Марксистская экономическая школа: «Не нужно стыдиться ссылаться на Маркса»

Содержание

«Не нужно стыдиться ссылаться на Маркса»

11 марта в международном мультимедийном пресс-центре РИА Новости в рамках проекта «ЛектоРИА» состоялась лекция научного руководителя ВШЭ Евгения Ясина «Учение Маркса: всесильно в прошлом, верно ли в настоящем?».

Лекция была приурочена к нескольким знаменательным датам, связанным с именем Карла Маркса — в 2013 исполняется 195 лет со дня рождения ученого и 130 — со дня смерти, 165 лет со дня издания «Манифеста коммунистической партии» и 136 — со дня публикации «Капитала», книги, перевернувшей ход мировой истории.

Свое выступление Евгений Ясин начал с цитаты из Льва Троцкого: «чем глубже социальный переворот… тем большие разрушения он совершает… гражданская война вредна для хозяйства. Но ставить это в счет советской системе хозяйства — то же самое, что ставить в вину новому человеческому существу родовые муки матери, произведшей его на свет». Анализ деятельности Карла Маркса необходимо начать с изучения эпохи, в которую родился ученый — в 1818 году в Европе было неспокойно после Великой французской революции и Наполеоновских войн, не могли не повлиять на деятельность Маркса и революционные события 1848 года.

Сама обстановка свидетельствовала о необходимости делать радикальные выводы и предпринимать решительные меры. Экономический подъем, наблюдавшийся с 1820 по 1870 годы в Европе, привел Маркса к выводу о том, что экономика является ведущим фактором развития. Тезис марксизма о том, что развитие производственных сил влияет на производственные отношения, Ясин сравнил с работами современных институционалистов (заменяющих термин «производственные отношения» понятием «институты»), что свидетельствует о преемственности и освоении идей марксизма другими течениями экономической науки.

Тем не менее, не все положения марксизма должны быть реципированы. Так, Ясин отметил недостатки формационной теории Маркса — она пригодна только для Европы и все, что не соответствовало данной теории, марксистами в обобщенном виде отсылалось к «азиатскому типу производства», между тем даже в самой Европе некоторые положения теории (например, об обязательности «прохождения» каждым государством рабовладельческой формации) не соответствовали действительности.

Как отметил Ясин, переходя к недостаткам марксистской системы, «выводы Маркса — это научное достижение, а не молитвенная книга, их можно и нужно развивать». Так, в большинстве своем марксисты продолжают настаивать на трудовой теории стоимости, в соответствии с которой стоимость товара зависит только от труда, необходимого для его производства, в то время как большинство современных экономистов (в том числе и сам Ясин, по его словам, после прочтения работ Леонида Витальевича Канторовича) придерживаются теории предельной полезности.

Вторым недостатком марксизма является его отношение к государству исключительно как к «машине, обслуживающей правящий класс» — теория обостряющегося кризиса буржуазного государства считалась непреложной истиной. Буржуазному государству марксистами было «отказано» в возможности осуществлять синтез общественных интересов — тем не менее, рабочему движению в Великобритании удалось добиться больших позитивных результатов без разрушительной вооруженной борьбы.

Поэтому тезис об «очевидном» отмирании государства после свержения буржуазии также разбился о действительность, поскольку «у централизации и монополизации всегда есть пределы».

Но самой драматичной ошибкой Маркса Ясин считает его тезис о необходимости разрушения рыночной модели экономики. «Чистая» модель всеобщего равенства невозможна, Ясин приводит в качестве примера современный социалистический Китай, в котором иерархия феодалов сменилась сначала иерархией бюрократов, а сейчас — иерархией внутри Коммунистической партии Китая. Модели, построенные на отношениях господства и подчинения, уступают рыночной «сетевой» модели, которой присуще формальное равенство сторон при заключении сделки — все наиболее впечатляющие достижения, по мнению Ясина, были сделаны в обществах с рыночной экономикой и верховенством права.

В некоторых своих работах Маркс выступал не как видный ученый, на которого «не должно быть стыдно ссылаться», а как «пророк» особой «светской религии», и сыграл в этом качестве значительную роль для нашей страны, однако Россия, как нам известно, все же вернулась к рыночной модели экономики (причем последняя, по мнению Ясина, возникла не в 1991 году, а еще в эпоху реформ Александра III).

И в данный момент, располагая значительным потенциалом и строя свое производство на основе рыночной экономики, наша страна сможет достичь высокого уровня благосостояния.

Отвечая на вопросы слушателей, Ясин также отметил, что не стоит считать классы главным «двигателем развития» общества — современное общество состоит скорее из «групп интересов», которые, в большинстве случаев, «привыкают» жить вместе. Современные кризисы в обществе Ясин считает не показателем регресса, а естественным проявлением экономического процесса и перехода от индустриальной к инновационной стадии развития общества. В ответе на вопрос о развитии исламских государств, Ясин сказал, что исламская культура менее восприимчива к инновациям, хотя, в общем, процессы в исламских государствах идут те же, что и в западных. Идейная конкуренция, всегда способствует развитию, поэтому в завершение беседы Ясин посоветовал читать как можно больше разнообразной литературы и изучать взгляды различных видных ученых, хотя Маркс, безусловно, также один из них, и его теории по-прежнему заслуживают внимания.

 

Мария Глазырина, студентка второго курса факультета права, стажер новостной службы портала ВШЭ

В чем виноват Карл Маркс

Мало кто знает, что классический учебник Пола Самуэльсона «Экономика», на тот момент одно из лучших изданий в мире, описывающих теорию рыночной экономики, в СССР впервые был издан в 1964 г. То есть еще 50 лет назад, в период расцвета планового производства, советские экономисты получили возможность ознакомиться с передовой на тот момент экономической наукой. Конечно, одна книга погоды не делает, но на самом деле в Советском Союзе иностранная экономическая литература печаталась довольно регулярно. В 1960–1970 гг. издавалась даже целая серия «Библиотечка иностранных книг для экономистов и статистиков». Добавим сюда прекрасную математическую школу и быстро набиравшую силу компьютеризацию в сочетании с обязательным характером сбора статистической информации.

Почему же все эти, казалось бы, очевидные преимущества не реализовались в потоках новой продукции, в росте потребления и благосостояния? Апологеты социализма и его противники сообща приводят множество причин, приведших советскую экономику к краху. Здесь и гонка вооружений, и «предательство» развращенной элиты, и безграмотные попытки реформ. Перечислять подобные причины и разбирать их достоинства и недостатки – труд неблагодарный и бессмысленный, поскольку большинство спорящих, скорее всего, будет полностью уверено в своей правоте. Еще Макс Планк отметил: «Великая научная идея редко внедряется путем постепенного убеждения и обращения своих противников. В действительности дело происходит так, что оппоненты постепенно вымирают, а растущее поколение с самого начала осваивается с новой идеей». Так что, не пытаясь искать аргументы в бесполезном споре, попробуем понять, чего не хватило советской экономике.

Безусловно, в своих лучших проявлениях Советский Союз если и не находился на лидирующих позициях в мире, то по крайней мере был близок к ним. При этом рядом с фантастическими достижениями на советских предприятиях легко можно было встретить технологии XIX века. Как объяснить этот феномен? Почему не происходила столь воспетая экономистами диффузия инноваций? Где пропадали множественные разработки советских ученых? Кто мешал внедрению новых технологий и заставлял десятками лет работать на допотопном оборудовании?

Несмотря на большое количество субъективных причин, возникавших в каждом конкретном случае, существовали ошибки системы в целом, ограничивавшие возможности развития и встававшие на пути многочисленных ростков эффективности. И главной системной ошибкой советской экономики явился марксизм. Впрочем, правильнее говорить здесь о марксизме в узком его понимании, в качестве всеобъемлющей экономической теории.

Не стоит сейчас в полном объеме пересказывать экономические воззрения Маркса, которые сами по себе были весьма любопытны и послужили толчком к развитию многих современных экономических течений. Для нас будут важны те отдельные положения марксизма, которые встали колом в советской экономике и вплоть до 1990-х гг. не давали ей развиваться.

И первым в ряду марксистских экономических заблуждений стоит, пожалуй, понятие постоянного капитала, которое, кроме Маркса, не использует больше никто. Стремясь обосновать трудовую теорию стоимости, Маркс вынужден был сконструировать термин «постоянный капитал», вложив в него затраты на приобретение оборудования, сырья и материалов, но без стоимости рабочей силы, затраты на которую он назвал «переменным капиталом». Придумав такую конструкцию, Маркс пришел к выводу, что производительность труда можно измерить через отношение переменного и постоянного капитала. Чем оно меньше – тем лучше. Рассмотрим простой пример. Рабочий на станке изготавливает болты. Чем меньше он тратит времени на изготовление одного болта, тем это будет эффективнее. Ну а в качестве измерителя произведенной продукции Маркс предложил понятие «совокупный общественный продукт».

Советские экономисты, воспринимая буквально фразу Ленина «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», поставили совокупный общественный продукт во главу угла советской экономики, понимая под ним общую стоимость произведенных товаров и услуг и включая туда, в полном соответствии с Марксом, затраты на сырье и материалы. И именно это включение в стоимость затрат на сырье и материалы и было их главной ошибкой.

Представим себе иерархию планов, выстроенных согласно марксистской доктрине. План любого завода представляет собой кусочек планируемого совокупного общественного продукта. И он, конечно, считается в двух формах – натуральной и стоимостной, причем стоимостная будет, естественно, предпочтительнее. Но что произойдет, если предприятие начнет снижать долю затрат? В системе, где затраты увеличивают стоимость конечной продукции, выполнение государственного плана становится все более и более сложным. И наоборот, увеличение затрат позволит без особого напряжения перевыполнить плановые показатели.

Безусловно, если государство будет непрерывно пытаться административными мерами снижать затраты, оно сможет что-то сделать. Можно, наконец, установить план в натуральных единицах. Но в этом случае предприятие просто начинает выпускать новую, немного измененную продукцию, которая будет уже дороже.

Вернемся к нашему примеру с болтами. Если установить план в деньгах, то можно делать болт чуть дороже, поменяв материал, скажем вместо стали – титан, увеличив затраты и, следовательно, цену. Это легче, чем выпустить больше болтов. Если же план стоит в штуках, можно разработать новые болты, которые дороже прежних, назвать их по-другому и снова перевыполнить план в деньгах.

Болты – условный кейс, но вот реальный пример. В 1980-е гг. дефицитная стиральная машина «Вятка-автомат» снабжалась чугунным утяжелителем, тогда как ее зарубежные аналоги использовали для этих целей более дешевый и технологичный бетон. Никаких сложностей для советских инженеров в замене чугуна бетоном, естественно, не было, впрочем, как и причин это делать.

Конечно, вновь создаваемые предприятия будут более эффективными, так что экономика в целом покажет рост производительности. Однако ни одно старое предприятие не сможет существенно улучшить свои экономические показатели. Разве что на бумаге. Реальное снижение затрат будет не выгодно ни руководству, ни рабочим.

Интересно, что в 1970-е гг., после присуждения единственной для СССР Нобелевской премии по экономике советскому математику Леониду Витальевичу Канторовичу «за вклад в теорию оптимального распределения ресурсов», советские руководители попытались внедрять оптимизационные методы на ряде предприятий, но быстро отказались от этого, поскольку оптимальные решения резко сокращали возможности выполнения плана, составленного в валовых показателях и привязанного к совокупному общественному продукту. А внедрять показатели, основанные на расчете прибыли, не меняя марксистскую систему плановой экономики, было невозможно.

Но это только первое затруднение, оставленное Марксом. Согласно тогдашним экономическим воззрениям Маркс считал, что совокупный общественный продукт создается только в сфере материального производства. А вот непроизводственная сфера, по мнению Маркса, совокупный общественный продукт не создает. А раз так, то и развивать ее незачем.

В полном соответствии с духом и буквой ортодоксального марксизма советские лидеры изо всех сил старались развивать сферу материального производства. Беда в том, что к непроизводственной сфере марксизм относил государственное управление, культуру, а также бытовое и медицинское обслуживание населения. Советский Союз, безусловно, развивал их в плановом порядке, но делал это исключительно по остаточному принципу. Ну а поскольку денег у государства вечно не хватало, развитие нематериальной сферы существенно отставало от потребностей населения.

При этом западная экономика выстраивала свои экономические приоритеты по другим канонам. Начнем с того, что основным экономическим показателем в мире являлся валовой национальный продукт (ВВП), свободный от недостатков, которыми обладал марксистский совокупный общественный продукт. Во-первых, ВВП не включал в себя промежуточное потребление, в котором были сосредоточены все затраты, а во-вторых, сфера услуг была в нем абсолютно равноправна с производственными отраслями.

Начиная с 1960-х гг. сфера услуг в мире росла опережающими темпами, подгоняя экономический рост. В современном постиндустриальном мире доля услуг составляет более 60% ВВП. Только вот советская экономика этой существенной добавки не получила. Наоборот, увидев ее отставание, руководство страны стало еще больше сокращать затраты на сферу услуг в пользу развития производства, вынуждая регионы идти на хитрости и даже откровенный подлог. В 1980-е гг. автору этих строк довелось увидеть в городах Коми АССР строительство крайне необходимых республике дворцов культуры, проходящих по официальным документам как «дома техники», поскольку на культуру в бюджете денег не было.

Советские инженеры и ученые изо всех сил пытались внедрять новые, более совершенные методы производства, но это наталкивалось на всю мощь социалистического планирования, а финансирование науки не обеспечивало ученых материальными стимулами. И если фундаментальную науку таким образом еще можно было развивать, то ученые-прикладники, чьи результаты должны были, по идее, приводить к росту экономической эффективности, не могли зарабатывать на внедрении новых технологий и получали крохи, которые скорее дестимулировали их, чем подвигали к новым открытиям.

Результат этого хорошо известен. Советская экономика не выдержала конкуренции с рыночными системами капиталистических стран. Виноват ли в этом Карл Маркс? Едва ли. Скорее виновато примитивное его толкование, превратившее устаревшую экономическую теорию в догмат реального экономического управления большой страной. Все остальное, включая невозможность планирования столь сложной системы, было уже следствиями. Увы, план невозможно примирить с прибылью и конкуренцией, а сама конкуренция означает экономическую свободу, несовместимую с социалистическими принципами. И очень хочется верить, что время социалистических экспериментов все-таки осталось для России в прошлом.

Автор – кандидат экономических наук

Политическая экономия рантье, марксизм и австрийская школа | by Александр Станкевичюс

В современном антагонистическом дискурсе между сторонниками австрийской школы и социалистами, по крайней мере в русскоязычном сегменте интернета, частенько всплывает на поверхность книга Николая Бухарина «Политическая экономия рантье: теория ценности и прибыли австрийской школы». В ней острие критики направлено против одного из экономистов АЭШ, Ойгена фон Бём-Баверка. Несмотря на то, что книге уже более ста лет, левые приводят её в качестве аргумента против тезисов «австрийцев». С точки зрения экономической науки она не имеет никакой ценности, с точки зрения истории экономики интересна. Но прежде всего она нуждается в разборе (даже сегодня, в 2019 году) потому, что левые по сей день ссылаются на неё как на опровержение идей австрийской школы.

Поэтому далее мы и займемся анализом текста «Политической экономии рантье». Разумеется, анализ будет проводиться мной уже с современных позиций относительно и позиций самого Николая Бухарина, и его оппонента Бём-Баверка. Потому что последний представлял собой весьма ранний этап развития идей австрийской экономической школы. Иными словами, работа Бухарина направлена против ранней АЭШ и использовать её в спорах с современными «австрийцами» некорректно. Не было еще в 1914 году звездного часа Людвига фон Мизеса, Фридриха фон Хайека, Мюррея Ротбарда и других «австрийцев». Не было еще теории спонтанного порядка, праксиологии, калькуляционного аргумента, развитой теории денег, теории экономических циклов; не было и развитого социально-этического учения АЭШ, етс. Австрийская школа только еще выходила из противостояния с исторической школой, только еще дорабатывала теорию предельной полезности, только еще подходила к вопросу истинной природы денег. Все это надо иметь в виду на протяжении чтения всех 175 страниц книги Бухарина, и при чтении всего нижеследующего текста.

Для начала нам надо понять, как Николай Бухарин в принципе рассматривал австрийскую экономическую школу, как он её характеризовал вообще. Здесь, надо заметить, в глаза бросается слабость его позиции, поскольку она продиктована не научным анализом, а заранее заложенным в марксизме, приверженцем которого Николай Иванович был, предубеждением против любых «буржуазных» школ.

