который подрывает все наше социальное и экономическое существование. Капитализм не в состоянии найти выход из него, выход этот может быть найден только в развитии тех основ, которые мы унаследовали от нашей прежней истории».

Под впечатлением разгрома «Народной воли» либеральное народничество выдвинуло теорию «малых дел», которую отстаивал Я. В. Абрамов. Он считал главной задачей разночинной интеллигенции повседневную работу в земских учреждениях, где можно быть близким к народу, просвещать его и помогать ему преодолевать хозяйственные трудности. Теория «малых дел» получила большую популярность в середине 1880-х гг. и вовлекла в культурную работу в деревне значительные слои молодежи. Эта сторона воззрений либеральных народников была близка влиятельному журналу «Русская мысль» и редакции ведущей газеты «Русские ведомости»: в конце XIX в. либеральные народники, среди которых к тому времени главную роль играл Михайловский, использовали свой авторитет для опровержения в подцензурной печати русского марксизма.

Magisteria

MagisteriaАCreated using FigmaVectorCreated using FigmaПеремоткаCreated using FigmaКнигиCreated using FigmaСCreated using FigmaComponent 3Created using FigmaOkCreated using FigmaOkCreated using FigmaOkЗакрытьCreated using FigmaЗакрытьCreated using FigmaGroupCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using Figma��� �������Created using FigmaEye 2Created using FigmafacebookCreated using FigmaVectorCreated using FigmaRectangleCreated using FigmafacebookCreated using FigmaGroupCreated using FigmaRectangleCreated using FigmaRectangleCreated using FigmaНа полный экранCreated using FigmagoogleCreated using FigmaИCreated using FigmaИдеяCreated using FigmaVectorCreated using FigmaСтрелкаCreated using FigmaGroupCreated using FigmaLoginCreated using Figmalogo_blackCreated using FigmaLogoutCreated using FigmaMail. ruCreated using FigmaМаркер юнитаCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaРазвернуть лекциюCreated using FigmaГромкость (выкл)Created using FigmaСтрелкаCreated using FigmaodnoklassnikiCreated using FigmaÐCreated using FigmaПаузаCreated using FigmaПаузаCreated using FigmaRectangleCreated using FigmaRectangleCreated using FigmaПлейCreated using FigmaДоп эпизодыCreated using FigmaVectorCreated using FigmaVectorCreated using FigmaСвернуть экранCreated using FigmaComponentCreated using FigmaСтрелкаCreated using FigmaШэрингCreated using FigmaГромкостьCreated using FigmaСкорость проигрыванияCreated using FigmatelegramCreated using FigmatwitterCreated using FigmaCreated using FigmaИCreated using FigmavkCreated using FigmavkCreated using FigmaЯCreated using FigmaЯндексCreated using FigmayoutubeCreated using FigmaXCreated using Figma

Народничество русской интеллигенции и культуры

Народничество с самого начала развивалось как разновидность научно-утопического сознания, ориентированного на деятельное, преобразующее отношение к действительности, на решение социальной проблемы современности. В его основе лежал нравственный идеал, вера в то, что именно Нравственность (Добро) может изменить мир. Эта вера характерна не только для социалистического идеала, но и в целом для русской культуры XIX века: следуй нравственному правилу… и все устроится само собой. Отсюда понятен и постоянный, устойчивый интерес русской интеллигенции к социальной проблематике в ее нравственном освящении. Как заметил Бердяев, творили не столько «от радости творческого бытия», сколько «от печалования и сострадания о неправде и рабстве человека». Это и был решающий мотив возникновения народнического движения.

Признаки простонародничества отслеживаются уже в начале XIX века в творчестве А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, А. Н. Радищева, декабристов, а также А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Рост национального самосознания после наполеоновских войн со всей силой поставил вопрос об историческом призвании России и ее культуры. П. Я. Чаадаев лишь заострил его. Существовало три вектора для выявления национального культурного идеала. Первый связан с идеализированным образом древнерусской православной святости, как у славянофилов. Второй связан с образом высокой западноевропейской культуры и Запада в целом, как у западников. И только третий – народнический – вектор был ориентирован не в далекое прошлое и не чужеродное настоящее, а созидаемое будущее русской самобытности, воспринимающей все лучшее, что есть в прошлом и настоящем мирового и отечественного развития.

Неубедительность первых двух векторов обнаружилась очень быстро: в одном случае – по причине откровенного идеализма и идеализации, а в другом – под влиянием удручающих фактов западного «дикого капитализма», попирающего нравственные устои общества и культуры. Именно это обстоятельство выводило народничество в центр всей идейной и культурной жизни России. Народничество снимало противоположность западничества и славянофильства. Уже декабристы – «Русская правда» П. И. Пестеля – поставили центральный вопрос всей культурной эпохи «великого перехода»: какие «социальные противовесы» может изобрести человечество «язвам» капиталистической цивилизации? Пестель констатировал, что в западных странах на смену «феодальной аристокрации» пришла «аристокрация богатства». Россия же не сможет пережить господства «денежной аристокрации», и, чтобы избежать худшего, нужно не только отменить крепостное право, но и ввести новый аграрный закон – частичное установление общественной собственности в форме общественного фонда земли.

Именно это неприятие надвигающейся капиталистической цивилизации, пронизывающее всю русскую литературу и культуру XIX века, и стимулировало народническую парадигму поиска иного пути в будущее, минуя или смягчая капитализм. Концептуально она оформилась в теорию некапиталистического развития, в которой, однако, капитализм сохранял значение быстрого зародышевого развития. Герцен по этому поводу писал: «Мы можем и должны пройти через скорбные, трудные фазы исторического развития наших предшественников, но так, как зародыш проходит низшие ступени зоологического существования»[1].

Главными целями народников были социальная справедливость и социальное равенство. Основа для справедливого общества уже существует в виде русской крестьянской общины – бытия в миру. Выбирая между ценностями сильного государства и народного благосостояния, они неизменно выбирали второе. Самый культ власти был чужд народничеству. Даже радикально-революционное крыло воспринимало «гнет революционного меньшинства» как вынужденную, но временную меру. «Народники, – пишет И. Берлин, – большей частью были истинными демократами; они верили, что любая власть склонна портиться, что любая концентрация власти ведет к стремлению властвовать вечно, что любая централизация – принуждение и зло»[2]. В этом смысле стремление большевиков создать из государства некую «сверхобщину» не вписывается в каноны классического народничества.

Нельзя не согласиться с Берлиным и в том, что «самая крупная фигура в народническом движении, человек, чей темперамент, идеи и деятельность от начала и до конца доминировали в нем, несомненно – Николай Гаврилович Чернышевский. Влияние его жизни и учения, несмотря на множество существующих монографий, еще ждет своего исследования»[3]. Этот человек оказал решающее влияние как минимум на два поколения русских людей, включая поколение Ленина. Это влияние действовало не только через учение, но и через мученическую судьбу его создателя.

Характерно, что личностное становление Чернышевского приходится на годы реакции, наступившей после 1849 года. Формула слабой, непоследовательной, предательской линии либералов, шедших на соглашательство с откровенной реакцией, упорно повторялась на протяжении XIX – начала XX веков и делала народническую линию в политике и культуре безальтернативной. Народничество буквально втягивало в себя энергию, мощь и талант нескольких поколений «русских мальчиков», которые стали главными героями литературных произведений и ждали только случая, чтобы вписать свои имена в историю. Чернышевский и стал таким прототипом русского революционного героя и мученика.

Во второй половине XIX столетия у русской интеллигенции складывается определенное ядро ценностных и мировоззренческих ориентаций, объективно работающих на народническую парадигму. Во-первых, это равное неприятие феодальных и буржуазных пороков и желание преодолеть их «одним ударом». Во-вторых, это такой культ человека, который делает болезненно неприемлемыми любые формы отчуждения и эксплуатации человека человеком и, как следствие этого, провозглашает право на открытое сопротивление против всех видов явного и скрытого насилия над человеком труда и творчества. В-третьих, это существенный выбор в пользу доминанты непосредственно общественных форм организации жизни человека над опосредованно общественными, материально отчужденными, отпущенными в пространство отрицательной свободы, неуправляемой и «противочеловечной» экономической стихии формами.

Именно эти обстоятельства и сделали народничество «знаком русской интеллигенции». Можно даже утверждать, что генезис народничества прямо связан с историей становления русской интеллигенции. Как известно, родословная русской интеллигенции восходит к реформам Петра и является одним из ярких свидетельств их результативности. Наиболее последовательно плоды разворота России к Западу, оплодотворения русской культуры западным влиянием запечатлелись в формировании нового высшего класса России – дворянства и выросшей из него интеллигенции. Однако на долю русской интеллигенции выпала не только миссия нести на себе благотворные влияния петровских реформ, но еще в большей степени и великое бремя их отрицательных последствий. Петровская нелюбовь к русской старине, затхлости и невежеству церковной иерархии, как бы подчеркнутый интернационализм, в полной мере вошли в ее родословную. И потребовалась целая эпоха ее собственно русской идентификации.

Впрочем, и здесь мы имеем дело с продуктом Петрова дела. Речь идет о феномене беспрецедентного в мировой истории порабощения Петром собственного народа. И кто же как не русская интеллигенция, вобравшая в себя вкус западной свободы, должна была сказать свое веское слово протеста. Выйдя из господствующего класса русского барства, она встала в решительную оппозицию к нему, всю душу свою отдавая страждущему. В великом деле народно-освободительного движения русская интеллигенция видела свое историческое призвание, весь смысл своего существования в русской культуре и истории. Но, чтобы реализовать его в условиях деспотического государства с многовековой традицией самодержавия, нужно было «сжаться в комок», стать общностью, духовно организованной и морально дисциплинированной, по-своему жесткой и воинственной, нужно было стать «монашеским орденом» (Н. Бердяев). «Тут сказалась глубинная православная основа русской души: уход из мира, во зле лежащего, аскеза, способность к жертве и перенесение мученичества»[4]. Это во многом объясняет ситуацию, по сути, религиозной адаптации народнических идей в России, а равно и тех общественно-политических образований, которые возникли как ее следствия.

Таким образом, совершенный экскурс в родословную русской интеллигенции и культуры подводит к выводу о существовании двух измерений феномена народничества: первое – самое простое и очевидное – констатирование народничества как отдельного, самобытного явления русской культуры и философии; второе – гораздо более сложное и неочевидное – выведение народничества как важнейшей характеристики всей русской культуры переходной эпохи, как такового явления, признаки которого можно находить в любой точке культурного пространства. Все это объясняет фундаментальный характер народничества в русской культуре.

В общем многообразии форм народнического движения можно выделить несколько относительно самостоятельных направлений, различающихся по степени радикализма: консервативное, либерально-революционное, социально-революционное и анархическое.

Правое – консервативное – крыло народничества, генетически примыкавшее к почвенничеству (Ап. Григорьев, Ф. М. Достоевский, Н. Н. Страхов) представляли П. П. Червинский и И. И. Каблиц. Оба они сотрудничали в еженедельнике «Неделя». Однако основную силу народничества представляли легальные народники левого крыла и центра. Они объединялись вокруг журналов «Отечественные записки» (1868–1884) и «Русское богатство» (1876–1918), хотя непосредственным источником народничества выступал знаменитый «Современник» (1846–1866). Редакторами первого журнала были Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин, Г. З. Елесеев. Второй журнал возглавляли Н. Н. Златовратский, Л. Е. Оболенский, Н. К. Михайловский, В. Г. Короленко. Внесли значительный вклад в развитие теории народничества и такие авторы «Русского богатства», как С. Н. Кривенко, С. Н. Южаков, В. П. Воронцов, Н. Ф. Даниельсон, В. В. Лесевич, Г. И. Успенский, А. П. Щапов.

Приверженцы легального народничества не идеализировали народ настолько, как это делали консервативные народники. Свои надежды они возлагали на интеллигенцию, при этом стремились найти общее между народными чаяниями и развитием европейской мысли. Ведущими идеологами либерально-революционного, центристски ориентированного народничества выступали популярнейшие П. Л. Лавров и Н. К. Михайловский. Именно они внесли ни с чем не сравнимый вклад в формирование народничества как центрального явления культурной жизни России во второй половине XIX века.

Философский антропологизм в мировоззрении П. Л. Лаврова носил подчеркнуто энциклопедический характер, стремившийся к синтезу знаний о человеке. С одной стороны, он продолжал линию антропологического материализма Фейербаха, действуя во многом самостоятельно и самобытно, а с другой – предвосхищал философско-антропологический взрыв начала XX века, закладывая универсалии современного человекознания, свободного от религиозной догматики. Духовно-нравственный авторитет и универсализм Лаврова породили ситуацию, когда очень многие искали и находили в нем своего союзника, даже будучи бесконечно далекими от его философского кредо. Для одних – он «кантианец» (Г. Шпет), для других – «недостаточно близок Канту» (П. Мокиевский), для третьих – он «контианец» (А. Штейнберг), для четвертых – «критическая антропология» Лаврова «гораздо сложнее позитивизма Конта, Милля и др. » (А. Газетти), для пятых – он «махист» (А. Шрейдер), для шестых – философия Лаврова – это эклектическая смесь «антропологизма с историческим материализмом», наконец, для седьмых – это «этический имманентизм» (В. Зеньковский)[5].

Концепции субъективной социологии, «критически мыслящей личности», первенства реализма над романтизмом, а идейности и общественного долга над художественностью и «искусством для искусства» сделали лидеров народничества настоящими властителями дум русской молодежи. Но был и другой, не лежащий на поверхности, но не менее действенный слой народничества, который не только прогнозировал революцию и призывал готовиться к ней с тем, чтобы смягчить удар будущего «социального взрыва», но выдавал установку на форсирование революционных событий, как единственного в своем роде нравственно-очищающего действия.

Знаковыми фигурами этого направления были П. Н. Ткачев и Н. А. Морозов.

Ткачев рассуждал достаточно прагматично. Он указывал, что критерии истины и справедливости – это полезность и целесообразность, а не какие-либо абстрактные идеи. Свою же философию он называл «реализмом» (или рационализмом). Реализм, по мнению Ткачева, есть такое мировоззрение, которое отличается реальностью, разумной научностью,

Одно из программных положений революционного народничества связано с представлениями, что только бунтующий человек в состоянии сбросить с себя всю «мерзость старого мира рабства и унижений». Смысл революции даже не в ней самой, а в ее нравственно очищающем действии. Само право на бунт против деспотии и несправедливости есть основа нравственного здоровья нации.

Другая его идея связана с формулой «делания революции», не дожидаясь, когда капитализм крепко встанет на ноги. Поэтому Ткачев считает, что если революция не произойдет в ближайшее время, пока все так не устроено, то Россию постигнет участь капитализма Европы и время коммунизма будет отдалено. И наоборот, в результате революции существующая в России народная община превратится в большую общину-коммуну, поднимающую достоинство человека труда и науки и создающую реальную альтернативу существующему.

Литература, как и искусство в целом, должны соответствовать высшим общественным идеалам и их пропагандировать. При этом Ткачев указывает, что и сами авторы художественных творений должны соответствовать тому, о чем они пишут. Для оценки нравственного развития интеллигентного общества недостаточно знать, какие нравственные идеалы проповедует его литература, а нужно еще знать, как сами проповедники относятся к этим идеалам. Считают ли они безусловно для себя обязательным подчинять свою жизнь и деятельность проповедуемым ими идеалам или не считают? Это отношение к своей жизни как предмету творчества и осуществления своего художественного и социокультурного идеала было подхвачено и выражено с особой силой в русском символистском движении начала XX века.

Обосновывая социальное происхождение искусства, Ткачев указывает на генезис эстетических чувств. Именно эстетическое чувство возникает и развивается в нас под влиянием целой массы объективных и субъективных условий воспитания, окружающей нас обстановки, наследственных предрасположений, образа нашей жизни, наших занятий и т. д. Следовательно, делает вывод Ткачев, в более совершенном обществе будут развиты более совершенные эстетические критерии и эстетические запросы, и как результат – будут созданы лучшие произведения искусства. Это, по сути, шеллинговский идеал «единого поэта», сформулированный им в «Философии откровения». Но Ткачев делает акцент не на цели, а на пути к ней. Чтобы этот путь начать, – нужна революция, дух и порыв ее очищающего действия.

Развитие философии Морозов связывал с постановкой антропологической проблематики, в основании которой лежит вопрос «Как произошел человек и все его окружающее?». Морозов примыкал к механистическому материализму. Как и большинство народников, он отдавал приоритет личности перед «абстракцией общества». Психология лежит в основании социологии, а естественным стремлением человека выступает свобода, отсюда Морозов выводит понятие «эволюционной справедливости», как смыслообразующего начала истории.

В народничестве достаточно многогранно развивалось и анархическое течение, представленное прежде всего М. А. Бакуниным и П. А. Кропоткиным. И это течение имеет свои культурно-исторические предпосылки. По мнению Л. С. Николаевой и В. В. Домрачева, все социокультурные процессы в Российском государстве, находящемся в межцивилизационном пространстве (между Востоком и Западом), протекают острее, что обеспечивает динамизм развития российского общества, его конфликтность, бинарность и при постоянном проявлении альтернатив служит основой для радикального разрешения социокультурных противоречий. «В такой цивилизационной ситуации народническая революционная направленность, объективно вытекающая из своеобразия социокультурного развития России, привела к радикальной анархистской концепции, выразившей в социокультурном плане несостоятельность государственных форм развития общества и культуры, провозгласившей отказ от централизованного государственного диктата и пытающейся в практическом разнообразии форм социодинамики разрешить возникающие противоречия»[6]. Русская гипергосударственность – вынужденное ужесточение государственных форм для удержания обширных территорий – не могла не породить болезненной реакции на ее проявления в форме прежде всего теоретического, а затем и практического анархизма.

Сила народнической парадигмы состояла в том, чтобы быть представленной не только как часть целого, но и как его существенная характеристика. Народнический дух пронизывал все поры русской культуры, он составлял основу широкого «освободительного движения», он был той искрой, которая воспламеняла и облагораживала любую новацию становления светской духовной культуры. Он, безусловно, присутствовал и в «новом религиозном сознании», и в русском символизме, и в русском марксизме. И это еще раз ставит вопрос о двух качествах народничества: как особенного явления русской культуры и философии, с которым многие спорили и которое со многим спорило, и как такого явления, которое пронизывало все и вся, выполняя функции смыслообразующего начала культурного строительства постпатриархальной России. Все это требует специального рассмотрения проблемы народнического идеала, интегрирующего нравственное, культурное и общественное в отношение тождества.

Развивая либеральную парадигму свободы личности и частнособственнических гарантий этой свободы, народники обнаружили ее внутреннюю противоречивость – искусственную противопоставленность личности обществу и культуре. Этот антагонизм личностного и общественного в либеральном образе мыслей вытекал из способа функционирования частной собственности и обслуживающей ее системы власти и права, из восприятия этого способа функционирования как абсолютного и неизменного. Но стоило уточнить, что этот способ носит по-своему ограниченный исторический характер и противоречит принципу тождества, действительной (не вознесенной на небо) сущности человека, как возникало необходимое основание для народнической парадигмы мысли.

Именно концептуальное признание принципиальной тождественности личности, культуры и общества и заложило основы народнической «мудрости бытия». Не бог, не природа, не общественные или общекультурные законы направляют и подчиняют себе деятельность, – мысли и поступки человека.

В основе такого воззрения на мир лежал антропологический принцип, который требовал от общественного прогресса соответствия «человеческой природе», логике самосовершенствования человека, его личностного развития. Это и был критерий для определения смысла истории. Историческая роль личности в этом понимании только возрастала. Антропологический принцип применяли и к культуре. Формула «искусство на службу народа» родилась задолго до советской власти. Культурный идеал для народников – это правда жизни, отраженная в произведении человека-творца. А жизнь – изначально антропологическая категория.

