Консервативное мировоззрение это: An error has occurred

«По слухам, у нее достаточно православно-консервативное мировоззрение»

Президент России Владимир Путин отправил в отставку детского омбудсмена Павла Астахова. Новым уполномоченным по правам ребенка назначена руководитель Ассоциации организаций в защиту семьи, глава исполкома Общероссийского народного фронта (ОНФ) в Пензенской области Анна Кузнецова.

«Владимир Путин своим указом освободил Павла Астахова от должности уполномоченного при президенте по правам ребенка по собственному желанию»,— говорится в сообщении Кремля.

На должность уполномоченного по правам ребенка назначена глава Ассоциации организаций в защиту семьи Анна Кузнецова, которая также возглавляет исполком Общероссийского народного фронта (ОНФ) в Пензенской области.

«Важное условие назначения — президент ее знает, поскольку она активистка ОНФ, была с ним на встречах»,— сказала “Ъ” член Общественной палаты (ОП) Елена Тополева-Солдунова. Кроме того, «ее организация стала оператором президентских грантов — это еще одна ступенька в ее лестнице», напоминает член ОП.

При этом Анна Кузнецова «привержена той теме, которой занимается». Госпожа Тополева-Содунова характеризует ее как «человека упорного»: «Я познакомилась с ней, когда она хотела создать ресурсный центр для помощи НКО в этой сфере в Москве. Она постоянно встречалась с людьми, изучала опыт». Стилистика работы детского уполномоченного изменится, «известность не главное на этом посту», считает Елена Тополева-Солдунова: задачей нового омбудсмена будет вовлечение известных и опытных общественников «в решение накопившихся проблем». В работе с госпожой Кузнецовой она «ортодоксальности не заметила», хотя «по слухам, у нее достаточно православно-консервативное мировоззрение» (у Анны Кузнецовой муж священник и шестеро детей).

Политолог Евгений Минченко считает, что компетентность нового уполномоченного «не подвергается сомнению», в том числе потому, что у нее есть опыт общения с детьми. «Она не будет спрашивать “Ну, как поплавали?”, не будет никакой эксцентрики»,— сказал политолог “Ъ”. Назначение человека из ОНФ подчеркивает, что это — «кузница кадров», полагает господин Минченко. Более того, поскольку Анна Кузнецова не из Москвы, это показывает, что Владимир Путин опирается на «консервативное большинство, которое связано с большой Россией, а не только с Москвой». Отметим, что госпожа Кузнецова также участвовала в праймериз «Единой России» и попала в список партии.

Павел Астахов поздравил Анну Кузнецову. «Это очень достойный человек и очень мудрый выбор президента»,— написал господин Астахов в Instagram. Сама Анна Кузнецова рассказала, что назначение стало для нее неожиданностью. Она заявила, что пока не общалась с Павлом Астаховым, но намерена изучить опыт его работы. «Конечно, я и опыт изучу, и что сделано, и что только начато. Безусловно, предстоит разобраться во всех деталях и нюансах»,— заявила новый уполномоченный по правам ребенка в интервью ТАСС.

Вчера Павел Астахов отказался как-либо комментировать вопрос о своем возможном уходе.

В июне разгорелся скандал из-за общения Павла Астахова с детьми, пострадавшими в лагере на Сямиозере. В интернете было распространено видео со встречи с выжившими детьми в больнице, где омбудсмен спрашивает с улыбкой: «Ну чего, как поплавали?» На сайте Change.org появилась петиция с призывом отправить господина Астахова в отставку, она собрала более 150 тыс. подписей. В свою очередь, Ассоциация родительских комитетов России собрала более 100 тыс. подписей в поддержку господина Астахова.

4 июля Дмитрий Песков заявил, что после отпуска детский уполномоченный покинет свое место работы, но 10 июля Павел Астахов вышел на работу. «Я подставился, я не желал никого обидеть, я говорил по-дружески, на их языке»,— объяснял позже господин Астахов. 7 июля он признал, что «получил строгий нагоняй от президента», причем «заслуженно».

В начале сентября Павел Астахов говорил, что ему еще не известна судьба его заявления об увольнении. В итоге выпускник высшей школы КГБ, создатель движения «За Путина», объявившего почти десять лет назад нынешнего президента лидером нации, ушел в отставку лишь после юбилея — 8 сентября ему исполнилось 50 лет.

На посту омбудсмена Павел Астахов работал с 2009 года.

---

«Ну чего, как поплавали?»

18 июня 47 детей и четверо взрослых из лагеря «Парк-отель “Сямозеро”» отправились в поход по озеру в Карелии. Во время разыгравшегося шторма два каноэ с детьми перевернулись. Погибли 14 детей. Рафт с их другой частью группы прибило к одному из островов. Павел Астахов навестил в больнице детей, выживших после карельской трагедии, и спросил их: «Ну что, как поплавали?» Другие громкие высказывания господина Астахова читайте в подборке “Ъ”

Максим Иванов, Лаура Кеффер

Консерватизм для чиновников: «Вот тебе две банки крови, одна от гея, другая не от гея. Какую выберешь?»

Иллюстрация: Гелий Коржев. Хохлома и лапти

Институт социально-экономических и политических исследований (ИСЭПИ), которым руководит бывший замначальника кремлевского Управления внутренней политики Дмитрий Бадовский, выпустил первую «Тетрадь по консерватизму». Это альманах, в котором собраны выступления чиновников, политологов, историков о причинах поиска и аргументах в пользу консервативной идеологии для сегодняшней России.

Тетради будут читать федеральные, региональные чиновники и депутаты, а также студенты некоторых учебных заведений. Сами авторы говорят, что «главная идея выпуска альманаха состоит в создании медиаплатформы, позволяющей вести дискуссию, проводить анализ и давать ретроспективу консервативной мысли России».

Первый выпуск состоит в основном из стенограммы семинара «Базовые ценности консерватизма. История и современность», который проходил в штаб-квартире Общероссийского народного фронта, предисловия самого Бадовского и выступления в 2011 году тогда вице-спикера Госдумы, а сейчас главы кремлевского Управления внутренней политики Олега Морозова.

Slon публикует основные тезисы и рассуждения о формировании государственной консервативной идеологии.

Вот, например, режиссер Карен Шахназаров задается вопросом, не запоздала ли Россия с идеей консерватизма. У режиссера возникает ощущение дискомфорта, когда он слышит слово «консерватизм». Поэтому надо сформулировать точную терминологию, которая будет привлекательна не только для нас, «нам нужны союзники во всем мире».

В предисловии Дмитрия Бадовского сразу появляется отсылка к заявлению Путина в последнем обращении к Федеральному Собранию. Глава ИСЭПИ пишет: «Смысл консерватизма по Бердяеву не в том, что препятствует движению вперед и вверх, а в том, что препятствует движению назад и вниз». Это объясняется тем, что в «истории именно радикальное революционное движение вперед – в реальности оказывалось движением назад, культурным обрушением, цивилизационным обвалом». А сегодняшний спрос на консерватизм растет во всем мире – это спрос на «ответственность, профессионализм, мораль и совесть». Именно «эволюционная трансформация базовых общественных и государственных институтов оберегает от революционного уничтожения устоев государства и общества».

Вопрос, идеология ли консерватизм вообще, задается сразу.

Бадовский пишет, что «это не столько идеология, сколько определенный политический стиль. Как только создано нечто минимально стоящее, его нужно сохранить».

Открывает альманах выступление нынешнего главы Управления внутренней политики Олега Морозова в 2011 году. Он говорит об ответе российского консерватизма западному: там, например, нетерпимость к альтернативным позициям и радикализм действий, неизбежно ведущие к экономическим и политическим кризисам, а у нас – «согласование разнонаправленных общественных интересов в целях предупреждения их антагонизмов и конфликтных ситуаций». Есть и такие заявления: «Задачи модернизации России могут быть эффективно решены только в русле социально-консервативной идеологии». Кстати, о консервативном модернизме как идеологии «Единой России» заговорили еще на съезде партии в 2009 году, но идея не прижилась.

И, как выяснилось из выступления Морозова, императив современного российского консерватизма – это «гарантированные права и свободы человека и гражданина»: «В актуальной повестке России – укрепление фундаментальных институтов демократии: гражданского общества и независимых СМИ, местного самоуправления и парламентаризма, профессиональной и независимой судебной власти».

После идет выступление генерального директора международного информагентства «Россия сегодня» Дмитрия Киселева, половина которого сводится к критике российских либералов («Россия должна иметь разные политические крылья, но все они должны быть патриотическими», а среди либералов патриотов нет) и теме, о которой «многие говорить стесняются», – о геях. Нужны аргументы, чтобы защищать традиционную семью: «Число гомосексуалистов в обществе увеличится за счет привлечения неокрепших душ». Пример – запрет геям в США сдавать кровь из-за повышенного риска СПИДа. «Когда кто-то говорит: «Это ерунда», я предлагаю ему рискнуть самому: вот тебе две банки крови, одна от гея, другая не от гея. Какую выберешь? Добровольно. То есть тут необходимо формулирование в России государственной позиции».

Дальше – лекция об истории российского консерватизма от Ольги Васильевой, доктора исторических наук, заместителя начальника Управления по общественным проектам – «патриотического» управления. От историка Карамзина («и в стабильные времена нравственным ориентиром является Русская Церковь») к графу Уварову и его «самодержавие составляет главное условие политического существования России». Говорится об охранительной миссии православия и о том, как «консервативная идеология уберегала Россию от революционных потрясений». Развернутая цитата Каткова: «Говорят, что Россия лишена политической свободы; говорят, что хотя русским подданным и предоставлена законная гражданская свобода, но что они не имеют прав политических. Русские подданные имеют нечто более, чем права политические, – они имеют политические обязанности. Каждый из русских подданных обязан стоять на страже прав Верховной власти и заботиться о пользах государства. Каждый не то что имеет только право принимать участие в государственной жизни и заботиться о ее пользах, но призывается к тому долгом верноподданного. Вот наша конституция».

Дальше к Победоносцеву («Самодержавие – это идеал, который вырабатывает тысячелетняя русская история»), и в завершение выступления: «Как быть? Куда идти?» – ответ не будет получен без обретения консервативной интеллектуальной стратегии. По словам Васильевой, консерватизм сегодня актуален больше, чем в XIX веке. И речь не идет о закостенелости: любое упоминание о консерватизме должно сопровождаться «прилагательным, указывающим на позитивность».

Завкафедрой общей политологии ВШЭ Леонид Поляков, который заявил, что «не стесняется себя относить к консервативным экспертам», отказал украинцам в консерватизме: «На Украине консерватизма быть не может, там есть только агрессивный национализм». Ресурс для консерватизма – историческая память. Но и к российской истории у эксперта тоже много вопросов. «Российская история – это череда фундаментальных самоотказов»: принятие православие, петровские реформы.

Как выяснилось, русский консерватор все время был вынужден поддерживать власть, которая была настроена антиконсервативно, поэтому консерватизм не сложился.

Зато сегодня самое время для расцвета консерватизма, и вот почему:

«Предложение консервативной стратегии в ответ на консервативную волну из парламента, от вас – от ОНФ, просто от людей, которые никоим образом политически и организационно не мотивированы, такое предложение имеет исторический смысл, потому что впервые в российской истории для нас открывается шанс объединения власти и народа на одной ценностной основе. Путин себя не позиционирует как человек, который принесет нам какие-то неизвестные нам ценности и институты, нормы и правила».

Путин, напоминает Поляков, ценит то, что заложено в истории, то, на чем воспитаны целые поколения.

Сергей Глазьев, советник президента России, курирующий взаимоотношения с Украиной, почти ничего не сказал о консерватизме, но напомнил об императивах, лежащих в основе нашей традиционной мировоззренческой культуры, – таких как социальная справедливость, требование правды, а также еще, по Достоевскому, «всемирная отзывчивость». Коммунистическая идеология хорошо легла на эту духовно-ценностную матрицу. А сейчас «надо вернуть людям нормальное понимание права на труд, творчество и самореализацию».

Директор Института философии РАН Абдусалам Гусейнов ответил на ремарку Бадовского о том, можно ли консерватизм считать идеологией, напомнив, что консерватизм возник как ответная реакция и в таковом качестве имеет вторичную природу. И это реакция на теории и практики, которые «имели целью насильственное разрушение существующих порядков во имя некоего общественного идеала». «То есть это была критика идеологически мотивированного насилия над обществом», – считает ученый.

В России же это ответ на бездумное безоглядное движение в сторону Запада. Но сейчас консерватизм нельзя толковать как статус-кво – это толкование подразумевает, что консерватизм закрывает перспективу развития.

Президент Фонда исторической перспективы Наталья Нарочницкая утверждает, что консервативное мировоззрение – это не бизнес-проект, в консервативной философии государство должно думать не только о том, что нужно и правильно, но о том, что должно и правильно. Она же задала вопрос о том, что такое вообще нация.

«Это преемственно живущий организм, такому консервативному пониманию нации противостоит либертаристский подход, производный от антихристианской версии Просвещения, полной автономности человека от Бога и далее всех ценностей – национальных, семейных, религиозных, групповых. Сегодня эта крайняя форма постмодернистских философий занесла меч и над ценностями, вытекающими из богоданной природы человека». По ее словам, гомосексуальная тема стала трепещущей, потому что «для либералов это бой за постмодернистскую идеологию, в которой человек должен быть освобожден от любых ограничений, в том числе своей богоданной природы». А энтропия свободы возникает, когда нет больше треугольника: ощущения добра, вызовов соблазнов зла, но и свободной воли.