«Два основных направления экономической мысли смогла противопоставить буржуазия стальной системе К. Маркса: мы разумеем так называемую «историческую школу» (Рошер, Гильдебранд, Книс, Шмоллер, К. Бюхер и др.) и получившее за последнее время громадное распространённое учение «австрийской школы» (Карл Менгер, Бём-Баверк, Визер). Оба эти направления знаменуют собой банкротство политической экономии буржуазии. Но это банкротство выражено в двух полярно-противоположных формах. А именно, в то время, как у первого направления банкротство буржуазной абстрактной теории выразилось в отрицательной позиции по отношению ко всякой подобной теории вообще, второе направление, наоборот, сделало попытку построения именно такой теории, но привело лишь к целому ряду необычайно искусно продуманных «кажущихся объяснений», которые терпят крах прежде всего как раз в тех вопросах, где оказалась наиболее сильной теория Маркса, а именно, в вопросах динамики современного капиталистического общества (стр. 9).

австрийская школа…выступила на научной сцене как резкая оппозиция «историзму». В горячей полемической схватке, которая нашла себе наиболее яркое выражение в полемике между Карлом Менгером и Шмоллером, новые теоретики буржуазии вскрыли основные недостатки своих предшественников с большою полнотой; они вновь стали требовать для теоретика познания «типичных явлений» и «общих законов» («точных законов», «exakte Gesetze», как их назвал К. Менгер). Одержав ряд побед над историками, австрийская школа, в лице Бём-Баверка, напала на марксизм и вскоре объявила о его полной теоретической несостоятельности. «Теория Маркса не только не верна, но, если смотреть на неё точки зрения теоретической ценности, занимает одно из последних мест…» — таков приговор Бём-Баверка. То, что новая попытка буржуазных идеологов так резко столкнулась с идеологией пролетариата, не представляется удивительным. Острота этого конфликта с неизбежностью вызывалась тем, что эта новая попытка абстрактной теории, будучи формально сходной с марксизмом, поскольку последний пользуется точно так же абстрактным методом, по существу представляет полную противоположность марксизму. Это же обстоятельство, в свою очередь, объясняется тем, что новая теория является детищем буржуазии одной из последних формаций, — буржуазии, жизненный опыт, а, следовательно, и идеология которой наиболее далеки от жизненного опыта рабочего класса (стр. 15–16).

Если мы обратимся теперь к австрийской школе…то найдём, что выведенные выше психологические свойства рантье имеют здесь свой логический эквивалент. Прежде всего, впервые появляется на сцене последовательно проведённая точка зрения потребления. Начальная стадия развития буржуазной политической экономии, слагавшейся в эпоху торгового капитала (меркантилизм), характеризовалась тем, что рассматривала экономические явления с точки зрения обмена. «Узости буржуазного кругозора» — писал Маркс, — «где всё внимание поглощается практическими операциями, как раз соответствует воззрение, что не характер способа производства служит основой соответствующего способа обмена, а наоборот». Последующая стадия соответствовала той эпохе, когда капитал сделался организатором производства; идеологическим выражением этих отношений и была «классическая школа», которая стала рассматривать экономические проблемы именно с точки зрения производства («трудовые теории» Смита и Рикардо) и сюда перенесла центр тяжести теоретического исследования. Эту точку зрения унаследовала от классиков пролетарская политическая экономия. Наоборот, буржуа-рантье ставит своей задачей разрешить прежде всего проблему потребления, и точка зрения потребления есть самая основная, самая характерная и новая теоретическая позиция австрийской школы и родственных ей течений. …новейшее развитие создало для них прочную базу в рантьерской психологии современного буржуа. (стр. 22) Таким образом, именно тип рантье является предельным типом буржуа, а теория предельной полезности — идеологией этого предельного типа. С психологической точки зрения она, поэтому, более интересна… И именно потому, что австрийская школа является идеологией предельного типа буржуазии, она является полнейшей антитезой идеологии пролетариата: объективизм — субъективизм, историческая — неисторическая точка зрения, точка зрения производства — точка зрения потребления, — таково методологическое различие между Марксом и Бём-Баверком (стр. 25).

Мы рассматриваем «австрийскую» теорию, как идеологию буржуа, уже выброшенного из производственного процесса, деградирующего буржуа, который черты своей разлагающейся психологии навеки воплотил в своей — как мы увидим ниже — познавательно совершенно бесполезной теории» (стр. 24).

Таков вердикт Бухарина Бём-Баверку и австрийской школе. Николай Иванович видел в АЭШ последние вздохи буржуазной экономической мысли, окончательную деградацию капиталистического строя и его защитников перед победоносным шествием марксизма. Но все это — лирика вдохновленного революцией марксиста. Историческая действительность оказалась иной — австрийская школа успешно продолжила свое развитие и когда Николай сидел в тюрьме, ожидая расстрела в 1938 году, Фридрих фон Хайек трудился в Лондонской школе экономики, ведя полемику с Кейнсом, а Людвиг фон Мизес работал в швейцарском институте международных исследований.

Бухарин называет австрийскую теорию идеологией выброшенного из производства буржуа, которого волнует только потребление. Словно в преступлении обвиняет он подход австрийцев к изучению экономических явлений через анализ потребления, вместо прежних производства и обмена. Тут Николай Иванович совершает свою первую серьезную ошибку, которой входит в противоречие с самим собой. Как марксист, для которого действуют принципы исторического материализма, он сплоховал в своей оценке идеологии АЭШ. Акцент на потреблении — это не показатель деградации рантье, а ответ на реалии социально-экономических условий эпохи 1870–1910 годов. Эпоха эта по всем показателям была очень успешна в плане экономического развития, роста технологических, научных и социальных познаний, роста уровня жизни населения не только европейцев, но и жителей других стран мира. Что в Германии, объединенной в начале 1870-х, что в Российской империи и США растут объемы производства, торговли и…потребления. Учитывая все более растущую роль потребления, учитывая сам его рост, учитывая ширящееся разнообразие и доступность потребительских товаров, увеличение мобильности населения, миграции, транс-атлантических и иных океанских путешествий, чего мы должны были бы ожидать от экономической науки, как не все более углубленного анализа именно его, потребления? АЭШ появилась как-раз вовремя, но не как признак деградации, а напротив, в самый момент роста американо-европейского экономического господства. Экономические преобразования в тот период были таковы, что увеличивающаяся платежеспособность миллионов простых людей и большое количество конкурирующих предприятий заставляла производителей все более внимательно прислушиваться к требованиям покупателей или, как теперь общепринято говорить, клиентов. Что более важно, само производство стало иным, оно стало опытным, научившимся культуре массового, ориентированного на мировой рынок, производства. Если в начале XIX столетия многие предприниматели еще только экспериментировали со своими заводиками и мыслили категориями старой доброй политэкономии, то в конце этого же века предпринимательство подразумевало под собой не просто изобретение некоего механизма с попыткой его внедрения за счет меценатов, или не выращивание хлопка, а целый комплекс знаний и умений, куда входила и логистика, и реклама, и менеджмент, етс. Растущая динамичность, число производителей и покупателей, безусловно, сместило акцент на потребление. Посему Бухарин откровенно проморгал тот факт, что механизм, описываемый теорией предельной полезности — идеология не рантьерского буржуа, выкинутого из производственного процесса, а предмет живого интереса всей экономики — и прежде всего активно действующих, пассионарных, вовлеченных в производственный процесс производителей. Почему производителей? Потому что для них ключевым фактором успеха их бизнеса стала информация о потреблении, о спросе. Тот, кто сможет лучше остальных адаптироваться под вкусы потребителей и успевать удовлетворять растущий спрос, тот и будет на коне. Эта логика актуальна по сей день, даже еще более, чем тогда, сто лет назад.

Далее, Бухарин обвиняет австрийскую школу в том, что она свой метод строит на анализе действий субъекта: «Обострённый индивидуализм имеет точно так же свою параллель в «субъективно-психологическом» методе нового направления. Правда, индивидуалистическая позиция и раньше была свойственна теоретикам буржуазии; они всегда любили «робинзонады», и даже сторонники «трудовых теорий» обосновывали свою позицию индивидуалистически: у них трудовая ценность была не общественным, «объективным» законом цен, а субъективной оценкой «хозяйствующего субъекта», который оценивает вещь в зависимости от большей или меньшей неприятности своих трудовых усилий; только у Маркса трудовая ценность приобрела характер независимого от воли агентов современного строя общественного, «естественного» закона, регулирующего товарообмен. Но, несмотря на это, лишь теперь, в учении австрийцев, психологизм в политической экономии, т. е. экономический индивидуализм, получил обоснование, принял наиболее законченную и совершенную теоретическую формулировку. Наконец, боязнь переворота выражается в глубочайшем отвращении сторонников теории предельной полезности ко всему историческому; их экономические категории (по мнению авторов) пригодны для всех времён, всех и всяких эпох; об исследовании законов развития современного капиталистического производства, как некоей специфически исторической категории (точка зрения Маркса), нет и речи. Наоборот, такие явления, как прибыль, процент на капитал и т. д. считаются вечной принадлежностью человеческого общежития. Здесь уже совершенно ясно выступает оправдание современных отношений. И чем слабее элементы теоретического познания, тем громче звучит голос апологета капиталистического строя» (стр. 23). Сегодня такие обвинения выглядят абсурдными. Замечательно, конечно, что у Маркса экономические закономерности существуют независимо от экономических агентов, вплоть до того, что даже капиталисты объявляются лишь функцией капитала. Такова логика исторического материализма, где бытие определяет сознание, где действия как отдельных людей, так и целых народов продиктованы лишь логикой развития общественной формации. Однако не стоило бы этот подход делать истиной в последней инстанции. Подход австрийской школы хорошо описал Людвиг фон Мизес в своей «Человеческой деятельности»: «Экономическая теория — это не наука о предметах и осязаемых материальных объектах; это наука о людях, их намерениях и действиях. Блага, товары, богатство и все остальные понятия поведения не являются элементами природы; они — элементы человеческих намерений и поведения. Тому, кто хочет заняться их изучением, не нужно смотреть на внешний мир; он должен искать их в намерениях действующих людей». Иными словами, сознание человека определяет его социально-экономическое бытие.

Австрийская школа, конечно, не испытывала и не испытывает отвращения ко всему историческому. Обвинять ее в этом весьма странно, поскольку её теория эволюции общественных институтов, восходящая еще к Карлу Менгеру (о котором Бухарин, безусловно, знал), продолженная затем Мизесом и в целом доконченная Хайеком, существует именно в историческом контексте. Но в отличие от марксизма, где институты есть лишь надстройки над базисом, характерные только для определенной формации и впоследствии исчезающие, для австрийской школы институты есть результат длительной стихийной эволюции, в которой принимают участия многие поколения людей. Эти поколения людей раз за разом, в ходе своей деятельности, делают выбор в пользу тех или иных институций и институтов. История человечества в АЭШ, тем самым, представляет собой куда более богатое и сложное явление, чем она представлена у Маркса, последователи которого были вынуждены все факты подстраивать под теорию классовой борьбы, диамат и проч. И, следовательно, субъективный выбор человека здесь представляет для «австрийцев» действительный интерес. «Субъективистская концепция Менгера, центром которой является действующий человек, объясняет стихийное, эволюционное возникновение ряда моделей поведения (институтов) в сфере права, экономики и языка, которые делают возможной жизнь в обществе, через идею эволюционного процесса, в котором действует бессчетное множество людей, каждый из которых оснащен собственным небольшим эксклюзивным запасом субъективного знания, практического опыта, желаний, мнений и чувств. Менгер выяснил, что институты возникают в ходе социального процесса, состоящего из множества человеческих действий и направляемого особыми людьми из плоти и крови, которые, в конкретных обстоятельствах места и времени, раньше других открывают, что определенные формы поведения облегчают им достижение целей. Тем самым они запускают децентрализованный процесс проб и ошибок, в котором начинает преобладать поведение, лучше других устраняющее несогласованность, и в ходе такого неосознаваемого процесса обучения и подражания пример, поданный наиболее творческими и успешными людьми, получает распространение, и ему следуют остальные члены общества. Хотя Менгер развивает свою теорию в применении к конкретному экономическому институту, к возникновению и эволюции денег (Menger 1994), он отмечает, что, по существу, ту же теоретическую схему можно без особых проблем применить к возникновению и эволюции правовых институтов и языка» (Х.У. де Сото, Австрийская экономическая школа, стр.62).

Так же в экономической сфере — именно субъективный выбор множества людей, как экономических агентов, и формирует экономику, и меняет её с течением времени. То, что в экономическом поведении людей разных поколений и эпох есть определенные общие черты, нет ничего удивительного. Поскольку потребности людей во все времена остаются одинаковыми (базовые потребности + социальные потребности + личные потребности), а способом удовлетворения их всегда служила добыча материальных и духовных благ, то уже на основании этого мы можем сказать, что человек всегда делал экономический выбор и занимался экономической деятельностью. Между производством благ для собственного потребления и массовым производством товаров разница лишь техническая, а суть остается той же — и в том, и в другом случае человек производит, потребляет, делает выбор. Марксиста волнуют социальные отношения, возникающие на основе такого типа производства и они действительно на протяжении истории подвергались изменениям. Но в том и дело, что австрийская школа заинтересована была в поиске общих законов экономики, как они есть в природе, а не в создании искусственных конструкций, состоящих из формаций, и пророчеств на основе этих конструкций. Маркс занимался тем же самым, чем занимался до него Сен-Симон, а до него бесчисленный сонм философов, рисовавших золотой век в прошлом и постепенную деградацию в будущем. Маркс делал то же самое, только деградацию поместил в прошлом, а золотой век в будущем. Науке это, мягко говоря, чуждо.

Далее Н.И. пишет: «Австрийцы»…дали наиболее чисто и ясно формулированную теорию субъективизма (психологизма) на основе анализа потребления. Бём-Баверку выпало при этом на долю быть самым ярким выразителем «австрийской» теории. Он дал критику марксизма, систематическую критику всех более или менее важных теорий прибыли, дал одно из лучших обоснований теории ценности с точки зрения школы, наконец, построил почти заново теорию распределения, исходя из теории предельной полезности. Он является признанным главой школы, которая, в сущности, не была и не есть австрийская (как мы это видели уже из беглого указания на предшественников), которая, наоборот, стала научным орудием интернациональной рантьерской буржуазии». (стр. 27)

Оставим в стороне перл про орудие рантьерской буржуазии. Отметим, с некоторой долей иронии, следующее: когда Бухарин писал о главенстве Бём-Баверка над австрийской школой, того уже не было в живых. Зато начинали свой путь ученых Мизес и Хайек. Оба этих почтенных «рантье», по мнению Николая Ивановича, вероятно, долженствующих деградировать, принимали участие в боях на полях Первой мировой войны в то время пока наш товарищ Бухарин мирно проживал в Швейцарии, а затем в Швеции. Мизес воевал на Русском фронте в качестве офицера-артиллериста, Хайек на Итальянском фронте артиллеристом и авиаразведчиком. Оба за Австро-Венгрию. Интересно отметить, что многие представители австрийской школы имели как достойную биографию, так и достойное происхождение. Фон Визер, Менгер, фон Мизес и фон Хайек имели дворянское происхождение. Бём-Баверк был сыном вице-губернатора Моравии. Никто из них не жил пассивной жизнью рантье. Все сделали исключительно успешную карьеру в науке.