Идея будущего человечества и воплощения общественного идеала развития личности и культуры рассматривалась самым пристальным образом и в анархической версии русского народничества. В ее основе – нелюбовь к государству, порабощающему личность. М. А. Бакунин ясно выражает основополагающий тезис своей позиции: «Для того, чтобы спасти в Европе свободу и мир, мы должны противопоставить этой чудовищной и подавляющей централизации военных, бюрократических, деспотических, конституционно-монархических или даже республиканских государств великий, спасительный принцип Федерализма»[7]. Государство для Бакунина – это неоправданная концентрация власти в одних руках, а потому уже сегодня необходимо преодолеть даже прекрасные лозунги Великой французской революции во имя преодоления государства. Он предлагает установить этот принцип для всего мира, Европы – в том числе. В связи с этим в его сочинении звучит пророческая идея «Соединенных Штатов Европы».

С другой стороны, П. А. Кропоткин указывал на принцип равенства как предваряющий принцип уважения к личности: «Провозглашая наш анархический нравственный принцип равенства, мы тем самым отказываемся присваивать себе право… ломать человеческую природу во имя какого бы то ни было нравственного идеала. Мы ни за кем не признаем этого права; мы не хотим его и для себя». И добавляет: «Мы признаем полнейшую свободу личности. Мы хотим полноты и цельности ее существования, свободы развития всех ее способностей»[8]. Эта близость к либеральному идеалу не отменяет главного отличия народников – ставки на принципиальное единство общественного и индивидуального.

Любопытно, что даже корифеи либеральной мысли в России не воспринимали этой здравой диалектики индивидуального и общественного в развитии личности и представляли ее как некое логическое противоречие. На примере П. И. Новгородцева и его «Общественного идеала» особенно видно различие либеральной и народнической парадигмы мысли.

Безусловно, существенна руссоистская родословная анархизма, но она не доказывает сама по себе неправомочность строительства общественного идеала – той ценности общественного устройства, к которой устремлены все наши помыслы. Новгородцев, полемизируя с анархистами, замечает: «В обществе свобода человека неизбежно ограничивается, и совместить наивысшую свободу (личности) с совершеннейшей гармонией общения столь же невозможно, как нельзя смешать белое и черное без всякого для них ущерба»[9]. Это значит, что в методологии либерализма личность – это «белое», а общество – это «черное» – по определению, и всяческое взаимодействие между ними, а тем более гармонизация отношений невозможны и даже нежелательны по причине неизбежного загрязнения белизны личности чернотою общественности. Как известно, эта же методология питала теоретический антикоммунизм или, просто, мировоззренческий антисоциологизм в воззрениях практически всех радикально мыслящих либералов.

Такова, возможно, решающая точка расхождения анархизма и либерализма. Последний предпочитает мыслить в абсолютных категориях разделенности личности и общества, которые удается соединить лишь искусственно – посредством Бога. Анархизм, напротив, погружает проблему в процессуальность реального взаимодействия личности и общества и практической гармонизации отношений между ними, причем степень достижимости (и достигнутости) такой гармонизации обратно пропорциональна степени культурно-исторической потребности в «Божестве» с его компенсаторной функцией. Таким образом, разделенность личности и общества задана не онтологически самой природой, а исторически – суммой естественных и исторических обстоятельств становления человека и культуры: в сфере мировоззрения – авторитетом «Бога», в сфере социально-экономической – капиталистическим неравенством и культом капитала, в сфере социально-политической – обслуживающим это неравенство государством, – правительством и его правосудием. Либерализм в этом смысле невольно стремится увековечить то, что носит исторически преходящий характер.

Таким образом, нравственно-культурно-общественный идеал народничества ориентирован на созидаемое будущее. Его не устраивает онтология разделения личности и общества, общества и культуры на замкнутые, непроницаемые, отчужденные друг от друга сферы. Формирование общественного идеала у народников было связано с представлением о прогрессе как совершенствовании социальных отношений и связанным с этим развитием личности. Общественный идеал строился вокруг идеи построения социально справедливого общества и видения особого пути России. Именно Россия должна была стать началом преобразования всего человечества с целью построения совершенного человеческого общежития по законам справедливости, братства и уважения личности.

Культурный идеал неотделим от общественного. Его задачей является отражение в искусстве действительности и пропаганда гуманистических идей и практик. Цель культуры – социальное служение личности. Таким образом, в недрах народничества сформировалась устойчивая, социально и личностно-ориентированная культурологическая концепция, проникавшая во все поры русской культуры.

Свои наиболее выраженные формы она обрела в творческой деятельности литераторов Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. П. Барыковой, С. В. Ковалевской, В. Н. Фигнер, Н. Е. Каронина-Петропавловского, П. В. Засодимского, В. А. Слепцова, Н. В. Успенского; М. И. Глинки и композиторов «могучей кучки» – М. А. Балакирева, М. П. Мусоргского, А. П. Бородина, Н. А. Римского-Корсакого; художников – И. Ф. Репина, И. И. Левитана, «передвижников» – И. Н. Крамского, Г. Г. Мясоедова, К. А. Савицкого, В. И. Сурикова; в русском театре – в произведениях Н. А. Островского. Особый интерес представляет осмысление этого творчества в работах В. В. Стасова, П. Н. Милюкова, П. А. Кропоткина. Это подводит к выводу о широком присутствии народнических идей в русской культуре. Но это только часть проблемы, поскольку суть ее состоит в утверждаемом факте всепри-сутствия народнической парадигмы в порах русской культуры данного периода.

Именно эта народническая доминанта русской культуры делала невосприимчивыми (неубедительными), казалось бы, разумные и взвешенные альтернативы «государственного либерализма». Возможно, еще и потому, что сама власть в своем самодержавном самосознании не спешила искать себе стратегических союзников, а малейший намек на союзничество с властью со стороны представи- телей интеллигенции превращал «бунтовщиков» против великого дела народного освобождения в культурных и политических изгоев. Именно такой была реакция русской интеллигенции на выход сборника «Вехи», который только попытался протянуть руку власть придержащим перед угрозой глобальной народной революции.

Приговор, который выносили русской интеллигенции авторы «Вех», названные Д. Мережковским «семь смиренных», был слишком суров и неадекватен, чтобы быть воспринятым всерьез. Это, собственно, и был первый акт разворачивавшейся революционной трагедии русской интеллигенции. Об этой же народнической доминанте русской интеллигенции свидетельствует и другой представитель либерального лагеря – П. И. Новгородцев: «Политическое мировоззрение русской интеллигенции сложилось не под влиянием государственного либерализма Чичерина, а под воздействием народнического анархизма Бакунина. Определяющим началом было здесь не уважение к историческим задачам власти и государства, а вера в сознательную силу революции и в творчество народных масс. Надо только расшатать и разрушить старую власть и старый порядок, а затем все само собою устроится – эту анархическую веру Бакунина мы встречаем одинаково у кн. Львова и у Керенского»[10].

Кажется, так далеко народнический дискурс не заходил в оценках современников, чтобы быть представленным даже в лице вполне либеральных лидеров Временного правительства 1917 года. Но это действительно так. Социализм был превращен в универсальный идеал не только в психологии революционных партий, но и в со- знании широких слоев русской интеллигенции. Народнический дух витал повсюду, проникая во все поры русской культуры. Именно поэтому всякое сопротивление ему вызывало упаднические настроения декаданса, неуверенность в себе, почти отчаяние от предчувствия неизбежности грядущей социальной катастрофы (ср., например, творчество Л. Андреева). И, наоборот, даже робкое сочувствие ему действовало окрыляюще, вдохновляло на творческие дерзания, давало ощущение возможности невозможного. Таково в основе своей творчество русских символистов: А. Белого, А. Блока, В. Брюсова, Д. Мережковского, Н. Минского, которые, разумеется, не были народниками в узком смысле этого слова, но были невольно захвачены этим народническим порывом русской культуры переходной – от патриархальности к современности – эпохи.

Все это создавало «эффект воронки» – последовательной радикализации позиции носителей «правды народной». Не принятая властью в ее самых умеренных формах[11], она могла только ужесточаться, сначала на уровне интеллигентского сознания, а затем и народного. Как справедливо пишет П. И. Новгородцев, «русский народ, вступив на путь революции, на путь свободного проявления своей жажды воли, с неизбежной закономерностью должен был скатиться к большевизму»[12]. Не встать на этот путь он не мог по двум причинам: как специфически российским, о которых мы уже говорили («историческая мина Петра»), так и общеисторическим, связанным с логикой становления буржуазных общественных отношений, как это было повсюду в Европе – через революцию.

Очевидно, из этого можно вывести еще одно заключение: чем дольше власть упорствует в нежелании проводить необходимые реформы, тем вернее и основательнее дух оппозиции укореняется в культуре – в среде интеллигенции, создавая колоссальную энергию социального и социокультурного взрыва. Именно это накопление кинетической энергии социального взрыва и происходило в России на протяжении более чем полувека во всех порах русской культуры.

Народническая парадигма стала эпицентром этого центростремительного движения в русской культуре. Она захватывала в свою орбиту даже бесконечно далекие, казалось бы, нейтральные к народно-революционной теме стремления, делая их функционально полезными для себя. Не случайно, например, В. В. Розанов упрекал «великую русскую литературу XIX века» в том, что она по природе своей «революционерка»; по причине ее исключительного сочувствия к народной теме, а еще более – ее общей нелюбви к властям и какой-то «гоголевской безысходной тоски», а главное – по причине поглощения в себя всего «русского гения», не оставившего сил для практического обустройства земли русской. Розанов лишь не договаривал, что это был вынужденный уход русской интеллигенции в литературу, а затем и в революцию, продиктованный позицией властей.

Вот почему народничество – это не просто феномен русской культуры и философии второй половины XIX – начала XX вв. Народничество – это смыслообразующее начало всей русской культуры данного периода. Очевидно, прав известный исследователь истории русской культуры И. В. Кондаков: дело не в том, что «судьбы русской критики» были по-своему трагичными, «трагизм неразрешимых противоречий несла в себе сама русская культура XIX – начала XX веков как целое»[13]. Это был внутренний трагизм народнической парадигмы, вынужденной нагружать явления духовной культуры жесткой политической функцией, невольно противопоставлявшей культуру, как аргумент в политическом споре, самой власти.

Народническая парадигма, при всем многообразии своих проявлений, включает в себя ряд обязательных элементов: 1) прерогативу научно-материалистического мировоззрения; 2) установку на антропоцентризм, выразившийся в философии личности и оценке ее исключительной роли в историческом процессе, в концепциях «критически мыслящих личностей» и революционно-очищающей деятельности; 3) восприятие народа как абсолютной цели и ценности общественного мироустройства, как активного участника строительства справедливого общества, субъекта и объекта общественного прогресса; 4) ориентацию на практику и общий приоритет практического над теоретическим; 5) понимание традиций России как наилучших условий для осуществления социалистических преобразований и построения подлинно гуманного общественного строя.

С тех пор как русская светская культура обрела – по итогам западного ученичества XVIII века – внутреннюю энергию развития, она прежде всего должна была обустроить свою нишу, создать свою национальную ауру. Сделать это вне народа и помимо народа как источника и потребителя культурных ценностей невозможно. Вот почему апелляция к народу в русском народничестве была продиктована не столько политическими соображениями (каким-то исключительным пристрастием социализму), сколько внутренней культурно-исторической потребностью. И только упорное сопротивление властей – светской и церковной – этому органическому движению русской светской культуры к народному освобождению и исторической реабилитации толкало народническую парадигму в сторону вынужденного экстремизма народовольческого типа. И все-таки эпицентр этого движения находился не в сфере социально-политической, а в сфере духовной культуры – науки, философии, искусства, их высвобождения из-под церковной и самодержавной опеки в контексте глобального секуляризационного процесса.

Можно утверждать, что вся русская культура к концу XIX века была проникнута народническим духом. И Достоевский, и Толстой, каждый по-своему, были захвачены темой народа в ее социальном, национальном или общекультурном значении, т. е. народничеством в широком смысле. А это были знаковые фигуры в русской культуре. Становление народничества связано с преодолением дихотомии западничества и славянофильства: славянофилам – с их идеалом в прошлом Святой Руси, и западникам – с их идеалом в настоящем опережающего развития Запада, были противопоставлены народники – с их идеалом будущего социального и культурного обустройства России на компромиссной основе сочетания западных заимствований с исконностью своей народной традиции. Решающий ход народнической мысли состоял в умении видеть в факте отставания исторического и культурного развития России ее преимущество. Это сознание преимущества развития догоняющего в одном отношении, но сохраняющего свою самобытность в другом отношении стало универсальной смыслообразующей парадигмой русской культуры данного периода.

Новый водораздел между народничеством и ненародничеством возник на рубеже веков, на этот раз по критерию способов продвижения к этому будущему России. Народнический вектор русской культуры настаивал на революционном характере исторического движения. Причем культивировалась не только идея и практика социальной революции, но не менее радикально истолкованной культурной революции, – идея духовной реформации, которая и вдохновила «русский духовный ренессанс» серебряного века. Этому фактору народничества в широком смысле противостоял фактор либерально-консервативный или умеренно охранительный, который как будто не отрицал необходимости перемен, но решительно не знал, как их осуществить (стратегия Столыпина не давала всех ответов на поставленные историей вопросы). Это незнание и растерянность движения, альтернативного народническому, было продиктовано тем обстоятельством, что его жизненную силу мог составить лишь состоявшийся союз заведомо противоположных социально-политических и социально-культурных сил – здравых представителей царизма и умеренных, буквально наступающих на горло собственной песне либералов-веховцев. Этот союз, казалось бы, наметившийся с выходом «Вех», так и не был реализован. Историческое время для этого было безнадежно потеряно еще на исходе XIX века. Хотя идейная платформа для такого союза была в общих чертах обозначена в трудах П. Б. Струве, а еще раньше в произведениях Б. Н. Чичерина. Убежденные носители идеологии русского барства находились в глухой обороне – на поверхности русской культуры к концу XIX века они почти не заметны. Они все ушли во власть и властное окружение (ср., например, идеологию К. П. Победоносцева). Таким образом, народнический пафос русской культуры прямо противостоял барству русской власти. Идеологическое столкновение народничества и официального консерватизма приобрело характер столкновения культуры и власти.

Один из традиционных способов дифференциации органического тела культуры – это выделение культуры верхов и культуры низов, так называемой высокой культуры и народной культуры. Но в условиях радикальной социальной разобщенности верхов и низов, элиты и народа, рано или поздно возникает вопрос их сближения и диалога, а на этапе раннебуржуазного развития – и поиска единого знаменателя в национальной культуре. Именно в эти моменты истории культуры актуализируется народнический дискурс. Можно сказать, что он присутствует во всех национальных культурах как способ консолидации нации перед необходимостью снятия сословных различий, установления единого правового пространства для всех слоев общества. Таково в основе своей творчество Виктора Гюго, Оноре де Бальзака, Чарльза Диккенса, Джека Лондона и многих других литераторов. Народническая тема захватывает все виды духовной культуры. Дух революции и социальных преобразований поселяется в умах людей и руководит их помыслами и поступками не только в краткие периоды революций, но и на протяжении целой культурной эпохи Нового времени. Именно это обстоятельство приводит Ф. И. Тютчева в 1849 году в работе «Россия и революция» к заключению, что самый образ Европы символизируется одним словом – Революция. Россия на этом фоне приближена к природе, к органике, к народу, как абсолютному источнику культурного отдохновения. Тютчев еще не подозревал, что пройдет всего несколько десятков лет, и тот же дух революции проникнет в Россию и всколыхнет народную тему отнюдь не романтическим крылом, а пафосом народнического освободительного движения.

Народнический дискурс присутствует во всех национальных культурах стран Европы Нового времени. Но именно в России он приобретает выраженный, обособленный, самобытный характер осознанного идейного, социального и культурного движения. Это продиктовано исключительным сопротивлением властей в деле сокращения культурно-правовой дистанции между господствующими слоями и народом: слишком глубокой была борозда, проведенная петровскими реформами между бытием народа, погруженного в рабство и восточно-деспотический способ управления им, и новым (по сравнению с традиционным «русским барством») господским классом, ориентированным на европейскую культуру и европейски понимаемые идеалы свободы и справедливости. Этот контраст температур в русском социальном генотипе и должен был предопределить возрастающую амбивалентность русской культуры, вынужденной сочетать в себе ценностные полярности. Народничество явилось одним из центральных ее проявлений: оно и притягивало к себе, завораживая глубиной «народного духа», и внушало тревогу возможным проявлением бунтарской стихии, но действовало с какой-то неотвратимостью, заявляя себя повсюду и самым неожиданным образом. Оно создавало особый колорит русской культуры, с ее внутренним демократизмом и дистанцированностью от деспотизма властей.

В основе народнического порыва русской культуры лежит исключительный статус ее создателей и носителей – русских интеллигентских слоев. Зажатые между деспотизмом власти и раболепием народа, они видели свое историческое и культурное призвание в возрождении и освобождении народного духа. Народничество и стало той центральной парадигмой русской культуры, которая позволяла надеяться на реализацию этого исторического призвания интеллигенции. Народничество как феномен русской философии и культуры второй половины XIX – начала XX веков развивалось пропорционально степени общественного самосознания русской интеллигенции, осознания ею своей исторической роли и значения в деле освобождения народа от рабства, социальной и культурной зависимости его от русского барства.

Методология народнической мысли исходит из концепции тождества нравственного, культурного и общественного идеалов, которая в свою очередь опирается на идею тождества личности, культуры и общества в историческом и логическом пределе их совершенствования. Этим она принципиально отличается от методологий либеральной и консервативной мысли, для которых личность и общество образуют онтологические противоположности, а значит, несут в себе непреодолимый антагонизм.

Один из важнейших исторических уроков, которые можно и нужно извлечь из истории и логики развития народничества в недрах русской культуры и философии XIX – XX веков, связан с пониманием непреходящего значения социальной проблемы и способа ее решения в идее и практике социального строительства. Социализм есть такая же универсалия современной культуры, как либерализм и консерватизм. Каждый из них имеет свою нишу и свою меру ответственности за будущее человечества. Есть основание полагать, что дух русского народничества жив и в современном состоянии культуры, он только ждет своего нового яркого проявления.

[1] Герцен А. И. Старый мир и Россия, письма к В. Линтону // Герцен А. И. Собр. соч. В 30 т. М., 1954–1966. Т. 12. С. 186.

[2] Берлин И. Русское народничество // Берлин И. История свободы. Россия. М., 2001. С. 314–315.

[3] Берлин И. Указ. соч. С. 318.

[4] Бердяев Н. А. Русская идея // О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990. С. 66.

[5] См. подробнее: П. Л. Лавров. Статьи, воспоминания, материалы. Пг.: Колос, 1922; А также: Богатов В. В. Философия П. Л. Лаврова. М.: МГУ, 1972.

[6] Николаева Л. С., Домрачев В. В. М. А. Бакунин и П. А. Кропоткин: некоторые особенности теоретической концепции анархизма в России в конце XIX в. // Персонология русской философии. Екатеринбург, 2001. С. 167–168.

[7] Бакунин М. А. Федерализм, социализм и антитеологизм // Смолкина Н. С. Россия и Запад в отечественной публицистике XIX века: Хрестоматия. Т. 2. М.: Радикс, 1995. С. 252.

[8] Кропоткин П. А. Нравственные начала анархизма // Кропоткин П. А. Этика. Избранные труды. М.: Политиздат, 1991.

[9] Новгородцев П. И. Об общественном идеале. М.: Пресса, 1991. С. 625.

[10] Новгородцев П. И. Восстановление святынь // Новгородцев П. И. Об общественном идеале. М.: Пресса, 1991. С. 566.

[11] По мнению французского исследователя жизни и творчества Н. Г. Чернышевского К. Ингерфлома, позиция русского революционного демократа на самом деле отличалась предельной умеренностью и несла в себе готовность к общегражданскому диалогу. Власти сами сделали из него мученика, за которым пошли тысячи и тысячи действительных революционеров: см. Ингерфлом К. С. Несостоявшийся гражданин. Русские корни ленинизма. М.: 1993.

[12] Новгородцев П. И. Восстановление святынь. С. 569.

[13] Кондаков И. В. Введение в историю русской культуры: Учеб. пособие. М.: Аспект-Пресс, 1997. С. 370.

Революционное народничество второй половины 60 х — начала 80 х гг. XIX века

Народнические организации второй половины 60-х — начала 70-х гг.