Итог размышлений: сегодня в дилемме «Россия и Европа» совершенно новое измерение. Главная дилемма – это «консервативная Европа против Европы постмодернистской», и Россия – на стороне консервативной Европы.

Во второй выпуск будут включены доклады, представленные на прошедших в мае «Бердяевских чтениях», а в третий – войдут материалы по Крыму и той ситуации, которая сложилась после присоединения полуострова к России. 

Георг Кваббе (1887-1950): Вариации между НННП и «Консервативной революцией» | Ломматч

 Георг Кваббе (1887-1950): вариации между НННП и «Консервативной революцией»

Георг Кваббе (1887-1950): вариации между НННП и «Консервативной революцией»

I.

Было бы преувеличением говорить о широкой известности Георга Кваббе как мыслителя. Его имя не упоминается даже в большинстве немецких работ и справочных изданий, посвященных немецкому консерватизму. Некоторые из них содержат лишь ссылку на главное произведение Кваббе со странным названием «Тар а Ри», при этом содержательные моменты его трудов почти не рассматриваются. Хотелось бы частично восполнить этот пробел.

Научная биография Георга Кваббе пока не написана. Существует лишь одна работа, несущая на себе отпечаток сугубо субъективных воспоминаний племянника Кваббе Вернера фон Розенштиля, эмигрировавшего в конце 1930-х гг. в США, и в большей степени отражающая его собственный путь[1].

Кваббе родился в 1887 г. в небогатой семье в Бреслау, где прожил большую часть жизни. Уже ребенком он проявил большие интеллектуальные и музыкальные способности. Изучал право в Бреслау и Берлине. Выдающиеся успехи в учебе открывали перед ним блестящие карьерные перспективы. В 1909 г. Кваббе защитил в Бреслау диссертацию по теме «Международно-правовые гарантии»[2]. Хотя перед ним, очевидно, открывались иные возможности, Кваббе предпочел работу адвоката в Бреслау, специализируясь на гражданском праве. Если верить рассказам его племянника, решающую роль здесь сыграли меркантильные соображения. Войдя в круги местной знати, Кваббе обеспечил себе достаток и уважение – несмотря на то, что разгульная личная жизнь нередко вовлекала его в скандалы[3].

Свои яркие литературные и философские способности Кваббе реализовал в частном порядке. В 1927 г. вышла в свет уже упомянутая книга «Тар а Ри»[4]. В январе 1933 г. за ней последовала работа «Последняя империя»[5], где рассматриваются и обсуждаются некоторые утопии. Откликов на «Тар а Ри» было немного – очевидно, из-за того, что автор не обладал никаким особым весом или влиянием ни в политических, ни в академических кругах. «Последняя империя» и вовсе сразу же была предана забвению. Кваббе не проявлял в политическом плане особой оппозиционности, но и не сближался с нацистским государством. Это проявилось, в частности, в том, что он продолжал по возможности оказывать правовую помощь клиентам-евреям – прежде всего, в имущественных вопросах[6].

Сам Кваббе считал себя консерватором. Внешне это проявилось во вступлении в Немецкую национальную народную партию (НННП). Во второй половине 1920-х гг. – в частности, из-за растущего влияния Альфреда Гугенберга – Кваббе, для которого политическая активность вообще не была характерна, внутренне отошел от партии.

По окончании войны и после бегства на Запад Кваббе, не заподозренный в каких бы то ни было связях с нацистами, был назначен в октябре 1946 г. генеральным прокурором федеральной земли Гессен. Его последний труд, плод многолетних культурологических изысканий, — три эссе о Гёте, — увидел свет в 1949 г. под общим заголовком «Друзья Гёте»[7]. Георг Кваббе умер в июле 1950 г. во Франкфурте-на-Майне в возрасте 63 лет.

Тем фактом, что Кваббе не был полностью забыт, мы, вероятнее всего, обязаны опубликованной в том же 1950 г. диссертации Армина Молера. Работа под названием «Консервативная революция в Германии 1918-1932 гг.»[8] стала основой для дискуссий об этом с трудом поддающемся определению, на первый взгляд противоречивом политическом течении, которое обрело немалое влияние в Германии в период Веймарской республики. Спектр «консервативной революции» очень широк, в ее рамках представлены самые разные взгляды: от решительного отрицания республики до осторожного – поскольку безальтернативного – приспособления к политической ситуации, сложившейся после свержения монархии. Спектр мнений оставался широким и в более позднее время: среди консерваторов можно было найти как первых жертв, так и активных сторонников нацистского режима. Молер подразделяет мыслителей «консервативной революции» на три основные группы: «националисты», «национал-революционеры» и «младоконсерваторы». Последние, по мнению Молера, представляют собой наименее революционную и наименее радикальную группировку. У младоконсерваторов, как он считает, вернее всего можно найти исконное содержание понятия «консерватизм» как суммы политических убеждений, направленных на сохранение прежних устоев[9]. На этом позвольте закончить размышления о Молере и «консервативной революции», тем более что на основании классификации Молера в работах Кваббе найдется мало того, что позволило бы отнести последнего к «консервативным революционерам». И все же воспоминания о работах Кваббе сохранились именно в связи с этим движением, пусть их отблеск слаб и второстепенен.

Итак, в чем же состоит суть подходов Кваббе? Он – один из немногих мыслителей, попытавшихся теоретически осмыслить идейный комплекс «консерватизма», не остановившись на негативном отмежевании от него и сделав акцент на позитивном содержании понятия. Кваббе со свойственной ему скромностью вновь и вновь подчеркивает несовершенство своих заключений, характеризуя их как вклад в дискуссию[10]. Вопрос о том, имеем ли мы дело с цельной теорией консерватизма, об отсутствии и необходимости которой Герд-Клаус Кальтенбруннер говорил в опубликованном в 1974 г. и цитируемом до сих пор эссе[11], остается открытым.

II.

Упомянутый небольшой доклад озаглавлен так: «Вариации между НННП и “консервативной революцией”». Речь идет о Немецкой национальной народной партии, сыгравшей определенную роль в жизни Кваббе, и причислении главного труда Кваббе третьими лицами к течению «консервативной революции». Теперь о «вариациях» — о предложенном Кваббе подходе к проблеме позитивного описания консервативной позиции или консервативного мировоззрения. Он неоднократно отвергает подозрения в том, что составляет программу для НННП. Он резко критикует современников-консерваторов, а также их предшественников в кайзеровской Германии за духовную и теоретическую нищету[12]. В их высказываниях в пользу монархии, необходимости сильной постоянной армии или в их требованиях ввести оградительные таможенные пошлины он видит сиюминутную деятельность, лишь косвенно связанную с тем, что он считает «консерватизмом».

Эти размышления содержатся в насчитывающей менее 200 страниц книге под названием «Тар а Ри. Вариации на тему консерватизма». Загадку экзотического названия Кваббе раскрывает в самом начале книги: это, мол, старо-ирландское восклицание, так дворяне призывали короля: «Приди, о король!». Клич «Тар а Ри» со временем преобразовался в понятие «тори»[13]. При этом Кваббе чистосердечно признается, что выбрал название в чисто рекламных целях: хотя сам он очень хорошо относится к монархическому строю, монархия и консерватизм для него все же не обязательно составляют единое целое. Не отвергая республику и демократию как таковые, он констатирует, что демократия – это не власть многих, а власть немногих, которые влияют на многих[14].

Позвольте вкратце изложить течение мысли Кваббе. Он исходит из бесспорного тезиса, согласно которому консервативное мировоззрение невозможно изложить, «претендуя на мнение большинства». Он намерен всего лишь выявить консервативные задатки в человеке, не преследуя при этом никаких политических целей[15]. Кваббе вновь и вновь указывает на то, что в его размышлениях содержатся существенные иррациональные, эмоциональные и инстинктивные элементы. Несмотря на сдержанность в выводах, которую он всячески подчеркивает, Кваббе строит свою концепцию на определенном мировоззрении: он считает, что в мире борются друг с другом за влияние две большие силы, которые он обозначает как консерватизм с одной стороны и прогресс – с другой[16]. Обе силы представляют собой идеально-типичные понятия, но Кваббе не прибегает к терминологии Макса Вебера. В чистом виде они практически не встречаются, но каждый человек преимущественно склоняется к одной из этих тенденций. Мы здесь имеем дело с природной предрасположенностью – таково аксиоматично-иррациональное утверждение Кваббе. Обе предрасположенности – и здесь становится ясно, что речь идет о мировоззрении – в равной мере необходимы для существования и сохранения человечества. Прогресс не позволяет сущему закоснеть, а консерватизм противодействует перегибам, радикальным переворотам и слепому уничтожению всего, что сложилось исторически. Сам Кваббе считает себя консерватором, но при этом прогресс для него является совершенно необходимым фактором. Он неоднократно подчеркивает, что рациональные аргументы прогрессистов весомее, чем его собственные аргументы, выходящие за рамки чисто эмоциональных предпочтений или простых апелляций к традиции.

Историческое развитие консервативной мысли рассматривается в первой части книги[17], представляющей собой, кстати, первое полноценное исследование на эту тему. Защищая свою линию, Кваббе часто опирается на анализ английской истории и философии. У Эдмунда Бёрка он находит немало формулировок, с которыми он соглашается и которые развивает. Британский политический деятель и философ Бёрк важен для Кваббе, прежде всего, как открыватель того факта, что у человека имеется склонность к консерватизму.

Не будем здесь подробно останавливаться на анализе исторических тонкостей в его теории. Отметим лишь, что Кваббе различает три основных линии консерватизма, которые являются для его идейной системы столь же аксиоматичными, как и факт склонности человека к консервативному или прогрессистскому мышлению, и которые вплоть до 1789 г. «категорически отвергались» так называемым «просвещением». Конкретно речь идет о следующих тезисах, которые не являются формулировками самого Кваббе, но которые он подхватывает[18]:

1. Люди не равны, необходимо принимать во внимание это неравенство.
2. При принятии всех решений следует бережно учитывать опыт прошлого.
3. Следует принимать во внимание иррациональность человеческих побуждений и решений.

Сердцевиной трудов Кваббе и его самостоятельным вкладом в политическую теорию является разработка тезиса о двух природных склонностях человека – к консерватизму и к прогрессу, — на основе которых складывается (политическая) жизнь. Приведем восемь разработанных им[19] и порой пересекающихся друг с другом антиномий; здесь вряд ли можно говорить о диалектике, поскольку эти антиномии не имеют разрешения, автор не стремится к нему, да оно было бы даже контрпродуктивным:

1. Круговорот истории консервативен. Кваббе говорит о вечных законах маятникового развития мировой истории, в то время как сторонники прогресса исходят из линейного развития.
2. Масштабом для консерватизма служит органически развивающаяся жизнь, прогресс исходит из абстрактных истин.
3. Для консерватора государство представляет собой высший порядок, для прогрессиста оно – творение человека. Консерватор видит в государстве трансцендентный момент.
4. Тем не менее, консерватор выступает против сознательной работы, направленной на развитие государства. Государство обеспечивает порядок, но не воспитывает. По мнению Кваббе, существует противоречие между автономным порядком и влиянием государства.
5. Взгляд консерватора направлен на все общество, прогресс же ставит во главу угла индивида.
6. Консервативное мышление оставляет место для иррационального, прогресс ориентирован на рациональное. Следуя своим предпочтениям, Кваббе очень метко выражает суть этого различия: «Истина – это прекрасно; но упоение и магия инстинкта – сильнее»[20].
7. Для консерватора важны авторитет, свобода в сопряжении прав и обязанностей, для прогрессиста на первом плане стоит безусловная свобода.
8. Консерватор склонен к исторически сложившемуся праву, а сторона прогресса – к целесообразному праву. Здесь Кваббе все же усматривает больше всего общих моментов: за сохранение явно устаревших законов не следует выступать даже консерватору.

III.

Тезисы Кваббе остаются абстрактными. Он не выходит на уровень конкретных консервативных или считающихся консервативными тем, таких как религия и семья, ограничиваясь общей надстройкой, выявлением и дифференциацией аксиоматичных предрасположенностей консервативного и прогрессистского течений. Это придает его рассуждениям вневременной характер, что могло бы стать основой для дальнейшей разработки данной темы – даже спустя почти сто лет после выхода книги Кваббе.

---

[1] Steinmann K. Leben lassen. Auf den Spuren eines unbequemen Anwalts. Leipzig, 1999. Книга не содержит никаких примечаний. К тому же не совсем понятно, почему автором считается Карин Штайнманн, в то время как воспоминания и размышления племянника излагаются от первого лица. Лишь в послесловии (С. 301) имеется указание на то, что Розенштиль является инициатором данного проекта и «его богатый жизненный опыт составляет сердцевину» книги.

[2] Quabbe G. Die völkerrechtliche Garantie. Breslau, 1911.

[3] Биографические подробности здесь и далее – по книге Штайнманн.

[4] Quabbe G. Tar a Ri. Variationen über ein konservatives Thema. Berlin, 1927 (новое издание: Toppenstedt, 2007).

[5] Quabbe G. Das letzte Reich. Wesen und Wandel der Utopie. Leipzig 1933 (новое издание в виде 4-го тома Берлинских сочинений по исследованиям идеологий: Schnellroda, 2014).

[6] Steinmann K. Leben lassen. S. 17.

[7] Quabbe G. Goethes Freunde. Drei Essays. Stuttgart, 1949.