Бухарин считал совершенно неправильным индивидуалистический метод австрийцев. Этот «психологизм» подвергается его критике следующим образом: «Мы видим здесь ту же самую точку зрения, которая когда-то была отчётливо формулирована «сладчайшим» из экономистов, Бастиа. В своих «Экономических гармониях» он писал: «Экономические законы действуют одинаковым образом, идёт ли речь о совокупности многих людей, о двух индивидуумах или даже об одном человеке, вынужденном обстоятельствами жить изолированно. Индивидуум, если бы он мог жить некоторое время изолированно, был бы зараз капиталистом, предпринимателем, рабочим, производителем и потребителем. Вся экономическая эволюция совершалась бы в нём. Наблюдая каждый составной элемент её — потребность, усилие, удовлетворение, даровую полезность и полезность, сто́ящую труда, он мог бы составить себе понятие обо всём механизме в целом, хотя бы последний и был сведён к его наипростейшему выражению». И раньше: «Я утверждаю, что политическая экономия достигла бы своей цели и исполнила бы свою миссию, если бы она окончательно показала следующее: то, что правильно по отношению к (одному) человеку, то правильно и по отношению к обществу». Как, однако, ни стара и как ни почтенна эта точка зрения, она абсолютно неверна. Общество не есть арифметическая сумма изолированных индивидуумов; наоборот, хозяйственная деятельность индивидуума предполагает, как своё условие, определённую общественную среду, в которой выражается социальная связь отдельных хозяйств. Мотивы изолированного человека совершенно отличны от мотивов человека, как «общественного животного», ибо в то время как для первого внешней средой является только природа, мир вещей в их первобытной неприкосновенности, для второго внешней средой является не только «материя», но и особая социальная среда. Перейти от изолированного человека к обществу можно только перейдя через эту социальную среду. В самом деле, если бы у нас была лишь сумма отдельных хозяйств, но не было бы никаких точек соприкосновения между ними, не было бы особой среды, которую Родбертус удачно назвал «хозяйственным общением», то тогда у нас не было бы и общества. Таким образом, только как член социальной хозяйственной системы, а не как изолированный «атом», может быть рассматриваем отдельный «хозяйствующий субъект». Последний действует приспособляясь к данному состоянию общественных явлений; они ограничивают, «лимитируют» (Зомбарт) его индивидуальные мотивы». (стр. 38)

Остановимся на этом пространном отрывке поподробнее. Итак, Бухарин говорит, что «австрийцы» рассматривают общество как сумму изолированных индивидуумов, без учета определенной внешней среды. Тут сказывается его приверженность историческому материализму, где человек скорее подчинен внешним условиям, чем подчиняет их себе или формирует их под себя; хотя нельзя сказать, что он здесь во всем ошибается, ведь изолировать индивида от его среды с целью изучить экономические законы действительно ошибочно. Но австрийцы никогда не предполагали ничего подобного. Даже в цитате Бастиа, которую приводит наш критик, об этом нет и речи. Бастиа и «австрийцы» лишь начинают с основной единицы экономики — с экономического агента, с индивидуума, но они не заканчивают им. Он же сам называет такой пример «простейшим выражением», а не описанием механизма в целом, во всей его сложности. В то же время, как вообще можно говорить об экономике и социально-экономических отношениях, полностью игнорируя их действующее лицо — человека, действующего и выбирающего, удовлетворяющего свои потребности? Даже коллективные действия людей никак не отменяют наличия индивидуальных, базовых потребностей его членов. Собственно, не эти ли потребности по отдельности в итоге создают коллектив для наилучшего и наискорейшего достижения их удовлетворения? Ведь и большевики создавали коллективные хозяйства из множества мелких и индивидуальных хозяйств для того, чтобы использовать эффект масштаба. Но без составных частей коллектива, что он собой представляет, как не фикцию, которая просто не действует?

Бухарин пишет, что человек действует через социальную среду, через общественные явления, которые ограничивают субъективные желания и действия человека, его индивидуальные мотивы. Во-первых, почему здесь отсутствует связь между человеком и социальной средой? Ведь он и формирует социальную среду. Некоторое множество людей, проживающих на одной территории, говорящих на одном языке, имеющих общую историю, культуру и представления о мире, из поколения в поколение формируют и постепенно изменяют эту свою среду. Среда не меняется отдельно, независимо от множества волевых актов этих людей, иначе это бессмыслица. Объективный закон истории претендует на роль Бога, который, не являясь частью этого мира, оказывает на него решающее влияние. Но в отличие от Бога, никакого закона истории не существует. Когда люди еще только начинали свой путь к цивилизации, у них не было никакой общественной среды, кроме окружающей природы. И они искали оптимальные способы выживания, опираясь на свой разум. Общественная среда, которая появилась впоследствии, есть результат сочетания людей-как- социальных-животных к человеку-как-разумному-индивидуальному-существу. Индивидуальное не должно было противоречить коллективному, и наоборот, коллективное не противоречило индивидуальному. Перемены происходили, но не в результате нарастания диалектических противоречий в каждой формации и социальной революции, а в результате постепенного выбора людьми иных, чем прежде, социальных, культурных и экономических технологий под влиянием самых различных причин: от личных (в т. ч. генетических), до независимых от человека факторов, вроде климата и болезней. При чем эти перемены происходили незаметно и могли растягиваться на сотни, а то и тысячи лет. Эти социальные мутации постепенно меняли общественную среду.

Во-вторых, с чего Бухарин решил, что психологизм исключает ограничения социальной среды? Почему вообще они противоречат друг другу? Если человек совершает акт субъективной оценки, опираясь на свои потребности, то даже если эти потребности во многом сформированы внешней общественной средой, в которой он живет, нам ничто не мешает продолжать считать его оценку субъективной. В противном случае нужно наивно предположить, что человек только тогда проявляет свою волю, когда абсолютно ничего не оказывает на него воздействия, например его же собственный организм. Почему тогда не рассматривать историю социально-экономических отношений сквозь человеческий желудок, сердце, мозг и паразитов, которые там обитают и, выделяя химические вещества, оказывают влияние на психику человека?

Бухарин продолжает далее:«Это нужно сказать не только об «экономической структуре общества», т. е. не только о производственных отношениях, но и о социально-экономических явлениях, возникающих на основе данной структуры. Например, индивидуальные оценки всегда приспособляются к уже сложившимся ценам, стремление вложить капитал в банк зависит от высоты процента в данный момент, вложение капитала в ту или иную отрасль производства определяется сложившейся здесь нормой прибыли, оценка земельного участка зависит от величины дохода с него и от высоты процента и т. д., и т. д. Правда, индивидуальные мотивы оказывают «обратное влияние»; но нам важно установить, что сами они уже заранее имеют социальное содержание, а следовательно, из мотивов изолированного субъекта нельзя вывести никаких «социальных законов» (стр. 39).

Индивидуальные оценки, даже если и приспособляются к уже сложившимся ценам, они еще и формируют их же и меняют их же, потому что цены находятся в постоянной динамике. Цены, как и процент, о котором упоминает Бухарин, меняются несколько раз в году, иногда за несколько месяцев. При этом ничего в общественных отношениях и техническом оснащении производства не меняется. Цены на многие товары могут менять даже из-за сезона и перед праздниками. Все это результат поведения людей — если отменить Новый год или Пасху, то спрос на новогодние елки и шоколадные яйца не увеличится. Но он увеличится лишь среди тех, кто празднует эти праздники. Скажем, мусульмане и китайцы празднуют новый год в другие даты и без елок, иудеи празднуют свою собственную пасху. Все эти разные культуры могут жить в одной и той же стране, при одних и тех же общественных отношениях — именно так и происходит в современном мире в большинстве развитых стран. Можно сказать, вслед за Бухариным, что даже эти индивидуальные мотивы имеют социальное содержание. Да, имеют. Но нам все равно ничего не мешает вывести из поведения одного отдельного субъекта определенные базовые законы экономического поведения человека вообще. Потребности изолированного человека точно такие же, как и человека, живущего в коллективе. Более того, в жизни любого человека индивидуальное существование постоянно чередуется коллективным (общественным), но оно не постоянно общественное. А коллектив есть, прежде всего, потребность человека как социального животного плюс оптимизация способов достижения его индивидуальных потребностей. «Ходить на мамонта» вдесятером как-то легче, чем в одиночку. Но мотив этого похода один и тот же — добыча еды и шкур для одежды. И там, и там человек действует, совершает экономический выбор. В зависимости от ситуации, скажем, от того, идет ли он один, или впятером, или вдесятером, может измениться его тактика и оснащение, но не определенные действия в целом — ему нужно в любом случае сделать снаряжение, разработать тактику и т.д. Субъективная оценка зависит от обстоятельств, но не перестает быть субъективной. Или вот еще пример: если человек будет справлять Рождество в одиночку на острове, это не значит, что он не будет нуждаться в определенных благах для этого. Конечно же, его положение одиночки, как и положение человека в обществе, ограничивает его выбор. Субъективный выбор. Но человек в принципе всегда действует в условиях ограниченных ресурсов и времени, и должен совершать выбор между некими благами, обладающими в его глазах разной полезностью. Даже вне товарно-денежных отношений человек выбирает между теми или иными благами. Это начальная позиция, аксиома (человек выбирает), от которой идет все дальнейшее рассуждение о ценности и прибыли на основе этого субъективного выбора.

Бухарин продолжает: «…нельзя перейти от чисто индивидуального к социальному; даже если бы в действительности имелся исторический процесс такого перехода, т. е. если бы люди переходили от изолированного состояния к «общественному бытию», то и тогда бы можно было лишь описать исторически и конкретно этот процесс, разрешить, таким образом, проблему чисто идиографического (кинематографического) характера; но и тогда нельзя было бы построить теорию номографического типа». Уверенность Николая Ивановича поразительна, но убедительнее его слова от этого не становятся. Для историков, социологов и культурологов один человек в его убеждениях, образе жизни, взглядах, привычках етс, может стать объектом исследования, через который можно дать описание культуре, к которой тот принадлежит. Это т.н. «типичный представитель». Если Бухарин имеет в виду человека с tabula rasa, то такой человек австрийскую школу и не интересовал. Тот же образ Робинзона построен вокруг человека, который уже имеет социальное содержание, это выходец из цивилизованной социально-экономической среды, оказавшийся в условиях физической изоляции от внешнего мира, но не в изоляции от своего социального содержания, всего того, что впитал из общественной среды, из которой вышел. Тем не менее, «робинзонада» прошлых эпох, которую Бухарин приписывает австрийской школе, в действительности воспринималась австрийцами как упрощенная модель, которой нельзя было описать законы рыночной экономики. Об этом Мизес прямо говорит в своей «Человеческой деятельности» (1949 год): «Социалисты, институционалисты и историческая школа порицали экономистов за применение идеальной конструкции размышлений и деятельности изолированного индивида. Они утверждали, что случай Робинзона Крузо бесполезен для изучения условий рыночной экономики. Этот упрек в некотором смысле оправдан. Идеальные конструкции изолированного индивида и плановой экономики без рыночного обмена могут быть использованы только путем добавления фиктивного предположения, логически противоречащего самому себе и противоположного реальной действительности, что экономический расчет возможен и в системе без рынка средств производства». Любопытно, как Мизес сравнивает «робинзонаду» и рассуждения о плановой экономике — в его глазах они одинаково далеко отстоят от реальности.И действительно, можно сказать, что как любители Робинзона изолировали одного субъекта от экономики, так социалисты изолировали экономику от всего общества. Госплан — это Робинзон Крузо социалистов.

Далее Бухарин продолжает: «В самом деле, вообразим, что отдельные и изолированные производители сталкиваются друг с другом, связываются постепенно обменом и, наконец, превращаются в современное развитое меновое общество. Возьмём теперь субъективные оценки человека нашего времени. Они исходят (ниже мы будем доказывать это подробнее) от заранее сложившихся цен; эти цены, в свою очередь, слагаются из мотивов хозяйствующих субъектов, в некоторый более или менее отдалённый период времени; но они в своё время зависели от цен, которые сложились ещё раньше (!!!); эти последние явились опять-таки, как результат субъективных оценок, основанных на ещё более ранней цене и т. д., и т. д. В конечном счёте мы дойдём, таким образом, до оценок изолированных производителей, оценок, которые, действительно, уже не содержат в себе элемента цены, так как за ними не скрывается уже никакой общественной связи, никакого общества». Но анализ этих субъективных оценок, начиная с оценок современного человека и кончая гипотетическим Робинзоном, будет не чем иным, как историческим описанием процесса превращения мотивов изолированного человека — в мотивы человека современного, причём этот процесс будет изображён в обратном порядке» (стр. 42–43). В данном случае Бухарина подводит непонимание австрийской теории ценности или отсутствовавшая на тот момент для него возможность знать, как она будет развиваться в дальнейшем. Конечно же, ни о каких изолированных производителях не может идти речь, когда мы описываем социально-экономические отношения и выводим определенные, «вечные» законы экономики. Изолированный «Робинзон» был нужен для демонстрации субъективного человеческого выбора между благами, основывающегося на представлении о полезности оных и эта логика выбора работает как в изоляции, так и в обществе (напр. современный «австрийский» экономист Джин Кэллахан именно в этих целях и использует изолированного персонажа по имени Рич). В обществе «субъективность» выбора не отменяется, она лишь «корректируется» за счет новых данных и новых обстоятельств.

Что касается изолированных производителей, то если это производители благ для собственного потребления, то можно еще представить их относительно изолированное положение, хотя они всегда существуют одновременно с теми, кто делает вещи на продажу (даже если таких делателей крайне мало). Но если это производители товаров, то они не могут существовать изолированно, поскольку товары производятся для продажи с учетом спроса на них. Возьмем теперь, как предлагает Николай Иванович, субъективные оценки человека нашего времени. НИБ думает, что исходная точка для этих оценок — заранее сложившиеся цены. Насколько заранее? История умалчивает. У Бухарина вообще этот процесс ценообразования видится как последовательная история, ряд оценок, прошлых, настоящих и будущих. При чем он забывает, что оценки эти субъективные, а значит зависящие от потребностей индивидов, от того, как они выстраивают в своем мозгу «пирамиду» полезностей. Если индивиды основывают свои оценки полезности на ранее существовавших ценах, а не на насущных потребностях, то получается бессмыслица.

Настолько глубоко Николай Иванович закапывается в исторические дебри, что доходит до тех самых изолированных от общественных связей производителей. По какой-то причине такой талантливый теоретик, как Бухарин, не может предположить, что субъективные оценки формируются не вертикально и поэтапно, а горизонтально, непрерывно и одновременно — постоянно на относительно небольших отрезках времени, миллионами индивидов. Какими цены были раньше, для отдельного экономического агента почти не имеет никакого значения. Они могут лишь повлиять на его решение по покупке некоторых товаров в плане времени (например отложить покупку, или, наоборот, приблизить акт приобретения из-за скидок), но не на сами потребности. То, что было вчера, не отражает потребностей дня сегодняшнего. Вчерашние оценки могут дать лишь некоторые сведения, на основе которых можно строить догадки с известной долей риска — именно такую информацию получают из статистики. Но статистика ни для производителей, ни для потребителей не служит основой для оценок полезности для них и для других людей сегодня и завтра. Бухарин постоянно хочет уйти в анализ прошедшего времени, словно экономические агенты ищут информацию для своих оценок именно в прошлом — и это его ошибка.

Цены падают и растут быстро. Провал в дизайне мобильного телефона или неудобно расположенная кнопка включения/выключения двигателя в автомобиле могут стать провалом в продажах и принести крупной компании многомиллионные убытки. Красивое украшение ручной работы может быть продано по одной цене на российской интернет-площадке и по совершенно другой, более высокой, на американской. Компьютерная игра может в четверг продаваться по обычной цене, но из-за недостаточного спроса на нее издатели могут решить сделать 70% скидку на неё в пятницу. Ураган еще вчера, казалось, минует большую часть территории штата, но расчеты оказались неверными и он сносит несколько городов на берегу, что вызывает резкий рост спроса на стройматериалы. Рассказы Лавкрафта при его жизни были никому не нужны, но после его смерти он стал классиком жанра, по мотивам которого снимают фильмы и делают игры. Цены на картины, музыкальные композиции и даже простые вещи известных деятелей культуры могут измениться за считанные минуты из-за их смерти. Стоимость перевозок или даже сама работа железной дороги или аэропорта может резко повыситься или остановиться из-за массовых митингов работников. Зазевавшийся оператор конвейера может погубить всю партию товара и вот поставки последнего резко сокращаются при сохраняющемся спросе. Все эти события, в свою очередь, могут повлиять на экономические решения миллионов людей по всему миру. И даже если эти события кажутся экстраординарными, то лишь потому, что о них обычно пишут в новостях. Но похожие события меньшего, локального масштаба, происходят постоянно, каждый день. Они влияют на цены и всем абсолютно все равно, какой была цена вчера и что за цены были «заданы заранее». Потребности удовлетворять нужно сегодня и люди заплатят любую возможную цену, в зависимости от того, каково будет предложение и необходимость в той или иной пользе.

Бухарин продолжает: «Историческим характером обладает и явление ценности. Даже если признать правильным индивидуалистический метод австрийской школы и стараться вывести ценность из «субъективной ценности», т. е. из индивидуальных оценок единичных лиц, то и тогда до́лжно принять во внимание то обстоятельство, что в психике теперешнего «производителя» и в психике производителя в натуральном хозяйстве (а тем более в психике «человека, сидящего у ручья» или голодающего в пустыне) имеется совершенно различный материал. Современного капиталиста — будь то представитель промышленного или торгового капитала — совершенно не интересует потребительная ценность продукта: он «работает» при помощи нанятых «рук» исключительно ради прибыли, его интересует лишь меновая ценность» (стр. 51 ).