Главной целью народников являлась организация крестьянской революции в России. Представления о способах достижения этой цели у членов народнических организаций на протяжении 60—80-х гг. не раз изменялись по мере приобретения ими опыта революционной деятельности.

В середине 60-х гг. под непосредственным влиянием романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?» сложилась организация Н. А. Ишутина — И. А. Худякова (1863— 1866). Ее члены ставили перед собой задачу подготовки революционного переворота, результатом которого стало бы переустройство общества на основе коллективной собственности и коллективного труда. В 1865 г. внутри этой организации стала действовать группа «Ад», которая вела подготовку цареубийства, считая, что оно послужит первотолчком революции. В апреле 1866 г. член «Ада» Д. В. Каракозов совершил покушение на Александра II. Революционер был казнен, а ишутинская организация разгромлена.

Покушение Каракозова привело к усилению влияния консерваторов в правительстве. Были закрыты близкие народникам журналы «Современник» и «Русское слово», запрещены студенческие кружки, усилена цензура.

Однако, несмотря на то что выстрел Каракозова привел к подобным результатам, для революционеров он стал вдохновляющим примером. На смену «ишутинцам» пришли «нечаевцы». В 1869 г. бывший вольнослушатель Петербургского университета С. Г. Нечаев основал в Москве обжество «Народная расправа». Он составил «Катехизис революционера» — свод правил, которыми должны были руководствоваться его сторонники. Революционер для Нечаева — это «обреченный человек. Он не имеет личных интересов, дел, чувств, привязанностей, собственности, даже имени. Все в нем захвачено одним исключительным интересом, одной мыслью, одной страстью: революцией».

Нечаев планировал покрыть Россию сетью революционных организаций, связанных железной дисциплиной. Для их членов дозволено все, что служит делу разрушения старого общества и осуществления революции. Нечаев пытался насадить в «Народной расправе» дух безоговорочного подчинения вождю. Когда один из руководителей организации студент И. И. Иванов усомнился в правдивости некоторых заявлений Нечаева, тот обвинил его в предательстве и вынес ему смертный приговор. Приводить приговор в исполнение должны были все члены организации, дабы кровь бывшего товарища еще теснее сплотила их.

В ходе следствия по делу об убийстве Иванова полиция арестовала всех членов «Народной расправы». Перед судом предстало 87 человек. Самому Нечаеву удалось выехать за границу. В 1872 г. он был выдан России как уголовный преступник. Нечаев был осужден на многолетнюю каторгу, но отбывал наказание вплоть до смерти в 1882 г. в Петропавловской крепости.

В 1869 г. в Петербурге сложился кружок «чайковцев» (по имени одного из его членов — Н. В. Чайковского). Это была группа молодежи, занимавшейся самообразованием и распространением книг Н. Г. Чернышевского, П. Л. Лаврова, К. Маркса. В противовес «нечаевщине» «чайковцы» строили свою организацию на принципах высокой нравственности. Члены организации сумели создать всероссийскую сеть своих групп, в которых началась революционная деятельность многих видных представителей народничества: С. Л. Перовской, С. М. Кравчинского, А. И. Желябова, М. А. Натансона и др.

Одновременно с «чайковцами» существовал ряд других народнических групп, не связанных между собой. В 1873 г. бывший студент-вольнослушатель Петербургского технологического института А. В. Долгушин организовал немногочисленный кружок сторонников Бакунина. В одной из подмосковных деревень «долгушинцы» сконструировали примитивную печатную машину, на которой печатали прокламации и воззвания. Правда, однажды крестьяне решили, что они печатают фальшивые деньги, и Долгушину пришлось переубеждать их при помощи пистолета.

Не соблюдая никаких мер предосторожности, народники распространяли свою продукцию среди крестьян, вели с ними беседы, дарили книги, читали вслух. Вскоре молодые революционеры были арестованы.

«Хождение в народ»

В середине 70-х гг. народники пришли к выводу о том, что если не произойдет немедленной революции, то капитализм, набирающий силы, изменит, приспособит к своему развитию крестьянскую общину. Поэтому необходимо было, по их мнению, идти в народ для того, чтобы вносить в его сознание «идеалы лучшего, справедливого общественного строя».

Состав пропагандистов был очень пестрым: «в народ» устремились не только революционные романтики из числа членов тайных организаций, но и люди, не связанные с ними, но разделяющие народнические идеи. Среди них были даже представители высших слоев общества.

В 1874—1875 гг. сотни пропагандистов под видом врачей, инженеров, учителей, порой, чтобы завоевать доверие крестьян, и переодетые мастеровыми, разбрелись по России, проникая в самые глухие ее уголки. Они толковали с крестьянами о революции и социализме. Но мужики, как правило, не понимали «бар» с их господской, полной иностранных слов речью. Чаще всего крестьяне и доносили на пропагандистов в полицию.

Власти ответили на «хождение в народ» всероссийской облавой и показательными судами над революционерами.

Деятельность народников, их самоотверженность вызывали к ним глубокие симпатии со стороны образованной части общества. Поведение революционеров выглядело особенно впечатляющим в сравнении с погоней за наживой, которая расцвела тогда на почве железнодорожного строительства, учреждения банков и торгово- промышленных предприятий. Однако крестьяне, жившие собственной жизнью, сообразно укоренившимся представлениям, не откликнулись на призывы народников.

«Земля и воля»

Неудача агитационного движения заставила революционеров перейти к созданию строго централизованных и законспирированных групп. На смену увлечению идеями Бакунина и Лаврова пришло пристальное внимание к доводам Ткачева.

В конце 1876 г. в Петербурге возникла организация «Земля и воля», названная так в память первого революционного объединения 60-х гг. Ее создателями были М. А. Натансон, А. Д. Михайлов, Г. В. Плеханов и др. Позже в «Землю и волю» вступили В. Н. Фигнер, С. Л. Перовская, Н. А. Морозов, С. М. Кравчинский. Своей целью землевольцы провозгласили переход всей земли в руки трудового крестьянства, организацию жизни общества на принципах общинного самоуправления, решение национального вопроса сообразно желанию населения. Они считали, что осуществить эти цели возможно «только путем насильственного переворота».

Для подготовки народного восстания предполагалось использовать организаторские и дезорганизаторские методы работы. Организаторские меры предусматривали ведение пропаганды среди крестьянства и рабочих. Дезорганизаторские методы предполагали проведение действий, ослабляющих правительство, в том числе уничтожение наиболее «вредных» чиновников (индивидуальный террор).

Организаторская работа среди крестьян являлась продолжением «хождения в народ». Но при этом «летучая» пропаганда сменилась «оседлой». Члены организации создавали в сельской местности свои поселения, совмещая пропагандистскую деятельность с работой по специальностям фельдшеров, учителей, агрономов. При этом такая работа часто отнимала столько времени и сил, что до пропаганды просто не доходили руки.

Первые рабочие организации

Народники, видя в рабочих прежде всего выходцев из крестьянской среды, тесно связанных с деревней, пытались наладить пропаганду и среди них. Первые рабочие кружки создавались в основном с просветительской целью.

6 декабря 1876 г. землевольцам удалось организовать антиправительственную демонстрацию с участием рабочих у Казанского собора в Петербурге. В марте 1878 г. под их руководством прошла стачка на Новой бумагопрядильне в Петербурге, осенью того же года удалось организовать ряд стачек на других фабриках.

В то же время сами рабочие стали все отчетливее осознавать особенности своего положения в обществе и создавать организации для борьбы за свои экономические интересы. Появились также первые рабочие организации, выдвигавшие политические требования.

В 1875 г. в Одессе был образован «Южнороссийский союз рабочих», выступавший за объединение рабочих для насильственного изменения общественно-экономического и политического строя. В 1878 г. в Петербурге возник «Северный союз русских рабочих», в программе которого содержались требования широких политических свобод — свободы слова, печати, собраний. Деятельность этих союзов оказалась недолгой. Они были разгромлены полицией.

Раскол «Земли и воли»

Дезорганизаторской группе народников удалось провести ряд громких террористических актов, взбудораживших всю страну. В январе 1878 г. молодая революционерка В. И. Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова, приказавшего выпороть политического заключенного, не снявшего перед ним головного убора.

В августе 1878 г. в центре Петербурга средь бела дня С. М. Кравчинский заколол кинжалом шефа жандармов Н. В. Мезенцева. В феврале 1879 г. был приведен в исполнение смертный приговор генерал-губернатору Харькова Д. Н. Кропоткину. В марте 1879 г. было совершено покушение на нового шефа жандармов А. Р. Дрентельна. От рук террористов пострадали шеф одесских жандармов, киевский прокурор, несколько агентов полиции.

2 апреля 1879 г. землеволец А. К. Соловьев совершил новое покушение на Александра II. Пять выпущенных им пуль не достигли цели, царь остался жив.

Власти боролись с революционерами чрезвычайными методами. С августа 1878 г. до конца 1880 г. 22 террориста были казнены. За это же время от рук революционеров погибло 27 человек и несколько десятков было ранено. Зачастую во время террористических актов страдали ни в чем не повинные люди, случайно оказавшиеся рядом с намеченной жертвой.

В августе 1879 г. «Земля и воля» разделилась на две самостоятельные организации — «Черный передел», куда вошли сторонники продолжения пропагандистской работы, возглавляемые Г. В. Плехановым, и «Народную волю», объединившую сторонников индивидуального террора. Организаторами и руководителями «Народной воли» были А. Д. Михайлов, А. И. Желябов, Н. А. Морозов, С. Л. Перовская, В. Н. Фигнер, М. Ф. Фроленко, которые составили ее Исполнительный комитет.

«Народная воля»: охота на царя

Еще в июле 1878 г. в Липецке наиболее активные члены дезорганизаторской группы «Земли и воли» вынесли смертный приговор Александру II. Они были убеждены, что гибель царя послужит сигналом для крестьянской революции.

Исполнительный комитет «Народной воли» начал настоящую охоту на Александра II. Она проводилась при тщательном соблюдении конспирации и отличалась фантастической изобретательностью. Было решено организовать покушение на царя при его возвращении из Крыма в Петербург в ноябре 1879 г. Действовали три группы террористов. Первая состояла из М. Фроленко и Т. Лебедевой, которые устроились на работу в качестве железнодорожных сторожей близ Одессы. Но императорский поезд проследовал не через Одессу, а на Александровск. Здесь его ожидала вторая группа народовольцев во главе с А. Желябовым, который под видом купца обустраивал землю у самого полотна железной дороги якобы для строительства кожевенного завода. Однако при прохождении царского поезда заложенная бомба не взорвалась. К делу была подключена третья группа во главе с С. Перовской, которая подготовила подкоп под железнодорожное полотно в 7 км от Москвы. Но судьба вновь оказалась благосклонна к императору. Был взорван не тот поезд.

Зимой 1879/80 г. народовольцы начали подготовку нового, еще более дерзкого покушения — взрыва в Зимнем дворце. Народник С. Н. Халтурин устроился во дворец краснодеревщиком и каждый день проносил туда понемногу динамита. Комната столяров находилась под царской столовой. Взрыв намечался на день, когда на парадном обеде должна была собраться вся императорская семья, но в дело вновь вмешался случай. Начало обеда перенесли на более позднее время. Во время взрыва пострадала только охрана и прислуга: было убито 10 человек и 53 ранено.

Запланировали новый взрыв — на дороге, по которой следовала карета царя от железнодорожного вокзала в Зимний дворец. Операцию готовил А. Желябов. За Александром установили ежедневное наблюдение, выяснили маршруты его поездок. На Малой Садовой улице стали рыть подкоп. Но в конце февраля 1881 г. Желябов был арестован. Исполнительным комитетом «Народной воли» было принято решение ускорить покушение.

1 марта 1881 г. император направился на развод войск в Михайловский замок. Он и на этот раз попытался обмануть судьбу, изменив обычный маршрут следования. Но террористы постарались исключить всякую случайность — на всех путях возможного следования царской кареты были поставлены бомбометатели. Александр оказался в ловушке. Император был смертельно ранен бомбой, брошенной И. И. Гриневицким, который также погиб. Через девять часов после взрыва император скончался.

Почти все члены Исполнительного комитета «Народной воли» были арестованы. А. И. Желябов, С. Л. Перовская, А. Д. Михайлов, Н. И. Кибальчич, Н. И. Рысаков, подготовившие покушение, были повешены в апреле 1881 г.

Цареубийство не стало, вопреки ожиданиям народников, началом крестьянской революции. Более того, народ был ошеломлен. Александра II в деревнях жалели. Народническое движение зашло в тупик.

Революционное движение стало мощным фактором общественной жизни пореформенной России. Но «хождение в народ» и террор народников не подтолкнули крестьян к революции. Стремившиеся к переустройству жизни на основах «общинного» социализма революционеры не сумели претворить свою программу в жизнь.

Фермеры, Популистская партия и Миссисипи (1870-1900)

В конце 1800-х годов в Соединенных Штатах наблюдался бурный рост индустриализации. Во главе с нефтяной, сталелитейной и другими отраслями обрабатывающей промышленности Соединенные Штаты стали ведущим мировым производителем промышленных товаров к 1900 году. Стоимость американского экспорта утроилась с 1870 по 1900 год, когда Америка превратилась из страны-должника в страну-кредитора. Национальное богатство и национальный доход резко возросли. Это был возраст, когда Джон Д.Рокфеллер, Эндрю Карнеги, коммодор Вандербильт, Джей Гулд, Джеймс Б. Дьюк и Э. Г. Гарриман, и это лишь некоторые из них. До 1860 года в Соединенных Штатах было немного миллионеров, а к 1900 году их стало более четырех тысяч. Тем не менее посреди всего этого промышленного роста и производства богатства почти десять миллионов американцев, или примерно каждый восьмой человек, жили в нищете.

Среди американцев, оставшихся в стороне от процветания, были фермеры, пережившие трудные экономические времена. Статья в журнале Progressive Farmer от 28 апреля 1887 года точно резюмировала отношение фермеров:

Фермеры считали, что их экономический упадок был вызван низкими ценами, которые они получали за свою продукцию.Статистика подтверждает их мнение, поскольку цены на сельскохозяйственную продукцию действительно резко упали в последние десятилетия XIX века. По данным Министерства сельского хозяйства США, с 1870 по 1897 год цены на пшеницу упали с 1,06 доллара за бушель до 63 центов за бушель, на кукурузу с 43 до 30 центов за бушель и на хлопок с 15 до 6 центов за фунт. В большинстве случаев фермеры получали за свою продукцию еще меньше.

Фермеры отказывались признавать это, но основной причиной их проблем было перепроизводство, вызванное увеличением площади сельскохозяйственных угодий и повышением урожайности с акра из-за улучшенных методов ведения сельского хозяйства, созданных недавно созданными сельскохозяйственными колледжами.Таким образом, фермеры производили больше, чем требовал потребительский спрос, и цены упали до такой степени, что фермеры едва получали прибыль. Однако фермеры пришли к выводу, что их главная проблема заключается не в рыночной динамике спроса и предложения, а в том, что они продают товары на свободном рынке и покупают товары на защищенном и монопольном рынке. В первую очередь они сосредоточились на двух злодеях — банках и железных дорогах. По их мнению, банки взимали возмутительные процентные ставки, а монополистические железные дороги не только взимали возмутительные процентные ставки, но и их ставки были несправедливыми и произвольными в том смысле, что железные дороги взимали с фермеров более высокие ставки, чем с коллег-промышленников.

Фермеры организуют

Пытаясь улучшить свое положение, фермеры в 1870-х годах решили организоваться. Они создали многочисленные организации, в том числе «Покровители земледелия или усадьбы», Национальный союз фермеров, Национальный союз фермеров и промышленный союз, а также Южный альянс. Работая в рамках существующих политических партий, фермеры пытались добиться политических изменений. Им удалось получить контроль над законодательными собраниями нескольких штатов и принять законы штатов, регулирующие деятельность железных дорог.Сначала Верховный суд США в деле Мунн против Иллинойса поддержал эти законы о регулировании железных дорог, но в конце 1880-х годов суд изменил свое мнение и либо объявил законы штата неконституционными, либо изъял из них большую часть крахмала.

Разочарованные решением суда и их неспособностью заставить какую-либо из основных политических партий принять свою повестку дня, фермеры в 1890 году решили выставить кандидатов на государственные и национальные должности под разными партийными ярлыками. Руководители ферм удивили самих себя, получив частичный или полный контроль над двенадцатью законодательными собраниями штатов и избрав шесть губернаторов, трех сенаторов и около пятидесяти конгрессменов.

Создана популистская партия

Воодушевленные своим успехом, аграрные лидеры решили, что пришло время создать национальную фермерскую и рабочую партию. Соответственно, в июле 1892 года они провели конгресс в Омахе, штат Небраска. Аграрии создали Народную, или популистскую, партию, разработали программу и выдвинули кандидатуры Джеймса Б. Уивера на пост президента и Джеймса Дж. Филда на пост вице-президента. Платформа Омахи 1892 года кратко задокументировала недовольство и требования фермеров. Это также была одна из самых радикальных платформ на тот момент в американской истории. Среди прочего, он призывал к государственной собственности и эксплуатации железных дорог, телефона и телеграфа.

Третьи партии никогда не побеждали на общенациональных выборах, и популистская партия не стала исключением. Гровер Кливленд, кандидат от Демократической партии в 1892 году, стал президентом, но Уивер набрал более миллиона голосов избирателей и двадцать два голоса выборщиков. На президентских выборах 1896 года Демократическая партия выдвинула кандидатуру Уильяма Дженнингса Брайана и приняла платформу, которая включала несколько положений популистской платформы 1892 года.После долгих обсуждений лидеры популистов решили поддержать Брайана и тем самым подписали смертный приговор Популистской партии. Брайан проиграл три президентских выборы как кандидат от Демократической партии.

Фермеры Миссисипи обвиняют бурбонов

Как и остальная часть страны, фермеры Миссисипи в конце 1800-х годов испытывали экономические трудности. Многие из них присоединились и поддержали Grange и Farmers’ Alliance. Как и их национальные коллеги, фермеры Миссисипи считали, что железные дороги, банки, крупные лесозаготовительные компании, корпорации и посредники были основными причинами их экономического бедствия.После свержения радикальных республиканских правительств в 1875 году Миссисипи фактически стала однопартийным штатом на следующие сто лет. После 1875 г. возникла политическая машина для контроля над Демократической партией. Эта машина, возглавляемая Джеймсом З. Джорджем, Л. К. К. Ламаром, Эдвардом К. Уолтхоллом, Джоном М. Стоуном и Робертом Лоури, контролировала политику в Миссисипи в течение следующих двух десятилетий. Названные своими оппонентами «Бурбонами» (которых некоторые называли Искупителями), лидеры отстаивали интересы железных дорог и корпораций и, в глазах фермеров, выступали за индустриализацию Миссисипи за счет сельского хозяйства.

фермера из Миссисипи обвиняли лидеров Бурбонов в своих экономических проблемах, и в 1880-х годах они считали, что для улучшения своего экономического положения им необходимо получить контроль над Демократической партией, избрав кандидатов, отражающих их интересы, а не пытаясь создать третью партия. Как и другие фермеры Юга, фермеры Миссисипи опасались, что третья сторона поставит под угрозу превосходство белых.

Одним из кандидатов-фермеров, поддержанных в 1880-х годах, был Этельберт Барксдейл, редактор газеты Jackson Clarion .Демократ и один из лидеров свержения республиканского правления в Миссисипи, он, тем не менее, поддерживал регулирование железных дорог и другие программы, отстаиваемые фермерами. Однако Барксдейл потерпел неудачу в своей заявке на избрание в Сенат Соединенных Штатов в 1880 году и снова в 1891 году, когда он попытался победить действующего сенатора Джеймса З. Джорджа.

Фермеры также поддержали Патнэма Дардена, главу штата Грейндж, в неудачной попытке стать губернатором в 1885 году. Хотя кандидаты от фермеров выиграли несколько выборов, они так и не выиграли крупных и никогда не приближались к тому, чтобы получить контроль над Демократической партией.Они потерпели неудачу отчасти потому, что партии выбирали кандидатов на съездах графств, округов и штатов, которые легко контролировались политической организацией, а не голосованием народа.