[8] Mohler A. Die Konservative Revolution in Deutschland 1918-1932. Grundriss ihrer Weltanschauungen. Stuttgart, 1950. Диссертация была несколько раз переработана, подзаголовок «Очерк мировоззрений» был заменен на «Справочник», к нему был выпущен том дополнений. Последнее издание, вышедшее уже после смерти Молера в 2003 г.: Mohler A., Weißmann K. Die Konservative Revolution in Deutschland 1918-1932. Ein Handbuch, 6. Völlig überarbeitete und erweiterte Auflage. Graz, 2005.

[9] Mohler A. Die Konservative Revolution. S. 138-139.

[10] Quabbe G. Tar a Ri. S. 20: «Прошу не ожидать политическую теорию»]. Тем не менее, его книга – это, по крайней мере, соответствующая попытка.

[11] Kaltenbrunner G.-K. Gibt es eine konservative Theorie? // APuZ 1974. №42. S. 3-13.

[12] Ср., в частности: Quabbe G. Tar a Ri. S. 5-24. Несмотря на собственное членство в партии, Кваббе подвергает серьезной критике лидеров НННП, проводящих конкретную политику.

[13] Quabbe G. Tar a Ri. S. 6-7.

[14] Ibid. S. 14.

[15] Ibid. S. 8.

[16] Первое упоминание: Ibid. S. 19,  затем неоднократно.

[17] Ibid. S. 25-103.

[18] Quabbe G. Tar a Ri. S. 41. Кваббе характеризует эпоху Просвещения как «самую самодовольную из всех эпох». Здесь он явно кого-то цитирует, но не выделяет эту оценку как цитату.

[19] Ibid. S. 25-103.

[20] Ibid. S. 104-166, 160.

Рассказать о публикации коллеге 

Ссылки

• На текущий момент ссылки отсутствуют.

(c) 2016 Исторические Исследования

Это произведение доступно по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivatives» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 4.0 Всемирная.

Страница не найдена — Тетради по консерватизму

Очередной номер альманаха «Тетради по консерватизму» посвящен проблематике западнорусизма – течения мысли, сформированного на землях Западной Руси, попавших сначала под литовское, а потом и под польское влияние.

Западнорусизм был настолько естественным явлением, что долгое время эта система взглядов не имела никакого названия. Термин «западнорусизм» распространился лишь в 20-х годах ХХ века в среде белорусских националистов большевистского толка, старавшихся обосновать правильность для белорусов именно националистической модели, которая появилась лишь на рубеже XIX–ХХ веков. Хотя западнорусизм существовал примерно с рубежа XIV–XV веков, особый всплеск западнорусистской интеллектуальной деятельности пришелся на вторую по- ловину XIX века.

Несмотря на жесткие нападки и белорусских националистов всех направлений, а затем и советской власти, западнорусизм как массовое проявление белорусского самосознания дожил до наших дней и снова пытается отстоять свои позиции, преодолевая критику и даже репрессии со стороны белорусского национализма и других конкурирующих идей. Сейчас он стал достаточно популярен, чтобы на нем начали паразитировать силы, мимикрирующие под интеллектуальную западнорусскую традицию.

Этот выпуск альманаха «Тетради по консерватизму» призван прояснить историю и перспективы западнорусизма, четко обозначив дистанцию от желающих использовать наработки этого направления мысли в собственных идеологических и политических целях, а также показать несостоятельность его националистической критики.

 

Полный текст:   читать

 

Рекомендовано к печати Экспертным советом Фонда ИСЭПИ
Редакционный совет
Д.В. Бадовский, А.Д. Воскресенский, А.А. Иванов,
М.А. Маслин, Б.В. Межуев, А.Ю. Минаков, Р.В. Михайлов (гл. редактор), Е.Н. Мощелков, Л.В. Поляков (председатель), С.В. Перевезенцев, М.В. Ремизов, А.С. Ципко, А.Л. Чечевишников, А.А. Ширинянц, А.В. Щипков.

«Вежливый консерватизм» внедрят прогрессивными методами

Премии, конференции и интернет-порталы будут двигателями идеологии последователей Николая Бердяева

Консервативное мировоззрение – важная тема дискуссий на Бердяевских чтениях. Фото автора

Идеологию консерватизма, ее историю и перспективы в России планируется исследовать все активнее. В ближайшее время Институт социально-экономических и политических исследований (ИСЭПИ) запустит два интернет-портала, где будет обсуждаться проблематика консерватизма. Планируется учредить и специальную премию «Наследие русской мысли имени Бердяева», которую станут вручать особо отличившимся исследователям – ученым и студентам. Об этом было заявлено на состоявшихся накануне в Подмосковье первых Бердяевских чтениях.

Организатором первых Бердяевских чтений стал ИСЭПИ, председатель совета директоров которого Дмитрий Бадовский анонсировал в ближайшее время рост внимания исследователей к идеологии консерватизма. «Основные вопросы, которые мы будем обсуждать: что есть консервативная позиция, консервативное мировоззрение сегодня? Почему на него сейчас так велик спрос и в России и в мире? Почему та позиция, которую отстаивает наша страна, встречает всю большую поддержку и понимание, в том числе в Европе и в США?» – отметил Бадовский, открывая чтения в пятницу. Бердяевские чтения вскоре должны превратиться в постоянно действующую площадку, на которой, по мысли руководителя ИСЭПИ, будут регулярно встречаться представители академической мысли, общественные деятели, социологи, политологи.

Стимулировать исследователей консервативной идеологии будут премиями, которые будут вручаться в двух форматах. Состоявшиеся ученые смогут получать ее за значимые научные труды в области изучения истории и современной общественно-политической мысли. Студенты, аспиранты и начинающие исследователи будут получать премии за перспективные разработки в тех же сферах. ИСЭПИ рассчитывает на сотрудничество с Российской академией наук, МГУ, МГИМО, Высшей школой экономики и региональными вузами, представители которых будут приглашены в жюри и смогут распределять премии.

«Консерватизм – это не столько идеология, сколько политический стиль. Воссоединение России и Крыма в том стиле, в котором это произошло, продемонстрировало, что у РФ сейчас есть один из наибольших в мире потенциалов так называемой мягкой силы. Но нам важно, чтобы нарастала наша «умная сила», для чего важно, чтобы ученые обсуждали идеи того, каким может быть современный консерватизм, какой должна быть стратегия консерватизма в современной политике. Я бы назвал современную позицию, которую отстаивают наша страна и президент Путин, «вежливым консерватизмом», – считает Дмитрий Бадовский.

Консерватизм в последнее время превращается в крайне популярную систему взглядов. Особенно интерес к нему усилился после декабрьского Послания президента Владимира Путина Федеральному собранию, в котором глава РФ привел слова Николая Бердяева о том, что «смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперед и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к первобытному состоянию». Весной администрация президента организовала лекции о консерватизме для сотрудников своих управлений, занимающихся внутренней политикой и общественными проектами. ИСЭПИ также проводил подобные мероприятия для представителей Общероссийского народного фронта. Также недавно больше об идеологии последователей Бердяева смогли узнать и представители «Единой России», участвовавшие в партийном проекте «Гражданский университет».

В первых Бердяевских чтениях участвовали многие известные российские эксперты, среди которых президент Института национальной стратегии Михаил Ремизов, председатель правления фонда «Центр политических технологий» Борис Макаренко, президент Центра глобальных интересов Николай Злобин, декан факультета государственного управления МГУ Вячеслав Никонов, президент фонда «Петербургская политика» Михаил Виноградов, главный научный сотрудник Института международных экономических исследований РАН Александр Ципко, глава ВЦИОМа Валерий Федоров. Последний в своем докладе, кстати, отметил, что, согласно исследованиям социологов, отношение к консерватизму в России крайне противоречивое. В среднем опрошенные респонденты рисовали такой портрет современного консерватора: мужчина зрелого возраста, работающий на государство, верующий, причем это скорее богатый человек.  

Комментарии для элемента не найдены.

Блеск и нищета неоконсерватизма — Россия в глобальной политике

Эта статья была написана
летом 2005 года и задумывалась как попытка разобраться, что
представляет собой нынешняя американская власть, самая, пожалуй,
идеологизированная за всю историю Соединенных Штатов. Насколько она
отражает состояние общества и как влияет на него? Наконец, что
ждать миру от неоконсервативной Америки начала XXI века?

 

Когда материал уже был
почти готов к печати, случилось событие, позволившее протестировать
постулаты, которые с такой страстью отстаивают президент Буш и его
ближайшие соратники. Ураган «Катрина», обрушившийся на несколько
южных штатов США и едва не стерший с лица земли Новый Орлеан, нанес
республиканской администрации куда больший урон, чем атака
террористов в сентябре 2001-го или неудача с демократизацией
Большого Ближнего Востока. Стихия продемонстрировала
неэффективность государства и выявила целый ряд шокирующих черт
«национального характера». Автор сознательно не стала вносить
коррективы в основной текст, добавив лишь своего рода эпилог. Как
представляется, это позволило лучше разглядеть противоречия
современной ситуации в Соединенных Штатах.

 

КОНСЕРВАТИЗМ –
ПРОГРЕССИВНОЕ КРЕДО

 

«Подъем нашего движения превратил нас в агентов
Реформы», – провозгласил Карл Роув, выступая в июне перед членами
Консервативной партии Нью-Йорка (одна из общественных организаций
консервативной направленности). Речь Роува, ближайшего соратника
президента и архитектора его побед на выборах, звучала как
программа Белого дома на ближайшие годы – с последствиями на
десятилетия.

Джордж Буш настолько
«консолидировал» власть, что его российский коллега и друг Владимир
Путин может ему только завидовать. В течение четырех последних
десятилетий консервативное движение в Америке постепенно набирало
обороты, питаясь от энергии и роста активности своих религиозных и
светских приверженцев. Сегодня Республиканская партия США
контролирует исполнительную и законодательную ветви власти, а также
вот-вот получит контроль над судебной. Консерватизм является
доминирующей философией в Белом доме, Сенате, Палате
представителей, администрациях губернаторов и законодательных
органах штатов. БОльшая часть американского общества разделяет
консервативные моральные и политические ценности, и центр тяжести
общественного мнения явственно сдвигается вправо. В чем же состоит
«Реформа»? И как она соотносится с американской политической
традицией и самоидентификацией нации?

 

Карл Роув констатировал:
за последние десятилетия консерваторы прошли путь от
немногочисленной принципиальной оппозиции до «широкого,
всеобъемлющего движения – оптимистичного, уверенного в себе,
устремленного вперед и доминирующего». Республиканцы смогли
предложить обновленную национальную идею: вдохновляющее видение и
идеологию, великие задачи и достойные пути их решения.
Консервативный истеблишмент сочетает интеллектуальную мощь
исследовательских институтов, интересы бизнеса (от глобальных
корпораций до фермерских хозяйств), симпатизирующие прессу и
телевидение, мощный слой религиозного населения, светских
приверженцев традиционализма и множество групп интересов.
Современная мировая ситуация также играет на руку консерваторам:
борьба с терроризмом представляет собой благодатное поле для
применения консервативных идей. Они настолько широко и глубоко
проникли в общество, что даже победа Джона Керри на последних
президентских выборах не изменила бы эту тенденцию. Сторонники
таких идей убеждены: консерватизм сегодня – это прогрессивное
кредо. Быть консерватором – не значит цепляться за прошлое, это
значит изменять будущее. 

 

Как случилось, что консервативная идеология до
такой степени овладела обществом и политическим истеблишментом? В
живом и непредвзятом портрете нового лица американского
консерватизма The Right Nation («Правая нация») Джон Миклтвейт и
Адриан Вулдридж доказывают: как любой успешный продукт,
консерватизм ответил на спрос, который не был удовлетворен другими
предложениями. На стороне консерватизма, утверждают авторы, история
и социология. Соединенные Штаты всегда были консервативной страной,
«заквашенной на религии», увлеченной «романом с бизнесом» и
«враждебной государству».

Америка – самая
религиозная нация в развитом мире. В 2002 году 59 % американских
респондентов ответили, что «религия играет очень важную роль» в их
жизни (в сравнении с 27 % в Италии и 12 % во Франции). Половина
американских семей регулярно произносят молитву перед едой, а 69 %
американцев верят в существование
Дьявола. 

 

Американское общество допускает более высокий
уровень экономического неравенства: в 2002-м одна из шести
американских семей имела доход меньше, чем 35 % от среднего; в
Великобритании – одна из двадцати, и это самый высокий показатель в
Европе. Америка – единственная западная демократия, где государство
не обеспечивает полноценного медицинского страхования. В судебной
практике США процент вынесенных приговоров о лишении свободы в пять
раз выше, чем в Великобритании, стране, которая славится самыми
жесткими вердиктами в Европе. Мало кто из американцев станет
спорить с тем, что государство (имеется в виду система
государственных институтов) должно быть «таким маленьким, чтобы его
можно было утопить в ванне» (боевой клич, авторство которого
принадлежит Гроверу Норквисту – активисту-консерватору и президенту
антиналогового лобби Americans for Tax Reform). Конечно, не
обходится и без противоречий: наперекор рецептам традиционного
консерватизма сегодняшняя администрация, по словам республиканского
сенатора Джона Маккейна, тратит деньги, «как пьяный
матрос».

Категорически против
абортов, за ношение оружия, за смертную казнь, за регулярное
посещение церкви, против налогов и высоких государственных
расходов, за «победу в Ираке», против ООН, «потому что это цирк», –
вот набор убеждений среднего американского гражданина. Приверженцы
консервативных взглядов, населяющие в основном центр и юг страны,
не отягощают свои размышления нюансами, не сомневаются в своей
правоте и мобилизуются на выборы, совсем как российские коммунисты
и пенсионеры, – так они обеспечили победу Джорджу
Бушу. 