Замечательно! Николай Бухарин совершенно не понимает, вслед за марксизмом вообще, зачем капиталист действует как капиталист. Марксизм объясняет это очень сомнительной причиной бессознательного следования капиталиста логике капиталистических отношений: «Развитие капиталистического производства делает постоянное возрастание вложенного в промыш­ленное предприятие капитала необходимостью, а конкуренция навязывает каждому индивидуальному капиталисту имманент­ные законы капиталистического способа производства как внеш­ние принудительные законы. Она заставляет его постоянно расширять свой капитал для того, чтобы его сохранить, а расширять свой капитал он может лишь посредством прогрессирую­щего накопления. Поэтому, поскольку вся деятельность капиталиста есть лишь функция капитала, одаренного в его лице волей и сознанием» (Капитал 1-й том). Иными словами, производственный процесс в марксистско-бухаринском представлении полностью оторван от потребительного процесса. Ни Маркс, ни Бухарин не могут найти точки соприкосновения между производством и потреблением. Это как если завод выпускает любую продукцию, потому что её все равно купят. Так было в СССР с его хроническими дефицитами, но не так работает рыночная экономика. Современный «капиталист» (предприниматель), что тогда, что сейчас еще как заинтересован в потребительной ценности продуктов. Потому что только так он может понять, что ему производить, чтобы получить ПРИБЫЛЬ. Пусть даже выпускаемые им товары ему самому могут быть не нужны с точки зрения потребления, но они должны быть нужны покупателям. Разумеется, когда хозяйство ориентировано на производство для собственного потребления, оно не так заинтересовано в потребительной ценности для других. Такое хозяйство ориентируется на свои собственные представления о полезности. Впрочем, во-первых, оба в любом случае заинтересованы в потребительной ценности продукта, хоть и по разным причинам; во-вторых, австрийскую школу больше интересуют явления рыночной экономики с её товарным производством, а не натуральное хозяйство. При этом надо понимать, что товарное производство было всегда, оно лишь в XIX-XX столетии получило наивысшую степень своего распространения, но в XXI столетии, с распространением доступных средств производства, вроде 3D-принтеров и другой, многочисленной, техники; а также легкодоступных знаний и инструкций в интернете производство для собственного потребления стало возможным даже в обычной городской квартире и такое производство будет лишь расширяться в дальнейшем.

Читаем далее: «В то время как Маркс рассматривает общество, прежде всего, как «производственный организм», хозяйство — как «производственный процесс», у Бём-Баверка производство отступает на задний план, и на первое место выдвигается анализ потребления, потребностей и желаний хозяйствующего субъекта. А раз это так, то не мудрено, что исходным пунктом этого анализа являются не хозяйственные блага, как продукты, а (a priori) данное их количество, их «запас», неизвестно откуда взявшийся. Этим, в свою очередь, совершенно предопределяется и всё учение о ценности, как центральный пункт теоретической системы» (стр. 54). Как надо это понимать в свете современных взглядов на экономику: Маркс рассматривал производство, существующее в вакууме, само по себе, не обязанное своим существованием потреблению. Тогда как анализируя товарное производство, невозможно игнорировать фактор потребления, который и задает направление товарному производству. А ведь достаточно было задать себе вопрос: почему капиталист производит? Не зачем, ибо понятно, что ради прибыли, а почему. Ведь должна же быть где-то эта смычка между волей производящего и волей потребляющего. И вот она — в полезности производимого. Ибо производя неполезное, невозможно его кому-либо продать, такое вещество просто никому не нужно. А полезность, которая может выражаться во множестве величин, от «малополезного» до «крайне необходимого» не имманентна вещам, она находится в них действующим и выбирающим субъектом. Конечно же, этот субъект не изолирован и имеет социальное содержание, он во что-то верит, определенным образом воспитан, и даже генетически к чему-то предрасположен. В отличие от марксистов, которые решили поставить примат социального над биологическим и психологическим, австрийцы нашли первопричины, которые заставляют человека, независимо от его содержания, действовать и выбирать.

Бухарин, ссылаясь на Шумпетера, смело заявляет, что АЭШ бессильна для объяснения массы экономических явлений: «Любопытны в этом отношении те признания, которые сделал один из горячих сторонников теории предельной полезности, Иосиф Шумпетер. Он имел мужество открыто заявить, что во всех случаях, где речь идёт о развитии, австрийская школа не может сказать ничего. «Наша статическая система» — пишет он — «объясняет не все хозяйственные явления (она не объясняет, например, процента и предпринимательской прибыли…)». «…Наша теория, поскольку она солидно обоснована, отказывается от объяснения важнейших явлений современной жизни». «…Она не годится по отношению ко всякому явлению, которое… можно понять только с точки зрения развития. Сюда принадлежат проблемы образования капитала и другие, в особенности проблема экономического прогресса и кризисов» (стр. 57). Возможно, что в 1914 году так оно и было. Но если в тот год марксизм уже сказал все, что мог и хотел сказать миру, то австрийская школа еще только открыла рот. Ключевые свои открытия австрийская школа сделает позже. Австрийская теория экономического цикла в 1914 году существовала только в зачаточном состоянии в работе Людвига фон Мизеса «Теория денег и средств обращения», написанной двумя годами ранее. Но уже в 1920-е годы Мизес основывает Австрийский институт исследований делового цикла, руководителем которого ставит Фридриха фон Хайека. Именно Хайек в статье «Межвременное равновесие цен и изменение ценности денег» 1928 года предсказывает страшный экономический кризис, который разразится через год. В 1931 году он выпускает в свет работу «Цены и производство», где развивает свои идеи об экономическом цикле, кредитной экспансии и кризисах. Эти идеи будут завершены работой 1939 года под названием «Прибыль, процент и инвестиции». В 1922 году Мизес разработает теорию невозможности экономического расчета при социализме, которая полностью подтвердиться на примере СССР и всех остальных стран с плановой экономикой. Несколькими десятилетиями позже, в 1949 году Мизес издает свою фундаментальную работу «Человеческая деятельность», в которой развивает теорию предпринимательства. Израэль Кирцнер посвятит несколько своих трудов именно предпринимательству и прибыли, это «Конкуренция и предпринимательство» 1973 года, «Восприятие, возможность и прибыль» 1979 года и «Открытие и капиталистический процесс» 1985 года. Это лишь часть примеров, которыми можно было бы парировать пессимизм Шумпетера. При чем австрийские экономисты продолжали делать вклад в экономическую теорию тогда, когда социализм уже дышал на ладан.

Бухарин так понимал теорию субъективной ценности «австрийцев»: «…единичная оценка предполагает оценивающего субъекта и оцениваемый объект; результат соотношения между ними и есть субъективная ценность австрийской школы. Субъективная ценность не есть, таким образом, какое-либо свойство вещи: это лишь определённое психическое состояние оценивающего субъекта; если же говорить о вещи, то это будет значение её для данного лица» (стр. 63). Австрийская школа понимала её иначе: «с точки зрения австрийской школы, закон предельной полезности не имеет никакого отношения ни к физиологическому удовлетворению потребностей, ни к психологии, а является строго праксиологическим законом (по терминологии Мизеса), т.е. принадлежит к логике любой человеческой, предпринимательской и творческой деятельности» (Х.У. де Сото, Австрийская экономическая школа).

Идем дальше. Свои ошибочные представления о логике производства Бухарин повторяет на страницах своей работы с завидной регулярностью. Так происходит и на странице 68–69, где читаем: «Но процесс развития на этом не останавливается; общественное разделение труда прогрессирует и, наконец, достигает такого пункта, когда типичным становится массовое производство на рынок, причём внутри хозяйства производимые им продукты не потребляются совсем. Каковы же те изменения в мотивах хозяйствующих субъектов, в их «житейской практике», которые должны были происходить параллельно этому процессу? Кратко на это можно ответить так: уменьшается значение субъективных оценок, основанных на полезности. Натуральное хозяйство предполагает, что производимые им «блага» имеют для него потребительную ценность; на следующей стадии перестаёт иметь значение потребительная ценность «излишка»; дальше уже большая часть производимых продуктов не оценивается субъектом хозяйства по её полезности, так как последняя для него не существует; наконец, на последней стадии весь производимый единичным хозяйством продукт не представляет внутри хозяйства никакой «полезности». Таким образом, типичным становится полное отсутствие основанных на полезности оценок благ со стороны производящих их хозяйств». Логика Бухарина, в своем противопоставлении приверженности Бём-Баверка «житейской практике» проста: раз производитель товаров производит их не для собственного потребления, то они не имеют для него никакой полезности, а значит и нет с его стороны оценок этих благ в соответствии с теорией предельной полезности. Мы уже вкратце говорили об этом выше. Марксизм не видит взаимосвязи между производством и потреблением, ибо для него рыночное производство не более чем анархия производства, отсутствие плана, рационального начала. На деле же производитель всегда ориентируется на полезность своего товара, даже если не для себя, то для других — т.е. покупателей. Конечно, он не может залезть к ним в головы и узнать их субъективные оценки, но в условиях рынка работает рыночное ценообразование, которое и показывает через динамику цен, где именно возникает потребность в том или ином товаре. Бухарин пишет, что, якобы, «ни один торговец, начиная с самого крупного оптовика и кончая самым мелким разносчиком, не думает вовсе о «полезности» или о «потребительной ценности» своих товаров. В его психике просто нет того материала, который тщетно старается разыскать Бём-Баверк». Замечательно. В таком случае нам надо признать, что торговцы просто идиоты и занимаются продажей товаров наугад, даже не интересуясь, нужны ли их товары кому-либо и купят ли их вообще. Осознают ли они вообще, что продают? И на основании чего они могут торговаться с покупателями, не интересуясь, насколько тем могут быть полезны эти товары?

Далее: «Несколько сложнее обстоит дело с покупателями, покупающими продукты потребления (о средствах производства речь будет ещё впереди) для себя. Но и тут нельзя идти по пути, предложенному Бём-Баверком. Ибо каждая «хозяйка» в своей «практике» исходит от установившихся цен — с одной стороны, и суммы имеющихся в распоряжении денег — с другой. Только в этих пределах может происходить известная расценка по полезности. Если за некоторое количество денег можно купить x товаров A, или y товаров B, или z товаров C, то всякий отдаёт предпочтение тому товару, который для него наиболее полезен. Но такая оценка предполагает рыночные цены. Далее. Оценка каждого данного товара опять-таки отнюдь не определяется его полезностью. Яркий пример — средства существования. Ни одна хозяйка, отправляющаяся на базар, не оценивает хлеба по бесконечно большой субъективной ценности; наоборот, её оценка колеблется около установившейся уже на рынке цены»…(стр. 70) Никакой сложности здесь нет. Хозяйки, как несомненно экономические агенты, и ориентируются на цены, и формируют их. Логика домохозяйки при покупке хлеба ничем не отличается от логики любого другого экономического агента. Установленные Бухариным пределы для расценок как критерий расценки полезностей в одном предложении и пример с товарами А, В или С, как мне кажется, избыточны. Верно то, что будет приобретен товар, обладающий наибольшей полезностью. Этого достаточно. Далее начинается совершенно неадекватное суждение. Нет никакой «бесконечно большой субъективной ценности», это лишнее. Допустим, если нужда в хлебе остра, а в стране дефицит хлеба, то за него хозяйка обменяет максимум того, что у нее имеется взамен. Если же хлеба вдоволь, а необходимость в нём легко удовлетворить за счет множества пекарен в городе, то хозяйка может поступить следующим образом:

1) Купить хлеб там, где он дешевле всего — в этом случае полезность денежных средств для нее отстоит не столь далеко от полезности хлеба в её пирамиде «ценностей».

2) Купить хлеб там, где он ближе всего, независимо от его цены — в этом случае хозяйка ставит свое время, условно, на втором месте после хлеба, но перед деньгами, которые ценит меньше времени.

3) Купить хлеб там, где он вкуснее или свежее — в этом случае наибольшей ценностью обладает не просто хлеб, а хлеб определенного качества и вкусовых свойств.

4) Купить хлеб у симпатичного пекаря, который очень любезен с покупателями, а с хозяйкой особенно — в этом случае дело может быть даже не в хлебе, а в пекаре или общение с пекарем стоит на первом или втором месте по полезности в пирамиде «ценностей» хозяйки на тот момент времени.

И еще бесчисленное количество примеров, о которых может знать только хозяйка, но на которые не хватило воображения Николаю Ивановичу. АЭШ включает в свой исследовательский набор подобные сценарии, учитывает их. Марксизм же попросту игнорирует микро-мотивы экономических агентов, коих бесчисленное множество. В совокупности они все влияют на цены.

Не более сообразителен Бухарин оказался и в следующем примере: «Выше мы видели, что ценность совокупности единиц по Бёму отнюдь не равна ценности единицы, помноженной на их число. Если у нас имеется ряд 6, 5, 4, 3, 2, 1, то ценность 6 единиц (всего «запаса») будет равна сумме 1+2+3+4+5+6. Это вполне логичный вывод из основных посылок теории предельной полезности. Но это не мешает данному положению быть абсолютно неверным. И опять здесь виноваты исходные пункты теории Бём-Баверка, его пренебрежительное отношение к социально-историческому характеру экономических явлений. В самом деле, ни один агент современного производства и обмена — ни продавец, ни покупатель — не высчитывает ценности «запаса», т. е. определённой совокупности благ, по бём-баверковскому методу. Теоретическое зеркало главы новой школы не только искажает здесь «житейскую практику»: его «отражения» просто не имеют соответствующих фактов. Для всякого продавца N единиц стоят в N раз больше одной единицы, то же явление наблюдается и по отношению к покупателям. «Для фабриканта пятидесятая прядильная машина на его фабрике имеет то же самое значение и ту же самую ценность, что и первая, а общая ценность всех 50 равна не 50+49+48…+2+1 = 1 275, а просто-напросто 50×50 = 2 500» (стр. 78). Это сущая марксистская глупость. Как это не имеется соответствующих фактов, если мы постоянно сталкиваемся с ними в своей обыденной жизни? Когда вы щедрее, когда у вас много денег в кошельке после получения зарплаты или когда до зарплаты две недели, а она уже почти потрачена? Почему мы легко расстаемся с коллекционным изделием, если нам попадается такое же, которое у нас уже есть в коллекции? У коллекционеров даже есть форумы, на которых они договариваются об обмене повторяющихся у них элементов коллекции. Когда у фабриканта возникают проблемы на производстве — если выходит из строя одна из пятидесяти машин или одна из пяти? Очевидно, что если выйдет 1/50 часть мощностей, процесс производства почти не пострадает, пока механик чинит сломавшуюся машину. Но если ломается 1/5 часть, т.е. 20%, то процесс замедляется на такую же величину. Примеры можно продолжать бесконечно. Если в целом ресурсы близятся к бесконечности, то они теряют свою ценность, даже если они жизненно важны. Например воздух — без него мы все умрем, но его так много, что его невозможно (пока еще) превратить в товар. С другой стороны, чистый воздух уже не встречается повсеместно, поэтому недвижимость в районах с чистым воздухом дороже, чем в загрязненных. Трудовая теория здесь совершенно бессильна, а для АЭШ никаких затруднений для объяснения этих примеров не возникает.

Бухарин продолжает удивлять: «Возьмём опять наиболее яркий пример: средства существования. Субъективная ценность их, основанная на полезности (берём единицу, соответствующую наименьшему пределу насыщения и наивысшей потребности), будет бесконечно велика; с другой стороны, пусть оценка, основанная на антиципации рыночных условий, будет равна 2 рублям. Когда будет возможно предложенное Бёмом решение? Другими словами, когда наш «индивидуум» согласится отдать какую угодно цену, «всё, что угодно, за кусок хлеба»? Ясно, что только при совершенно ненормальных рыночных условиях, и не просто ненормальных, т. е. уклоняющихся от нормы, а совершенно исключительных, т. е. таких, когда нельзя, в сущности, говорить об общественном производстве, общественном хозяйстве etc. в обычном смысле слова. Быть может, «в осаждённом городе» (один из примеров, излюбленных Бёмом) или на потерпевшем кораблекрушение судне, или у заблудившихся в пустыне возможен такой случай. В современной же жизни, при предположении нормального хода общественного производства и воспроизводства, ничего подобного не бывает» (стр. 84). На самом деле, экономический агент даже в нормальных рыночных условиях готов отдать если и не какую угодно, но завышенную (сравнительно средней цены) цену за какое-либо благо или услугу. Из самого простого: в современной сфере услуг уже стало обыденностью предлагать доставку товара «обычную» (т.е. на следующий день), «ускоренную» (в день заказа) и «срочную» (буквально за 15 минут). Разница в цене между этими доставками может быть очень существенна. Другой пример: появилась необходимость срочно изготовить торт на заказ, но все пекарни могут сделать его не менее, чем через несколько дней. Слишком много заказов и им не успеть раньше. В этом случае экономический агент будет готов даже на очень высокую цену, если в приоритете у него вовремя появившийся торт, а не деньги. Примеров в таком стиле можно придумать много и наверняка читатель иногда с такой необходимостью сталкивался. Опять же, даже нужда по большому в незнакомом вам крупном мегаполисе, вроде Сингапура, может заставить вас пойти в самый дорогой туалет, поскольку покупка новых штанов выйдет еще дороже. Великое марксистское учение воистину максимально отдалено от жизни, примерно так же, как и Робинзон Крузо отдален от цивилизации на своем острове.