В 1880-х годах в Миссисипи была большая поддержка конституционного собрания для разработки новой конституции. В то время как основной движущей силой конвенции было юридическое лишение избирательных прав афроамериканцев, были и другие вопросы, включая распределение законодательного собрания штата, прекращение системы аренды осужденных, регулирование железных дорог и корпораций, избрание судебной власти штата и уравнивание школьного образования. фонд.Лидеры Бурбонов разделились в своей поддержке новой конституции. Среди лидеров Бурбонов сенатор Джордж был движущей силой конституционного собрания, а сенатор Эдвард К. Уолтхолл был главным представителем оппозиции. Уолтхолл утверждал, что невозможно лишить избирательных прав чернокожих жителей Миссисипи, не лишив при этом избирательных прав тысячи белых избирателей.

Фрэнк Беркитт

Аграрные лидеры в целом поддержали конституционный съезд по разработке новой конституции.Редактор газеты Фрэнк Беркитт и Союз фермеров были одними из первых сторонников конституционного собрания. В 1888 году Законодательное собрание Миссисипи приняло закон о конституционном собрании, но губернатор Роберт Лоури наложил на него вето. В 1890 году законодательный орган снова принял аналогичный закон, и новый губернатор Джон М. Стоун подписал его.

В августе 1890 года в Джексоне собрались сто тридцать четыре делегата, чтобы разработать новую конституцию. После долгих ожесточенных дебатов появилась новая конституция.Среди его наиболее далеко идущих положений было лишение избирательных прав чернокожих избирателей посредством статьи о грамотности и подушного налога, перераспределение законодательного собрания штата и отмена системы аренды осужденных. Кроме того, железнодорожные компании подчинялись законам штата.

Новая конституция не положила конец экономическим бедам фермеров. Цены на хлопок продолжали падать и к 1892 году упали до 7,5 центов за фунт, или примерно до себестоимости. Усилия фермеров по внесению экономических и политических изменений в Демократическую партию, контролируемую Бурбонами, казались безнадежными. Это побудило фермеров Миссисипи обратиться к недавно созданной Популистской партии и поддержать ее.

Фрэнк Беркитт, редактор газеты «Околона Chickasaw Messenger », возглавил движение за свержение того, что он назвал «гнилым, гниющим, разлагающимся политическим трупом бурбонской демократии». На выборах 1892 года популисты из Миссисипи выдвинули кандидатов во всех избирательных округах, кроме одного. Все они проиграли. Беркитт, который баллотировался от северо-восточного избирательного округа Миссисипи, показал лучший результат, набрав 39 процентов голосов.Уивер, кандидат в президенты, набрал 19 процентов голосов избирателей штата.

Популистская партия исчезает

Тем не менее, в их глазах народники хорошо зарекомендовали себя, и поэтому они верили, что в конечном итоге одержат победу. Однако популистские результаты на выборах с 1892 по 1898 г. были в лучшем случае ужасно разочаровывающими. В 1898 году цены на хлопок упали ниже себестоимости производства, однако на выборах в Конгресс в том же году кандидаты от популистов получили меньше голосов, чем на предыдущих выборах. В 1900 году кандидат в президенты от республиканцев Уильям МакКинли получил больше голосов, чем кандидат от популистов Уортон Баркер. Практически популизм умер.

В конце 19 века Народническая партия возникла из аграрного экономического и политического протеста, просуществовала недолго и ушла в историю. Тем не менее, со временем он достиг большей части своей платформы. На национальном уровне администрация президента Вудро Вильсона (1913–1921) и «Новый курс» Франклина Д. Рузвельта (1933–1945) претворили в жизнь большинство популистских требований.

В Миссисипи законодательный орган штата принял первичный закон прямого действия в 1903 г., что привело к избранию губернаторов-демократов, поддерживающих фермеров, таких как Джеймс К. Вардаман (1904–1908) и Теодор Г. Бильбо (1916–1920 и 1928–1932), чьи администрации приняли в закон многие требования фермеров Миссисипи. Таким образом, как и большинство третьих партий в Америке, популисты не смогли победить на выборах, но вовремя добились многих своих целей.

Кеннет Г. Маккарти, доктор философии, почетный профессор истории Университета Южного Миссисипи и редактор The Journal of Mississippi History , ежеквартального издания Исторического общества Миссисипи.

Американский популизм, 1876-1896 гг. | Цифровая библиотека Университета Северного Иллинойса

Американский популизм, 1876-1896 гг.

Чарльз Постел, Государственный университет Сан-Франциско

В начале 1890-х годов коалиция фермеров, рабочих и активистов среднего класса основала независимую политическую партию под названием Народная партия, также известная как Популистская партия. Эта партия была продуктом широкого общественного движения, возникшего в ответ на болезненные изменения в американской экономике и обществе.

Народная партия берет свое начало в организации фермеров страны. После Гражданской войны американское сельское хозяйство быстро распространилось на новые территории, открыв новые хлопковые земли на юге и новые площади под пшеницу и другие зерновые на Великих равнинах и за их пределами. С 1860 по 1890 год фермеры открыли для плуга 421 миллион новых акров земли, более чем вдвое увеличив площадь американских ферм, а количество людей, обрабатывающих землю, почти утроилось. Темпы расширения сельского хозяйства не поспевают за скоростью промышленного роста, и, как и в случае с промышленностью, сельское хозяйство переживало циклы подъема и спада.Тем не менее голодные рынки городского Северо-Востока и Европы обещали хорошие возможности для американского сельского хозяйства. Фермеры, однако, вскоре попали в двойную ловушку падения цен на сельскохозяйственную продукцию и крупных выплат по долгам за свою землю и сельскохозяйственную технику. Фермеры ответили созданием крупных организаций, чтобы укрепить свои позиции в маркетинге сельскохозяйственных товаров и лоббировать в правительстве более благоприятные условия кредита и торговли.

Больше, чем любая другая организация, Национальный союз фермеров и Промышленный союз заложили основы популистского движения.Часто называемая просто Альянсом фермеров, организация возникла в разгар спекулятивного земельного бума на центральных равнинах Техаса в 1870-х и начале 1880-х годов. Первоначально он работал на привлечение новых поселенцев, строительство новых железнодорожных линий и повышение стоимости сельскохозяйственных угодий. Но когда земельный бум превратился в крах, Союз фермеров стремился спасти бедствующих фермеров с помощью маркетинговых кооперативов, государственного регулирования и денежной реформы. При этом он опирался на предыдущий опыт Покровителей земледелия (Grange), а также на наследие рабочего движения Greenback и Рыцарей труда.

Однако, в отличие от предыдущих сельских ассоциаций, Альянс фермеров стремился организовать свою деятельность исключительно с «деловой точки зрения». Архитектором этой политики был доктор Чарльз Макьюн (слева), врач из Техаса, который считал, что причина бедности в сельской местности кроется в неорганизованности фермеров. Его идея заключалась в том, что фермеры должны использовать те же профессиональные и деловые методы, что и другие коммерческие круги, чтобы получить политическое влияние и силу на переговорах в национальной экономике. Послание Макьюне, президента Альянса фермеров, нашло отклик в сельских районах большей части страны. К 1890 году Союз фермеров насчитывал 1,2 миллиона членов в двадцати семи штатах. Лидеры Альянса фермеров, такие как Макунэ, Леонидас Полк из Северной Каролины, Уильям Пеффер из Канзаса и Мэрион Кэннон из Калифорнии, были видными сельскими жителями, тогда как большинство рядовых членов были мелкими землевладельцами и бедными фермерами. Общим для них было видение улучшения сельских районов.

Доктор Макьюн и Альянс фермеров разработали серию смелых планов. Это включало крупномасштабные кооперативные предприятия, такие как Texas Farmers ‘Alliance Exchange, усилия по объединению всего урожая хлопка в Техасе, устранению посредников и получению прямого доступа к Нью-Йорку, Лондону и другим торговым центрам. Альянс также стал пионером в создании эффективного фермерского лобби в политике. Альянс фермеров работал с законодательными собраниями штатов, а сам Макьюн переехал в Вашингтон, округ Колумбия. C., где он создал офис для руководства национальными лоббистскими усилиями организации. Самое новаторское законодательное предложение Союза фермеров было известно как «субказначейство» — федеральная система складирования урожая и фермерских кредитов.

Помимо Союза фермеров, несколько других организаций имели похожие названия или схожие цели. Редактор-реформатор Милтон Джордж возглавил базирующийся в Чикаго Национальный союз фермеров, также известный как Северо-Западный или Северный союз фермеров, с последователями на верхнем Среднем Западе.Основанная в штате Иллинойс, Ассоциация взаимной выгоды фермеров Германа Таунека также была организована в нескольких штатах Среднего Запада. На юге афроамериканцы организовали Альянс цветных фермеров. По мнению доктора Макьюне, фермерские организации, как и другие современные коммерческие предприятия, должны быть строго разделены по расовому признаку, и, соответственно, Альянс фермеров допускал только белых членов. У Альянса цветных фермеров был белый президент и другие офицеры, и, несмотря на то, что в нем было несколько сотен тысяч членов, он страдал от нехватки ресурсов.

Никогда еще в истории сельские американцы не были так организованы и полны решимости улучшить свое положение в коммерческом и социальном порядке. Официально Союз фермеров и подобные группы были беспартийными и работали над реформами через существующие партии. Но когда эта политика потерпела неудачу, к началу 1890-х годов многие реформаторы фермерских хозяйств предприняли роковой шаг, создав независимое стороннее движение. Популистская партия выросла на плечах Союза фермеров и организованной власти американских фермеров.

В сегодняшнем политическом языке термин популизм применяется к политике гнева вместо разума, кишок вместо головы, вызывая образы вил и факелов, размахивающих разъяренной толпой. Но такие образы имеют мало отношения к историческому народничеству. На низовом уровне популизм был прежде всего низовым движением сельского образования. Альянс фермеров принял лозунг эпохи Просвещения «Знание — сила». И в этом духе народничество создало замечательное интеллектуальное предприятие, которое привлекло сотни тысяч мужчин и женщин на занятия, лекции и семинары. Народная партия была известна как «партия чтения» и «партия пишущих и говорящих». Благодаря обучению в популистском движении, как выразился историк К. Ванн Вудворд, мужчины и женщины на низших ступенях общества начали «думать так же, как и трепетать».

Народники считали образование наиболее эффективным средством сокращения разрыва между бедностью в сельской местности и благополучием среднего класса в городах. Образование поставило бы сельское хозяйство на профессиональную и деловую основу и разрушило бы монополию на «бизнес-разведку», которая давала корпоративным элитам коммерческое преимущество.Образование также считалось необходимым для применения более научных методов ведения сельского хозяйства и модернизации сельской жизни. Здесь следует отметить, что сегодня мы знаем, что развитие современного научного земледелия, особенно появление трактора и комбайна, привело к вытеснению с земли десятков миллионов фермеров. Но реформаторы сельского хозяйства конца девятнадцатого века не осознали этого и надеялись, что новые методы помогут сельскому хозяйству идти в ногу с промышленностью.

Ключевой идеей популистской образовательной кампании было расширение прав и возможностей.Фермерам и другим простым гражданам нужно было овладеть тем, как работает механизм современного общества, потому что только тогда они могли бы двигать рычаги этого механизма так, чтобы он лучше удовлетворял их потребности. С этой целью Союз фермеров взял на себя обязательство превратиться в «самого могущественного и всестороннего просветителя современности». Он развернул национальную кампанию по обучению взрослых. Это включало обширные сети лекций, национальную сеть из сотен реформаторских газет, большое количество недорогих книг и брошюр, ссудные библиотеки и книжные клубы.Местные соседские союзы, которые собирались в сельских домиках и школах, обеспечивали обучение в классе по широкому кругу тем. История, литература, сельскохозяйственная техника и последние открытия в области естественных наук были основными элементами образования. Но больше, чем любая другая тема, основное внимание уделялось изучению политической экономии: коммерции и регулированию, налогам и политике, и особенно финансовым и денежным системам. Как объяснили члены одного техасского субальянса, образовательная кампания вызвала «общее стремление к информации и почти всеобщее стремление к исследованиям.

Между тем, популистское движение обеспечило мощный электорат для улучшения государственных общеобразовательных школ. Во многих сельских районах не было надлежащих школьных зданий, а учителям платили мало и они были неподготовленными. Кризис был особенно острым в сельских районах Юга, где многие дети никогда не посещали школу или лишь от случая к случаю, как того требовали циклы сбора урожая хлопка. Альянс фермеров и Народная партия дали импульс для создания современной школьной системы в сельских районах бывших штатов Конфедерации.Это была расово сегрегированная система, отдельная и неравная по ресурсам, в результате чего уровень неграмотности среди афроамериканцев на Юге превышал шестьдесят процентов. Даже больше, чем их белые коллеги, члены Альянса цветных фермеров посвятили себя улучшению школ, объединив взносы для выплаты заработной платы учителям, ремонта школьных зданий и продления месяцев обучения.

Что касается высшего образования, то от Северной Каролины до Калифорнии популизм обеспечил эффективное лобби для создания и расширения педагогических колледжей, сельскохозяйственных колледжей и государственных университетов.Популистское движение также настаивало на создании сельских служб распространения знаний, фермерских институтов, а также на государственном и федеральном финансировании исследований и разработок для обслуживания фермеров страны.

Движущей силой популистской реформы была идея о том, что образованные и информированные граждане могут изменить институты современного общества. Они считали, что с образованием граждане поймут, как очистить правительство от влияния корпораций, регулировать железные дороги и банки в общественных интересах, исправить сломанную денежную и финансовую систему и сделать общество более просвещенным и справедливым.Во всех своих усилиях, возможно, самым заметным успехом народников была их образовательная кампания, которая построила государственные школы в сельских районах и сделала высшее образование более доступным для сыновей и дочерей сельских жителей.

Женщины в беспрецедентном количестве присоединились к народническому движению. К 1890 году 250 000 женщин вступили в Союз фермеров, и многие другие женщины позже поддержали Народную партию. Писатель Хэмлин Гарланд заметил в то время, что «никакое другое движение в истории» не «обращало женщин» так сильно, как популизм.Но почему женщины решили присоединиться к народническому движению? Частичный ответ заключается в том, что женщины присоединялись по тем же причинам, по которым присоединялись мужчины; они разделяли работу и беды на ферме и стремились к одним и тем же реформам, чтобы облегчить сельскую бедность. Как выразилась женщина-лектор Альянса фермеров Канзаса, «все, что представляет интерес для мужчин, представляет такой же интерес для женщин». Но популизм также предоставил женщинам возможность сделать шаги к независимости, а также определить и заявить о своих правах как женщины.

Альянс фермеров предложил женщинам те же членские права, что и мужчинам, включая право голосовать и баллотироваться в организации. Это контрастировало практически со всеми другими крупными институтами американской жизни. Примечательно, что политические партии вообще запрещали женщинам, а церкви исключали женщин из числа офицеров или занимающих руководящие должности. На практике Альянс фермеров не полностью оправдал свое обещание о равенстве между полами, поскольку женщина часто рассматривалась как «помощница» своего мужа и должна была предлагать закуски на собраниях Альянса. Тем не менее, женщины служили секретарями, казначеями и другими офицерами.Луна Келли была секретарем Альянса фермеров Небраски, а Бетти Гей занимала видное место в Техасском альянсе. Народники также привлекли замечательную группу талантливых женщин в качестве лекторов, писателей и редакторов газет. Среди них были Мэрион Тодд из Иллинойса и Энни Диггс из Канзаса. Другая канзанка, Мэри Элизабет Лиз, которая, по словам репортеров, призывала фермеров «выращивать меньше кукурузы и больше ада», приобрела общенациональную известность своими речами перед аудиторией Альянса фермеров и Народной партии.

Многие женщины рассматривали популистское движение как способ получить право голоса. На уровне штатов Союзы фермеров на Среднем Западе и Западе поддерживали избирательное право женщин, и при популистских правительствах штатов женщины получили право голоса в Колорадо в 1893 г. и в Айдахо в 1896 г. Но некоторые популисты, в основном на Юге, возражали против женщины, вступающие в политику, и национальная Народная партия воздерживались от поддержки избирательного права женщин.

Хотя они, возможно, не соглашались с тем, что женщины получают право голоса, у женщин-популистов было много общего, когда дело доходило до обсуждения «эмансипации женщин» от суровых тягот традиционной фермерской жизни.Многие женщины согласились с тем, что предпочтительнее работать дома или в саду, чем выполнять тяжелую работу под солнцем на хлопковом поле или кукурузном поле. Но нужно было лучше управлять домом и садом с помощью современных методов и приспособлений, чтобы избавиться от рутинной повседневной работы. Женщины-популисты были особенно заинтересованы в приобретении навыков учителей, дантистов, фотографов, бухгалтеров, телеграфистов и других профессий, которые тогда открывались для женщин. Суть заключалась в образовании. «Воспитывайте своих дочерей, чтобы они были независимыми», — призвала одна техасская фермерша.

Сочетание образования и экономической независимости приведет к «лучшей женственности», считали народники, что, в свою очередь, приведет к более свободному и, следовательно, лучшему выбору в браке и более культурной культурной жизни на ферме. Последние открытия в биологии и эволюционном мышлении также привели к размышлениям среди женщин-популистов о том, что у лучших матерей будут рождаться более сильные и умные дети. Мэри Элизабет Лиз была среди тех, кто рассматривал улучшение положения женщин как вопрос расовой социальной инженерии, защищающей «одаренную белую расу» от наследственных неудач.Приняв такие идеи, женщины-популистки показали, что их движение страдает от тех же ограничений, что и движение городских женщин и женщин из среднего класса. Действительно, женщины-популистки составили то, что лучше всего можно было бы понять как движение сельских женщин, которое оказало глубокое влияние на создание более современного и справедливого общества.

Большинство фермеров, поддерживавших народническое движение, владели мелкими или средними предприятиями. Они зарабатывали на жизнь в поте лица своего и своей семьи, а может быть, нескольких арендаторов или наемных рабочих.Вот почему в исторической памяти фермер-популист часто воспринимается как представитель мелкого народа в стране, где все больше доминируют крупные железнодорожные, промышленные и банковские предприятия. Во многом они действительно были лилипутами, противостоящими корпоративным гигантам. Но это привело к историческому заблуждению, что популисты главным образом хотели вернуться к прошлому мелких, локальных и децентрализованных институтов. В действительности, фермеры-популисты, далекие от отказа от централизации и гигантской экономии за счет масштаба, использовали эти принципы в своих собственных коммерческих целях.

Сельское хозяйство в Америке конца девятнадцатого века было коммерческим бизнесом. Культуры от хлопка и пшеницы до лимской фасоли и цитрусовых продавались на национальном и мировом рынках. Фермеры столкнулись с двойной дилеммой: цены на их урожай неуклонно снижались; но их стоимость неуклонно росла, особенно цена кредита для оплаты земли, машин и припасов. Чтобы избежать этой дилеммы, Чарльз Макьюн считал, что сельское хозяйство, как и любой другой коммерческий интерес, должно использовать современные методы ведения бизнеса и преимущества размера.То, что работало в промышленности, будет работать и в сельском хозяйстве. Как объяснил Нельсон Даннинг, публицист Альянса фермеров, «ничто не могло бы противостоять» силе фермеров, если бы они «организовались так же разумно и сплоченно, как это сделала Standard Oil Company».

В предыдущие десятилетия фермеры экспериментировали с кооперативными магазинами, упаковочными заводами, хлопкоочистительными заводами и другими предприятиями. Но, будучи небольшими и местными, фермеры понимали, что такие местные кооперативы неспособны противостоять более крупным рыночным силам, ударяющим по сельской экономике.В 1880-х и 1890-х годах фермеры из разных областей американского сельского хозяйства начали эксперименты с крупными кооперативами с целью контроля над региональными и национальными рынками. В этих усилиях участвовали молочные фермеры, производители фруктов и овощей, а также производители хлопка, пшеницы и других основных сельскохозяйственных культур. Некоторые из этих экспериментов, например, эксперименты виноградарей штата Нью-Йорк или молочных фермеров Миннесоты, не имели особого отношения к популизму. Но реформаторы-популисты, в том числе производители изюма в Калифорнии, фермеры, выращивающие пшеницу и кукурузу в Южном Иллинойсе, производители фруктов в Джорджии и Флориде и производители овощей в Северной Каролине, также предприняли усилия по созданию крупномасштабных маркетинговых систем.