 

Однако консерватизм далеко не всегда был
тождествен Республиканской партии, «народным» ценностям и – в
географическом отношении – центральной части Америки. Республиканец
Герберт Гувер, президент США в 1929–1933 годах, настойчиво
открещивался от ярлыка консерватора и называл себя «истинным
либералом». В 50–60-е прошлого века Республиканской партией
руководили аристократичные представители Северо-Востока Нельсон
Рокфеллер и сенатор Прескотт Буш – дед действующего президента, а
Юг тем временем голосовал за демократов. Затем республиканец Ричард
Никсон провозгласил себя президентом «безмолвного большинства». В
продолжение заложенного Никсоном популизма патриций Джордж Буш-отец
предстал в 1988 году перед публикой в облике защитника
всеамериканских ценностей. В 2000-м Джордж Буш-младший, получивший
образование в храмах либеральной мысли – Йельском и Гарвардском
университетах, сыграл роль малограмотного техасца, наделенного
здравым ковбойским смыслом в пику интеллектуальным проискам
утонченных демократов. Гениальная находка состояла в том, что
команда Буша раньше других уловила смещение акцентов – ценностных,
идеологических и географических. Кандидат в президенты обзавелся
приземленным южным произношением, ковбойской шляпой и нефтяным
бизнесом. Широко разрекламированная история о том, как он нашел
веру и завязал с алкоголем, превратила «заново рожденного
христианина» Джорджа Буша в лидера, за которым были готовы
следовать массы американцев. 

 

МЕНЬШЕ ГОСУДАРСТВА, БОЛЬШЕ БОГА

Консерваторы не собираются
почивать на лаврах. Они имеют четкий план действий, воплотить
который в жизнь помогут позитивный инерционный момент одержанных
побед и категорическая уверенность в своей правоте. Помимо
исторических и социологических предпосылок, консерваторы весьма
дисциплинированны, исполнены религиозного рвения, свойственного
новообращенным, и уверены, что «Бог на нашей стороне». Как
средневековые рыцари, они идут «вперед без страха и упрека», и это
умножает их шансы на успех. 

 

В уже упоминавшемся программном выступлении
Карл Роув ссылается на английского мыслителя XVIII века, идеолога
консерватизма Эдмунда Бёрка. Сущность консерватизма, по Бёрку и
Роуву, состоит в применении вечных, непреходящих принципов к
изменяющимся обстоятельствам. План реформ администрации
Буша-младшего соответствует такому пониманию консерватизма:
утвердить фундаментальные принципы американского общества в новой –
внутренней и внешней – реальности.

Внутреннее реформирование,
согласно планам администрации, коснется и идеологической основы
общества, и его институтов. Причем моральные ценности играют
ведущую роль, и в этом заключается кардинальное отличие
американских правых от правых политических партий в других странах,
определяемых классовыми признаками и экономическими критериями.
Ибо, согласно консервативному мировоззрению, моральные идеалы
составляют фундамент общества и служат гарантией продолжения его
существования. «Американский идеал свободы, общественное благо
зависят от характера человека – его честности, толерантности по
отношению к другим, способности руководствоваться совестью в
собственной жизни», – говорил президент Буш, вступая в должность в
январе 2005 года. Список фундаментальных ценностей, поддерживающих
моральное здоровье общества и порядок в нем, составляют религиозные
постулаты, непреложная важность человеческой жизни, институты семьи
и общины. 

 

Джордж Буш взялся за поистине историческую
миссию –  создание обновленного типа
американского гражданина, то есть более индивидуалистичного,
самостоятельного и независимого от государства, с крепким моральным
стрежнем, который и должен будет служить ему опорой в новой, более
автономной жизни. В двух словах формулу реформ можно определить
так: меньше государства, больше Бога. Там, где раньше человек мог
полагаться на государство, теперь он должен рассчитывать на самого
себя и на Всевышнего. «Самоуправление опирается на управление
собой» – вот новый девиз, предложенный президентом
народу.

Видение администрации
диктует решения, которые изменят не только технические параметры,
но и сам дух социально-политической системы. Президент Буш ставит
целью построить «общество собственников» (ownership society): «Мы
расширим возможности владения собственным жильем и бизнесом,
пенсионными накоплениями, пользования услугами медицинского
страхования, подготавливая наших людей к испытаниям жизни в
свободном обществе» (курсив мой. – В.К.). Администрация выстраивает
такую логическую цепочку: больше свободы – шире личный выбор –
большее процветание. Эта линия воплощается на практике в сокращении
налогов, проведенном в 2003 году, текущих реформах социального
обеспечения и медицинского страхования, по ходу которых
ответственность за накопления должна постепенно переходить от
государства к гражданину. 

 

ВЕРА И НЕНАВИСТЬ

Сдвиг в сторону
консервативных ценностей спровоцировал усиление двух явлений
американской жизни. Во-первых, он сопровождается явственным
сближением религии с политикой: социально-политические вопросы
сегодня неизбежно приобретают религиозную составляющую, а вопросы,
связанные с религией, становятся политическими. Консерваторы
убеждены: верные ответы на вопросы государственного управления
могут быть найдены только в мудрости религиозной традиции и
моральных ценностей, и, значит, государство должно
руководствоваться ими в выработке политики. Непосредственная
реализация такой линии может состоять в распространении в
государственных учреждениях средств наглядной агитации с десятью
заповедями, финансировании религиозного обучения из бюджета,
утверждении в должности более консервативных судей для работы в
окружных судах. 

 

Во-вторых, эмоциональный элемент, внесенный
религией, повышает накал и идеологизированность политических
дебатов: партийная борьба идет не на жизнь, а на смерть. Религия,
как пишет Самьюэл Хантингтон, разделяет людей еще более резко, чем
этническая принадлежность, – это самое личное и дорогое, что есть у
человека и за что он готов бороться, не щадя сил. Политические
скандалы следуют один за другим, к тому же они усугубляются за счет
стилистики американских новостных каналов, которые подают
информацию в формате яркого шоу. Одновременно республиканцы приняли
на вооружение и успешно осуществляют на практике политику
«разорения левых»: идет целенаправленное ослабление политического
влияния демократических групп интересов, которые извлекают
материальную и политическую выгоду из удачно пролоббированных
государственных инициатив.

Но движение к
консерватизму имеет и другие последствия. С одной стороны,
политическое мужество, решительность действий и неукротимая вера в
свою правоту, присущие администрации Джорджа Буша, способны решить
назревающие внутренние и внешние проблемы, прежде чем те
превратились в полноценные кризисы. Так, банкротство системы
социального обеспечения наступит, согласно прогнозам, только через
10–12 лет, и президент Буш вполне мог бы оставить эту большую
головную боль своим преемникам. Возможно, что сегодняшняя трагедия
в Ираке будет оправдана установлением стабильного умеренного
мусульманского государства лет через 30–40. Может быть,
администрации действительно удастся изменить политический ландшафт
на Ближнем Востоке. Президент Буш не боится тратить политический
капитал и не оглядывается на падающий рейтинг. Он берется за
решение сложнейших задач, и его политическая отвага и дерзость дают
ему шанс на успех. 

 

С другой стороны, те же самые дерзость в
целеполагании и решительность в средствах провоцируют кризисы и
напряжение как внутри страны, так и на международной арене.
Внутренним последствием консервативной эволюции является то, что,
распространяясь на общество, страстные политические и религиозные
противоречия усиливают напряженность по традиционным линиям
раскола. Америка – это и самое современное, и самое традиционное
общество в мире. Новое утверждение консервативных ценностей
происходит на фоне неограниченного рыночного капитализма,
глобализации экономики, современной массовой культуры и прибытия
новых потоков эмигрантов, которые, вместо того чтобы
«переплавляться» в американцев, теперь «разбавляют» американские
ценности своими. 

 

Насколько болезненно эти процессы
воспринимаются консерваторами, видно по тому, как пишет о них один
из самых влиятельных идеологов движения Самьюэл Хантингтон. Он
глубоко озабочен поддержанием единства и мощи страны как общества,
основанного на свободе, равенстве, законе и индивидуальных правах.
Все общества, доказывает он, сталкиваются с угрозами своему
существованию и в конечном счете становятся их жертвой. Тем не
менее некоторые из них способны отсрочить упадок, препятствуя и
успешно противодействуя процессам разложения, при этом обновляя
свою жизнеспособность и самоидентификацию. «Я считаю, что Америка
может это сделать и американцы должны заново обратиться к
англо-протестантским культуре, традициям и ценностям, которые на
протяжении трех с половиной веков разделялись американцами всех
рас, народностей и религий и были источниками их свободы, единства,
мощи, процветания и морального лидерства, как силы добра в мире», –
пишет Хантингтон в своей книге «Кто мы? Вызовы американской
национальной идентичности» (Who Are We? The Challenges to America’s
National Identity).

Именно о таком стремлении
консерваторов предупреждает Анатоль Ливен в критическом
исследовании «Америка: права или нет. Анатомия американского
национализма» (America: Right or Wrong. An Anatomy of American
Nationalism): «Отношения между традиционным белым протестантским
ядром, с одной стороны, и миром, генерируемым потоком
экономических, демографических, социальных и культурных перемен, –
с другой, может сравниться с генезисом урагана». Heartland, самое
сердце страны, «наполнено горечью и озлоблено». Перемены,
врывающиеся в Америку извне, ставят под угрозу все, во что она
верила, и она занимает оборонительную позицию. А как известно,
Америка, чувствующая себя в опасности, опасна для других: она очень
быстро спускает курок, как Джон Уэйн в американских вестернах.
Глубокий пессимизм и ощущение поражения на личном, социальном и
религиозном уровнях устремляются к легкому выходу – в национализм.
Ненависть, питающая национализм и питающаяся от него, направляется
на объекты внутри американского общества. Так, радикальные
консерваторы ненавидели Билла Клинтона: не за то, что он сделал, а
за то, что он такой, какой есть – представитель многорасовой,
плюралистической и модернистской культуры и элиты, которую они
одновременно ненавидят и боятся. Еще легче ненависть находит
объекты вовне. 

 

ОБЛАЧЕННЫЕ В МАНТИЮ ИДЕАЛИЗМА

Утверждение традиционных
идеалов во внутренних делах сопровождается аналогичным процессом во
внешней политике. «Жизненные интересы Америки и наши глубочайшие
верования совпадают», – говорил президент Буш, вступая в должность.
Администрация видит свою миссию в обеспечении поддержки
демократических движений и институтов в каждой стране, имея в виду
конечную цель – покончить с тиранией в мире. Это касается всех
регионов мира, и в особенности Ближнего Востока. На образном языке
Карла Роува это звучит так: «Мы облекаемся в мантию
идеализма».

 

Традицию идеализма во внешней политике заложил
президент США (1913–1921) Вудро Вильсон: он вывел Америку из
добровольной изоляции, используя в качестве рычага идеал
распространения свободы и демократии в мире. Вильсон был первым
среди американских руководителей, кто – в противовес силовому
прагматизму – ввел во внешнюю политику принцип оценки государств по
этическим критериям, применимым к людям. Роль Америки в мире носила
мессианский характер. Распространять принципы свободы и демократии
– в этой миссии, согласно Вильсону, и состоял национальный интерес
государства. Вступив в Первую мировую войну, «Америка реализовала
безмерную привилегию воплощения своей судьбы и спасения
мира».

Политический гений
Вильсона заключался в том, что он нашел кнопку, на которую нужно
было нажать, чтобы вовлечь самодостаточных американцев с островным
менталитетом в международные дела. Эта кнопка называется «ощущение
исключительности». Вильсону удалось уловить движущие силы
американской мотивации, важнейшая из которых – это то, что
Соединенные Штаты видели себя особой, избранной, предназначенной к
великим свершениям нацией: «Американцы могут подняться на великие
свершения только ради цели, которая совпадала бы с их видением
своей страны как исключительной», – пишет Генри Киссинджер. В этом
состоит «особый путь» по-американски. Вильсон затронул души
американцев аргументами, которые были для них настолько возвышенны
и понятны, насколько они были лицемерны и непостижимы для
иностранных лидеров. 

 

Примечательным образом
сдвиг в сторону консерватизма привел республиканцев к традиционной
внешнеполитической линии демократов. Администрация даже предпочла
поменять «ястребиный» термин neo-cons («неоконсерваторы») на
одухотворенный и альтруистичный «вильсонианцы». Однако на идеализме
сходство между Вильсоном и Бушем, пожалуй, и заканчивается.
Важнейшим наследием Вудро Вильсона стала международная система
отношений, действующая по сегодняшний день: он был вдохновителем и
архитектором Лиги Наций, которую позднее сменила ООН. Та самая,
которую последовательно и методично демонтирует президент Буш. В
своем презрении к международным организациям и договорам Джордж Буш
гораздо ближе к предшественнику и идеологическому врагу Вильсона –
президенту Теодору Рузвельту (годы правления 1901–1909), для
которого силовые методы были лучшим средством проведения внешней
политики. 

 

Еще один «идеалист», чью традицию президент Буш
считает за честь продолжать, – это Рональд Рейган. Рейган был
практически несведущ в истории, а то немногое, что знал, подгонял
под свои непоколебимые предубеждения. Библейскими понятиями, по
мнению Киссинджера, тот оперировал как действующими
внешнеполитическими моделями: битва с Советским Союзом для него
была равнозначна Армагеддону. Однако так же, как и Вильсон, Рейган
обладал уникальным интуитивным контактом с движущими силами
американской мотивации. И точно так же он применил «моральный код
американца» как буквальное руководство в решении внешнеполитических
вопросов.