Продолжаем наше изучение «Политической экономии рантье». Рассуждая о появлении новых условий производства, влияющих на количество благ (объяснить которое австрийцы, по мнению Бухарина, не в состоянии), Николай Иванович пишет: «Редкость» блага (за исключением некоторых случаев, от которых мы имеем полное право отвлечься) есть выражение определённых производственных условий, есть функция общественной затраты труда. Поэтому то, что раньше было «редким», может, при изменившихся условиях, найти себе самое широкое распространение. «Почему… хлопок, картофель и водка являются рычагами буржуазного общества? Потому, что они требуют наименьшего труда для своего производства и, следовательно, обладают самой низкой ценой». Но такую роль эти продукты играли отнюдь не всегда. И хлопок, и картофель стали играть такую роль лишь с изменением системы общественного труда, лишь с тех пор, как издержки производства и воспроизводства этих продуктов (а также их транспорта) не достигли определённой величины» (стр. 90). Это все очень интересно, но совершенно не объясняет нам, что же двигало такими переменами. Марксист может здесь лишь заверить нас, что такова логика объективного исторического развития, логика развития капитализма. Но для австрийской школы, как уже ранее говорилось, имеет значение экономический агент, который принимает экономические решения. Возьмем в пример упомянутый картофель. Может для Бухарина и Маркса это было неизвестно, но этот привычный нам овощ пришел в Европу из далекой Южной Америки только в середине XVI столетия и долгое время был предметом кулинарного интереса разве что у гурманов. Массовое его внедрение как сельхозкультуры сталкивалось с непринятием, скажем, среди французов. Это усугублялось тем, что картофель принадлежит к семейству пасленовых, среди которых есть и весьма ядовитые представители. Его популяризация велась отдельными обществами, исследователями и энтузиастами, а распространение проходило постепенно, по мере привыкания европейцев к экзотическому овощу и к развитию кухни, где этот овощ применяется. В Российской Империи картофель долгое время отвергался крестьянами, считавшими его употребление грехом и называвшими его «черным яблоком». Внедрение проходило столь затруднительно, что потребовались меры государственного принуждения, за посевами и урожаем картофеля следили губернаторы, распространялась литература по правильному и безопасному выращиванию и применению овоща. Инициатором «картофелизации» в сельском хозяйстве выступал министр госимущества Павел Киселёв. На принуждение крестьяне отвечали т.н. «картофельными бунтами». Славянофилы видели в картофеле оскорбление русской национальной кухни. В абсолютно то же самое время, т.е. в первой половине XIX столетия, в Ирландии картофель стал частью национальной кухни ирландцев и его распространение шло «снизу». Где здесь Бухарин и ко умудрились увидеть след буржуазии и перемены в системе общественного труда — непонятно. В то же время методологический индивидуализм австрийской школы без труда объясняет этот, и многие другие, процессы. Стоит только обратиться к истории, которой так усердно прикрываются марксисты, как вся марксистская система показывает свою полную несостоятельность.

Далее. Бухарин пишет: «Итак, высота предельной пользы определяется двумя факторами: субъективным (потребности) и объективным (количество «благ»). Чем же определяется, в свою очередь, это количество? На последний вопрос теория австрийцев не даёт никакого ответа. Она просто-напросто предполагает количество продуктов данным, т.е. предполагает раз навсегда данную величину «редкости» (стр.88) и «В качестве последней инстанции, определяющей цену, появляется закон спроса и предложения, который, с точки зрения самих австрийцев, в свою очередь, должен быть сведён к законам, управляющим субъективными оценками, т. е., «в последнем счёте», к закону предельной полезности. В самом деле, если цену можно удовлетворительно объяснить без дальнейших пояснений одним лишь законом спроса и предложения, то к чему тогда вся теория субъективной ценности?» (стр. 92). Здесь видим непонимание Бухариным объекта своей критики. В «Австрийской экономической школе» Х.У. де Сото читаем, что Бём-Баверк «упрекал Маршалла в том, что в англоязычном мире тот препятствует ясному пониманию начатой Менгером субъективистской революции, и особенно в том, что он пытается реабилитировать старый объективизм Рикардо, по крайней мере в отношении предложения, используя для объяснения цен функции спроса и предложения. Действительно, Маршалл прибег к метафоре про знаменитые ножницы, два лезвия которых (спрос и предложение) совместно устанавливают равновесные цены на рынке. Маршалл хоть и соглашался, что спрос в основном определяется субъективными соображениями полезности, но при этом считал, что предложение определяется главным образом «объективными» соображениями, в том числе историческими (т.е. «данными» и известными) издержками производства» и «Субъективная теория ценности и закон предельной полезности — просто очевидные следствия вышеизложенной субъективной концепции процесса деятельности, которой мы обязаны исключительно Менгеру. Фактически, проходя через последовательность этапов, действующий субъект оценивает средства в связи с целями, для достижении которых, по его мнению, они будут полезны, причем эта оценка по природе своей не абсолютна, но различна для разных взаимозаменяемых единиц средств, важных в контексте конкретного действия. Поэтому действующий субъект оценивает каждую из взаимозаменяемых единиц средств с точки зрения места, которое последняя из таких единиц занимает на его шкале ценностей, так что, если действующий субъект утратит или приобретет единицу средств, соответствующая потеря или прибавка полезности будет определяться положением, занимаемым на его личной шкале ценностей той целью, которая может быть достигнута или утрачена с помощью этой последней единицы». Почему позиция неоклассика Альфреда Маршалла была приписана Бухариным австрийцам, которые с ней были не согласны — остается только гадать.

Слишком самоуверенной выглядит критика Бухариным позиция австрийской школы о деньгах. Он пишет: «Отсюда становится понятным то обстоятельство, что наиболее ярко полнейшая бесплодность австрийской теории обнаруживается в вопросе о деньгах. «Самым многосторонним благом, — говорит Визер, — являются деньги… Ни на каком другом благе нельзя получить такого ясного представления об идее предельной пользы». Это утверждение одного из самых выдающихся теоретиков предельной полезности звучит весьма иронически, если его сопоставить с результатами, полученными в этой области новой школой. Как известно, деньги отличаются от всех других товаров тем, что они являются всеобщим эквивалентом товаров. И именно это их свойство — быть общим выразителем абстрактной меновой ценности — делает особенно затруднительным их анализ с точки зрения предельной полезности. В самом деле, при заключении всяких меновых сделок агент современного хозяйственного строя смотрит на деньги исключительно с точки зрения их «покупательной силы», т. е. с точки зрения их объективной меновой ценности. Ни одному «хозяйствующему субъекту» не приходит в голову оценивать свою золотую наличность с точки зрения способности золота удовлетворять «потребность в украшениях». При раздвоившейся потребительной ценности денег — как золотого товара и как денег — оценка их базируется именно на их последней функции». (стр. 95) По всей видимости Николай Иванович пропустил мимо себя работу Людвига фон Мизеса «Теория денег и средств обращения», написанную тем в 1912 году. Это странно, ведь в сноске на следующей странице он ссылается на неё. По всей видимости, Бухарин ее не читал, так как цитирует Мизеса по рецензии Гильфердинга в газете Neue Zeit. Снова обращаемся к Х.У. де Сото и его «Австрийской экономической школе»: «Мизес разорвал этот порочный круг аргументации с помощью своей теоремы регрессии. Согласно этой теореме, спрос на деньги определяется не их сегодняшней покупательной способностью (что привело бы нас к порочному кругу), а основанным на опыте знанием их вчерашней покупательной способнос0ти. Вчерашняя покупательная способность в свою очередь определяется спросом на деньги, опирающимся на знание действующих лиц о позавчерашней покупательной способности денег. Этот процесс ведет нас назад в прошлое, вплоть до той точки истории, когда впервые появился спрос на определенный товар (золото или серебро) как на средство обмена. Таким образом, теорема регрессии — это просто ретроспективное применение предложенной Менгером теории эволюционного возникновения денег». Что касается Визера, то его роль в Австрийской экономической школе весьма относительна: «Визер находился в большей степени под влиянием не австрийской, а лозаннской школы. Собственно говоря, Мизес даже пишет, что Визер «не был творческим мыслителем и в целом был скорее вреден, чем полезен. Он никогда по-настоящему не понимал истинного смысла идеи субъективизма для австрийской школы мысли и в результате совершал много досадных ошибок. Его теория вменения несостоятельна. Его идеи о расчетах стоимости оправдывают вывод, что его следует считать членом скорее не австрийской школы, а лозаннской (Леон Вальрас и др. и идея экономического равновесия)».

На странице 106 Бухарин пишет, что «несомненно, что противопоставлять количество средств производства ценности их нет ровно никаких оснований . Прежде всего, бросается в глаза то обстоятельство, что падение ценности (т. е., в сущности говоря, цены; об этом ниже) производительных благ происходит хронологически ранее, чем падение ценности продуктов потребления». Это не так. Средства производства используются для создания продуктов потребления. Предприниматели (капиталисты в терминологии марксистов) вкладываются в средства производства в том случае, если продукты потребления можно будет продать по выгодной цене, извлечь прибыль от производства и продажи этого продукта. Если продукт потребления продолжает оставаться достаточно ценным, то будет оставаться и спрос на средства производства. Но если он начинает падать в цене, то все меньше предпринимателей захотят его производить, а значит упадет и ценность средств производства, используемых для изготовления этого продукта. Скажем, с какой стати раньше должна упасть цена земли, которая содержит залежи ценного минерала или механизма, который производит ценный товар? Если же сначала упадет ценность земли при сохранении ценности расположенных в ней минералов, то чем это может быть вызвано? По всей видимости, это объясняется Бухариным следующим образом: «В самом деле, начнём с оценок продавцов средств производства. Это — капиталисты, капиталы которых вложены в те отрасли производства, которые занимаются изготовлением средств производства. Чем определяется оценка производимых средств производства со стороны владельца данного предприятия? Конечно, он оценивает свой товар («производительные блага») отнюдь не по предельной полезности продукта, производимого при помощи этого товара; он оценивает свой товар в зависимости от той цены, которую он может получить за него на рынке, другими словами, он оценивает его, в терминах Бёма, по субъективной меновой ценности. Предположим теперь, что у данного «производителя» вводится новая техника и расширяется производство: теперь он в состоянии будет выбросить бо́льшую массу своего товара — средств производства — на рынок. В какую сторону изменится при этом оценка единицы товара? Она, конечно, понизится. Но понизится она в его глазах не потому, что падут цены на продукты, изготовляемые из его товара, а потому, что он будет стремиться понизить эти цены, чтобы путём пониженных цен отбить покупателей у своих конкурентов и тем самым получить большую массу прибыли» (стр. 108). Таким образом, Бухарин считает, исходя из марксистского представления о рыночной экономике как о производственной анархии, что причина более раннего хронологически падения ценности средств производства заключается в возникшей у их производителя способности выбрасывать большие массы товара по более низкой цене, с целью перебить конкурентов, или, как еще можно сказать, «заспамить» своими товарами рынок. В данном случае Бухарин исходит из интеллектуальной ошибки марксистской политэкономии, которая заключается в наделении капитализма диалектическими противоречиями, одно из которых — анархия производства. Через пять лет, в 1919 году, в книге «Азбука коммунизма» он в очередной раз напишет: «Взглянем теперь на капиталистическое общество. Здесь мы без труда заметим, что это капиталистическое общество сколочено далеко не так прочно, как кажется. Наоборот, оно таит в себе огромные противоречия, в нем есть громадные трещины. Прежде всего, при капитализме нет организованного производства и распределения продукта, а есть «анархия производства». Что это значит? Это значит то, что каждый предприниматель капиталист (или союз капиталистов) производит товар независимо один от другого. Не то, чтобы все общество высчитывало, сколько ему чего нужно, а просто-напросто фабриканты заставляют производить с таким расчетом, чтобы получить больше прибыли и побить своих соперников на рынке». Для экономической науки подобные взгляды просто не имеют права на существование, поскольку рыночное ценообразование, где цена представляет собой информацию, сообщаемую экономическими агентами друг другу, не оставляет от «анархии производства» камня на камне.

В другом месте Бухарин критикует Бём-Баверка следующим образом: «Прекрасной иллюстрацией той огромной путаницы, которую вносит Бём-Баверк, может служит параграф о «прибыли в государстве социалистов» (Der Zins im Sozialistenstaat»). Оказывается, что в этом «государстве» сохранится во всей силе принцип прибыли, который теперь считают результатом эксплуатации» (стр. 126) Далее он приводит пример Бём-Баверка с лесником, который посадил саженцы, и получает при социалистическом режиме не ту прибыль, на которую мог бы рассчитывать, ведь через несколько лет саженцы вырастут в деревья, которое будут иметь другую, большую ценность. Но эту ценность государство присвоит себе, лесник не получит ни копейки со своего труда, создавшего новую стоимость. Бухарин отрицает этот пример, но нас здесь интересует не столько бухаринские оправдания, сколько то, что Бём-Баверк в целом высказал верное предположение, хотя и подкрепил его не самым удачным примером. Конечно, он не мог знать, во что превратится СССР, но зато мы это знаем. Социалистические государства, что в СССР, что в Китае, что в Восточной Европе в действительности не отказались от товарного производства и прибыли. Они лишь убрали частного предпринимателя из производственной деятельности, а его место занял чиновничий аппарат, номенклатура, представлявшая государство. Социалистическое государство держало в своих руках промышленность, производило товары и реализовывало их населению через свою сеть магазинов, само же назначало цены на товары и услуги. Так что не только труд лесника, который раскрывает свою полезность во всей полноте лишь через некоторое, достаточно продолжительное время, но вообще любой труд стал объектом эксплуатации социалистического государства.

А теперь посмотрим, как Николай Иванович критиковал закон тенденции и закон временного предпочтения: «Переходим теперь к другому пункту теории. «Der Korn und Mittelpunkt der Zinstheorie» («ядро и центр теории прибыли») заключается в указании Бёма на недооценку будущих благ по сравнению с настоящими. Знаменитый дикарь В. Рошера за данные взаймы 90 рыб даёт через месяц 180 и имеет ещё почтенный остаток в 720 рыб . Таким образом, он оценивает «настоящих» 90 рыб выше, чем 180 «будущих». То же самое происходит приблизительно и в современном обществе. «Только — говорит Бём-Баверк — разница в ценности будет не так велика». Но чем же, вообще, определяется величина этой разницы? На последний вопрос Бём-Баверк отвечает: «она больше всего для тех людей, которые едва сводят концы с концами… эта разница меньше… для людей, которые владеют всё же некоторым запасом благ». А так как подобных людей очень много («eine ausserordentlich lange Reihe von Lohnarbeitern»), и так как благодаря их «числовому перевесу», цена на настоящие блага слагается таким образом, что в результате субъективных оценок получается некоторый лаж, образующий прибыль, то ясно следующее обстоятельство: даже, если признать за одну из посредствующих причин образования прибыли переоценку настоящих благ по сравнению с будущими, всё же в основе этого «факта» лежало бы различие в имущественном положении различных классов. «Разница в оценке» даже и здесь обязательно предполагает «разницу социальную». (стр. 137) . Итак, в данном случае, как уже было сказано, речь идет о законе тенденции и законе временного предпочтения. Эти теории отлично объясняют феномен банковского процента и феномен вложения экономическими агентами средств , сил и времени в (само)обучение. Как марксист, Бухарин все время тяготеет к объяснению любых экономических явлений с точки зрения неравенства классов, тяжелого положения рабочих и хорошего положения капиталистов. Ошибается и сам Бём-Баверк. Допустим, у нас есть кредитор и заемщик. Но даже, пожалуй, малые дети знают, что кредит (а выше в примере речь, несомненно, идет в т.ч. о кредите) берут далеко не только от нужды, но и для дальнейшего развития своего дела, с полной уверенностью, что это дело будет приносить еще большие плоды, с лихвой перекрывающие платежи по кредиту (именно так делают предприниматели). Кредиты берут как мелкие бизнесмены, так и целые государства. В целом же это работает по следующему принципу, кратко описанному у де Сото в «Австрийской экономической школе»: «люди всегда будут стремиться достичь своих целей как можно быстрее и они будут готовы отложить достижение целей только при наличии субъективной уверенности, что тем самым достигнут чего-то более ценного (таков закон тенденции — прим. А.С.). когда человек рассматривает две цели, имеющие для него равную субъективную ценность, он всегда отдаст предпочтение той, что ближе во времени. Проще говоря, наличные блага, при прочих равных, всегда предпочтительнее будущих. Этот закон временнóго предпочтения — еще один способ выражения важнейшего принципа, согласно которому каждый человек стремится как можно скорее достичь цели. Отсюда следует, что временное предпочтение — это не физиологическая или психологическая категория, а неотъемлемая часть логической структуры всякой деятельности, структуры, присутствующей в сознании каждого человека. Описанный выше закон тенденции и закон временнóго предпочтения — это просто два разных способа выражения одной и той же реальности. Согласно первому, люди предпринимают действия, требующие большего времени, только потому, что предполагают тем самым достичь более ценных целей; согласно второму, при прочих равных люди всегда предпочитают те блага, которые ближе во времени». Обратите внимание на разницу в подходах. Если австрийская школа находит объективное объяснение экономическому поведению людей, которое работает и легко эмпирически проверяется в любой ситуации, то марксизм в лице Бухарина снова и снова пытается свести все к внешним социальным первопричинам. АЭШ раскрывает, как законы в принципе работают, Бухарин же пытается опереться на частный случай, который хоть и нельзя исключать абсолютно, но который не имеет отношения к экономической теории.