Одним из самых знаменитых экспериментов была биржа союза фермеров Техаса, которую Чарльз Макьюн организовал в 1887 году. План биржи состоял в том, чтобы установить эффективную монополию на весь урожай хлопка в штате Техас. Контроль и регулирование всех продаж хлопка исключит дилеров и посредников, что позволит штаб-квартире биржи в Далласе договариваться о более высоких ценах с покупателями в Нью-Йорке, Ливерпуле и Лондоне. Биржа предоставит фермерам дешевые кредиты и централизует закупку сельскохозяйственных материалов.Все, что может понадобиться фермеру в штате Техас, от кофе и кухонных плит до плугов и упряжи, будет поставляться из одной и той же штаб-квартиры в Далласе. Ни одна частная корпорация не может сравниться с биржей с точки зрения эффекта масштаба. Централизованная и технически сложная биржа представляла собой гигантскую систему, предназначенную для того, чтобы вытащить техасских фермеров из бедности. =

Провал биржи Союза фермеров Техаса. Почти все усилия по контролю и регулированию рынков хлопка, пшеницы или других основных культур уступали давлению мировых рынков и враждебности торговцев и банкиров. Фермеры, выращивающие молочные продукты, производители цитрусовых и другие производители специальных культур добились большего успеха в создании эффективных монополий. Некоторые из этих кооперативных монополий мы знаем сегодня как столпы агробизнеса: Land-O-Lakes, Sunkist, Sun-Maid и Diamond Brand. Но в то время популисты рассматривали такие кооперативные системы как модель будущего: сочетание современной техники, централизации и экономии за счет масштаба для удовлетворения потребностей в маркетинге и кредитовании как крупных, так и многих средних и даже мелких фермеров.

Популистские организации, такие как Союз фермеров, были открыто аполитичны и стояли выше партийной политики. На практике это означало, что они добивались реформ, оказывая влияние на две основные партии — демократов и республиканцев. Однако к началу 1890-х годов многие члены Союза фермеров и родственных групп пришли к выводу, что традиционные партии слишком привязаны к корпоративным интересам и привилегиям политического поста, чтобы быть эффективными проводниками реформ. Это привело к «промышленным конференциям», проведенным в Цинциннати, штат Огайо (май 1891 г.) и Сент-Луисе, штат Миссури (февраль 1892 г.), на которых была основана новая Народная партия или популистская партия. На национальном съезде Народной партии, состоявшемся в июле 1892 года в Омахе, штат Небраска, была принята Платформа Омахи, манифест, прославленный популистами как «Вторая Декларация независимости».

Преамбула платформы Омахи, составленная реформатором из Миннесоты Игнатиусом Доннелли, перекликается с первоначальной Декларацией независимости с предупреждением об угрозе американской свободе.Развращенная корпорациями, банками и трестами государственная политика породила «два великих класса — бродяг и миллионеров». Платформа Омахи была не только криком протеста, но и набором позитивных требований, направленных на обеспечение того, чтобы правительство служило нуждам фермерского рабочего большинства. Эти требования сводились к новаторскому и масштабному расширению роли государства в национальной экономике.

Народническая платформа призывала к национализации железных дорог, телеграфа и других «естественных монополий».Он требовал, чтобы федеральное правительство стимулировало экономику, повышало цены на сельскохозяйственную продукцию и облегчало долговое бремя путем инфляции доллара с помощью политики печатания бумажных денег и чеканки серебра в соотношении 16 унций к одной к золоту. Он одобрил предложение вспомогательного казначейства Альянса фермеров о предоставлении федеральных займов под два процента на урожай, который фермеры хранят в национальной системе федеральных складов. Чтобы финансировать более активное федеральное правительство и добиться более справедливого распределения богатства, платформа также потребовала введения федерального подоходного налога, который должны платить самые богатые американцы.

В литературе о народниках можно встретить упоминания о враждебности народников к бюрократии крупного правительства. Но эта характеристика не имеет большого смысла в отношении первоначальных народников 1890-х годов. В то время федеральное правительство было довольно маленьким, и популисты хотели сделать его намного больше и эффективнее. У них также было очень положительное мнение об одной крупной федеральной бюрократии той эпохи: почтовом отделении США. По сравнению с оскорбительной и произвольной практикой железнодорожных и телеграфных корпораций популисты рассматривали почтовое отделение как образец эффективной и справедливой деловой практики.Они считали, что расширение правительства должно осуществляться по той же модели. Как заявила Платформа Омахи: «Мы считаем, что власть правительства — другими словами народа — должна расширяться (как в случае с почтовой службой) настолько быстро и настолько, насколько здравый смысл разумных людей и преподавание опыта должно оправдать».

Требуя большей роли правительства, популисты также хотели дешевого правительства. Они считали, что народное дело должно вестись в духе деловой эффективности.Это означало устранение разлагающего влияния лоббистов корпораций и ослабление власти политических боссов в законодательных собраниях штатов, городских и городских советах. Народники хотели покончить с личной и партийной политикой партий в пользу безличного и делового управления. Предложения о чистом правительстве в Платформе Омахи включали законы о государственной службе, прямые выборы сенаторов и тайное голосование, а также прямое законодательство через инициативу и референдум.Популистское образование в области «науки управления» гарантировало бы, что право голоса находится в руках информированных граждан.

Народная партия обнадеживающе стартовала на выборах. В 1892 году Джеймс Б. Уивер из Айовы получил более миллиона голосов как кандидат в президенты от популистов. Колорадо, Канзас и Северная Дакота избрали губернаторов-популистов. Популистские блоки в Калифорнии, Северной Каролине и других штатах удерживали баланс сил в законодательных органах. Это было самое многообещающее движение третьей партии с момента возникновения Республиканской партии за десять лет до Гражданской войны.

Однако народникам было еще далеко до завоевания национальной власти. В той мере, в какой они обращались к избирателям против партийной политики, они подрывали их собственную способность вести политическую войну. И везде реалии политической системы «победитель получает все» работали против успеха третьей стороны. В северо-восточных штатах мощные республиканские и демократические машины эффективно заморозили популистский вызов. В другом месте, когда две традиционные партии столкнулись друг с другом на конкурентных выборах, одна из партий проводила реформы, привлекательные для популистски настроенных избирателей, снова замораживая третью партию.Народная партия одержала свои крупные победы в республиканских западных штатах и ​​демократических южных штатах, где популисты выступили в качестве оппозиции реформам. Но даже тогда, будь то в Северной Каролине или Канзасе, победы популистов на выборах почти всегда были результатом так называемых соглашений о «слиянии» либо с демократами на Западе, либо с республиканцами на Юге.

В 1896 году Уильям Дженнингс Брайан, молодой конгрессмен из Небраски, выдвинул Демократическую кандидатуру на пост президента на платформе серебряной инфляции и других реформ, которых хотели сельские избиратели. Выдвижение Брайана раскололо Народную партию, поскольку некоторые популисты хотели «слияния» с кандидатом от Демократической партии, в то время как «средние» популисты хотели получить билет от независимой Народной партии. Поражение Брайана на выборах от республиканца Уильяма МакКинли стало смертельным ударом для Народной партии, от которого она так и не оправилась.

Народная партия столкнулась с расовой и групповой дилеммой. Травмы Гражданской войны, эксперименты Реконструкции с двухрасовым правительством в бывших штатах Конфедерации и насильственное разрушение этих экспериментов были свежи в памяти.На Юге большинство белых избирателей поддержали Демократическую партию превосходства белых, в то время как у большинства чернокожих избирателей не было иного выбора, кроме как голосовать за кандидата от Демократической партии или слабую республиканскую оппозицию. Популистам пришлось использовать обвинения демократов в том, что третья сторона представляет измену белой расе. На большей части Среднего Запада и Запада фермеры голосовали за республиканцев, а популистам пришлось столкнуться с обвинениями республиканцев в том, что они преследуют Демократическую партию отделения.

Распространенным заблуждением является то, что популизм ответил на эти вызовы усилиями по объединению бедных черных и белых фермеров в общем деле.Но реальность была более сложной. Альянс фермеров послужил основой для Народной партии, а введение сегрегации было реформой, поддержанной движением Альянса. Чарльз Макьюн и другие лидеры Альянса фермеров утверждали, что пункт только для белых является важной чертой современной организации бизнеса. И по мере того, как Альянс расширялся на север и запад, он сделал сегрегацию принципом организации ферм. В то же время Союз фермеров и Народная партия призвали к примирению между бывшими штатами Конфедерации и Союза на основе общего национализма, включая поддержку превосходства белых и исключения китайцев.

На Юге Союз фермеров мобилизовал усилия, чтобы подтолкнуть законодателей нескольких южных штатов к принятию законов Джима Кроу, разделяющих железные дороги и другие общественные места. Альянс цветных фермеров терпел Альянс белых фермеров, но только в рамках строгой сегрегации и неравенства. Однако эта терпимость испарилась, когда летом 1891 года чернокожие сборщики хлопка попытались объявить забастовку против белых владельцев ферм.

На Юге большая часть руководства и членов Народной партии вышла из Демократической партии.Белые популисты не в меньшей степени, чем демократы, обещали придерживаться идеала превосходства белой расы, что «это страна белого человека». В то же время, поскольку чернокожие продолжали голосовать до 1890-х годов, и демократы, и популисты боролись за голоса афроамериканцев. И белые демократы, и белые популисты давали предвыборные обещания афроамериканцам экономических возможностей и других реформ. Черные популисты, такие как Джон Б. Рейнер из Техаса, увидели в этом возможность настаивать на увеличении финансирования школ для чернокожих детей, включении чернокожих в состав присяжных и других правах.

Появление популизма разделило голоса белых, открыв ограниченное пространство для политической мобилизации афроамериканцев. Это особенно имело место в Северной Каролине, где в основном черные республиканцы заключили политический союз с белыми популистами, чтобы вытеснить демократов с государственных должностей. Это было уникальное поражение Демократической партии на Юге после реконструкции. В 1898 году демократы развернули жестокую «кампанию за превосходство белых», которая разрушила республиканско-популистский союз.После этого белые демократы, чаще всего при поддержке белых популистов, лишили избирательных прав чернокожих избирателей на Юге с помощью подушных налогов, тестов на грамотность и праймериз только для белых.

Наконец, как насчет популистского отношения к католикам, евреям и другим религиозным меньшинствам? Большинство популистов родились в Соединенных Штатах, говорили по-английски и читали протестантскую Библию. Многие из них поддержали запрет на употребление алкогольных напитков — меру, которую поддерживают многие протестанты, но против которой выступают многие ирландские, немецкие и другие католические группы.Народная партия пыталась избежать ловушек такого этнического разделения. Несмотря на личные предпочтения большинства его членов, он отказался одобрить запретительные законы, чтобы не оттолкнуть избирателей-католиков.

Такую же открытую политику народники вели в основном и по отношению к евреям. Но были исключения. Популистская литература, например, время от времени использовала антисемитский стереотип Шейлока вместо жадного банкира. Конечно, такие стереотипы широко использовались в Соединенных Штатах в те годы, и академическая и корпоративная элита часто придерживалась более опасного направления антисемитизма.Что касается популистов, то во всех случаях, кроме редких, их ссылки на Шейлока были метафорическими и не относились к настоящим евреям. В то время как они требовали отдельных вагонов для афроамериканцев и соблюдения законов об исключении китайских иммигрантов, популисты не требовали подобных мер против еврейского населения. Действительно, щедрость по отношению к религиозным и этническим меньшинствам — по крайней мере, к тем, кого считают белыми, — чаще всего была отличительной чертой популистского национализма.

В отличие от традиционной политической партии, Народная партия была основана как «конфедерация» широкого круга реформаторских организаций.Самыми крупными из них были Союз фермеров и другие фермерские движения. Но рабочие организации также играли важную роль в популистской коалиции. То же самое сделали и группы активистов среднего класса, включая клубы налоговой реформы, валютные лиги, ассоциации городских реформ и утопические общества. Поддержка лейбористов и среднего класса означала, что, особенно на Среднем Западе и Западе, популизм представлял собой союз между городом и деревней.

«Рыцари труда» были видным членом популистской коалиции, хотя к 1890-м годам они уже не были той могущественной национальной организацией, какой она была в предыдущее десятилетие.Руководство Американской федерации труда разделилось во мнениях относительно того, поддерживать новую партию или нет, но несколько важных профсоюзов в AFL действительно поддержали популистов. Сюда входила организация United Mine Workers Джона Макбрайда. Юджин В. Дебс, президент Американского союза железнодорожников, был еще одним видным рабочим популистом. На большей части Верхнего Среднего Запада и в оплотах популистов в штатах Скалистых гор горняки и железнодорожники составляли основу поддержки Народной партии. Лейбористы-популисты поддерживали государственную собственность на железные дороги и расширение государственной власти в экономике по тем же причинам, что и фермеры-популисты.У них также были свои требования, такие как закон о восьмичасовом рабочем дне и запрещение использования Пинкертона и других частных охранных агентств в трудовых спорах.

Осенью 1893 года экономика страны погрузилась в глубокую депрессию. Следующей весной на Западном побережье безработные собрались вместе, чтобы отправиться в Вашингтон. Они объединились с популистом из Огайо Джейкобом Кокси, который возглавил «петицию в сапогах» — марш безработных в Вашингтон в поисках федеральной программы по улучшению дорог и стимулированию экономики за счет долларовой инфляции.«Армия Кокси», как ее называли, наряду с волной забастовок на угольных шахтах страны, за которой последовал бойкот Юджина Дебса и Американского железнодорожного союза пульмановских вагонов в 1894 году, который закрыл большую часть железных дорог страны, продемонстрировали глубину недовольства. среди американских рабочих. Но для многих американцев из высшего сословия популистская связь с этими событиями делала популизм особенно пугающим.

Тем временем Народная партия от Цинциннати и Чикаго до Денвера и Сан-Франциско собрала городские коалиции социалистов, профсоюзных деятелей, борцов за права женщин, различных нонконформистов и вольнодумцев.Наиболее влиятельными из нонконформистских движений были Националистические клубы и Лиги единого налога. Националисты черпали вдохновение в утопическом видении совместного будущего, описанном в романе Эдварда Беллами 1888 года «Оглядываясь назад». Идея единого налога была детищем Генри Джорджа, автора книги «Прогресс и бедность», одного из самых читаемых разоблачений неравенства Америки Золотого века. По словам Джорджа, единый налог на землю ограничит спекуляцию недвижимостью и обеспечит более справедливое распределение богатства.Знаменитый чикагский адвокат Кларенс Дэрроу пришел к популизму через Лигу единого налога. Действительно, Народная партия Иллинойса представляла собой союз фермеров из бедных штатов, шахтеров, железнодорожников, городских радикалов и нонконформистов.

Многие популисты выросли в сельских протестантских домах, где семейная Библия часто была самой читаемой или, возможно, единственной книгой. В своих лекциях и пропагандистских речах популисты часто ссылались на библейские истории, чтобы доказать свою точку зрения, а в своих просветительских кампаниях народники использовали лагерные собрания и другие методы, заимствованные из евангельских возрождений.Более того, народники говорили с нравственной уверенностью и праведностью. Тем не менее популисты стремились дистанцироваться от того, что можно было бы считать традиционалистской религией. Как и в экономике, политике и других областях, в вопросах веры многие популисты придерживались новаторских и часто неортодоксальных взглядов. Больше всего народники верили в способность науки вести к более справедливому, процветающему и современному обществу.

В течение десятилетий после Гражданской войны новые достижения в науке оказали глубокое влияние на то, как многие американцы понимали свой мир.Народники разделяли твердую веру в авторитет науки. Будь то агностик или баптистский проповедник-мирянин, популисты были склонны соглашаться с тем, что моральные права и ошибки должны оцениваться на основе эмпирических данных и научной истины. С точки зрения популистов, законы науки сделали необходимыми реформы, которых они хотели. Популистские образовательные кампании были сосредоточены на «науке политической экономии» и «научном управлении», наряду с последними достижениями в области естественных наук. Их уроки включали работы Чарльза Дарвина, Герберта Спенсера и других теоретиков эволюции.

Слишком часто популистские убеждения рассматриваются сквозь призму судебного процесса над Скоупсом в 1925 году. Джон Скоупс, школьный учитель естественных наук, предстал перед судом в Дейтоне, штат Теннесси, за нарушение нового закона штата, запрещающего преподавание теории эволюции в государственных школах. Кларенс Дэрроу, скептически настроенный агностик из большого города Чикаго, выступал в защиту защиты. Со стороны обвинения выступил Уильям Дженнингс Брайан из Небраски, который был кандидатом в президенты от демократов-популистов в 1896 году. Роль Брайана в судебном процессе установила в исторической памяти связь между популизмом и фундаменталистской религией.

Но важно помнить, что именно Дэрроу, а не Брайан, был членом Народной партии в 1890-х годах. В то время популизм был домом для большого количества людей, ставящих под сомнение религиозную ортодоксальность. Сюда входили нонконформисты вне христианства: спиритуалисты, приверженцы «ментальной науки» и восточной метафизики, а также свободомыслящие агностики, такие как Дэрроу. В него также входили многие народники, принявшие реформаторское социальное христианство.

В то время национальные протестантские церкви были охвачены спорами о теории эволюции, происхождении Библии и отношении к социальным реформам.Христиане-популисты склонны занимать либеральную позицию в религиозных дебатах. Спасение, как считали многие народники, означало работать ради лучшей жизни среди живых. Новый научный век, как они его понимали, означал согласование своей веры с последними открытиями в биологии и физике. Реформаторы городского среднего класса называли такие либеральные идеи «социальным евангелием». Сельское хозяйство и труд Популисты называли свою схожую веру «религией человечества».

На съезде Демократической партии 1896 года в Чикаго Уильям Дженнингс Брайан (внизу), молодой конгрессмен из Небраски, стал кандидатом в президенты на платформе серебряной инфляции и других реформ.Это поставило народников в безвыходное положение. Либо Народная партия могла бы выдвинуть своего собственного независимого кандидата в соответствии с полными требованиями популистской платформы Омахи, рискуя отнять голоса у Брайана и обеспечить победу ненавистного «золотого жука» Уильяма МакКинли. Или Народная партия могла бы поддержать реформу Брайана и серебра, создав опасность смягчения популистской программы и даже быть поглощенной Демократической партией. Съезд популистов, возглавляемый Германом Таунеком из Иллинойса, одобрил «слияние» с Брайаном и демократами, в то время как решительное меньшинство требовало «средней» политики выдвижения независимого кандидата от популистов.

Поражение Брайана в президентской кампании только усилило фракционную борьбу внутри Народной партии. Каждая сторона обвиняла другую в предательстве основных принципов. Но правда заключалась в том, что ни «средние пути», ни «фьюжнистские» популисты не могли ответить на тот факт, что демократы и республиканцы учились побеждать третью партию, принимая ее реформы. Горстка сторонников народничества поддерживала знамя Народной партии в первые годы двадцатого века. Но великие популистские фермерские и рабочие организации давно угасли.Большинство популистских активистов вернулись в традиционные партии. Однако для некоторых популистов о таком возвращении не могло быть и речи, и они искали другие возможности. Ряд бывших популистов последовали за Юджином Дебсом в Социалистическую партию, превратив Канзас, Оклахому и другие сельские штаты в оплоты социализма.