 

Вильсон и Рейган были проповедниками от
политики, проповедником является и Буш, использующий понятия добра
и зла как точки отсчета при оценке политических реалий и
наполняющий речи религиозной риторикой. Поистине прав Генри
Киссинджер: «Американский путь в международной политике
характеризуется триумфом веры над опытом».

Американское общество
разделяет эту веру. Рядовой американец, потомок иммигрантов,
приехавших за свободой, имеет возможность наблюдать, как выходцы из
самых разных культур, оказываясь в Америке, принимают стандарты и
ценности американской цивилизации. Бывший торговый представитель
США Клайд Престовиц говорил, что у современных американцев
существует «слепая вера в то, что каждое человеческое существо
является потенциальным американцем и что его национальные и
культурные реальности – это несчастная, но поправимая
случайность».

 

НЕИЗБЕЖНАЯ
СИЛА…

 

Что несет миру более
консервативная Америка?

По мере смещения в сторону
консерватизма Америка становится в мире не только «необходимой
силой» (по словам Мадлен Олбрайт), но и неизбежной
силой.

Вследствие кристаллизации своих ценностей и
идеалов консервативная Америка ощущает себя все более
исключительной. Она еще больше вдохновлена своей традиционной
миссией распространения свободы и демократии в мире. Она менее
терпелива и более категорична с теми, кто ее ценностей не
принимает, и легче прибегает к использованию силы. Она менее
расположена делиться властью с кем бы то ни было. Она не считает
необходимым связывать себя международными соглашениями и легче идет
на односторонние действия. Абсолютизм ценностей, ощущение
исключительности и миссионерский дух всегда были отличительной
чертой Америки во внешних делах, но религиозный порыв добавил им
новой энергии. 

 

Непонимание между Америкой и остальным миром
усиливается. Правый консерватизм содержит как раз то, чем Америка
отличается от других обществ. Составные элементы левых кругов –
профсоюзы, интеллигенция, госслужащие – имеют свои российские и
европейские эквиваленты, поэтому их ценности и ход мыслей в России
и Европе понятны. Агрессивные противники абортов, защитники ношения
оружия, радикальные религиозные слои, противники государства,
стремящиеся «утопить его в ванне», – явления исключительно
американские. Для россиянина или европейца – почти
инопланетные. 

 

Аналогичные проблемы с пониманием испытывает и
президент Буш: «Я поражен тем, что существует такое глубокое
непонимание нашей страны, что люди нас ненавидят. Я, как и
большинство американцев, просто не могу поверить в это, потому что
знаю, насколько мы хорошие люди». Американские лидеры и эксперты и
раньше смотрели на реальность через призму американских реалий и
ценностей, но категоричность, идеологизированность и радикализм
нового консерватизма окончательно лишают Америку шансов увидеть
действительность такой, какая она есть. Мейнстримом теперь стала
идеология узкой группы единомышленников, не допускающая иных
мнений. Психолог Ирвинг Джанис еще в 1972 году назвал этот феномен
groupthink (групповое мышление), его особенность заключается в том,
что члены идеологически сплоченной группы подгоняют свои мысли и
выводы к тому, что принято считать консенсусом. Термин groupthink«
использовала Комиссия 9/11», характеризуя причины ошибочных решений
американской администрации. Подобный подход влияет на объективность
точки зрения даже высокообразованных и хорошо информированных
людей. Администрация просто не слышит плохих новостей, не
вписывающихся в ее видение
истины. 

 

Увлеченные идеей свободы, пассионарии от
демократии абсолютно искренне верили в то, что свержения Саддама
Хусейна достаточно для установления в Ираке нового порядка.
Стратеги Пентагона и Белого дома приписывали иракскому народу свою
логику и ожидали от него типичного американского поведения. Не
вникая в особенности каждого конкретного случая, Америка при оценке
собеседника или ситуации применяет своеобразную систему координат,
осями которой являются «демократия», «свобода», «права человека»,
«законность». Такая характеристика объекта, как «друг» – «враг»,
определяется его расположением в этой системе.

Однако американский
идеализм имеет свои пределы: он используется в основном на уровне
политического дискурса. На практическом уровне, при воплощении
идеалов в жизнь, в действие вступает столь же американский
прагматизм. Лозунг «с нами или против нас» применяется в публичной
риторике, а на практике он заменяется конкретными интересами и
подходом в стиле Realpolitik. Активный торг с «мятежниками» в Ираке
может вестись даже под лозунгом «с террористами переговоров не
ведем». Это не беспринципность. Это – защита национальных
интересов, верности которым президент Соединенных Штатов клялся на
Библии. 

 

…И КАК С НЕЙ ЖИТЬ?

Для начала неплохо было бы
осознать, с чем имеем дело. Под осознанием имеется в виду
абстрагирование от своей культуры и системы ценностей,
проникновение в американский мозг и постижение того, как он
функционирует. Если удастся избежать ошибки непонимания, то
половина проблем может быть снята. 

Необходимо также смириться с тем, что новый
консерватизм – это надолго. Циклическое колебание между
демократической и республиканской системами происходит регулярно, и
цикл продолжается несколько десятилетий. На синусоиде колебаний
Америка все еще поднимается к высшей точке волны
консерватизма. 

 

Поскольку принципиальность США в продвижении
демократических идеалов может стать разве что более твердой, то
стоит отключить эмоции, чтобы не разражаться праведным гневом при
каждой американской инвективе. Мазохистское удовольствие в их
муссировании, равно как и реакции в стиле «сам дурак», могут на
короткое время утешить чье-то национальное эго, но пользы не
приносят никакой. Более того, они контрпродуктивны, потому что
уводят от реальности в иллюзии. 

 

Не надо ждать подарков от Америки, и не надо ей
их делать. Благородство и щедрость не входят в систему
внешнеполитических ценностей Соединенных Штатов, они непонятны, и
благодарности за них не бывает. Эти черты лучше оставить для
внутреннего потребления – россияне смогут их оценить. А в
направлении Америки – прагматизм и трезвый
расчет. 

 

Программой-максимум для России было бы как
формулирование такой же мощной национальной идеи с универсальным
(или хотя бы в масштабах континента) применением, так и продвижение
ее аналогичными идеологическими
методами. 

 

ЭПИЛОГ

 

И вот пронесся ураган. Оставим за скобками
многочисленные практические проблемы, связанные с тем, что
государственные службы Соединенных Штатов не сработали так, как
должны бы, а система делегирования полномочий дала серьезный сбой.
Особенно с учетом того, что Новый Орлеан вообще-то десятилетиями
готовился к подобного рода катастрофе: существовали различные планы
действий, которые по какой-то причине не были
реализованы.

Намного важнее, что под вопрос поставлены
базовые установки, составляющие основу консервативной
идеологии.

 

Во-первых, традиционное республиканское
убеждение, что государство должно в минимальной степени вмешиваться
в жизнь граждан. В первый день после урагана один из ведущих
телеканала Fox News, главного рупора консерваторов, пожимал
плечами: жителей предупреждали о мощном урагане, была объявлена
обязательная эвакуация. Те, кто не внял здравому смыслу и не уехал,
пусть пеняют на себя. Но фоне ужасающей телевизионной картинки,
поступавшей из пострадавшей местности и свидетельствовавшей о
полной беспомощности горожан, это выглядело неприкрытым
цинизмом. 

Во-вторых, представление о консолидации
общества. Новый Орлеан – один из самых бедных городов Америки, он
занимает первые строчки по преступности. Большинство населения –
чернокожие и бедные (причем важнее как раз не расовая, а именно
экономическая подоплека). Произойди стихийное бедствие в крупном
городе, таком, как Нью-Йорк, где много людей, имеющих в обществе
вес, на них немедленно обратили бы гораздо больше
внимания.

 

В-третьих, убеждение о том, что американцы,
говоря словами Джорджа Буша, «настолько хорошие люди», что прежде
всего руководствуются соображениями морали и христианских
ценностей. Мародерство, насилие, саботаж спасательных работ –
ничего подобного тому, что творилось в Новом Орлеане, не
наблюдалось после цунами в «нецивилизованных», с американской точки
зрения, Индонезии, Таиланде или на
Шри-Ланке.

 

В-четвертых. На что, собственно, нацелена
беспрецедентная американская мощь? Подразделения Вооруженных сил
США, которые за восемь часов могут подготовить высадку в любой
точке мира, в собственный штат начали прибывать только через три
дня, да и то малыми группами.

 

Серьезных симптомов того, что внутри
американской системы существуют кризисные явления, хватало и до сих
пор. Это и проблемы с крупнейшими корпорациями (Enron, WorldCom),
которые систематически фальсифицировали отчетность, и
неспособность, несмотря на многочисленные сигналы, предотвратить
трагедию 11 сентября 2001 года, и конфуз с обоснованием иракской
войны (оружия массового уничтожения там не оказалось), и вопиющая
некомпетентность, проявленная при планировании послевоенного
урегулирования в Ираке, и, наконец, беспрецедентный скандал с
поведением «высоконравственных» американцев в багдадской тюрьме
Абу-Грейб… 

«Катрина» стала еще одним примером сбоев в
американской системе. Однако в этот раз яркость визуальной
«картинки», количество (сотни тысяч) пострадавших «простых
американцев» и место трагедии – собственная страна! – заставили
нацию почувствовать свою уязвимость и некомпетентность системы
гораздо острее, чем абстрактное ОМУ или далекий Ирак. Достаточно ли
американской нации этой новой трагедии, чтобы задаться глубокими
фундаментальными вопросами о своей сущности, своем пути и методах
достижения целей? Сентябрь-2001 открыл возможность для пересмотра
ценностей, и в течение еще нескольких месяцев после атак на
Всемирный торговый центр и Пентагон в воздухе, казалось, висели эти
вопросы. Но они рассеялись. Использует ли нация новый шанс в
сентябре 2005-го? Или потребуется гораздо более трагическая и
разрушительная катастрофа? К сожалению, традиционный американский
абсолютизм и категоричность, усиливаемые религиозной энергией,
сегодня демонстрируют скорее упрямое утверждение собственной
правоты, а не готовность к конструктивному сомнению.

Откуда есть пошли «традиционные ценности»

Религиовед Дмитрий Узланер рассказывает «Столу» об итогах исследования современного консерватизма как транснационального феномена: выясняется, православные традиционалисты многое подсмотрели у американских протестантов

Исследовательский проект, инициированный Университетом Инсбрука, более пяти лет изучал консервативные силы в разных странах и пришёл к выводу об их большом сходстве. Православные традиционалисты из РПЦ во многом повторяют риторику американских протестантов. О заокеанских корнях «традиционных семейных ценностей», популяризируемых современной РПЦ, «Столу» рассказал один из участников исследования, религиовед и философов Дмитрий Узланер (МВШСЭН).

– В России существует привычная оппозиция: есть космополиты-либералы, а есть наши консерваторы-почвенники, которые выступают за традиционные ценности. Ваша работа опровергает этот тезис, указывая на общую «транснациональность»?

Дмитрий Узланер. Фото: личная страница на facebook.com

– Мой тезис очень прост: защита «традиционных семейных ценностей» и в целом моральный консерватизм, проникшие уже в новую российскую конституцию, не уникальное российское явление, представляющее собой выражение какой-то особой идентичности, «русского пути». Это транснациональная глобальная идеология, наиболее влиятельная и культурно доминирующая форма которой возникла в США во второй половине XX века в контексте так называемых «культурных войн». Изначально это мировоззрение американских христианских правых – преимущественно консервативных протестантских групп. С конца 1980-х оно становится глобальным в контексте процесса глобализации культурных войн. Российские «традиционные ценности» – лишь локальное преломление этого общемирового феномена, его русификация, глокализация с учётом нужд отечественных пользователей. Социальный консерватизм – как и противостоящий ему социальный прогрессизм – это такая же транснациональная идеология, отношение которой к «национальной культурно-религиозной идентичности» далеко не так однозначно. Различие этих двух транснациональных идеологий в том, что социальный консерватизм – в отличие от прогрессизма – зачастую маскирует себя под антиколониальной и антизападнической (антиамериканской) риторикой. Никакое понимание «традиционных ценностей» невозможно без учёта этого транснационального контекста.

Современные культурные конфликты (о месте женщины, о правах ЛГБТ, о понимании семьи, о праве на аборт, о месте религии в публичном пространстве и т.д.), позицией в которых и является консерватизм традиционных ценностей, – это не конфликты старого и нового, это конфликты двух новых реакций на новые вызовы времени. Та позиция, которая апеллирует к традиции, вынуждена постоянно эту традицию изобретать, так как в самой исторической традиции зачастую просто нет опыта, к которому можно было бы однозначно апеллировать. Общества прошлого никогда с подобными вызовами не сталкивались, и любая апелляция к традиции становится её креативной интерпретацией, продиктованной не столько логикой самой традиции, сколько логикой сегодняшнего дня.

– Разве православные ценности не являются по умолчанию «традиционными», нашими? Православные семейные клубы, молодёжная работа, направленная на создание крепкой семьи, и т.д. – всё это кажется внутрироссийской повесткой.