Подобный узкий подход подводит Бухарина и далее. Он пишет: «Взглянем теперь на дело с точки зрения современной капиталистической действительности, т. е. с точки зрения капиталистов и рабочих. Начнём с рабочих. Последние продают свой товар — труд, который покупается капиталистом в качестве средства производства, т. е. будущего блага, в обмен на «настоящие» гульдены. Рабочий «соглашается» продавать свой труд (будущее благо) за ценность меньшую, чем та, которую будет иметь продукт труда. Но это происходит отнюдь не потому, что рабочий может надеяться на лучшее отношение von Bedarf und Deckung, а в силу относительно слабой социальной позиции рабочего. Последний к тому же лишён всякой надежды «выйти в люди», и именно этим обстоятельством объясняется позиция пролетариата всех стран». (стр. 144) Оставим в стороне его перл про труд, имеющий меньшую ценность, чем продукт труда. Здесь интересно немного разобрать его рассуждение с исторической точки зрения. Да, допустим, что в эпоху т.н. «раннего капитализма», когда ни капиталист, ни рабочие еще не имели культуры массового производства, рабочие были вынуждены находить работу как можно скорее, иначе их мог настигнуть голод. Допустим, что их социальная защищенность была в какие-то периоды ниже, чем сейчас. Но в том и дело, что такой «закон», выводимый Бухариным, устарел еще тогда, когда он пытался его вывести. Ведь возьмем, например, наших современных рабочих, особенного французских. Не найти более социально защищенного слоя населения, чем эти рабочие, давно ставшие аристократами, салариатом, у которых вокруг возведен многоуровневый замок из трудового кодекса, согласно которому их почти невозможно уволить; из социальных гарантий как со стороны государства, так и со стороны работодателя; и лоббисткого по существу профсоюза, который не подпускает на милю к хорошо устроившимся рабочим конкурентов в лице более молодых граждан, студентов, прекариата. In altre parole, возражения Бухарина могли бы иметь смысл на каком-то отрезке истории, но они не могут стать научной теорией, которая имеет предсказательную силу или которая может каждый раз находить подтверждение в окружающем нас реальном мире.

Другой пример наивности марксистского взгляда на экономику Бухарин демонстрирует в этой цитате: «…сбережение денег, — если оно выгодно, — выжидание конъюнктуры, сложные планы относительно будущего etc. суть отличительные признаки капиталистического хозяйства; если капиталист и бывает «ребёнком», то он поступает так лишь с своими «карманными деньгами», основные же ценности, операции предпринимательского характера, ведутся на основе самого строгого расчёта» (стр. 146). Наверное предпринимателям должно быть лестно от того, что их считают чуть ли не злыми гениями. Но реалии экономики таковы, что предпринимательство всегда заключает в себе фактор риска и очень далеко не всегда «ведутся на основе самого строгого учета». Случаи, когда бизнес заканчивается провалом, отнюдь не редки. Да и предприниматели разные. Одним везет, другим — нет.

Последнее, на чем мы остановимся в нашем анализе «Политической экономии рантье» — это пассаж на странице 168–169. В нем читаем: «Примем, что прибыль всё же возникает из покупки будущего блага, труда, и рассмотрим сделку капиталистов и рабочих так, как она происходит в действительности, и так, как это представляется Бём-Баверку. И вот здесь мы наталкиваемся на одно соображение, которое делает излишними все вообще рассуждения Бёма. А именно, вся его теория покоится на той предпосылке, что капиталист выдаёт аванс рабочему. Ведь все основные идеи базируются на том, что труд постепенно созревает и, лишь достигнув этой зрелости, приносит прибыль; разница же в ценности затраты и получки получается потому, что оплата труда происходит до начала трудового процесса, т. е. в соответствии с той ценностью, которую имеет труд, как «будущее благо». Но как раз эта предпосылка ничем не обоснована и противоречит действительности. В действительности не капиталист авансирует заработную плату рабочему, а рабочий авансирует свою рабочую силу (свой труд — по Бёму) капиталисту. Расплата происходит не до трудового процесса, а после него. Правда, бывают случаи уплаты вперёд; но, во-1-х, это совершенно не типично для современной хозяйственной жизни; а, во-2-х, это нисколько не опровергает нашего утверждения. Ибо, если прибыль получается и в тех случаях, где заработная плата выдаётся после процесса труда, то ясно, что она имеет своей причиной какое-то иное явление, а не разницу в ценности настоящих и будущих благ. Это явление есть социальная мощь капитала, которая основана на монополизации капиталистами, как классом, средств производства, монополизации, которая вынуждает рабочего отдавать часть продукта своего труда».

Все сказанное здесь довольно легко опровергнуть.

1) Рабочий не участвует в производстве всего конечного продукта. Об этом зачастую забывают, когда указывают на несправедливое поведение капиталиста по отношению к рабочему. Но, в самом деле, производство большинства товаров состоит из нескольких этапов. На каждом из этапов, как правило, мы находим разных работников. Одни заняты в логистике, другие — операторы складской техники, третьи — следят за работой конвейера и т.д. Все они вносят свой вклад в работу предприятия и создание товаров. Но никто из них не может претендовать на «равное» разделение прибыли от уже готового и реализованного на рынке товара, поскольку они принимали участие лишь в 1/10 или 1/5 и т.д. части процесса его изготовления.

2) Зарплата состоит по меньшей мере из двух частей — в середине и конце месяца. По крайней мере в наше время аванс — явление достаточно распространенное и в российском трудовом кодексе прямо сказано, что «заработная плата выплачивается не реже чем каждые полмесяца» (статья 136 ТК РФ). Бывает и так, что зарплата зависит от результатов (например продаж) или личных договоренностей сторон.

3) Рабочий получает зарплату независимо от того, реализован ли товар, в создании которого он принимал участие, на рынке или еще пылится на складе, ожидая клиентов. В любом случае, товар обычно не продается так быстро, что рабочий не успевает получить зарплату за уже отработанное время и усилия. Так что Бухарин явно поспешил с рабочими, авансирующими капиталисту рабочую силу. Конечно, в сфере услуг все несколько иначе, но марксисты ей почти не интересуются. И не мудрено, поскольку сфера услуг зачастую включает в себя специалистов с собственными средствами производства, а работодатель предлагает не столько средства производства, сколько играет роль посредника между специалистом и клиентами, связывая их благодаря рекламе, репутации, наличию торговой площадки и т.п.

Подведем итог. Как критик АЭШ, Бухарин — бесполезен. Он не затронул в своей работе ничего из того, что сделало австрийскую школу известной, а то, что затронул, не смог опровергнуть. Отсылки к «Капиталу» и другим сочинениям Маркса лично я не могу принять за убедительное опровержение. Разоблачение несостоятельности научной теории можно провести только на языке науки, но не через призму классовой войны, отсылками к заговору буржуазии, оправдывающей капиталистический строй. Напоследок еще одна несостоявшаяся бухаринская попытка ударить по австрийской теории ценности: «Если мы будем рассматривать всю теоретическую «систему» Бём-Баверка в её целом и затем постараемся определить удельный вес частей этой системы, то увидим, что теория ценности является основой теории прибыли; теория ценности играет, таким образом, служебную роль. И это не у одного Бём-Баверка. Теория «вменения» Визера служит у последнего для выведения доли капитала, труда и земли, откуда путём подмена понятий выводятся доли капиталистов, рабочих и поземельных собственников, как «естественные», независимые от социального угнетения пролетариата величины. То же мы видим и у Кларка, самого крупного представителя американской школы. Всюду мы натыкаемся на один и тот же мотив: теория ценности есть теоретический подход к оправданию современного общественного строя, и в этом «общественная ценность» теории предельной полезности для тех классов, которые заинтересованы в сохранении этого общественного строя. И чем менее состоятельна эта теория логически, тем сильнее привязываются к ней психологически, ибо не хотят выходить из рамок того ограниченного кругозора, пределы которому поставлены статикой капитализма. Наоборот, для марксизма характерен, прежде всего, широкий кругозор, который лежит в основе всех построений, динамическая точка зрения, которая рассматривает капитализм, как одну из фаз общественного развития» (стр. 170).

И ответ на это берем из все той же работы Х.У. де Сото: «Таким образом, важно проводить различие между теорией предельной полезности, разработанной Менгером, и законами предельной полезности, которые были параллельно сформулированы Джевонсом и Вальрасом. Для Джевонса и Вальраса предельная полезность была простым добавлением к математической модели равновесия (частичного в случае Джевонса и общего у Вальраса), в которой процесс человеческой деятельности явно отсутствует, а включение или исключение закона предельной полезности ничего не меняет. Напротив, для Менгера теория предельной полезности — это онтологическая необходимость и важнейшее следствие его собственной концепции человеческой деятельности как динамического процесса». Таким образом, Николай Иванович не удосужился глубже изучить австрийский маржинализм. Иначе смог бы отличить его от англо-американского маржинализма Джевонса и Кларка. Возможно, что для этого ему не хватило (увы) его широкого марксистского кругозора.

Примечание: я запрещаю полное использование данного материала без моего разрешения. Если вы увидели эту статью на другом ресурсе, имейте в виду, что она была опубликована без моего согласия. Эксклюзивно для подписчиков Economics & History и моей страницы на Medium!

9.4. Марксистская школа в России. Экономические взгляды В.И.Ленина : История экономических учений

В конце XX в. ведущей доктриной в российской экономической мысли становится марксизм. «Капитал» К. Маркса был первым переведен именно на русский язык (в 1872 г.). Представителями марксизма в России были П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановский, Н.И. Бухарин, В.И. Ульянов.

Петр Бернгардович Струве (1870–1944) считал, что марксизм представляет научное объяснение развития капитализма в России. В работе «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России» (1894) он сравнивал перспективы развития российской экономики с опытом США. За счет обширного внутреннего рынка в России может успешно развиваться обрабатывающая промышленность.

Для этого необходимо создание разветвленной сети железных дорог, в том числе в Сибири. Развитие промышленности и сельского хозяйства должно осуществляться по американскому народно-хозяйственному типу. В книге «Марксовская теория социального развития» (1901) П.Б. Струве отверг лозунг о революционной диктатуре пролетариата и высказался в пользу постепенного реформирования существующего общественного порядка.

По его мнению, с помощью изменения правовых норм можно улучшить условия жизни рабочих и смягчить противоречия капитализма.

Николай Иванович Бухарин (1888–1938) в книге «Политическая экономия рантье» (1914) критиковал школу маржинализма как идеологию буржуазии, интересы которой ограничиваются исключительно сферой потребления. Работа «Мировое хозяйство и империализм» (1915) содержала характеристику империализма и анализ различных форм концентрации капитала. Борьба за захват мировых рынков между великими капиталистическими державами ведет к военным конфликтам. Бухарин призывал к революции в России, осуждая путь реформ как примирение с капиталистическим миром. В работе «Экономика переходного периода» (1920) он провозгласил конец политической экономии и изложил основные идеи планового хозяйства при социализме.

Самым известным продолжателем идей марксизма в России является создатель Коммунистической партии и основатель Советского государства Владимир Ильич Ульянов (Ленин) (1870–1924). Среди множества его работ, посвященных экономической теории марксизма, отметим: «Развитие капитализма в России. Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности» (1899), «Аграрная программа русской социал-демократии» (1902), «Марксизм и ревизионизм» (1908), «Империализм как высшая стадия капитализма» (1917), «Государство и революция» (1918).

Развивая марксистскую теорию воспроизводства капитала, Ленин сделал вывод о том, что производство средств производства должно опережать производство средств потребления. Соответственно развитие внутреннего рынка должно идти преимущественно за счет развития средств производства.

В работе «Империализм как высшая стадия капитализма» Ленин разработал теорию империализма, называя его последней, монополистической стадией капитализма, и выделил следующие признаки империализма:

– концентрация производства и капитала, формирование монополий;

– слияние банковского капитала с промышленным и создание финансовой олигархии;

– вывоз капитала;

– образование международных монополистических союзов капиталистов, делящих между собой мировой рынок;

– окончание территориального раздела мира.

По мнению Ленина, империализм является паразитическим, загнивающим и умирающим капитализмом и должен завершиться пролетарской революцией.

Ленин создал учение о необходимости переходного периода от капитализма к социализму как периода революционных преобразований. Движущей силой этих преобразований должна стать диктатура пролетариата. Ленин предложил первые необходимые мероприятия социалистической революции в сфере экономики. Следует ликвидировать частную собственность на средства производства и заменить ее общественной собственностью. Это устранит экономическую основу эксплуатации человека человеком. Основой государственного управления является централизованное планирование. Важнейшим принципом социалистического хозяйствования является выдвинутый Лениным принцип демократического централизма, т. е. сочетание централизованного государственного управления с оперативной самостоятельностью предприятий и творческой инициативой трудящихся масс. Этот принцип предполагает отказ от стихийного рыночного саморегулирования. Государственные планы должны носить директивный характер и сочетать перспективное и текущее планирование. Чтобы планы могли заменить рыночные механизмы регулирования спроса, предложения и цен, эти планы должны быть научно обоснованы. Следует систематически проверять степень их выполнения.

Ленин подчеркивал приоритет политики над экономикой и считал, что к любому хозяйственному вопросу следует подходить политически правильно, т. е. укрепляя власть трудящихся под руководством Коммунистической партии и способствуя победе социализма. Он отводил государству репрессивную роль, говоря, что в период перехода от капитализма к коммунизму репрессия необходима.

В вопросах организации труда Ленин большое значение придавал факторам роста производительности труда, необходимым для перехода к коммунизму. Он выдвинул идею о том, что заработная плата рабочего должна зависеть не только от индивидуальных затрат труда, но и от результатов работы всего коллектива предприятия. Материальные стимулы к труду должны дополняться моральными. Ленин предлагал активно использовать для стимулирования роста производительности труда социалистическое соревнование.

В работе «Государство и революция» Ленин развивает теорию о двух фазах коммунистического общества: социализме и коммунизме. Он отмечает, что эти фазы имеют как общие черты, так и различия. Экономической основой и социализма, и коммунизма является общественная собственность на средства производства. При социализме обеспечивается распределение предметов потребления в зависимости от затрат труда каждого члена общества. Постепенно на основе распределения по труду создаются предпосылки для перехода к коммунистическому принципу распределения по потребностям. Основными классами при социализме, по мнению Ленина, являются рабочие и кооперированные крестьяне. Имеется также прослойка интеллигенции. При коммунизме все классовые различия исчезают и общество становится классово однородным.

Разработанная Лениным новая экономическая политика (НЭП) предусматривает: невозможность непосредственного перехода от экономики переходного периода к коммунизму, необходимость использования отдельных рыночных элементов в социалистической экономике (рынка, торговли, мелкого и среднего частного капитала под контролем рабочего класса), работу государственных предприятий на принципах хозрасчета и самоокупаемости, материальную заинтересованность рабочих в результатах своего труда, экономический союз рабочего класса со средним крестьянством.

В конце XX в. ведущей доктриной в российской экономической мысли становится марксизм. «Капитал» К. Маркса был первым переведен именно на русский язык (в 1872 г.). Представителями марксизма в России были П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановский, Н.И. Бухарин, В.И. Ульянов.

Петр Бернгардович Струве (1870–1944) считал, что марксизм представляет научное объяснение развития капитализма в России. В работе «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России» (1894) он сравнивал перспективы развития российской экономики с опытом США. За счет обширного внутреннего рынка в России может успешно развиваться обрабатывающая промышленность. Для этого необходимо создание разветвленной сети железных дорог, в том числе в Сибири. Развитие промышленности и сельского хозяйства должно осуществляться по американскому народно-хозяйственному типу. В книге «Марксовская теория социального развития» (1901) П.Б. Струве отверг лозунг о революционной диктатуре пролетариата и высказался в пользу постепенного реформирования существующего общественного порядка.

По его мнению, с помощью изменения правовых норм можно улучшить условия жизни рабочих и смягчить противоречия капитализма.

Николай Иванович Бухарин (1888–1938) в книге «Политическая экономия рантье» (1914) критиковал школу маржинализма как идеологию буржуазии, интересы которой ограничиваются исключительно сферой потребления. Работа «Мировое хозяйство и империализм» (1915) содержала характеристику империализма и анализ различных форм концентрации капитала. Борьба за захват мировых рынков между великими капиталистическими державами ведет к военным конфликтам. Бухарин призывал к революции в России, осуждая путь реформ как примирение с капиталистическим миром. В работе «Экономика переходного периода» (1920) он провозгласил конец политической экономии и изложил основные идеи планового хозяйства при социализме.