Популизм представлял собой более инклюзивное и широкомасштабное видение современного общества, чем корпоративное видение. Это предполагало гораздо более широкую роль государственных и кооперативных предприятий.И это включало более активное правительство и более активное и образованное население, контролирующее рычаги политической власти. Многие американцы из высшего сословия были в ужасе от такой мобилизации простых фермеров и рабочих. Корпоративный истеблишмент видел невыносимый вызов своим прерогативам и власти и делал все возможное, чтобы финансировать контратаку на вызов третьей стороны. Израсходованные, обессиленные и, где необходимо, подсчитанные из-за мошенничества с бюллетенями, обнищавшие народы потерпели горькое поражение.На рубеже веков популистское движение в том виде, в каком оно сформировалось в начале 1890-х годов, было мертво.

Тем не менее, народничество имело мощное наследие. Большая часть популистской программы была включена в реформистское крыло как Демократической, так и Республиканской партий. Последовавшая за этим волна прогрессивного законодательства носила явно популистский характер. Федеральный подоходный налог и Федеральный резервный банк, Национальная служба погоды, Бесплатная доставка в сельские районы, расширение сельскохозяйственного образования и исследовательских услуг, новые федеральные агентства по регулированию и субсидированию сельскохозяйственных кредитов и маркетинга, а также прямые выборы сенаторов и усыновление референдума и инициатива нескольких государств – все это имело популистские корни.

Слово популизм прижилось и в национальном политическом языке. В его нынешнем использовании популизм является синонимом антиэлитизма. Любой протест против политической, экономической или культурной элиты может быть назван популистским. Но такие протесты часто имеют мало или, возможно, ничего общего с намерениями или целями популистского движения 1890-х годов. Например, журналисты и обозреватели называют популистами критиков государственного вмешательства в экономику (федеральные экономические стимулы, здравоохранение и т. д.), хотя первые популисты твердо верили в такое расширение роли правительства.Те же самые журналисты и комментаторы часто определяют популизм как интуитивную политику гнева, инстинкта вместо головы. Несомненно, от таких описаний миллионы мужчин и женщин, принимавших участие в популистских просветительских кампаниях, переворачиваются в гробу.

Документы в книгах

Джерри Симпсон, «Политическое восстание в Канзасе», «История фермерского союза и сельскохозяйственный дайджест», Нельсон А. Даннинг, изд. Вашингтон, округ Колумбия: Alliance, 1891, стр. 280–83

.

р.М. Хамфри, «История национального альянса и кооперативного союза цветных фермеров», «История и сельскохозяйственный дайджест фермерского союза», Нельсон А. Даннинг, изд. Вашингтон, округ Колумбия: Alliance, 1891, стр. 288–92

.

Бетти Гей, «Влияние женщин в альянсе», «История альянса фермеров и сельскохозяйственный дайджест», Нельсон А. Даннинг, изд. Вашингтон, округ Колумбия: Alliance, 1891, стр. 308-12

.

Исом П. Лэнгли, «Религия в Альянсе», Дайджест истории и сельского хозяйства Альянса фермеров, Нельсон А.Даннинг, изд. Вашингтон, округ Колумбия: Alliance, 1891, стр. 313-17

.

«Декларация целей Союза фермеров и кооперативного союза (Шривпорт, Луизиана, 12 октября 1887 г.)», Уильям Л. Гарвин и С. О. Доус, История национального союза фермеров и кооперативного союза Америки. Джексборо, Техас: Дж. Н. Роджерс, Паровые принтеры, 1887 г., стр. 72–83.

«Сотрудничество и обмен», Уильям Л. Гарвин и С. О. Доус, История Национального союза фермеров и Союза кооперативов Америки.Джексборо, Техас: Дж. Н. Роджерс, Steam Printers, 1887, стр. 84–90

.

«Платформа Омахи», июль 1892 г., National Economist, 9 июля 1892 г. (перепечатано в Norman Pollack, ed., The Populist Mind. New York: Bobbs-Merrill, 1967, 59–66.

«Отчет Комитета по валютной системе», Сент-Луисская конвенция Южного союза, декабрь 1889 г., Джордж Браун Тиндалл, изд., Читатель-популист: отрывки из произведений лидеров американских популистов. Нью-Йорк: Harper & Row, 1966, стр. 80-87 (перепечатка из «Система суб-казначейства, предложенная Альянсом фермеров», Библиотека национальных экономистов, I (Вашингтон, июнь 1981 г.), стр.9-14). Этот «Отчет» есть также в W. Scott Morgan, History of the Wheel and Alliance, and the Impending Revolution, St. Louis, C.B. Woodward Co., 1891, стр. 175-84.

Луна Келли, «Встать на защиту Небраски», Популист прерий: Мемуары Луны Келли, изд. Джейн Тейлор Нельсен. Айова-Сити, University of Iowa Press, 1992, стр. 127-32.

Газеты

Дж. Р. Детвайлер, «Конференция в Сент-Луисе», газета Народной партии (Атланта), 7 апреля 1892 г.

Том Уотсон, «Большая проблема: негритянский вопрос на юге», газета Народной партии (Атланта), 16 сентября 1892 г.

Том Уотсон, «Мистер.Суб-казначейский законопроект Уотстона», газета Народной партии (Атланта), 20 января 1893 г.

.

«Первый популистский закон», Газета Народной партии (Атланта), 17 марта 1893 г.

G. T. Rhodes (письмо), «Из штата Одинокой звезды», газета Народной партии (Атланта), 14 июля 1893 г.

Миссис Элли Марш, «Наши общие школы», The Progressive Farmer (Роли), 22 января 1889 г.

«Некоторые законодательные требования», The Progressive Farmer (Роли), 5 февраля 1889 г.

«Встреча Альянса цветных», The Progressive Farmer (Роли), 26 августа 1890 г.

«Что такое политика» (от Dakota Ruralist), в The Advocate (Мериден, Канзас), 21 сентября 1889 г.

«План вспомогательного казначейства», The Advocate (Мериден, Канзас), 16 января 1890 г.

«Планка избирательного права удовлетворительна», The Advocate (Мериден, Канзас), 10 июня 1891 г.

«Миссис.Мэри Э. Лиз в Уэстморленде, штат Канзас», The Advocate (Мериден, Канзас), 29 июля 1891 г.

Дженни Франк Кунгл (письмо), «Женская сфера», Канзас Фармер (Топека), 9 февраля 1887 г.

Р. С. Фелпс (письмо), «Хочет равных прав», Американский нонконформист (Уинфилд, Канзас), 12 сентября 1889 г.

К. Дж. Лэмб (письмо), «Из Тополобампо», «Американский нонконформист» (Уинфилд, Канзас), 19 сентября 1889 г.

«Народные решения по билетам», Американский нонконформист (Уинфилд, Канзас), 3 октября 1889 г.

Игнатиус Доннелли, «Речь Доннелли», Американский нонконформист (Индианаполис), 26 апреля 1894 г.

«Национализируйте железные дороги», Американский нонконформист (Индианаполис), 10 мая 1894 г.

«Канзасские популисты.План избирательного права принят — губернатор Льюэллинг повторно назначен», «Американский нонконформист» (Индианаполис), 21 июня 1894 г.

.

«Образовательные упражнения для экономистов». Национальный экономист (Вашингтон, округ Колумбия), 23 января 1892 г.

«Перспективы Кавказа», The Caucasian (Клинтон, Северная Каролина), 14 марта 1889 г.

«The Editors Chair» (редакционная статья о «недавнем негритянском национальном съезде»), The Caucasian (Клинтон, Северная Каролина), 20 февраля 1890 г.

«Темы дня. Подоходный налог», The Caucasian (Клинтон, Северная Каролина), 15 мая 1890 г.

.

«Мнение других, которое мы можем поддержать по различным злободневным вопросам» (редакционная статья о забастовке сборщиков хлопка со ссылкой на Progressive Farmer), The Caucasian (Клинтон, Северная Каролина), 17 сентября 1891 г.

Передовая статья о «негритянском вопросе», The Caucasian (Клинтон, Северная Каролина), 25 августа 1892 г.

Мэри Элизабет Лиз, «Мир будет колебаться.И наши потомки получат большие преимущества», The Caucasian (Клинтон, Северная Каролина), 10 августа 1893 г.

C. W. Macune, «Открытое письмо», Southern Mercury (Даллас), 19 апреля 1888 г.

Elle’s Fisher, «Bastrop County» (письмо), Южный Меркурий (Даллас), 3 мая 1888 г.

Миссис Дж. Мортон Смит, «Эссе, прочитанное перед Альянсом графства Белл», Южный Меркурий (Даллас), 10 мая 1888 г.

Энн Другой, «Дамский отдел». Где нам искать помощи?», Южный Меркурий (Даллас), 31 мая 1888 г.

.

Ида Х.«Округ Лавакка» (письмо), Южный Меркурий (Даллас), 7 июня 1888 г.

Алекс. «Бен Франклин, Техас» (письмо), Южный Меркурий (Даллас), 25 сентября 1888 г.

Т. Дж. Кокс, «Exchange Support» (письмо), Southern Mercury (Даллас), 6 ноября 1888 г.

Джон Макфолл, «От того, кто знает» (письмо), Южный Меркурий (Даллас), 11 апреля 1889 г.

Эван Джонс, «Послание президента Джонса», Южный Меркурий (Даллас), 22 августа 1889 г.

Мы всегда рядом с тем, где были

---

Протест чаепития на Национальной аллее 12 сентября 2009 г. / Фото NYyankees51, Wikimedia Commons

---

В конце девятнадцатого века возникла новая американская политическая партия, защищающая интересы фермеров.

---

Под редакцией Мэтью А. Макинтош / 10.05.2018
Историк
Brewminate Главный редактор

---

Введение

Народники были аграрным политическим движением, направленным на улучшение условий жизни фермеров и аграрных рабочих страны. Популистскому движению предшествовали Фермерский союз и Мыза.

Народная партия — политическая партия, основанная в 1891 году лидерами народнического движения.Он выдвинул кандидата на президентских выборах в США в 1892 году и набрал 8,5% голосов избирателей, что было значительной поддержкой третьей партии.

Народники присоединились к рабочему движению и в 1896 г. объединились в Демократическую партию, хотя небольшой остаток Народной партии продолжал существовать до ее официального роспуска в 1908 г.

Аграрная активность в США

Начиная с конца девятнадцатого века, фермеры страны начали объединяться для защиты своих интересов от того, что они считали интересами восточного истеблишмента и банковской элиты.По мере роста числа безземельных фермеров-арендаторов и резкого роста долгов независимых фермеров из-за обременительных условий кредита и процентных ставок в банках росло недовольство среди аграрных рабочих страны.

В 1876 году в Техасе был основан Союз фермеров с целью положить конец системе залога урожая, из-за которой так много фермеров оказались в нищете. Система удержания урожая действовала на хлопководческом Юге среди издольщиков и фермеров-арендаторов, как белых, так и черных, которые не владели землей, которую они обрабатывали.Эти рабочие брали ссуды, чтобы получить семена, инструменты и другие материалы, необходимые для выращивания хлопка. После сбора урожая они должны были вернуть кредиты в виде урожая хлопка. Когда цены на хлопок падали, эти рабочие иногда оставались ни с чем после того, как их урожай был собран кредиторами.

Флаг Союза фермеров / Wikimedia Commons

Союз фермеров был не единственной организацией, возникшей для защиты национальных аграрных рабочих.Национальная усадьба Ордена покровителей земледелия, известная как Мыза, была основана в 1868 году в Нью-Йорке для защиты интересов сельских общин. С 1873 по 1875 год по всей стране были созданы местные отделения Grange, и количество членов резко возросло. Частично это произошло из-за паники 1873 года, финансового кризиса, который привел к банкротству ряда банков и банкротству нескольких национальных железных дорог. Паника 1873 года снизила заработную плату рабочих, а цены на сельскохозяйственную продукцию резко упали, в результате чего фермеры влезли в огромные долги, погасить которые у них было мало надежды.

Народная партия

В 1891 году была создана Народная партия (известная также как Народническая партия или народники) как политическая партия, представляющая интересы сельскохозяйственного сектора страны. Союз фермеров был важной частью популистской коалиции.

Народная партия выдвинула Джеймса Б. Уивера, бывшего представителя США от штата Айова, своим кандидатом на президентских выборах 1892 года. Проводя кампанию на платформе, направленной на укрепление фермеров и ослабление монополистической власти крупного бизнеса, банков и железнодорожных корпораций, Народная партия набрала 8 баллов.5% голосов избирателей, включая штаты Колорадо, Айдахо, Канзас и Невада.

Уильям Дженнингс Брайан был кандидатом в президенты от демократов в 1896 году. / Библиотека Конгресса

Из-за массовой привлекательности популистского движения Демократическая партия стала отстаивать многие из своих политических целей. На президентских выборах 1896 года демократы выдвинули своим кандидатом Уильяма Дженнингса Брайана, и популисты согласились его поддержать.Таким образом, Народная партия была объединена с Демократической партией и начала исчезать с национальной сцены.

Результатом слияния Народнической партии и Демократической партии на Юге стала катастрофа. Хотя внутри популистского движения всегда существовал конфликт по поводу того, следует ли включать в него афроамериканцев, Демократическая партия Юга была откровенно расистской. Хотя Брайан хорошо проявил себя в областях с наибольшим влиянием популистов, он проиграл выборы республиканцу Уильяму МакКинли.

Народная партия продолжала функционировать и выдвигала кандидатов на президентских выборах 1904 и 1908 годов, но период расцвета влияния партии прошел. Хотя Народная партия была официально распущена в 1908 году, прогрессивное движение взяло на себя многие цели и причины популизма, включая антитрестовское законодательство, усиление федерального регулирования частной промышленности и более сильную поддержку сельскохозяйственного и рабочего классов страны.

---

Первоначально опубликовано Академией Хана на условиях Creative Commons Attribution-NonCommercial-ShareAlike 3.0 лицензия США.

Нравится:

Нравится Загрузка…

Комментарии

Комментарии

Продолжить чтение

историков давно считают популизм хорошей вещью. Они ошибаются?

Джошуа Зейтц, пишущий редактор Politico Magazine , является автором книги Building the Great Society: Inside Lyndon Johnson’s White House , , которая выйдет 30 января.Подпишитесь на него @joshuamzeitz.

T его статья — третья в серии статей о том, как президент Дональд Трамп изменил историю, возродив исторические дебаты, которые годами тлели на медленном огне, и изменив отношение к ним историков. Другие статьи цикла смотрите здесь и здесь.

Представьте, если хотите, что миллионы трудолюбивых американцев наконец достигли точки кипения. Взволнованный тревожным циклом экономических подъемов и спадов; бессильны перед высокомерной прибрежной элитой, которая в последние десятилетия фактически присвоила себе национальные банки, средства производства и распределения и даже ее информационную магистраль; обремененные бременем, которое налагают на их общины открытие границ и свободная торговля; возмущенные растущим экономическим неравенством и концентрацией политической власти, — что, если эти американцы выразили свое отвращение, создав новое политическое движение с явно отсталыми, даже реваншистскими взглядами? Что, если они восстанут как один и попытаются снова сделать Америку великой?

Считаете ли вы такое движение достойным поддержки и развития, которое следует демократическим традициям Томаса Джефферсона и Эндрю Джексона? Или вы бы в основном боялись уродливого тона, который он неизбежно примет, — его страха перед иммигрантами и евреями, его частого падения в сторону превосходства белых, его небрежного понимания политической экономии и его потенциально дестабилизирующего воздействия на давние институты и нормы?

Для уточнения: этот сценарий не имеет ничего общего с Дональдом Трампом и современной Республиканской партией.Скорее, это вопрос, занимавший внимание социальных и политических историков на протяжении большей части века. Они резко разошлись в оценке основного характера популистского движения конца 1800-х годов — политического и экономического восстания, которое ненадолго собрало под одной палаткой разношерстную коалицию южных и западных фермеров (как черных, так и белых), городских рабочих и утопических газетчиков и полемисты.

В этих дебатах «прогрессивные» историки начала 20-го века и их более поздние преемники, которые рассматривали популизм как фундаментально конструктивное политическое движение, столкнулись с Ричардом Хофштадтером, одним из самых влиятельных американских историков того или иного времени.В 1955 году Хофштадтер предположил, что популисты были чудаками — отсталыми неудачниками, которые винили в своих несчастьях множество теорий заговора.

Хофштадтер проиграл этот спор: историки обычно рассматривают популизм как массовое движение, которое боролось с большими трудностями, чтобы исправить многие экономические несправедливости, связанные с позолоченным веком. Они списывают более злобные тенденции движения, указывая — с некоторым основанием — что популизм был продуктом своего времени, и поскольку его сторонники иногда выражали преувеличенный страх перед «тайным заговором и заговорщическим собранием», то же самое делали и многие американцы, не разделяют их политики.

Но сохраняется ли эта точка зрения после 2016 года? Популистские демоны, выпущенные Трампом, — реваншистские по мировоззрению, в высшей степени заговорщические, склонные к частым проявлениям белого национализма и антисемитизма, — имеют сверхъестественное сходство с популистским движением, которое Хофштадтер описал как очарование «воинственностью и национализмом… апокалиптическими предчувствиями… ненавистью». крупных бизнесменов, банкиров и трестов… опасения иммигрантов… даже [] случайные игры с антисемитской риторикой.

Через год после президентства Трампа настало время задаться вопросом, был ли Хофштадтер в конце концов прав в отношении популизма, и что это, возможно, говорит нам о более широком наследии таких движений на протяжении веков.

***

Корни американского популистского движения восходят к Гражданской войне, когда агрессивные займы и расходы для финансирования военных действий Союза стали катализатором экономического развития на Севере и Северо-Западе. Новый промышленный класс также разбогател на государственных контрактах — такие люди, как Филип Армор, который произвел революцию в консервной промышленности; Джон Д.Рокфеллер, разработавший новые процессы очистки нефти; и Томас Скотт, новатор военного времени в области управления железными дорогами. Конгресс принял широкомасштабную законодательную программу, коренным образом преобразившую страну, в том числе Закон о приусадебных участках, который завещал 160 акров федеральной земли любому западному поселенцу, который жил в течение пяти лет на своем наделе и производил необходимые улучшения на земле, а также Закон о Тихоокеанской железной дороге. предоставление частным железнодорожным компаниям земли и кредитов для строительства новых линий, которые охватят весь континент.

Послевоенный бум не имел аналогов в американской истории: с 1865 по 1873 год промышленное производство увеличилось на 75 процентов, что позволило Соединенным Штатам обойти все остальные страны, за исключением Великобритании, по объемам производства. Растущая система железных дорог объединила жителей обширного континента и создала новые возможности для крупных скотоводческих, горнодобывающих и, особенно, железнодорожных концернов по эксплуатации и продаже огромных ресурсов Запада за Миссисипи.

Но в то время как бум оказался прибыльным для небольшого числа людей, контролировавших доступ к местным ресурсам, он был гораздо менее прибыльным для сотен тысяч владельцев ранчо, фермеров, фабричных рабочих, шахтеров и железнодорожников, поставлявших мускулы, особенно после федеральное правительство отказалось от политики легких денег, которая способствовала экспансии во время войны, в ущерб погрязшим в долгах фермерам и рабочим.

В то время как некоторые демократы поддерживали инфляционную политику погашения военных облигаций долларами, республиканцы и консервативные демократы настаивали на политике твердых денег, которая приносила пользу держателям облигаций.В результате многие из когда-то крепких независимых фермеров Севера, в том числе сотни тысяч, которые двинулись на запад только для того, чтобы стать жертвами снижения цен на урожай (частично из-за сокращения валюты) и спекуляций землей со стороны железнодорожников, теперь нашли дороже, чтобы погасить кредиты, которые они взяли на покупку земли и оборудования.

Хуже дела обстояли на юге, в регионе, где большая часть капитала ранее вкладывалась в землю и рабов. Большая часть земли сейчас лежала в руинах, а эмансипация за одну ночь уничтожила триллионы долларов (в сегодняшних деньгах).Валюта Конфедерации ничего не стоила, и федеральное правительство требовало, чтобы все долги Конфедерации были погашены. Как следствие, в годы после окончания Реконструкции миллионы южан попали в различные состояния экономической зависимости, начиная от системы залога урожая и заканчивая полноценной арендой.