– Это действительно внутрироссийская повестка, но так ли она связана с традиционным православием? Наверное, это прозвучит несколько шокирующе, но православие трудно назвать религией семейных ценностей и в целом какой-то особой заботы о мирской жизни. Это прежде всего монашеская, аскетическая традиция. Высший идеал православия – это монах или монахиня, то есть люди, признавшие семейные ценности не самыми важными в своей жизни. Покажите хотя бы одного святого, который стал святым только потому, что был хорошим семьянином, а что, если не святцы, выражает православный идеал? Да, были подвижники РПЦ, которые имели жён, мужей и семьи, но в памяти церкви они остались не поэтому. Зато, например, для протестантов, а тем более мормонов, не знающих монашества, семья – действительно, путь высшей праведности. Можно вспомнить классическую лютеранскую идею: что я должен сделать, чтобы прожить хорошую жизнь? Должен быть хорошим отцом, прихожанином, гражданином и работником. Православие действовало в другой логике: оно развивало в первую очередь аскетическую традицию, идею того или иного «ухода от мира» с его ценностями. Попытки переписать православие с точки зрения современных семейных ценностей порождают парадоксы вроде святых Петра и Февронии – бездетной пары, пережившей серию конфликтов, но почему-то ставшей символом предлагаемой молодёжи в качестве образца «традиционной семьи».

Традиционное православие трудно увязать с таким христианством «кукурузных хлопьев» – я имею в виду этот стереотипный образ счастливой семьи из рекламы, где белозубые мама, папа и дети весело смеются и поедают за завтраком хлопья с молоком.

– А что насчёт социальной проблематики в целом?

– Православная традиция никогда не имела особой системной позиции по социальным вопросам: никогда не имела того, что принято называть социальной этикой. Опять же, в отличие от представителей других христианских конфессий. Это связано и с общим пренебрежением к мирскому с его проблемами, о чём я говорил выше, и с особенностями исторического развития православия: социальными вопросами всегда занималось государство, давая церкви возможность не сильно рефлексировать об этой сфере жизни. Ситуация начинает меняться только в 1990-е годы, кульминацией чего становится появление «Основ социальной концепции Русской православной церкви» 2000 года, а также целый ряд дальнейших документов.

– Вы полагаете, что в нашей традиционалистской повестке всё заимствовано, ничего своего?

– Что-то своё всегда есть: консервативная идеология транснациональна, но она принимает оригинальные гибридные формы в каждой конкретной стране. В России, например, мы видим необычную смесь транснационального, советского и постсоветского, которая формирует риторику традиции и почему-то выдаётся за исконно русское. Что-то от американских консервативных христиан, что-то от католиков, что-то от позднесоветского консервативного этоса, что-то от неприязни к «лихим 90-м», что-то от православия. Этот в чём-то креативный гибрид даже оказывается востребованным на Западе. Когда я беседовал с американскими консерваторами, например, многие из них признавались, что Россия для них – град на холме, защищающий старый добрый мир. Заметим, здесь наши роли с США поменялись: раньше это Америка защищала «традиционные ценности» перед лицом русских атеистов-коммунистов. Теперь США – это как бы СССР 2.0 в плане социальных экспериментов, а мы на страже старого мира.

Флаг ЛГБТ-сообщества на здании посольства Великобритании в Москве. Илья Питалев / РИА Новости

– Почему РПЦ вдруг взяла на вооружение «семейную» риторику?

– Повестка культурных войн пришла в Россию, а вместе с ней пришла и идеология традиционных семейных ценностей. Речь идёт не о вопросе о значимости семьи как таковой – понятно, что эта значимость подчёркивалась всегда. Речь идёт о целой идеологической паутине, обрамляющей этот вопрос: как артикулируются угрозы, какие предлагаются объяснения опасностей и что, соответственно, необходимо с этим делать. Относитесь к этому как угодно, но это факт: РПЦ в 1990-е годы и далее многое заимствовала из опыта взаимодействия с западными миссионерами, озабоченными теми же проблемами: разрушением традиционной семьи, бездетностью, новыми гендерными ролями. У западных консерваторов накоплен колоссальный многодесятилетний опыт участия в конфликтах по этим вопросам, и они более чем рады им поделиться.

Говоря про 1990-е, любят упоминать про то, что американцы несли нам ценности рыночного капитализма. Но идеалы рыночного капитализма – это в американском контексте именно консервативные ценности, которые идут в пакете с традиционными семейными христианскими ценностями. Поэтому вместе с рыночным капитализмом шло проникновение и традиционных семейных ценностей – в изводе американской повестки культурных войн (борьба с абортами/про-лайф, против ЛГБТ и гендерной идеологии, конверсионная терапия, семейное образование и т.д.). Можно вспомнить, например, Focus on the Family и очень известного в США доктора Джеймса Добсона. Многие вещи с тех пор были взяты на вооружение и вошли в отечественный консервативный канон. И это заимствование активно продолжается и сегодня (не только у американцев, естественно).

Кроме того, можно отметить, что всё это ещё и подпитывается демографической тревогой: проблема «вымирания народа» и так далее.

– Есть объективные причины, делающие консервативный дискурс таким востребованным?

– Мы находимся внутри поистине драматического процесса. Задумайтесь: на наших глазах меняются те принципы, которые определяли человеческую культуру на протяжении тысяч лет, которые лежат в основании многих религиозных традиций. Например, принцип патриархальности, принцип господства (белых) гетеросексуальных мужчин. На всю полноту прав претендуют те, чьё существование ранее, по сути, отрицалось и кто всегда подвергался той или иной стигматизации – я имею в виду разные меньшинства. Естественно, это рождает сильное противодействие. Многие люди реально в панике: они похожи на персонажа советского фильма «Беспредел» – блатного зека, который в момент восстания заключённых бегал по улице с криками «Петухи взбунтовались!».

Культура – это прежде всего система различий: мужчина–женщина, верх–низ, светлое–тёмное и так далее. Когда эти оппозиции начинают пересматриваться, в коллективном воображаемом начинают маячить образы подступающего хаоса, а это благодатная почва для страхов, конспирологии, моральных паник и т.д. Поэтому реакция – это не что-то выдуманное, не специальный конструкт «верхов» для оболванивания «низов», она указывает на глубинные тревоги (пост-)современного общества.

– Тот ответ, который даётся консерваторами, включая идеологов «традиционных семейных ценностей», – единственный из возможных? Я имею в виду – с точки зрения православной традиции?

– Вы задаёте ровно тот вопрос, ответом на который должны заниматься теологи. Проблема в том, что православная традиция все последние годы втягивалась в эти культурные войны, происходила её колонизация идеологическим дискурсом, истоки которого, повторяюсь, находятся далеко за пределами отечественного православия. Теологическая рефлексия подменяется идеологическими клише, штампами культурной войны. Происходит интеллектуальное выхолащивание, примитивизация аргументов через нагнетание градуса противостояния. Я не оптимист в этом вопросе: в России теология развивается очень слабо, для её развития необходима питательная интеллектуальная среда, пространство академических свобод и т.д. Ничего этого нет. Если какой-то теологический поиск выхода из этой спирали культурных войн и идёт, то происходит он не на русском языке и вдалеке от наших границ.

Меняющиеся координаты консервативного мировоззрения

Две стороны в борьбе за определение Соединенных Штатов в книге Джеймса Дэвисона Хантера « Культурные войны » (1991) прочно укоренились в американском контексте. «Консерваторы» и «либералы» разделились по социальным и домашним вопросам, таким как школьная молитва и аборты. Борьба развернулась в контексте холодной войны, которая закончилась в год выхода книги. Сегодня мы согласны с тем, что культурные войны приобретают глобальный характер. Клиффорда Боба «Глобальное правое крыло » (2012), проект «Постсекулярные конфликты» и множество других публикаций предоставляют убедительные доказательства распространения культурных войн за пределы Соединенных Штатов. То, что мы наблюдаем, — это экспорт проблем и стратегий культурной войны в контексты, где эти проблемы и стратегии ранее не существовали (например, проблема защиты жизни в России). Хотя в поляризации существует значительная стратегическая и тематическая преемственность, я думаю, что мы также должны сосредоточить внимание на идеологических изменениях, которые происходят вместе с расширением культурных войн.Под идеологическими изменениями я имею в виду изменения в идеях, идентификациях и противниках, которые мотивируют обе стороны в культурных войнах. В этом сообщении в блоге я попытаюсь обобщить то, что я считаю наиболее важными идеологическими изменениями с консервативной стороны (оставляя в стороне либеральную сторону из соображений экономии). Я выделяю четыре аспекта, в которых сегодняшнее консервативное мировоззрение в условиях глобализированных культурных войн кажется отличным от консервативной позиции, существовавшей в то время, когда было опубликовано Culture Wars .

Координаты, во-первых, сместились слева направо. Если во времена холодной войны главным противником мыслителя правого толка были «левые» (марксисты, коммунисты, социалисты), то теперь они «либералы». В идеологической структуре, глубоко укоренившейся в контексте холодной войны в Соединенных Штатах, для многих воинов культуры марксизм и либерализм стали означать одно и то же. Иногда участники используют термин «леволиберализм», чтобы провести более тонкое различие, учитывая, что консерваторы в целом поддерживают либеральные экономические идеи.Это полное отождествление марксизма и либерализма существовало также в европейском контексте, но никогда не было мейнстримом; напротив, в Европе полное отождествление марксизма и либерализма принадлежало ультраправой идеологии. Он обязан больше Карлу Шмитту и Мартину Хайдеггеру, чем конкретной борьбе христианских демократов и социалистов по вопросам общественной морали в послевоенные годы. Во всяком случае, первым, вероятно, было бы идентифицировать себя как либерал! Фактически, многие российские актеры, проинтервьюированные в рамках проекта «Постсекулярные конфликты», вспоминают, что в какой-то момент в начале 1990-х они, к своему удивлению, узнали от своих консервативных западных собеседников, что «коммунизм и либерализм — одно и то же.»

Во-вторых, координаты сместились с запада на восток, в сторону России. В то время как главным антагонистом консервативного мыслителя во время холодной войны был коммунистический Восток, новый антагонист теперь находится внутри Запада; это «умирающий Запад», как писал в 2001 году американский консерватор Пэт Бьюкенен, имея в виду современное светское и либеральное общество. Консерваторы интерпретируют политкорректность не как способ управлять радикальным плюрализмом в публичной сфере, а, как выразился Род Дреер, как «тоталитаризм».«Очарование Америки Россией основано на преклонении перед безудержным пренебрежением русских к политической корректности и решительной защитой православных привилегий внутри российского государства по сравнению с правами меньшинств и против них. Это восхищение парадоксально, потому что страна ограничивает не только свободы ЛГБТК, но и свободы тех самых религиозных меньшинств, которые сплачиваются вместе с российским (православным) руководством на консервативных семейных ценностях.

В-третьих, координаты сместились от религии к традиции.В то время как основная линия конфликта консерваторов во время холодной войны была между религиозным и светским (особенно атеистическим) мировоззрением, новая линия фронта проходит между традиционалистскими религиозными взглядами и либеральными религиозными взглядами. Религиозные учения оцениваются по их консервативным и традиционалистским качествам, а не по их евангельским или теологическим достоинствам. Однако точное значение понятий «традиция» и «традиционные ценности» остается в основном нечетко определенным. Он включает в себя модель гетеросексуальной семьи, патриархат, консервативные социальные нравы и антимодернистские страницы христианского учения.

Координаты, в-четвертых, сместились от демократии к власти. В то время как консерваторы во время холодной войны защищали демократию от автократии, которая была связана с СССР (а также от критиков слева, которые видели в западной демократии гегемонистский проект), консерваторы двадцать первого века больше не доверяют демократии. . Они просят, говоря словами Р. Р. Рино, «сильных богов», авторитета.

Подводя итог: антилиберализм, Россия, традиции и власть (а уже не антилевизна, Запад, религия и демократия) выступают как четыре угла консервативной системы координат в глобализированных культурных войнах.Этот сдвиг позволил культурным войнам расшириться и укорениться в политическом контексте, который очень мало имеет общего с историей борьбы, которая определяет Америку.

Консервативное мировоззрение и его влияние на наказания и биоэтические вопросы общественного здравоохранения

В условиях политической поляризации Америки сегодня проводятся исследования, чтобы понять основные тенденции людей к политическому либеральному или консервативному поведению. В статье будут использованы словарные определения политических либералов и консерваторов [1].Либерал — это тот, кто непредубежден и отстаивает либерализм (политическая философия, основанная на вере в прогресс, сущностную добродетель человека и автономию личности и выступающая за защиту политических и гражданских свобод) в личных правах. Консерватор — это тот, кто имеет тенденцию или склонен поддерживать существующие взгляды. Приверженец или сторонник политического консерватизма (склонность в политике сохранять то, что установлено. Основано на традициях и социальной стабильности, подчеркивает устоявшиеся институты и предпочитает постепенное развитие резким изменениям).

Согласно Эверетту [2], левая или правая политическая идентификация может предсказывать поведение при голосовании и последовательность по таким вопросам, как национализм, равенство и поддержание системы. В частности, потребность в порядке, структуре, закрытости, определенности, догматизме и дисциплине часто связана с мышлением консерваторов, в то время как более высокая терпимость к двусмысленности, сложности и большая открытость к новому опыту связаны с либералами.

Йост, Глейзер, Круглански и Саллоуэй [3] обнаружили, что консерватизм является следствием «психологической потребности» управлять неопределенностью и угрозой.Это связано с тем, что сохранение статус-кво позволяет сохранять то, что знакомо и известно, отвергая рискованную и неопределенную перспективу социальных изменений. Традиции и иерархия дают ощущение уверенности и структуры, тогда как прогресс и равенство подразумевают хаос и непредсказуемость.