Самым известным продолжателем идей марксизма в России является создатель Коммунистической партии и основатель Советского государства Владимир Ильич Ульянов (Ленин) (1870–1924). Среди множества его работ, посвященных экономической теории марксизма, отметим: «Развитие капитализма в России. Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности» (1899), «Аграрная программа русской социал-демократии» (1902), «Марксизм и ревизионизм» (1908), «Империализм как высшая стадия капитализма» (1917), «Государство и революция» (1918).

Развивая марксистскую теорию воспроизводства капитала, Ленин сделал вывод о том, что производство средств производства должно опережать производство средств потребления. Соответственно развитие внутреннего рынка должно идти преимущественно за счет развития средств производства.

В работе «Империализм как высшая стадия капитализма» Ленин разработал теорию империализма, называя его последней, монополистической стадией капитализма, и выделил следующие признаки империализма:

– концентрация производства и капитала, формирование монополий;

– слияние банковского капитала с промышленным и создание финансовой олигархии;

– вывоз капитала;

– образование международных монополистических союзов капиталистов, делящих между собой мировой рынок;

– окончание территориального раздела мира.

По мнению Ленина, империализм является паразитическим, загнивающим и умирающим капитализмом и должен завершиться пролетарской революцией.

Ленин создал учение о необходимости переходного периода от капитализма к социализму как периода революционных преобразований. Движущей силой этих преобразований должна стать диктатура пролетариата. Ленин предложил первые необходимые мероприятия социалистической революции в сфере экономики. Следует ликвидировать частную собственность на средства производства и заменить ее общественной собственностью. Это устранит экономическую основу эксплуатации человека человеком. Основой государственного управления является централизованное планирование. Важнейшим принципом социалистического хозяйствования является выдвинутый Лениным принцип демократического централизма, т. е. сочетание централизованного государственного управления с оперативной самостоятельностью предприятий и творческой инициативой трудящихся масс. Этот принцип предполагает отказ от стихийного рыночного саморегулирования. Государственные планы должны носить директивный характер и сочетать перспективное и текущее планирование. Чтобы планы могли заменить рыночные механизмы регулирования спроса, предложения и цен, эти планы должны быть научно обоснованы. Следует систематически проверять степень их выполнения.

Ленин подчеркивал приоритет политики над экономикой и считал, что к любому хозяйственному вопросу следует подходить политически правильно, т. е. укрепляя власть трудящихся под руководством Коммунистической партии и способствуя победе социализма. Он отводил государству репрессивную роль, говоря, что в период перехода от капитализма к коммунизму репрессия необходима.

В вопросах организации труда Ленин большое значение придавал факторам роста производительности труда, необходимым для перехода к коммунизму. Он выдвинул идею о том, что заработная плата рабочего должна зависеть не только от индивидуальных затрат труда, но и от результатов работы всего коллектива предприятия. Материальные стимулы к труду должны дополняться моральными. Ленин предлагал активно использовать для стимулирования роста производительности труда социалистическое соревнование.

В работе «Государство и революция» Ленин развивает теорию о двух фазах коммунистического общества: социализме и коммунизме. Он отмечает, что эти фазы имеют как общие черты, так и различия. Экономической основой и социализма, и коммунизма является общественная собственность на средства производства. При социализме обеспечивается распределение предметов потребления в зависимости от затрат труда каждого члена общества. Постепенно на основе распределения по труду создаются предпосылки для перехода к коммунистическому принципу распределения по потребностям. Основными классами при социализме, по мнению Ленина, являются рабочие и кооперированные крестьяне. Имеется также прослойка интеллигенции. При коммунизме все классовые различия исчезают и общество становится классово однородным.

Разработанная Лениным новая экономическая политика (НЭП) предусматривает: невозможность непосредственного перехода от экономики переходного периода к коммунизму, необходимость использования отдельных рыночных элементов в социалистической экономике (рынка, торговли, мелкого и среднего частного капитала под контролем рабочего класса), работу государственных предприятий на принципах хозрасчета и самоокупаемости, материальную заинтересованность рабочих в результатах своего труда, экономический союз рабочего класса со средним крестьянством.

Марксистская школа на JSTOR

Абстрактный

Моя статья представляет собой выборочный обзор вклада ученых-марксистов в литературу по европейской экономической истории. Темы включают феодализм и упадок крепостничества, переход к капитализму, абсолютистское государство, кризис семнадцатого века, Гражданскую войну в Англии и рост фабрик. Акцент делается на работах, доступных на английском языке, и акцент делается на историческом развитии Англии. Исторические работы Маркса и Энгельса в статье не рассматриваются. Вместо этого внимание уделяется работам, в которых подробно рассматриваются исторические проблемы и которые так или иначе оказали влияние на работы других историков. Способ производства и исторический материализм кратко обсуждаются в начале, но большая часть текста иллюстрирует важность этих концепций в марксистском анализе.

Информация о журнале

Журнал экономической истории посвящен междисциплинарному изучению истории и экономики и представляет интерес не только для историков экономики, но и для историков социальных и демографических наук, а также для экономистов в целом.Журнал имеет широкий охват как с точки зрения методологии, так и географического охвата. Охватываемые темы включают деньги и банковское дело, торговлю, производство, технологии, транспорт, промышленную организацию, труд, сельское хозяйство, подневольное состояние, демографию, образование, экономический рост, а также роль правительства и регулирования. Кроме того, обширный раздел обзоров книг информирует читателей о последних работах в области экономической истории и смежных областях. Инструкции для авторов Cambridge Journals Online

Информация об издателе

Издательство Кембриджского университета (www.cambridge.org) — издательское подразделение Кембриджского университета, одного из ведущих мировых исследовательских институтов, лауреата 81 Нобелевской премии. Издательство Кембриджского университета согласно своему уставу стремится как можно шире распространять знания по всему миру. Он издает более 2500 книг в год для распространения в более чем 200 странах. Cambridge Journals издает более 250 рецензируемых академических журналов по широкому спектру предметных областей, как в печатном виде, так и в Интернете. Многие из этих журналов являются ведущими академическими изданиями в своих областях, и вместе они образуют один из наиболее ценных и всесторонних исследовательских корпусов, доступных сегодня. Для получения дополнительной информации посетите http://journals.cambridge.org.

Вклад «Школы новой марксистской экономики» в социалистическую рыночную экономику Китая на JSTOR

Перейти к основному содержанию Есть доступ к библиотеке? Войдите через свою библиотеку

Весь контент Картинки

Поиск JSTOR Регистрация Вход
  • Поиск
    • Расширенный поиск
    • Поиск изображений
  • Просматривать
    • от Субъекта
    • по названию
    • по коллекциям
    • от издателя
  • Инструменты
    • Рабочее пространство
    • Анализатор текста
    • Серия JSTOR Understanding
    • Данные для исследований
О Служба поддержки

Принципы марксистской политической экономии | 153401005

Код модуля:
153401005
Статус:
Модуль не работает 2021/2022
Кредиты:
15
Уровень FHEQ:
6
Год обучения:
3 курс
Преподавал:
2 семестр

Основными целями этого модуля являются:

• Познакомить учащихся с марксистской политической экономией.
• Сравните марксистский подход с альтернативными теоретическими взглядами на капитализм, его движущие силы и противоречия.
• Сравните различные подходы к ключевым понятиям марксистской политической экономии.
• Критически рассмотрите вклад марксистов в изучение развития и современного капитализма.

Цели и результаты обучения модуля

При успешном завершении данного модуля студент сможет:

  • Определение и понимание наиболее важных концепций, дискуссий и проблем марксистской политической экономии.
  • Критически интерпретировать экономические вопросы, проблемы и дебаты в свете марксистских методов, концепций и достижений.
  • Применяйте больше аналитических и критических навыков для развития с помощью идей, обсуждаемых в лекции, и путем индивидуального изучения для исследования.
  • Улучшите свои навыки общения и критического мышления посредством обсуждения на семинаре.
Метод оценивания

Вес оценивания: Курсовая работа 100% (эссе из 4000 слов).

Предлагаем прочитать
Основной список для чтения:
  • Файн, Б.(1980) Экономическая теория и идеология. Лондон: Эдвард Арнольд
  • Файн, Б. и Саад-Фильо, А (2010) Капитал Маркса, 5-е изд. Лондон: Плутон Пресс.
  • Файн, Б. и Саад-Фильо, А. (2013) The Elgar Companion to Marxist Economics. Олдершот: Эдвард Элгар.
  • Харви, Д. (1982) Пределы капитала. Лондон: Блэквелл
  • Харви, Д. (2010) Товарищ по «Капиталу» Маркса. Лондон: Verso
  • Харви Д. (2014) Семнадцать противоречий и конец капитализма.Лондон: Профильные книги.
  • Ховард, М.К. и Кинг, Дж. (1989, 1991) История марксистской экономики, 2 тома, Принстон: Издательство Принстонского университета.
  • Милонакис, Д. и Файн, Б. (2009). От политической экономии к экономике: метод, социальное и историческое в эволюции экономической теории стоимости, Детройт: черное и красное.
  • Уикс, Дж. (2010) Капитал, эксплуатация и кризисы. Лондон: Рутледж.
Дополнительное чтение:

Каждую неделю включает широкий спектр дополнительного чтения Карла Маркса и других авторов.Сочинения Маркса всегда в свободном доступе в Интернете, как и большая часть дополнительной литературы. Курс уже установлен, и в библиотеке достаточно средств для обслуживания студентов.

Отказ от ответственности

Введение в марксистскую экономику — Бруклинский институт социальных исследований

Введение в марксистскую экономику

Это онлайн-курс (по восточному времени)

Карл Маркс работал в различных областях — от философии до политики и социологии — но именно за его вклад в экономику и политическую экономию он наиболее известен, прославлен и подвергнут критике.Опираясь на политическую экономию Адама Смита и Давида Рикардо, но превосходя ее, Маркс стремился ничуть не меньше, чем анатомировать и объяснить капиталистическую систему во всей ее тотальности — ее невероятный динамизм, с одной стороны, и ее эндемическую изменчивость, с другой. По мере того как капитализм расширялся и развивался, некоторые экономические положения, выдвинутые Марксом, возможно, подтвердились, а другие — нет. Как понять марксистскую экономическую теорию и какой свет она проливает как на отдельные стороны экономической жизни — от заработной платы и занятости до рецессий и депрессий, так и на общие тенденции, эволюцию и направление капиталистической системы в целом?

В этом курсе мы будем исследовать экономические концепции, на которых построена марксова теория капитализма, исследуя каждую из них по очереди и, в конечном счете, как составное целое.Мы начнем с введения в идею и важность исторического материализма как способа анализа и понимания экономических явлений, прежде чем перейти к изучению марксового понятия товара, трудовой теории стоимости (и различий между трудом и рабочей силой). ), и прибавочная стоимость, и смысл и функциональное значение эксплуатации. Затем мы обратимся к марксистскому пониманию капиталистического производства, взглянув на круговорот промышленного капитала, простое и расширенное воспроизводство и накопление капитала. Далее мы исследуем теории кризиса Маркса, исследуя, в частности, два ключевых понятия: техническое и органическое строение капитала и спорный «закон» падающей нормы прибыли. Наконец, мы рассмотрим понимание Марксом банковского и финансового капитала и его теорию процента. Всюду мы будем спрашивать: как мы можем понять элементы марксистской экономической мысли в отдельности и в целом? Определяет ли правдоподобие или жизнеспособность одного аспекта жизнеспособность другого? Как марксистская экономическая теория соотносится с другими школами мысли, от классической до кейнсианской? И, наконец, каковы сила и ограничения марксистской экономической теории как способа понимания, критики и прогнозирования капитализма в 21 веке? Чтение будет включать избранные главы «Капитала Маркса », а также классический обзор « Капитал Маркса » Бена Файна и Альфредо Саад-Фильо.

Расписание курсов

Понедельник, 18:30-21:30 по восточноевропейскому времени
13 сентября — 4 октября 2021 г.

Марксистский или разнообразный? – The Daily Utah Chronicle

Экономический факультет Университета Юты был назван центром марксистской мысли с тех пор, как в начале 20-го века он начал двигаться влево после движения к академической свободе.Государственные учреждения, в том числе Церковь Иисуса Христа Святых последних дней, ослабили контроль над школой после того, как одна треть преподавателей уволилась. Эта массовая отставка была ответом на то, что Джозеф Кингсбери, бывший президент U, рекомендовал уволить пять преподавателей после выступления с критикой бывшего губернатора Уильяма Спрай.

За прошедшие годы марксистская характеристика отдела была задокументирована многочисленными публикациями, в том числе City Weekly .В статье для Deseret News Норман Вайцман, заведующий кафедрой, раскритиковал этот лейбл.

«Отличительной чертой факультета является его приверженность конкурирующим точкам зрения и их эволюции (т. е. плюралистическая точка зрения), и поэтому студенты знакомятся с рядом теоретических точек зрения, включая Маркса», — писал Вайцман.

Репутация кафедры в первую очередь связана с работой трех профессоров — Эмери Кей Хант, Ханса Эрбара и Эла Кэмпбелла, которые сейчас на пенсии.Многие считают, что наследие их работы продолжает влиять на отдел.

«Почти все [на экономическом факультете Университета] построено на марксизме, — сказал Лучано Пеши, докторант экономических наук Университета. — Несмотря на плюралистический подход к преподаванию на факультете, Маркс является важным компонентом . Это стоит за гендерной, трудовой и экологической экономикой. Мы изучали его хотя бы понемногу почти на каждом уроке».

Те, кто утверждает, что кафедра имеет марксистский уклон, также указывают на набор предметов, которые преподаются, и материалов, изучаемых на отдельных занятиях.В то время как ECON 5080 полностью сосредоточен на марксистских идеях, эти идеи упоминаются в ряде классов кафедры: ECON 5540 «Капитализм и социализм», ECON 1010 «Экономика как социальная наука», ECON 3100 «Экономика труда», ECON 5060 «История экономических доктрин» и ECON 5180. Бедность и неравенство.

Пожертвование Коха

Некоторые указывали на статус факультета как предполагаемого марксистского центра как на причину пожертвования Фонда Чарльза Коха в 2017 году на создание экономического института в бизнес-школе.

Братья Кох владеют различными компаниями, в том числе компаниями по добыче нефти, удобрений, переработке полезных ископаемых, производству стекла и крупного рогатого скота. По данным Forbes , в 2016 году состояние семьи составляло 82 миллиарда долларов. Наиболее политически активные члены семьи Кох, Чарльз и Дэвид, финансируют многочисленные консервативные и либертарианские организации и кандидатов. В 1980 году Дэвид Кох был кандидатом в вице-президенты от Либертарианской партии. На своем веб-сайте Фонд Коха сообщает, что он работает, чтобы «помочь людям улучшить свою жизнь, продвигая понимание преимуществ свободного общества.

После пожертвования более 100 студентов, преподавателей и сотрудников во главе с профессором политологии Марком Баттоном подписали письмо с просьбой принять меры, чтобы фонд не угрожал академической свободе США.

«Цель этого письма — объяснить, почему соглашение о финансировании между Фондом Коха и Университетом Юты вызывает серьезную озабоченность по поводу принципов и практики интеллектуальной независимости и академической свободы в Университете Юты», — говорится в петиции.

Грант подлежит оценке ежегодно в течение восьми лет, что наводит некоторых на мысль, что на U будет оказано давление, чтобы он подчинился желаниям доноров.

После того, как Deseret News одобрил пожертвование в редакционной статье, назвав отдел одним из «последних бастионов марксистской мысли в Северной Америке», Вайтцман отреагировал, похвалив пожертвование и опровергнув ярлык.

Как преподаватели видят кафедру

«Меня смущает реакция, которую департамент принял за последние девять или 10 месяцев с тех пор, как в здании была введена новая программа», — сказал Пеши.«Я думал, что [преподавание марксистской идеологии] должно быть почетной медалью. Я не считаю себя марксистом, но, безусловно, чувствую, что многому у него научился. Я нашел большую ценность в изучении марксистских теорий. На самом деле, я слишком много повидал с другой стороны, и мне было приятно услышать марксистские идеи. Эта ориентированная на человека сторона отдела добавила так много ценности контенту, и поэтому меня огорчает, что они не будут владеть им».

Пеши работал на экономическом факультете в качестве студента и преподавателя в течение восьми лет и близок к защите докторской диссертации.D. Он проучился в Университете 12 лет и был почетным отличником в своем классе бакалавриата. Сейчас он генеральный директор компании, занимающейся наукой о данных.

«Это хорошая программа, в которой работают преподаватели, очень преданные студентам, — сказал Пеши.