Политика того времени была во многом племенной — пережиток Гражданской войны. Консервативные «Бурбонские» демократы контролировали большую часть Юга, в то время как республиканцы прочно удерживали власть на Севере и Среднем Западе.Но, за заметными исключениями, обе партии в основном поддерживали одну и ту же экономическую политику. Правящий класс в каждой партии выступал за возврат к золотому стандарту, политику, которая приносила пользу богатым инвесторам и кредиторам, но снижала цены на товары и создавала экзистенциальный кризис для фермеров-должников. Республиканцы и бурбоны-демократы также присоединились к железнодорожным компаниям, которые захватили лучшие государственные земли и перепродали их поселенцам с запада с высокой премией; одни и те же железные дороги взимали разные ставки с мелких и крупных производителей, тем самым ставя семейные фермы в крайне невыгодное положение.

В ответ на эти трудности фермеры Юга и Среднего Запада сформировали множество организаций самопомощи, таких как Grange, чтобы объединить капитал и сельскохозяйственную продукцию и оказать давление на железные дороги. Они создали сторонние организации, такие как недолговечная Партия гринбэков, чтобы выступать за распространение бумажных денег и серебряной монеты. В конце концов, они объединились в 1892 году под знаменем Народной партии — также известной как Популистская партия — и приняли широкую платформу, выступающую за прогрессивную налоговую реформу; бесплатная чеканка серебра; поддерживаемые государством кредитные линии для мелких фермеров; ограничения государственных субсидий корпорациям; и национализация железных дорог для обеспечения равных фрахтовых ставок для всех производителей.Они создали шаткие, но на какое-то время эффективные коалиции с городскими рабочими организациями.

Как известно большинству изучающих американскую историю, популисты не прорвали укоренившуюся в стране двухпартийную систему. Это вообще другая тема.

Но параллели между тем и сейчас поразительны. Обычных граждан раздражало растущее экономическое неравенство, и они выявили могущественные интересы — железные дороги, банки, финансовые спекулянты, — которые, казалось, контролировали рычаги власти. Многие пришли к выводу, что две основные политические партии, несмотря на определенные различия, в основном находятся в ведении одних и тех же интересов и в равной степени не реагируют на опасения народа.

Экономика 19 века, конечно, отличалась от сегодняшней, но проблемы во многом были те же. Съезд фермеров в конце 1860-х годов требовал, чтобы земля под железной дорогой оценивалась по «полной номинальной стоимости акций, по которым железная дорога стремится объявить дивиденды», а не по разбавленным акциям, во многом так же, как сегодняшние популисты требуют регулирования. это затрудняет для корпораций уменьшение или погашение своих налоговых счетов. Та же конвенция призывала к принятию нового закона о торговле между штатами, который «гарантировал бы одинаковые ставки фрахта для всех лиц на один и тот же вид товаров» и положил бы конец ценовым преференциям, «исключающим конкуренцию».Замените «интернет-провайдер» на «железную дорогу» и перенеситесь в информационную экономику 21-го века, и проблема — ценообразование на перевозки или сетевой нейтралитет — по существу останется той же.

В наши дни у нас нет недостатка в так называемых героях из рабочего класса и шарлатанах. Точно так же эпоха популизма конца 19-го века породила яркие фигуры, такие как «Безносок» Джерри Симпсон, конгрессмен из Канзаса, занимавший три срока, прозванный так потому, что он лихо критиковал богатого политического оппонента за то, что он «закутан в прекрасные шелковые чулки». ”; Мэри Элизабет Лиз, знаменитый оратор-популист, призывавшая фермеров «выращивать меньше кукурузы и больше ада»; и Уильям Дженнингс Брайан, мальчик-конгрессмен, громогласный оратор и трехкратный кандидат в президенты.

Так что в эпоху Трампа есть веская причина обратиться к эпохе популизма за более ранними примерами того, что происходит, когда граждане считают, что система больше не работает.

***

Первые исследователи популизма — в частности, прогрессивный историк Джон Хикс, писавший в 1920-х и 1930-х годах, — восхищались сторонниками движения за то, что они практикуют жесткую версию политики групп интересов. Законно осажденные жесткой политической и экономической системой, фермеры и другие трудящиеся требовали политики, которая улучшила бы их положение и помогла бы им восстановить контроль над своей жизнью.

Изучая популистов с точки зрения середины 1950-х годов, Хофштадтер увидел нечто иное. Он отметил, что Гражданская война стала катализатором глобальной информационной революции: к 1870-м годам железные дороги проложили континента Америки, а подводные океанские телеграфные линии связали Европу, Северную Америку и Южную Америку в режиме реального времени, что позволило им интегрировать свои рынки сельскохозяйственной продукции. , минеральные и готовые товары. В ту эпоху произошло массовое перемещение внутренних мигрантов с ферм в города и иммигрантов с одного континента на другой.Выражаясь более современным термином, глобализация сближала людей. Это также связало рынки воедино, вызвало глобальное падение цен на сырьевые товары и создало цикл подъемов и спадов, который, как правило, не мог контролироваться местными или даже национальными правительствами.

Но Хофштадтер, который считал, что «в нашем популистском прошлом действительно было много хорошего и полезного», и который признавал, что это было «первое современное политическое движение, имеющее практическое значение в Соединенных Штатах, которое настаивало на том, что федеральное правительство несет определенную ответственность за для общего блага» — считали народников принципиально реваншистами.«Утопия народников была в прошлом, а не в будущем», — заметил он. Они не желали признать, что мир меняется, что местные рынки поглощаются мировой торговлей и что ранняя республика мелких фермеров-йоменов осталась в прошлом. Миллионы американцев сделали ставку на то, что они могут брать кредиты, покупать или селиться на дешевой земле, покупать оборудование и процветать как независимые фермеры, в то время как глобальная экономика делала такой образ жизни устаревшим. «Я не пытаюсь отрицать трудности положения [фермера] или реальность и серьезность его недовольства», — писал он в году «Эпоха реформ» года.Но эти же фермеры сознательно подражали «стяжательским целям» и «спекулятивному характеру» крупного бизнеса, не усвоив ни одного из «маркетинговых приемов, стратегий комбинирования или навыков самозащиты и самопродвижения посредством политики давления», которые практиковали крупные корпорации. .

Что особенно отталкивало Хофштадтера от популизма, так это его пронзительный гнев и заговорщический взгляд на мир. Безносый Джерри Симпсон назвал политику «борьбой между грабителями и ограбленными», риторическую конструкцию, которую Хофштадтер считал почти параноидальной.Именно этот дух был широко распространен в народнических трактатах. В преамбуле к платформе популистской партии 1892 года Игнатиус Доннелли, начавший свою политическую карьеру как радикальный республиканец, выступавший против рабства, предупреждал, что «обширный заговор против человечества был организован на двух континентах и ​​быстро овладевает миром». . Если его не встретить и не низвергнуть сразу, то это предвещает страшные социальные потрясения и гибель цивилизации или установление абсолютного деспотизма».

Кто стоял за этим заговором? Банкиры, для начала.В своем популярном трактате « Семь финансовых заговоров, поработивших американский народ » писательница-популистка г-жа С.Е.В. Эмери сосредоточила свой гнев на «денежных королях Уолл-стрит», которые манипулировали валютой и задушили самодостаточного фермера, заставив его подчиниться. Гордон Кларк, еще один полемист по делу, был более прямолинеен. Его самый важный вклад назывался « Шейлок: банкир, держатель облигаций, коррупционер, заговорщик».

Основываясь на чтении широко распространенной народнической литературы, Хофштадтер пришел к выводу, что аграрное восстание было одержимо евреями.За столетие до того, как Джордж Сорос стал bête noire трамповского популизма, коварный английский банкир «барон Рот» — центральный персонаж вымышленного романа «Повесть о двух нациях» , явно созданный по образцу Натана Ротшильда, выдающегося британского финансист и политик — замышлял против чеканки серебряных монет в Соединенных Штатах, в основном для сохранения гегемонии британской экономики. На собрании Национальной серебряной конвенции 1892 года представитель Нью-Джерси Грейндж предостерег от вероломного влияния «Уолл-стрит и евреев Европы».Когда она осудила консервативного демократа Гровера Кливленда, Мэри Элизабет Лиз, естественно, назвала его «агентом еврейских банкиров и британского золота». Доннелли, бывший борец за права вольноотпущенников, написал полемический роман, в котором барон Джеймс Ротшильд (двоюродный брат Натана и преемник в парламенте) бросил и Великобританию, и Соединенные Штаты «в руки… евреев». На национальном съезде популистов репортер Associated Press был поражен «чрезвычайной ненавистью еврейской расы.

Популисты также проявляли антипатию к иммигрантам, евреям и прочим. «Мы стали мировым плавильным котлом», — писал Том Уотсон, ведущий популист из Джорджии. «На нас свалили отбросы творения. Некоторые из наших основных городов более иностранные, чем американские. К нам вторглась самая опасная и развращающая орда Старого Света. Пороки и преступления, которые они посеяли среди нас, отвратительны и ужасны. Что привело к нашим берегам этих готов и вандалов? В основном виноваты производители.Им нужна была дешевая рабочая сила; и им было наплевать, какой вред нашему будущему может нанести их бессердечная политика».

Проблема Хофштадтера заключалась не столько в популизме (заглавная П), сколько в популистских движениях (маленькая п) в более общем плане. Подобно многим либеральным интеллектуалам середины века, которые верили в прогрессивное, но постепенное изменение того разнообразия, которое тогда предлагала Демократическая партия, он косо смотрел на массовую политику, особенно в форме антикоммунистического безумия — маккартизма, — который казался устрашающе параллельным фашистская волна, захлестнувшая Европу совсем недавно.Чтобы было ясно, он не утверждал, что фашизм, маккартизм и популизм были одним и тем же движением или что у них была схожая повестка дня или идеология. Но он считал, что у них было родственное отношение — стиль и способ выражения недовольства. Они были легкомысленными, конспирологическими и глубоко предубежденными. Пролистывая популистские трактаты, Хофштадтер видел и толпы в Нюрнберге, и простых американцев, с пеной у рта рассказывавших о темном и призрачном коммунистическом заговоре.

Хофштадтер был не единственным среди либеральных ученых своего времени, выказывающим презрение к массовым политическим движениям.Социологи Дэвид Рисман и Натан Глейзер четко сформулировали этот парадокс в 1955 г. , когда заметили, что многие интеллектуалы чувствовали более близкое родство с Уолл-Стрит, которая терпимо относилась к «гражданским правам и гражданским свободам» — двум послевоенным либеральным приоритетам, — чем к их «бывшие союзники… фермеры и низшие классы города».

Влияние Хофштадтера, каким бы оно ни было, спровоцировало историческую дискуссию, которая продолжалась вплоть до 20-го века, хотя после его смерти в 1970 году, в возрасте 54 лет, его интерпретация популизма в основном потеряла популярность.Новое поколение историков, достигшее совершеннолетия благодаря движениям за гражданские права, антивоенным и феминистским движениям второй волны, более доброжелательно относилось к массовой политике и видело в популистах более раннюю версию своей собственной волны реформ. Лоуренс Гудвин, сменивший Хофштадтера на посту самого выдающегося исследователя народничества, возродил понимание прогрессивными историками бедственного положения аграрного сектора, но придал новое значение созданию популистами живой «культуры движения». В отличие от Хофштадтера, который был опасно близок к тому, чтобы охарактеризовать их как бесхитростных простолюдинов — возможно, достойных сожаления, — Гудвин видел трезвых политических прагматиков, которые бросали вызов всем препятствиям, чтобы разрушить укоренившуюся американскую политическую систему.

В десятках микроисследований, посвященных конкретным штатам или сообществам, докторанты углубились в детали, минуя общенациональные известные голоса, которые Хофштадтер изучал, в пользу местных газет, трактатов и конвенций. Некоторые, например, Уолтер Ньюджент, написавший еще в 1963 году «Толерантные популисты: канзасский популизм и нативизм» , обнаруживали у своих испытуемых заметное отсутствие паранойи, антисемитизма и нативизма. Другие сосредоточились на местной политике и экономике, чтобы восстановить на детальном уровне очень реальные способы, которыми система действительно была сфальсифицирована.

Для этих ученых популизм был частью более солнечной массовой традиции Америки — наследия, которое включало феминизм первой и второй волн, послевоенное движение за гражданские права, профсоюзы, а также движения за защиту окружающей среды и права потребителей. Речь шла о простых людях, которые объединились, чтобы изменить мир к лучшему. Не все они были идеальными; не каждый активист был образцом терпимости. Но в основном они олицетворяли одни из лучших инстинктов американской политической культуры.

Это точка зрения, которая закрепилась.Сегодня большинство историков, готовящих лекцию о популизме, скорее всего, больше склонятся к Гудвину и его ученикам. С точки зрения времени Хофштадтер кажется слишком безразличным к вполне реальным проблемам, с которыми сталкивались простые американцы в конце 19 века. Даже если он был 90 362 или 90 363 прав насчет популистского тона, он преувеличивал свои доводы.

***

Так что же делать с современным движением , которое невероятно объединилось вокруг некоего позолоченного миллиардера? Многие из сторонников Трампа демонстрируют то же чувство бессилия перед лицом могущественных институтов, что и их предки-популисты, и они ни в чем не ошибаются.Они рассматривают обе стороны как находящиеся под пятой одного и того же класса доноров. И в этом они не ошибаются.

Но если бы через 100 лет историк полностью прочитал ленту Трампа в Твиттере — или посмотрел бы Fox News за пять лет и просмотрел полный выпуск Infowars и Breitbart, — вполне вероятно, что он или она захотели бы взять вторую посмотрите на Хофштадтера.

Судя по СМИ, которые они производят и потребляют, сегодняшние консервативные популисты не просто ищут экономическую справедливость в неравном мире.Они также находятся в плену безумных теорий заговора (Пиццагейт, Бенгази, Ураниум-гейт, почти все, что касается Клинтонов) и немного более одержимы евреями, чем это необходимо. Они питают глубокую антипатию к нехристианам, латиноамериканцам и афроамериканцам. Они хотят перемотать часы назад, к 1950 году, так же, как популисты Хофштадтера хотели перемотать их назад, к 1850 году. Относится ли это к каждому избирателю Трампа? Не с натяжкой. Но это справедливое представление СМИ и пропагандистской машины, которая подпитывает движение.И трудно утверждать, что он демонстрирует лучшее из американской политики.

Должно ли это заставить нас пересмотреть другие популистские движения? Оглядываясь назад на Хьюи Лонга и отца Кафлина, Джорджа Уоллеса и Пэта Бьюкенена через призму политики Трампа, уродливое, безрассудное напряжение американского популизма, которое встречается на пересечении крайне правых и крайне левых, предстает в резком рельефе. Хофштадтер заметил эту изнанку массовой политики и предостерег от нее.

Но Хофштадтер наиболее полезен, когда мы копаем глубже этой поверхности.Его целью не было доказать, что популисты, которые с течением времени преследовали самые разные идеологические и политические цели, — плохие люди. Его главная мысль заключалась в том, что популистские взгляды часто смотрят не в ту сторону — назад. В критические моменты истории они оказываются непримиримыми к экономическим и культурным изменениям и глобализации, как в форме открытых рынков, так и открытых границ. Они пытаются восстановить утраченные миры — джефферсоновскую республику небольших ферм и независимых магазинов или современную утопию чистых пригородов и объединенных в профсоюзы фабрик и шахт, у которых нет никакой надежды на выживание в меняющемся мире.Они яростно, но понятно сопротивляются признанию того, что страна, в которой они выросли, безвозвратно изменилась.

«Народники хотели восстановления аграрной прибыли и народного правления», — заключил Хофштадтер. Но они оказались «бессильными и обделенными в индустриальной культуре». На протяжении всей американской истории движения, умеющие оглядываться только назад, такие как популисты 1890-х годов, редко выживали. Но они часто оставляют неизгладимый след в культуре в целом — иногда навсегда, как, например, когда политики из истеблишмента признают необходимость ослабить свою силу, решая некоторые из своих законных жалоб.А иногда и к плохому, когда призывают граждан бичевать незнакомцев, реальных и воображаемых, за проблемы, не имеющие простого решения.

Эта статья отмечена тегами:

Популистская партия — Энциклопедия New Georgia

В 1892 году политика Грузии была потрясена приходом Народнической партии. Эта новая партия, возглавляемая блестящим оратором Томасом Э. Уотсоном, в основном обращалась к белым фермерам, многие из которых обеднели из-за долгов и низких цен на хлопок в 1880-х и 1890-х годах.Популизм, который прямо бросил вызов доминированию Демократической партии, угрожал расколоть голоса белых в Грузии. Следовательно, популисты смело пытались привлечь черных республиканцев на свою сторону. Подобные призывы возмутили демократов и обрушили на государство одни из самых драматичных и кровавых выборов в его истории.

Популизм вспыхнул на сцене Джорджии лишь на короткое время. К концу 1896 года он был почти исчерпан. Однако, к лучшему или к худшему, недолгое существование движения глубоко повлияло на государственную политику.А Томас Уотсон оставался ведущей силой в политике Джорджии более двадцати лет.

Истоки грузинского популизма

В последние десятилетия девятнадцатого века цена на хлопок неуклонно падала на юге Америки. Непомерные тарифы на железнодорожные перевозки усугубляли бедственное положение фермеров. Многие, как белые, так и черные, отчаянно искали помощи. В конце 1880-х годов сельскохозяйственное общество под названием «Альянс фермеров» охватило Юг и насчитывало более 100 000 членов.Утверждая, что американская политическая и экономическая системы были сфальсифицированы, чтобы служить интересам богатых, Альянс потребовал, чтобы правительство увеличило денежную массу, печатая больше денег и чеканя больше серебра. Такие действия вызовут инфляцию (общее повышение стоимости товаров и услуг) и поднимут цены на хлопок.

Альянс фермеров также призвал к банковской реформе, государственной собственности на железные дороги и прямым выборам сенаторов США. (До 1913 г.сенаторы избирались законодательными собраниями штатов, а не гражданами напрямую.) Наконец, он выступал за план вспомогательного казначейства, схему, по которой фермеры во время сбора урожая могли занимать деньги под стоимость урожая, хранящегося на государственных складах, в ожидании повышения цен. Враги Альянса осудили такие предложения, утверждая, что они будут поощрять патернализм правительства и подрывать свободное предпринимательство. Когда ни демократы, ни республиканцы не приняли требований Альянса, наиболее настроенные на реформы члены Альянса основали Народную партию, или, как ее чаще называли, Популистскую партию.

Популизм привлекал последователей во всех южных штатах, но был особенно силен в Джорджии, где, как правило, процветал в регионах, которые мало любили Демократическую партию. Наиболее успешным он был на старых плантациях к западу от Огасты. Здесь до Гражданской войны (1861-65) господствовала партия вигов. Даже после упадка вигов регион неохотно принял Демократическую партию.

Популистские кампании

В 1892 году Популистская партия возглавляла Джеймса Б.Уивер из Айовы в качестве первого кандидата в президенты. В Джорджии партия выдвинула на пост губернатора Уильяма Л. Пика из округа Рокдейл. Однако на сегодняшний день самым интересным кандидатом от партии был Том Уотсон из округа Макдаффи. Уотсон, который был одним из самых многообещающих молодых политиков штата, был избран в Конгресс в 1890 году как демократ от Южного альянса. В течение года он шокировал грузин тем, что вышел из своей партии, присоединился к народникам и основал газету под названием « Народная партия». Газета .Его кампания по переизбранию в Конгресс в конечном итоге привлекла внимание всей страны.

Понимая, что голоса белых, вероятно, разделятся между популистской и демократической партиями, популисты — и особенно Том Уотсон — попытались заручиться поддержкой афроамериканцев. Хотя они никогда не призывали к социальному равенству, они пригласили двух чернокожих делегатов на съезд своего штата в 1892 году и назначили чернокожего в комитет штата по кампании в 1894 году. заключенных в частные горнодобывающие компании.Работа в шахтах была опасной, условия были жестокими, и большинство заключенных были чернокожими. Демократы быстро обвинили популистов в союзе с ранее порабощенными людьми. Такие расистские заявления оттолкнули многих белых от движения Народной партии, и конкурс был отмечен кулачными боями, стрельбой и несколькими убийствами. В день выборов Уильям Дж. Нортен, кандидат от Демократической партии на пост губернатора, легко одержал победу над Пиком, хотя Нортену была необходима вопиющая коррупция на избирательных участках, чтобы победить популиста Уотсона.