Книга Джорджа Лакоффа «Моральная политика» [4] продвигает идею о том, что современная американская политика — это мировоззрение; как люди видят и понимают мир. Он включает в себя убеждения и предположения, описывающие реальность, особенно то, как люди относятся к вопросам политики, медицины, общественного здравоохранения, религии и морали.Политические либералы и консерваторы, как правило, имеют очень разные взгляды на мир и применение моральных систем. Это побуждает их резонировать с определенной политической риторикой и убеждениями. На самом деле либералы и консерваторы часто предполагают, что они просто не «говорят на одном языке».

Из-за этих различий между политическими либералами и консерваторами и политически поляризованной среды в стране многие люди считают, что область биоэтики также находится под влиянием политики.Согласно Брауну [5], республиканцы рассматривают политику как «инструментальную деятельность, направленную на предотвращение господства путем создания институтов и практик, которые способствуют публичному оспариванию решений правительства». Другими словами, они озабочены тем, как общество должно реагировать на этические дилеммы, связанные с биомедицинской наукой и технологиями. Либерализм, с другой стороны, осознает постоянство силы и конфликта в биоэтике, но рассматривает политику в узких терминах индивидуальных и групповых интересов.

Многие считают, что вмешательство политики в науку ставит под угрозу общественное здоровье и благополучие [6]. Например, результаты исследования Эстепа [7] показали, что «определенные отношения, которые коррелируют с консервативной политической идентичностью, например, приверженность родительским правам, подозрение во вмешательстве правительства в личный выбор и недоверие к науке, также способствуют противодействию обязательные прививки », которые могут увеличить вероятность вспышки многих детских болезней. Томпсон [8] представляет еще один пример вмешательства политики в проблемы общественного здравоохранения, обсуждая консервативную войну против «Закона о доступном медицинском обслуживании» (ACA), который предоставляет большинству американцев доступ к высококачественному и доступному медицинскому страхованию.С момента его создания республиканцы в Конгрессе поклялись бороться с принятием и внедрением ACA. Борясь с этой инициативой, консерваторы рискуют повысить уровень смертности, болезней, инвалидности и дискомфорта среди американского населения.

В статье о «войне с женщинами» Уэсли [9] указывает, что консервативное противодействие многим женским проблемам, включая репродуктивное и профилактическое здравоохранение, контроль рождаемости, неравную оплату и репродуктивные права, подрывает право женщины на полное гражданство, поскольку а также подвергает риску всех женщин, не позволяя им следить за своим здоровьем и здоровьем своих детей и заботиться о нем.Кроме того, такое неравенство в правах женщин, вероятно, ложится большим бременем на женщин из числа меньшинств и в финансовом отношении, а также на их детей.

Лакофф [4] утверждает, что люди относятся к политике с точки зрения «семейных метафор». Он считает, что в центре консервативного мировоззрения находится модель «строгого отца», которая поддерживает идею традиционной нуклеарной семьи, в которой отец несет ответственность за поддержку и защиту семьи. Отец имеет право устанавливать строгие правила для семьи, а в случае их несоблюдения он обеспечивает их соблюдение.С другой стороны, либералы относятся к модели «Заботливый родитель», которая подчеркивает любовь, заботу, воспитание и уважение к детям, однако, в отличие от строгого отца, они не подчеркивают строгие правила и наказание как метод контроля. Заботливые родители верят в открытое, двустороннее, взаимоуважительное общение, направленное на развитие и формирование ребенка, который также проявляет сочувствие, заботу и способен реализовать свой внутренний потенциал.

Хотя самообеспеченность, демонстрируемая ребенком, является конечной целью большинства моделей воспитания, «строгий отец» Лакофф часто добивается этого авторитарными методами.Строгое воспитание отца, будучи любящим и заботливым, способствует использованию строгих правил и наказаний, чтобы дисциплинировать детей. Подобно оперантному обусловливанию, при котором поведение связано с последствиями, родители, особенно отец, либо подкрепляют поведение, либо наказывают его. Наказание чаще всего физическое, например, шлепки, удары, пощечины. Строгое воспитание отца побуждает родителей оставлять своих младенцев одних, когда они начинают плакать, и обычно требует, чтобы младенец спал в детской кроватке в отдельной комнате, чтобы не баловать ребенка.

Одна из проблем с наказанием, особенно физическим наказанием (включая шлепки), заключается в том, что оно связано с плохим состоянием здоровья ребенка [10]. Текущее исследование [WU1], проведенное Афифи и др. [10] подкрепляет результаты предыдущих исследований, которые показывают, что шлепки в детстве связаны с повышенной вероятностью попыток самоубийства, злоупотреблением алкоголем от умеренного до тяжелого и уличным употреблением наркотиков во взрослом возрасте.

Эти семейные метафоры объединяет концепция метафоры «нация как семья», в которой нация рассматривается как семья, правительство — как родитель, а граждане — как дети.Эта метафора превращает семейную мораль в политическую мораль [4]. Важно отметить, что МакАдамс, Олбоу, Фарбер, Дэниелс, Логан и Олсон [11] указывают на то, что различия в мировоззрении либералов и консерваторов оказываются глубоко вовлеченными в мотивацию и идентичность людей. Это становится их взглядом на свою жизнь и жизнь других. Следовательно, политические ориентации отражают, как должна быть организована хорошая семья (или общество), как должны вести себя члены семьи (или общества), кому подчиняются члены семьи (общества) и как они (члены общества) воспитывают своих детей.

Эти либеральные и консервативные политические мировоззрения устойчивы к аргументам, логике или фактам, согласно Кану и др. al. [12]. Фактически, культурные исследования показывают, что, когда факты или эмпирические данные вступают в противоречие с точками зрения людей, они переосмысливают или отрицают информацию, а не меняют свои убеждения.

Спорные темы в области биоэтики, такие как смертная казнь, репродукция человека (аборты, исследования стволовых клеток и вспомогательная репродукция) и определенные генетические манипуляции, давно обсуждаются либералами и консерваторами.Согласно Маклину [13], либерализация существующих законов или политик или удержание существующих законов и политик от того, чтобы они становились более ограничительными и тем самым ограничивали индивидуальный выбор, являются отличительными чертами либеральной политики. Консерваторы выступают против биотехнологии и ее использования во всех искусственных вещах, таких как искусственное воспроизводство и продление жизни, исследования стволовых клеток и любые попытки сделать людей «искусственно лучше».

Некоторые из вопросов данного исследования, такие как «Как часто вас шлепали, били, шлепали или телесно наказывали в детстве» и «Если у вас есть дети, и они плохо себя ведут, как часто вы шлепаете, бьете? используйте ракетку или телесно наказывайте своего ребенка », прямо обращайтесь к личному опыту участников и их мнению об авторитарном стиле воспитания.

Социальная политика в отношении наказания важна и для сторонников консервативного мировоззрения. Окимото и Громет [14] показали, что политические различия в поддержке социальной политики могут быть вызваны тенденцией консерваторов проявлять большую чувствительность к отклонениям, чем либералы, и демонстрировать твердый упрек другим отклонившимся от нормы. Консерваторы предпочитают социальную политику, предусматривающую соответствующие наказания для правонарушителей или отклоняющихся от нормы.Это может быть объяснено мотивацией индивида защищать и сохранять свою самооценку, свою внутреннюю группу (избранную группу, в которой все члены испытывают сильное чувство идентичности с группой) и внешнюю группу (те, кто не является частью группы). внутригрупповые) цели и их мировоззрение.

Из-за консервативного нежелания меняться, они часто с подозрением относятся к другим группам (чужим группам) и желают четких моральных и поведенческих кодексов, которые также включают веру в важность наказания любого, кто нарушает эти кодексы [12].Это желание подражать установкам и поведению типичных членов группы создает групповую сплоченность, которая делает ее ключевой ролью в формировании и развитии социальной идентичности и возникновении группового конформности [15]. Они, как правило, более терпимы к неравенству и более устойчивы к социальным изменениям, чем либералы. Те, кто поддерживает консервативные точки зрения, также имеют низкие показатели открытости опыту, интегративной сложности и относительно высокие показатели страха перед смертью, догматизма и потребности в социальном порядке и замкнутости по сравнению с более либеральными людьми.Эти точки зрения могут сохраняться в стремлении чувствовать себя в безопасности, в безопасности и связаны с другими единомышленниками.

Напротив, заботливый родитель считает, что дети достигают самостоятельности благодаря заботе, заботе и уважению, которые им оказывают родители. В конечном итоге это способствует укреплению привязанности ребенка к родителю, овладению родительскими ожиданиями и моральному сочувствию. Они рассматривают семью как сообщество, в котором у детей есть обязанности, но при этом они проявляют сочувствие к другим. Послушание заботливому родителю происходит не из страха перед наказанием.Когда дети поступают неправильно, заботливые родители предпочитают реституцию, а не возмездие [4].

Согласно Йосту, Хокинсу, Носеку, Хеннесу, Стерну, Гослингу и др., [16] религия обеспечивает идеологическое оправдание существующего общественного строя. Таким образом, преобладающие институты и механизмы воспринимаются как законные и справедливые, поэтому заслуживают подчинения и сохранения. Религия также поддерживает веру в «справедливый мир» (или «справедливый общественный порядок»), что люди получают в жизни то, что они заслуживают. Например, Jost, et al.[16] указывают на то, что в Новом Завете политические власти легитимны и им следует подчиняться. Что политический авторитет или лидер является агентом гнева, призванным наказать обидчика. Поэтому важно подчиниться этим властям или понести наказание. Если человек считается преступником по мнению властей, этот человек должен быть наказан, потому что он должен «получить то, что заслуживает».

Осмысление консервативного мировоззрения

Журнал UU World Май / июнь 2005 г., опубликовано Унитарной универсалистской ассоциацией.

Когда голливудские Буч Кэссиди и Сандэнс Кид находятся в бегах, отряд всех звезд на их пути кажется почти бесчеловечным.Они не устают и не голодны. Они не замедляются. Независимо от того, какую уловку пытаются предпринять преступники, тот же самый отряд вскоре снова появится по эту сторону горизонта. С растущим разочарованием Бутч и Сандэнс продолжают спрашивать друг друга: «Кто эти парни?»

В последнее время я слышу тот же благоговейный и раздраженный тон, когда унитаристы-универсалисты говорят о правых христианах: у них никогда не кончаются деньги или волонтеры. У них есть собственные сети, университеты и аналитические центры. Президент и обе палаты Конгресса в долгу перед ними.В любом социальном вопросе, чего бы мы ни хотели, они находятся на другой стороне. Кто эти парни?

Они не сомневаются в том, кто они: они сторонники семьи, защитники моральных ценностей. Но если это так, то кто мы? Антисемейные люди? Разрушители моральных ценностей?

Мы не можем даже демонизировать их, не предав наши Принципы; порождения сатаны лишены внутренней ценности и достоинства. Книга наподобие популярной книги Томаса Франка «Что случилось с Канзасом?» Как консерваторы завоевали сердце Америки (Метрополитен, 2004; 24 доллара) могут заставить нашу кровь биться быстрее с помощью такой риторики:

Канзас готов увести нас, поющих, в апокалипсис.Он приглашает нас присоединиться к нам, отдать свои жизни, чтобы другие могли заработать деньги наверху; навсегда отказаться от процветания среднеамериканских стран в погоне за малиновой фантазией о праведности среднеамериканских стран.

Но я должен задаться вопросом, куда идет межконфессиональный диалог после того, как мы приписываем взгляды наших оппонентов «психическому расстройству». Каким бы приятным ни было утверждение фундаменталистов как сумасшедших, глупых или злых, если мы собираемся быть верными себе, мы сначала должны попытаться понять их как мыслящих, чувствующих людей.

К счастью, две книги — Джорджа Лакоффа «Моральная политика: как либералы и консерваторы думают» и Джеймс М. Олт-младший «Дух и плоть : жизнь в фундаменталистской баптистской церкви» — могут помочь нам представить себе христианское право, не нарушая первое. Принцип.

Семья в наших головах

Джордж Лакофф, профессор лингвистики и когнитивных наук из Беркли, считает, что люди мыслят метафорами. По его словам, человеческий разум эволюционировал не для философствования, а для того, чтобы вести физическое тело через физический мир.Разум воспринимает каждую новую идею метафорически в терминах чего-то, о чем он уже умеет думать, пока современный взрослый разум не станет Манхэттеном головокружительных башен — метафор, опирающихся на метафоры вплоть до основы материальности. Он долгое время разрабатывал эту теорию в таких академических томах, как «Философия во плоти», и «Откуда математика пришла из ». Хорошим популярным введением является книга Лакоффа и Марка Джонсона «Метафоры , которые мы живем на », опубликованная в 1980 году.

Моральная политика применяет идеи Лакоффа к политическому мышлению. Незаметный, когда он вышел в 1996 году, он приобрел последователей, поскольку поляризация американской политики между красным и синим государством стала более значительной. В 2004 году он опубликовал следующий сборник коротких статей для либералов «» Не думай о слоне: знай свои ценности и определяй дебаты .

Ключевым понятием Моральная политика является создание рамок. Фрейм — это бессознательный набор метафор, с помощью которого мы воспринимаем и интерпретируем ситуацию.Например: Время — деньги. Большинство из нас никогда сознательно не решало думать о времени как о деньгах, но все же мы тратим времени, тратим зря времени, экономим времени и инвестируем своего времени — мы надеемся, что с прибылью, . Фреймы не являются объективными или нейтральными, но несут в себе контент, который тем более бессознателен. («Время-деньги» подразумевает, что времени мало и оно ценно.) Изменение вашего фрейма может изменить ваше восприятие. (Если вы говорите о том, что пропускают времени, а не тратят его, то времени может показаться больше.) Здравый смысл, по мнению Лакоффа, не более чем бессознательное содержание популярных фреймов. Здравый смысл кажется таким очевидным, потому что его выводы уже встроены в ситуацию еще до того, как мы начинаем думать о ней сознательно.