Его проблема не в качестве профессоров, а в «неискреннем» подходе кафедры к своему содержанию. Они выпускают студентов с сильными математическими навыками и обширным теоретическим опытом. Эта теория содержит много марксистской идеологии.

«Я не думаю, что это правдивое или искреннее утверждение, что это не марксистский отдел», — объяснил он. «Когда вы смотрите на общую сумму всей информации, я не знаю, как это можно описать как-то иначе».

Профессора кафедры не согласны с этим мнением.

«Я не думаю, что наш факультет преподает марксистскую мысль, кроме как в той же мере, в какой она преподает смитовскую мысль, кейнсианскую мысль или мысль любого из десятков других крупных экономистов», — сказал Томас Мэлони, профессор экономики, выступавший в роли заведующий кафедрой с 2011 по 2017 год.«Мы преподаем в бакалавриате основы микротеории, макротеории, математических методов и статистики, что очень похоже на то, что делается в большинстве университетов [Соединенных Штатов]. Я бы сказал, что мы предлагаем более широкий выбор курсов по выбору, чем большинство факультетов нашего размера, с целью познакомить наших студентов с рядом моделей и идей. Мы думаем, что это дает им более глубокое понимание дисциплины и мира, а также обостряет их способность критически рассматривать различные подходы.

Профессор Питер Филлипс работает на экономическом факультете Университета с 1978 года.  У него есть докторская степень. из Стэнфордского университета и преподает в основном экономику труда и экономическую историю. Он считает, что ни одна школа не может быть отнесена к одной идеологии.

«Академические факультеты, в том числе экономический факультет Университета Юты, не являются и не должны быть сторонниками какой-либо школы мысли», — сказал Филлипс. «В университете работают отдельные ученые, занимающиеся независимыми исследованиями.Это противоположно групповому мышлению. Это индивидуальный запрос. Таким образом, по самой своей природе отдел как группа не является индивидуумом и не занимается индивидуальным мышлением, обучением или исследованиями».

Филлипс добавил: «Я знаю, что за 40 лет работы в Университете Юты политика экономического факультета заключалась в том, чтобы поддерживать отдельных лиц в их собственных индивидуальных исследованиях и преподавании, и все вместе они никогда не выступали за что-либо, кроме академической свободы отдельных профессоров. и студентам проводить исследования, которые они индивидуально считают плодотворными, а экономический факультет придерживается самых высоких стандартов академической стипендии.За мои 40 лет работы на экономическом факультете Университета Юты ни один факультет не был сторонником марксистской или любой другой мысли».

Минци Ли, еще один профессор экономики, получивший докторскую степень. в Массачусетском университете в Амхерсте в 2002 году считает, что, хотя на кафедре преподается широкий спектр идей, марксизм играет жизненно важную роль в понимании студентами дисциплины.

«Экономика — это не жесткая монолитная организация с единственным авторитарным голосом, — сказал Ли.«Как и другие дисциплины в естественных и социальных науках, это живая наука с конкурирующими школами мысли. Марксистская политическая экономия является одной из этих конкурирующих школ, и действительно, существует множество различных типов марксизма. На мой взгляд, по сравнению с другими школами экономической мысли, марксистская политическая экономия предлагает некоторые уникальные идеи. В частности, марксизм не рассматривает капитализм как вечную или естественную форму экономической организации человека».

Преобладающее мнение о марксистском содержании, преподаваемом на экономическом факультете, похоже, состоит в том, что оно имеет свое место в качестве теоретической концепции, но не доминирует и не должно доминировать в обучении.Некоторые на кафедре считают, что студенты Университета были погружены в идеи, которые хвастаются преимуществами капитализма, и они могли бы извлечь выгоду из большего знакомства с марксизмом.

Керем Кантекин, кандидат наук. студент, который является одним из преподавателей курса марксистской мысли на экономическом факультете, сказал, что отвращение многих американцев к марксизму влияет на то, как воспринимается факультет.

«Я думаю, что если экономическая школа даже не упоминает имя Маркса, ее, скорее всего, будут критиковать таким образом», — сказал Кантекин.«Лично я думаю, что эта критика не может быть подкреплена фактами. Можно просмотреть учебную программу кафедры, а также программу каждого курса, а также опубликованные статьи и конференции в рамках кафедры. Когда кто-нибудь изучит всю эту информацию, станет ясно, что эта критика не соответствует действительности. И лично я думаю, что преимущественно марксистский экономический факультет принес бы пользу академическим кругам США. Однако в США такой школы нет, [и] экономический факультет Университета определенно не является таким факультетом.

[электронная почта защищена]

@TheChrony

 

Карл Маркс — наиболее востребованный экономист в классах американских колледжей

Это сообщение было обновлено, чтобы отразить, что алгоритмы базы данных Open Syllabus Project не могут определить, когда тексты с заголовками из одного слова и без указания автора, такие как Библия, включаются в учебные программы.

Немецкий социальный, политический и экономический теоретик Карл Маркс (1818-83).
Генри Гуттманн / Getty Images

Спустя более 25 лет после падения Берлинской стены, распада Советского Союза и установления рыночной экономики в Китае «Коммунистический манифест» по-прежнему входит в тройку наиболее часто назначаемых текстов в американских университетах.

Согласно данным Open Syllabus Project, который отслеживает книги и другие работы, назначенные учащимся в более чем 1 миллионе учебных программ.

База данных собрана с использованием компьютерных алгоритмов, которые собирают данные с общедоступных сайтов. По словам его веб-сайта и руководителя проекта Джо Караганиса, работа над ним все еще продолжается. Проанализированные программы в основном из США и охватывают последнее десятилетие или около того.

Каждому тексту присваивается счет, регистрирующий количество раз, когда он появляется в учебных планах, и балл за обучение, «числовой показатель частоты, с которой преподается конкретная работа», согласно сайту.

Ряд известных трудов, включая Библию и Конституцию США, не фигурирует в наборе данных. «Библия — один из ряда выдающихся текстов, о которых мы ничего не можем сказать, — сказал Караганис, вице-президент Американской ассамблеи Колумбийского университета. Это связано с тем, что компьютерные алгоритмы, используемые для сбора данных, не могут обрабатывать заголовки из одного слова от неуказанных авторов.

Кроме того, в то время как база данных проанализировала более 1 миллиона учебных программ, по оценкам группы, существует более 80 миллионов, которые могут быть пересмотрены.По словам Караганиса, данные включают учебные планы всех уровней, от общественных колледжей до школ Лиги плюща.

Некоторые книги появляются там, где их не ожидаешь.

Например, поиск по запросу «экономика» показывает Пола Кругмана в верхней части списка с его культовой «Экономикой», которая набирает 1081 балл и получает 89,4 балла. Однако книга Грегори Мэнкью «Макроэкономика» вообще не появляется в том же поиске, даже несмотря на то, что она получает 989 баллов и 87 баллов за преподавание. 5.

Классика Карла Маркса получает 3189 баллов и 99,7 баллов. На самом деле он также не фигурирует в текстах по экономике, поскольку его обычно преподают вместе с текстами по философии, такими как «Общественный договор» Жан-Жака Руссо; «Левиафан» Томаса Гоббса; и «О свободе» Джона Стюарта Милля. «Коммунистический манифест» широко преподается как работа по социальной теории, а не как текст по экономике, сказал Караганис. Он добавил, что когда Маркса преподают на уроках экономики, профессора обычно назначают «Капитал» (или «Капитал»), который получил 1447 баллов и 94 балла.6.

Единственными книгами, которые назначались чаще, чем «Коммунистический манифест», были «Элементы стиля», руководство по письму Уильяма Странка, популяризированное Э.Б. Уайта и «Государство» Платона.

Среди других выдающихся работ «Майн кампф» Адольфа Гитлера получила 697 баллов и 75,7 баллов. «Что делать» Владимира Ленина получил 361 балл и педагогический балл 45,9.

Вот наиболее часто изучаемые работы известных экономистов (и других), касающиеся экономики и денег:

Автор Наиболее часто изучаемая работа Граф Учебный балл
Карл Маркс Коммунистический манифест 3189 99. 7
Адам Смит Богатство наций 1587 95,5
Пол Кругман экономика 1081 89,4
Грегори Н. Мэнкью Макроэкономика 989 87.5
Томас Л. Фридман Lexus и оливковое дерево 733 77,8
Милтон Фридман Капитализм и свобода 556 65,7
Джозеф Стиглиц экономика 528 62. 8
Джон Мейнард Кейнс Общая теория занятости 348 44,2
Малкольм Гладуэлл Переломный момент: как маленькие вещи могут иметь большое значение 225 28,7
Джон Кеннет Гэлбрейт Общество изобилия 177 22.5
Майкл Льюис Moneyball: искусство выигрывать в нечестной игре 50 6. 4
Бен Бернанке Немонетарные последствия финансового кризиса в распространении Великой депрессии 40 5.1
Джанет Йеллен Эффективные модели заработной платы для безработицы 31 3.9
Нуриэль Рубини Кризисная экономика: ускоренный курс в будущее финансов 16 2
Алан Гринспен Эпоха турбулентности: приключения в новом мире 16 2
Источник: проект Open Syllabus / анализ MarketWatch.

Марксистская против неоклассической экономики | ИНОМИКС

Экономика — обширный и постоянно развивающийся предмет, и за прошедшие годы появилось много школ экономической мысли.Сегодня мы рассмотрим две выдающиеся школы, актуальные для современных экономистов, марксистскую и неоклассическую экономику, чтобы увидеть, чем они отличаются и почему они обе продолжают представлять интерес, несмотря на многочисленные различия.

Просмотрите все наши программы бакалавриата здесь

История теорий

Марксистская экономика — это, как следует из названия, школа мысли, основанная на работах Карла Маркса. В течение 1800-х годов Маркс много писал в области политической философии, рассматривая труд и экономику, и особенно сосредоточился на динамике власти между рабочими и правящим классом.Эта работа была реакцией на классический взгляд на экономику, разработанный такими теоретиками, как Адам Смит, один из первых теоретиков свободного рынка, который считал, что невидимая рука рынка приносит пользу обществу.

Марксистский подход к экономике отвергает эту схему и вместо этого рассматривает создание стоимости в капиталистическом обществе. Маркса особенно интересовали права рабочих, которые своим трудом создают стоимость, но не получают от этой стоимости полного вознаграждения.Вместо этого труд эксплуатируется членами правящего класса в своих интересах. В отличие от Смита, который верил в принцип невмешательства в экономику и утверждал, что рынок в конечном итоге исправит любой несправедливый дисбаланс, Маркс утверждал, что капиталистическое общество специально устроено для того, чтобы извлекать ценность из рабочего класса посредством труда на благо общества. правящего класса, и что эта эксплуатация — не ошибка, которая со временем будет устранена, а неотъемлемая черта капитализма.

Напротив, неоклассическая экономическая теория подчеркивает индивидуальную рациональность и максимизацию прибыли и является одной из основных экономических моделей, используемых сегодня в этой области. Этот подход разрабатывался на протяжении 1800-х годов, но не был назван до 1900 года, когда Торстейн Веблен написал статью, в которой обсуждались различные школы экономики. Основной принцип неоклассической экономики заключается в том, что каждый человек будет пытаться максимизировать свое личное удовлетворение с помощью доступных ему средств — в капиталистическом обществе это будет в первую очередь за счет получения и траты денег — и что люди будут делать обоснованные суждения. об экономических решениях, которые можно понять рационально.

Этот индивидуализированный подход к экономике был новым и совпал с появлением как психологии, так и социологии, которые предполагали, что индивидуальное поведение можно понимать как рациональное и что оно определяется конкретными потребностями и желаниями рассматриваемого человека. Индивидуальные различия впервые стали изучаться в западной культуре эпохи Просвещения, что проложило путь для экономической теории, в которой использовались концепции рациональности и индивидуальных предпочтений.

Предлагаемые возможности

Ключевые игроки на местах

Очевидно, что самой выдающейся фигурой в истории марксистской экономической науки является Карл Маркс.Его современник, философ Фридрих Энгельс, также оказал определяющее влияние на экономическую критику капитализма, внеся свой вклад в книги Маркса. Другой ключевой фигурой незадолго до их появления был Георг Гегель, философ, чей метод диалектики использовался Марксом для понимания отношений между обществом и отдельными людьми.

Однако марксистская экономическая наука — это не просто историческая область. Современные мыслители все еще используют марксистские идеи для понимания экономики. Этот подход имеет тенденцию создавать некоторую путаницу, поскольку общественность склонна считать, что любой, кто обсуждает марксистскую экономику, сам является марксистом, и что марксизм является синонимом коммунизма, причем тоталитарного коммунизма. На самом деле, марксистская экономика — это инструмент, используемый многими экономистами, которые могут считать себя политически марксистами, а могут и не считать их способом понимания экономики при капитализме. Важной родственной школой мысли были неомарксистские экономисты, получившие известность в 1970-х и 1980-х годах, особенно те, кто писал в журнале Monthly Review, которые использовали методы неоклассической экономики, такие как теория игр и математическое моделирование, для изучения марксистских концепций эксплуатации. или конфликт между классами.

Неоклассическая экономическая теория развилась из классической экономической теории 18-го и 19-го веков, включая работы Смита, которые пережили период, известный как маргинальная революция. Примерно в конце 1800-х годов экономисты-теоретики начали исследовать концепции полезности и маржинализма, ссылаясь, соответственно, на измерение ценности или стоимости на индивидуальной основе и несоответствие между стоимостью одних и тех же товаров или услуг для разных людей. На этот подход также повлияла философия и, в частности, концепция утилитаризма Джереми Бентама, которая стремилась максимизировать счастье как можно большего числа людей.Представления о том, что создает счастье для каждого конкретного человека, которые стали описываться понятием полезности, были важны как для этических, так и для экономических теорий.

После этого начального периода развития неоклассической мысли школа была усовершенствована в 1930-х годах двумя ключевыми фигурами, Джоан Робинсон и Эдвардом Х. Чемберлином, которые представили концепцию несовершенной конкуренции. Это описывает определенные ситуации, в которых свободный рынок не оптимизирован, например, из-за того, что одна компания владеет монополией.Дальнейшие усовершенствования школы были внесены в течение 1970-х годов с развитием эконометрики, области, которая применяла статистические модели к экономике, которая использовалась для измерения изменений в ценах на товары и услуги. Это привело к формированию области макроэкономики, изучающей экономические системы в целом. В конце концов, неоклассическая микроэкономика и кейнсианская макроэкономика объединились, чтобы сформировать доминирующую парадигму в современной экономике.

Основные различия в прогнозах

Марксистская экономическая теория в некоторой степени основана больше на политике, чем на экономике, поскольку она является критикой нашей капиталистической политической системы, а также нашей экономической системы.Он делает акцент на этике и правах человека, с заботой о честности, справедливости и равенстве. Это привело к ситуации, когда критики марксистской экономической теории, такие как Ладислав фон Борткевич, часто сосредотачиваются на проблемах трудовой теории стоимости Маркса и утверждают, что его теории внутренне противоречивы, что широко признается обеими сторонами как точная критика. . Промарксистские писатели, однако, отвечают, что детали теорий не важны — это моральный императив исправить дисбаланс сил в обществе, что является реальной целью подхода.Таким образом, марксистские подходы обычно больше основаны на этике, чем на экономике. Однако даже сегодня концепция неравенства сил между отдельными и общественными силами используется для понимания таких вопросов, как взаимодействие людей с кредитными рынками, когда они ограничены своим финансовым положением. Работу Маркса можно рассматривать как раннего предшественника микроэкономики, а его теории предвосхищают вопросы, ответы на которые позже будут получены с помощью математики.

Неоклассическая экономика, с другой стороны, больше основана на принципах математики и оказывает большое влияние на область, которую мы традиционно считаем экономикой.С появлением эконометрики современные экономические теории стремятся объяснить выбор людей и то, как этот выбор влияет на общество в более широком смысле. Следовательно, меньше внимания уделяется моральным вопросам «должного» и больше внимания уделяется описательному пониманию «есть». Однако концепция человека как рационального актора, который делает выбор, чтобы максимизировать свою полезность, противоречит современному пониманию психологии, в соответствии с которым люди часто не действуют чисто рационально, но в своих действиях сильно зависят от окружающих их норм.Таким образом, критика неоклассического подхода заключается в том, что, несмотря на его претензии на объективность посредством математического анализа, на самом деле он является таким же теоретическим инструментом, как и марксистская экономика.

В заключение

Несмотря на множество различий, как марксистская, так и неоклассическая экономика являются мощными теоретическими инструментами для понимания способов взаимодействия людей друг с другом, властных структур в обществе и финансовых систем. Хотя неоклассическая экономическая теория, несомненно, является главной теоретической силой в изучении экономики сегодня, из марксистской экономической теории все еще существуют важные идеи, которые можно использовать для объяснения различных явлений, наблюдаемых в обществе.

.