В течение года Соединенные Штаты потрясла паника 1893 года, одна из самых страшных депрессий в их истории. Железные дороги, банки и предприятия рухнули, и миллионы людей потеряли работу. Средняя цена хлопка упала до разорительной цены, менее пяти центов за фунт. Демократы не смогли сделать ничего существенного для борьбы с паникой. Это, в свою очередь, предоставило популистам многообещающую возможность во время выборов в Джорджии 1894 года. Надеясь привлечь внимание городских избирателей из среднего класса, сохраняя при этом своих сторонников в сельской местности, Народная партия выдвинула кандидатуру Джеймса К.Хайнс из Атланты на пост губернатора. Утонченный юрист из знатной семьи, Хайнс также был известен своей поддержкой реформ. Голосование в губернаторской гонке было настолько близким, что организаторам выборов понадобилось несколько дней, чтобы определить, кто победил. (Популисты считали, что дополнительные дни нужны для подтасовки бюллетеней.) В конце концов, Уильям Аткинсон, кандидат от Демократической партии на пост губернатора, был объявлен победителем, набрав 55,6% голосов.

В 1894 году Уотсон снова баллотировался в Конгресс.Как и в 1892 году, кампания была ожесточенной, и Уотсон снова потерпел поражение. Однако на этот раз результаты оказались настолько подозрительными (многие округа набрали больше голосов, чем избирателей), что оппонент Уотсона согласился на новые выборы. Но когда год спустя этот конкурс был проведен, Уотсон снова проиграл. Как и в 1892 и 1894 годах, популисты считали, что Уотсона лишили победы.

Несмотря на такие поражения, народники с нетерпением ждали президентских выборов 1896 года. Они твердо верили, что республиканцы и демократы выдвинут консерваторов на пост президента и таким образом расколут ряды их врагов.В этом они были правы только наполовину. Республиканцы поступили так, как и ожидалось, и выдвинули консерватора Уильяма МакКинли из Огайо. Но съезд Демократической партии подхватило его серебряное крыло, призывавшее к умеренной инфляции посредством чеканки серебряных монет. После произнесения своей знаменитой речи «Золотой крест» Уильям Дженнингс Брайан из Небраски получил кандидатуру от Демократической партии на пост президента.

популистов по всей стране были ошеломлены результатами съезда Демократической партии. Брайан удовлетворил лишь одно из многочисленных требований третьей стороны.Тем не менее, если бы популисты выдвинули кандидата, это разделило бы голоса реформаторов и обеспечило бы избрание Мак-Кинли. С другой стороны, если им не удастся выдвинуть кандидата, многие опасаются, что их партия развалится. В конце концов делегаты национального съезда популистов пришли к неловкому компромиссу. Они выдвинули Брайана на пост президента и, чтобы сохранить свою партийную идентичность, выдвинули Тома Уотсона на пост вице-президента.

В то время как Уотсон проводил предвыборную кампанию во многих частях страны, популисты из Джорджии выдвинули на пост губернатора Сиборна Райта, известного сторонника запрета из округа Флойд.Попытка третьей стороны слиться с демократами на национальном уровне и с сторонниками запрета на государственном уровне потерпела неудачу. МакКинли победил Брайана, а Уильям Ю. Аткинсон, кандидат от Демократической партии на пост губернатора Джорджии, получил почти 60 процентов голосов. Вскоре Уотсон ушел из политики. Для всех практических целей популистская партия была мертва.

Популистская кончина

После поражения 1896 г. белые народники медленно возвращались к Демократической партии. Но мало кто забыл о своем политическом наследии.В 1906 году Том Уотсон вышел на пенсию, чтобы поддержать губернаторскую кампанию Хоука Смита, прогрессиста из Атланты. Уотсон также потребовал лишения избирательных прав чернокожих избирателей. Этот разворот и растущая эксцентричность в поведении Уотсона обеспокоили некоторых бывших популистов. Тем не менее, благодаря поддержке Уотсона и поддержке большинства бывших популистских округов, Хок Смит был избран. Смит возглавил борьбу за многие реформы, которых когда-то требовали популисты, включая запрет и прекращение аренды осужденных, но он также руководил успешной кампанией по лишению избирательных прав афроамериканских избирателей в Джорджии.

Популизм и раса

Связь популизма с расой — одна из самых загадочных особенностей движения за третьи партии, особенно в свете предательства Уотсоном чернокожих избирателей в начале двадцатого века. В 1890-х третья сторона отчаянно нуждалась в голосовании чернокожих и шла на уступки, чтобы получить его. Однако с каждым годом все меньше и меньше чернокожих поддерживали движение. Что мешало чернокожим грузинам с большим рвением поддерживать популизм?

На этот вопрос есть много ответов.Но в конечном итоге чернокожие пришли к выводу, что движение мало что им дает и что популистские призывы больше связаны с оппортунизмом, чем с дружбой. На самом деле популисты часто оказывались столь же предубежденными, как и демократы, если не более. В некоторых местах, например в избирательном округе Уотсона, третья сторона даже использовала Ку-клукс-клан для запугивания чернокожих, которые хотели голосовать за демократов. Хотя некоторые афроамериканцы остались верными популизму, большинство из них быстро разочаровались и вернулись в Республиканскую партию.

Популизм и империализм

«Книга Джессена вносит существенную поправку в годы дезинформации ученых о взглядах популистов на империализм. »

«Это исследование поможет нам еще больше переосмыслить уклончивых популистов и то, как они реагировали на современную жизнь и вносили свой вклад в американскую политику. »

«Джессен прослеживает, как популисты в Соединенных Штатах рассматривали возможность и реальность иностранной интервенции США в 1890-х годах, а затем сразу после этого.В целом, Популизм и империализм — ценный вклад в политику США. »

—История Канзаса

«Отчет Джессена дотошно точен и тщательно проработан, возможно, это первая политическая история имперского набега за два поколения, которая позволила фактам, а не предубеждениям и теории определять свое повествование. »

— Journal of Arizona History

«Джессен написал очень полезную книгу. . .своевременно, помогая вернуть популизму его первоначальное американское значение, аграрные протесты 1890-х гг. »

—Pacific Historical Review

«Ценный, подробный и хорошо проработанный отчет о взаимодействии популизма и нового интернационализма Соединенных Штатов на рубеже двадцатого века. [Джессен] предлагает нам подробный и ясный отчет об эволюции и расхождениях внутри популистского движения в критический период американской и международной истории. »

—Diplomatic History

«Это солидная книга, которая дает информацию для исследований и обучения как западным популистам, так и дискуссиям об империализме. »

—Great Plains Quarterly

«Натан Джессен вносит значительный вклад в наше понимание роли западных государственных реформаторов во внешнеполитических дебатах девятнадцатого века и того, как их взгляды на войну и империализм использовались против них самих. Народничество и империализм также хорошо иллюстрирует взаимосвязь между внутренней и внешней политикой.

— Дэвид Р. Берман, автор книги

Политика, труд и война с крупным бизнесом: путь реформ в Аризоне, 1890–1920

в сторону — популисты, которые пережили предполагаемую политическую бойню 1896 года и впоследствии стали влиятельными и вдумчивыми критиками американской империи. Особенно впечатляет мастерство Джессена в области историографии, как старой, так и новой. В наш бурный век, когда «популизм» стал для многих казаться антитезой демократии, работа Джессена обращает наше внимание на самые благородные достижения американской популистской традиции.

— Роберт Д. Джонстон, автор книги

Радикальный средний класс: популистская демократия и вопрос о капитализме в прогрессивную эру Портленд, Орегон

дорожная карта к пониманию проблемной политики, которую проводят реформаторы перед лицом противников, идущих по менее сложному пути патриотизма и национализма. В то время как популисты боролись за справедливость и равенство дома, их противники, защищая интересы внутренних корпораций и рынки за границей, безжалостно подавляли инакомыслие, обвиняя политиков-реформаторов в антиамериканизме и предательстве национального государства.Представляя двух ведущих политиков своего времени — Уильяма Дженнингса Брайана и Уильяма Мак-Кинли — автор приходит к выводу, что взгляд Мак-Кинли на благоприятную империю сохранится и в следующем столетии. Принимая во внимание нашу текущую политику, Джессен дает ясное представление о страстях тех, кто ищет существенные структурные изменения и ограничения в крупных учреждениях, об опасностях, с которыми они сталкиваются со стороны ультранационалистов и тех, кто призывает к «100-процентному американизму». Эта захватывающая история американского популизма и империи предлагает интригующие параллели с нашим нынешним веком.

— Уильям Г. Роббинс, автор книги

Колония и империя: капиталистическая трансформация американского Запада

«Ученые часто связывают поддержку испано-американской войны с приверженностью последовавшему американскому империализму. Натан Джессен мастерски объясняет, почему западные реформаторы — популисты, брайанские демократы и серебряные республиканцы — поддерживали интервенцию США на Кубе, но выступали против последовавшей за этим колониальной экспансии как антиамериканская. Западные реформаторы остались верны республиканским ценностям Америки, желая избавить обиженных кубинцев от автократического испанского правления.Они также отвергли американский империализм в Пуэрто-Рико, на Филиппинах, на Гавайях, потому что он отрицал самоуправление, которого заслуживают все люди, и превращал новоприобретенных колониальных подданных в жертв американской капиталистической эксплуатации. Поскольку война, как правило, убивает реформы, позволяя истеблишменту заклеймить критиков предателями, антиимпериалистическая кампания 1900 года стала последним вздохом популистского восстания».

— Уорт Роберт Миллер — автор книги «

Популистские карикатуры: иллюстрированная история движения третьей партии 1890-х годов». См. меньше обзоров…

Как Техас девятнадцатого века создал американский либерализм — Texas Monthly

Однажды вечером в 1890 году Сэм Джонсон, долговязый ветеран Конфедерации с темными волосами и дружелюбной манерой поведения, посетил собрание Альянса фермеров округа Гиллеспи во Фредериксбурге. 51-летний уроженец Алабамы, член Альянса, которому было поручено выступить в тот вечер, подробно обсудил подробную программу национальной организации по оказанию помощи мелким фермерам, которые сильно пострадали, поскольку сельскохозяйственный сектор пережил мучительную депрессию.За тринадцать десятилетий до того, как Берни Сандерс выступал за бесплатное обучение в колледже и здравоохранение для всех, а Дональд Трамп щедро раздавал помощь фермерам, Джонсон поддерживал гарантированные государством кредиты, сеть принадлежащих государству складов, на которых мелкие фермеры могли бесплатно хранить свой урожай, и федеральное регулирование цены на урожай.

Два года спустя Джонсон баллотировался в Законодательное собрание Техаса по списку популистской партии против своего зятя Кларенса Мартина, консервативного демократа. Согласно семейным преданиям, которые внук Джонсона вспоминал много десятилетий спустя, они вместе ездили на различные политические мероприятия, где участвовали в жарких дебатах, а затем забирались обратно в свою запряженную лошадьми повозку, чтобы отправиться на следующее мероприятие.

Джонсон не выиграл эту гонку. Но если ваши техасские чувства покалывают, это потому, что его сын Сэм Или Джонсон-младший был избран в здание штата как демократ, ориентированный на реформы, в 1904 году, а четыре года спустя стал отцом Линдона Бейнса Джонсона, внука, который расскажет ту историю о конной повозке. — и который, будучи президентом, ввел в действие внутренние программы, основанные на наследии его деда.

Политически этих людей Джонсона объединял техасский популизм, утверждает профессор истории Техасского христианского университета Грегг Кантрелл в своей большой новой книге Народное восстание: техасские популисты и корни американского либерализма  (Yale University Press, 17 марта).В конце девятнадцатого века в других штатах существовали популистские партии и движения, однако ни одна из них, утверждает Кантрелл, не оказала столь далеко идущего влияния на современный либерализм. Пока политические обозреватели размышляют о значении недавнего подъема различных форм популизма в США, Европе и Индии, книга Кантрелла предлагает своевременный взгляд на ранние корни движения.

Кантрелл определяет современный либерализм как «согласованную демократическую идеологию», которая стремится дать гражданам возможность сдерживать «концентрированную власть» — частных и государственных образований, осуществляющих деструктивный контроль над обществом и отдельными людьми.Он предполагает, что все итерации американского политического либерализма двадцатого века — прогрессивная эра, «Новый курс», «Великое общество», движение за гражданские права и реформы здравоохранения и финансового сектора администрации Обамы — обязаны огромным интеллектуальным и моральным усилиям. долг техасским популистам 1890-х гг.

Связывание аспектов законодательного и гражданского протеста американского либерализма двадцатого века с кулачным духом эпохи истории Техаса, изобилующей оружием, краденными бюллетенями и насилием, может показаться странным.Тем не менее, Кантрелл справляется с этим, собрав большое количество доказательств в поддержку своего аргумента. Его привязанность к своим подданным, будь то эксцентричные сенокосы или коварные юристы, заразительна.

Популизм был национальным сторонним движением, которое отреагировало на экономические подъемы и спады Золотого века, когда американцы злились на необузданную коррупцию, рост корпоративной власти, иммиграцию и увеличивающийся разрыв между богатыми и бедными. (Звучит знакомо?) У него также был сильный техасский оттенок.Популизм возник из Национального союза фермеров, который был основан в округе Лампасас в 1877 году и к 1890-м годам объединил десятки тысяч техасцев. Многие из национальных лидеров движения, такие как Чарльз В. Макьюн и Гарри Трейси, прибыли из Техаса, где Народная партия, ориентированная на популистов, боролась за защиту домовладельцев от банков за пределами штата, грабительских кредитов и лишения права выкупа — меры, которые стали законом. десятилетия спустя, после ухода народников со сцены.

Как это часто случалось в У.S. история, расовые разделения затрудняли организацию по классовому, гендерному или идеологическому признаку. Тем не менее, пишет Кантрелл, в то время, когда законы Джима Кроу были на подъеме, многие техасские популисты сопротивлялись, продвигая афроамериканцев на руководящие должности в партии и создавая многорасовые коалиции, которые избрали десятки законодателей штатов в начале 1890-х годов. Эти законодатели спонсировали то, что Кантрелл называет законопроектами о «хорошем правительстве», которые должны были «модернизировать правительственные учреждения, повысить эффективность, снизить затраты или обуздать коррупцию.

Народники часто демонстрировали огромную храбрость на местном уровне. В 1894 году, на фоне все более опасной расовой напряженности, Эндрю Джексон Спрэдли, шериф-популист округа Накогдочес, вызвал пятерых афроамериканцев в состав присяжных окружного суда штата. Мотивы Спрэдли могли быть политическими, а не моральными, но продвижение интересов афроамериканцев по какой-либо причине могло привести к тому, что белый человек, не говоря уже о пяти чернокожих потенциальных присяжных, был убит в том месте и в то время.(На самом деле Спрадли уволили через несколько недель.)

Справедливое предупреждение: за некоторыми исключениями, популистов Кантрелла трудно не любить. Серьезные, благонамеренные, смелые, сочувствующие менее удачливым и готовые сражаться за свои убеждения, многие из них кажутся, по его словам, прямо из центра, как отважные бойцы, бьющие выше своего веса и вне их досягаемости.

В большинстве случаев далеко за пределами их досягаемости. Популисты — одни из многих проигравших в американской политической истории — партии или движения, которые не смогли пережить гравитационное притяжение двухпартийной системы страны.Или, в случае Техаса, имперское правление Демократической партии, которая, в некотором смысле, все еще боролась с Гражданской войной. На техасских демократов в 1890-х годах, отчаянно пытавшихся сохранить контроль над государством, можно было положиться, чтобы они совершали мошенничество на выборах и использовали самый гнусный расизм для распространения террора и насилия.

А когда этот обман и травля не сработали, некоторые пытались звучать как популисты. Самым успешным губернатором Техаса конца девятнадцатого века (конкуренция была до безобразия низкой) был Джеймс Стивен Хогг, который в начале 1890-х объединил популистские идеи с народными речами, одновременно продвигая Джима Кроу и совершая мошенничество и подавление избирателей.

Некоторые историки двадцатого века, писавшие о популизме, видели отражение своего времени в той более ранней эпохе. В пятидесятые годы историк и общественный деятель Ричард Хофштадтер считал народников параноидальными антиинтеллектуалами, предшественниками маккартизма, охватившего тогда страну. В 1977 году Лоуренс Гудвин получил Национальную книжную премию за книгу «Демократическое обещание: популистский момент в Америке», , в которой Альянс фермеров изображался как предшественник контркультуры шестидесятых.Недавние историки, такие как Чарльз Постел, характеризуют членов Альянса как провидцев государственной политики, которые предсказали большую часть законодательной повестки прогрессистов, новых дилеров и Великого общества. Кантрелл в значительной степени следует интерпретационному пути Постела, уделяя особое внимание техасскому происхождению движения.

Это делает народникам огромную честь. Это заслуженно? Это. Многие реформистские идеи движения, такие как законы о защите прав потребителей, дифференцированный подоходный налог и сельскохозяйственные субсидии, были приняты в течение двадцатого века.

Однако временами Кантрелл слишком защищает своих популистов. В частности, он преуменьшает тот факт, что многие из них по любым меркам были расистами. Возьмем, к примеру, Джеймса «Циклона» Дэвиса, организатора Народной партии Техаса, который, как отмечает Кантрелл, позже защищал Клан и прибегал к расизму, антисемитизму и антикатолицизму, чтобы объяснить свои политические поражения и разочарования.

Хотя не все техасские популисты были такими же расистами, как Дэвис, их было слишком много. Кандидат в губернаторы от популистов 1894 года Томас Ньюджент стремился получить голоса афроамериканцев, поддерживая при этом расовую сегрегацию, считая «мудрым» устранить «эти споры о так называемом и невозможном социальном равенстве».Это мышление относилось и к Теджаносу; многие популисты рассматривали голоса Техано и мексиканских иммигрантов в приграничных округах Южного Техаса как угрозу демократии. Популист из Сан-Антонио Теодор   Дж. Макминн юридически оспорил право голоса лиц мексиканского происхождения, потому что, как резюмирует Кантрелл аргумент Макминна, они «не были «белыми» ни с какой научной точки зрения». Кантрелл в свою защиту утверждает, что «нет никаких доказательств» того, что попытка Макминна лишить избирательных прав все население отражала сплошной «антииммигрантский фанатизм» (хотя позже Макминн был отвергнут Техасской популистской партией).Скорее, пишет он, это отражало желание очиститься от «политической коррупции». В этом сложном завязывании узлов нет необходимости. Аргумент Кантрелла о том, что дальтониковая экономическая политика популистов принесла бы пользу афроамериканцам, техано и белым беднякам, достаточно убедительна, чтобы прийти к более тонкому суждению.

Помимо этой оговорки, Народное восстание убедит большинство читателей простить народникам их недостатки, если не извинить их. И многие отметят актуальность книги для политического сезона 2020 года.Комментаторы сегодня часто приравнивают небольшой популизм к демагогии и используют этот термин для описания как Дональда Трампа, так и Берни Сандерса, которые представляют правые и левые повстанческие движения против истеблишмента. Эта книга спасает слово, рассказывая нам, кем на самом деле были техасские популисты и какая часть их наследия все еще сохранилась.

«Популисты 1890-х годов в основном проигрывали битвы своего времени, но их идеи жили, формируя американскую политику по сей день», — заключает Кантрелл.В то время, когда многие из нас чувствуют себя порабощенными «концентрированной силой», приятно напомнить, что упорные люди, работающие вместе, могут бороться за то, чтобы сделать свою страну лучше, преодолевая сиюминутные потери или поражения, даже если эти сражения придется вести снова. поколения спустя. Народники учат нас, что самые важные сражения всегда заканчиваются.

Карлос Кевин Блантон — профессор истории в Техасском университете A&M University–College Station.

Эта статья изначально была опубликована в апрельском выпуске Texas Monthly за 2020 год под заголовком «Популизм одинокой звезды.Подпишитесь сегодня.

.