Когда Лакофф взглянул на американскую политику, он увидел два созвездия позиций без очевидной связи.

Какое отношение противодействие абортам имеет к противодействию защите окружающей среды? При чем здесь противодействие позитивным действиям, контролю над оружием или минимальной заработной плате? Модель консервативного мышления должна ответить на эти вопросы, так же как модель либерального мышления должна объяснить, почему либералы склонны иметь группу противоположных политических позиций.

Заглянув глубже, Лакофф обнаружил не только два набора мнений, но и два расходящихся понятия здравого смысла:

Современная американская политика — это мировоззрение. Консерваторы просто видят мир иначе, чем либералы, и обоим трудно понять, каково мировоззрение друг друга.

Какие основные рамки могли бы объяснить эти различия? Первая часть ответа Лакоффа удивительна, потому что он обнаружил скорее общность, чем различие: и либералы, и консерваторы используют то, что он называет метафорой «нация как семья».Оба говорят о правительстве как о родителе, а о гражданах — как о братьях и сестрах. Правительство защищает, обучает, награждает и наказывает своих граждан — как родителей с детьми. Однако различие, которое Лакофф обнаружил между либеральным и консервативным мышлением, объясняется рамками, которые каждый из них ставил перед семьей. Другими словами: какова стереотипная идеальная семья, по которой следует моделировать нацию?

Из консервативного здравого смысла Лакофф вывел фрейм, который он назвал «Семья строгого отца».С другой стороны, либералы, похоже, используют фрейм, который Лакофф назвал «Родительская семья-воспитатель». Поскольку оба они предназначены для улавливания популярных стереотипов, нетрудно представить, что они собой представляют: в строгой отцовской семье роли и мораль строго определены. Строгий отец распределяет награды и наказания, чтобы научить детей поступать правильно. Семья заботливых родителей, напротив, больше сосредотачивается на присущих каждому ребенку доброте и уникальности. Родители создают благоприятную среду, в которой дети могут развивать свои уникальные способности и в конечном итоге найти свой собственный путь в мире.Строгие отцы беспокоятся о том, чтобы испортить детей; заботливые родители о том, чтобы их задушить.

Основная часть книги Moral Politics расширяет это понимание, чтобы объяснить, как либеральный здравый смысл и консервативный здравый смысл проявляются в спорных вопросах американской политики — благосостоянии, налогах, преступности, абортах, окружающей среде, искусстве и позитивных действиях. «Это не совсем разные вопросы, — пишет он, — а проявления одной проблемы: строгость против заботы».

Теория Лакоффа объясняет не только содержание политической поляризации, но и ее эмоциональную напряженность:

[Политическое разделение] — это, в конечном счете, разделение по семейному принципу, касающееся того, что вы считаете правильным типом семьи — были ли ваши родители хорошими родителями, были ли вы хорошими родителями для своих детей и правильно ли вы выросли.

Настоящие семьи

Spirit and Flesh дополняет общий взгляд консерваторов в Moral Politics с высоты птичьего полета на правых христиан. В 1980-е годы Джеймс Олт был молодым социологом, который боролся с трудностями и задавал простой вопрос: почему феминизм не привлекает больше женщин из рабочего класса? Сначала он изучал женщин из рабочего класса в движении за право на жизнь, но вскоре его заинтересовала небольшая выскочка в стиле Джерри Фалуэлла в Вустере, штат Массачусетс, которую он в книге называет баптистом реки Шаумут.В конце концов, он снял документальный фильм PBS « Born Again » 1987 года, который, по совпадению, был частью его собственного профессионального возрождения как режиссера.

Очевидно, Олт потерял дисциплину «издавай или погибай», когда покинул академию, потому что он не закончил Spirit and Flesh до 2004 года. В обмен на ожидание мы получаем книгу, которую не написал бы ни один академический социолог: первая — личный отчет о культурном шоке Олта и его переоценке. Что бы вы ни думали о реке Шаумут, вы будете продолжать перелистывать страницы, чтобы узнать, обращается ли Олт.

Как и предсказывал Лакофф, Олт заметил глубокую разницу между семьями Шаумут-Ривер и семьями его друзей-либералов-академиков. Но, хотя семьи реки Шаумут были строгими, разница была глубже, чем просто строгость и забота. На реке Шаумут Олт нашел большие семьи, в которых несколько поколений оставались глубоко вовлеченными в жизнь друг друга. Академическим социологам, таким как Олт, было трудно поверить в то, что такие семьи все еще существуют, особенно в таком периферийном городе Массачусетса, как Вустер.Дети Шаумут Ривер обычно жили со своими родителями до брака, и даже после этого продолжали ежедневные консультации.

Напротив, к тому времени, когда мы с друзьями и коллегами поженились. . . в целом мы зарекомендовали себя как независимые личности, отстраненные от повседневного сотрудничества с родителями и другими родственниками. Вместо того, чтобы соответствовать существующему моральному кодексу, разделяемому нашими старейшинами, с которыми мы были связаны в ежедневном сотрудничестве, мы поощрялись и нуждались в формировании нашей собственной морали в среде, где разные и непримиримые люди с трудом сталкивались друг с другом и в которой, возможно, Единственным стандартом, который мы могли бы разделить, была взаимная терпимость к разным ценностям.Мы не выбрали быть моральными релятивистами; жизнь, которую мы прожили, в некотором смысле требовала этого.

Ault определяет более глубокое различие как данные отношения, а не как избранные. На реке Шаумут дети рождаются с обязательствами, и их выживание зависит от обязательств других людей перед ними. Эта сеть взаимных обязательств обеспечивает контекст их жизни от рождения до смерти. Хорошие люди выполняют свои обязанности, а плохие — нет — все просто.

Друзья

Олта, напротив, очень похожи на людей, которых я знаю из Первого прихода в Бедфорде, штат Массачусетс, моей домашней церкви.Их жизнь определяется не обязательствами, которые они несут с рождения, а обязательствами, которые они выбрали. Их личные отношения, даже их браки, носят произвольный характер и являются взаимными, а не фиксированными и вневременными.

Легко увидеть, как каждая семья будет отрицательно относиться к другой. Тем, кто берет на себя определенные обязательства и согласованные отношения, члены Шаумут Ривер кажутся виртуальными автоматами, живущими неизученной жизнью на основе заранее запрограммированных шаблонов. Но те, кому ежедневное выживание зависит от сети фиксированных обязательств, видят в нас — тех, кто не стесняется отказываться от врожденных обязательств и пересматривать долгосрочные отношения — безответственными и ненадежными.Выбранный моральный кодекс, который человек может пересмотреть в любое время, кажется им плохой пародией на настоящую мораль. Даже либеральной христианской морали недостает серьезности. Пастор Шаумут Ривер описывает это как «вечное руководство к тому, как быть хорошим. . . . Знаешь, милые рассказы, шутки тут или там.

Рефрейминг

В послесловии к изданию Moral Politics 2002 года Лакофф пишет о способах борьбы с негативными фреймами. Очевидные подходы часто контрпродуктивны: отрицание фрейма только усиливает его (поскольку знаменитая фраза Ричарда Никсона «Я не мошенник» навсегда связала Никсона и мошенника в общественной памяти).И этого недостаточно, чтобы быть правым: «Факты сами по себе не освобождают. Вы должны правильно сформулировать факты, прежде чем они смогут иметь то значение, которое вы хотите передать ».

Очень трудно вспомнить, подумать или даже услышать факты, которые не имеют для вас смысла. Тем, кто рассматривает консерваторов как сторонников семьи, а либералов как противников семьи, нет места, чтобы говорить о том, что в либеральном Массачусетсе самый низкий уровень разводов в стране. Это просто не застрянет в их головах.

Лакофф рекомендует рефрейминг.Вместо того, чтобы принимать терминологию, используемую вашими оппонентами, и отвечать на вопросы, которые они задают («Вы перестали бить свою жену?» ), переопишите ситуацию в своих собственных терминах и задайте вопросы, которые вы считаете важными. Вместо того, чтобы защищать «антисемейную» позицию, переосмыслите: фундаменталисты выступают за одну семью, а религиозные либералы за другую семью. Теперь вы готовы указать на то, что наша семья работает довольно хорошо — отсюда и статистика разводов Массачусетса.

Даже если вам никогда не удастся изменить чье-либо мнение, понимание рамок Лакоффа и взглядов Олта на образ мышления правых христиан может удержать вас от усиления негативных стереотипов и непреднамеренного обострения старых споров. Фундаменталисты действительно не понимают, что мы морально серьезные люди и что мы относимся к выбранным нами обязательствам так же серьезно (если не больше), чем они относятся к своим врожденным обязательствам. Если бы мы могли общаться так много, мы могли бы спровоцировать серьезный сдвиг в их взглядах на мир.

Разрыв связи между консервативным мировоззрением и климатическим скептицизмом

Прилив наконец меняется. В ходе прошедших вчера вечером третьих республиканских дебатов сенатор от Южной Каролины Линдси Грэм и бывший губернатор Нью-Йорка Джордж Патаки признали научный консенсус в отношении того, что изменение климата реально и связано с деятельностью человека.

Эти кандидаты участвовали в «андеркартных» дебатах четырех до более длительных дебатов с оставшимися 10 кандидатами от республиканцев.Но их комментарии — важный шаг к разрыву связи между консервативным мировоззрением и климатическим скептицизмом.

Увеличивающееся количество комментариев, как пристрастных, так и беспристрастных, проясняет, что консервативная позиция отрицания изменения климата несостоятельна. Волна научных доказательств слишком велика, чтобы ее сдерживать, и чем дольше Республиканская партия отрицает существование проблемы, тем дольше она будет исключена из дискуссии о том, что с ней делать.

Глобальные выбросы

В то время как 10 лучших кандидатов-республиканцев, такие как Марко Рубио и Тед Круз, продолжают отрицать существование изменения климата или прибегают к мучительной защите «Я не ученый», кандидаты от Демократической партии выдвигают предложения по решению этой проблемы.Это происходит на фоне того, что президент Обама предпринимает действия по многочисленным национальным и международным направлениям для решения этой проблемы. Поезд уходит со станции, а Республиканской партии даже нет на перроне.

Фактически, Республиканская партия занимает особую позицию в мире в этой позиции, поскольку другие страны, такие как Китай и Индия, выступают с собственными климатическими планами, убирая одно из оправданий Республиканской партии для сопротивления климатической политике. Из девяти основных консервативных партий по всему миру только Республиканская партия США, по крайней мере, не признает, что изменение климата является проблемой.

Но это скоро закончится, поскольку голоса, выражающие озабоченность по поводу этого вопроса, выходят за пределы избирателей, которым не доверяют многие республиканцы — экологов, демократических политиков и ученых, — и включают в себя тех, кому они действительно доверяют, а именно руководителей предприятий, религиозных лидеров и других республиканцев. . Общественное движение и политика вокруг этого вопроса достигают критических размеров.

Консервативный хор

Во-первых, ключевые бизнес-интересы выходят «из шкафа».Марк Карни, управляющий Банка Англии, предупредил в сентябре, что, если мы не примем меры сейчас, глобальное потепление может стать одним из самых больших рисков для будущей экономической стабильности. Исполнительный директор Cargill Грег Пейдж предупредил, что изменение климата реально и с ним нужно бороться, чтобы предотвратить нехватку продовольствия в будущем. Генеральный директор General Mills Кен Пауэлл сообщил Associated Press:

Мы считаем, что парниковые газы, вызванные деятельностью человека, вызывают изменение климата и его нестабильность, и это создает нагрузку на цепочку поставок сельскохозяйственной продукции, что для нас очень важно.

Это не изолированные голоса. Они представляют растущую обеспокоенность в корпоративном секторе, что у нас есть проблема, и бездействие правительства только усугубит ее. Эти сообщения исходят не от Агентства по охране окружающей среды, Межправительственной группы экспертов Организации Объединенных Наций по изменению климата, Эла Гора или экологической неправительственной организации, и они имеют вес среди избирателей, от которого нелегко отказаться.

Во-вторых, в бой вступила религия.Даже папа сделал шаг вперед, чтобы сказать, что изменение климата реально и что мы должны что-то делать с точки зрения религиозной морали. В своем энциклическом письме и выступлениях на совместных сессиях Конгресса и Организации Объединенных Наций он разрывает связь, согласно которой нельзя верить в Бога и верить в изменение климата, как решительно утверждали Раш Лимбо и другие. Папа умолял мировых лидеров взять на себя ответственность за решение этой важной проблемы.

Папа Франциск обращается к Конгрессу США и обращается с посланием к членам Конгресса-католикам.Кевин Ламарк / Reuters

Одной из аудиторий этого послания являются 70 конгрессменов-республиканцев-католиков и 11 сенаторов-республиканцев-католиков на 114-м Конгрессе. Другая аудитория — это 70 миллионов католиков в США. И давление с кафедры распространяется не только на католиков. Заявления видных мусульманских, еврейских и буддийских лидеров последовали за заявлением Папы с аналогичным собственным посланием.

В-третьих, республиканцы слышат это от своих товарищей-республиканцев.Патаки и Грэм добавили свои голоса к голосам других республиканцев, которые теперь пытаются убедить свою партию согласиться с учеными. Джей Фейсон, консервативный бизнесмен-республиканец, планирует потратить 10 миллионов долларов на усилия по лоббированию республиканцев, чтобы они поддержали проблему изменения климата. Бывший конгрессмен-республиканец Боб Инглис поставил перед собой задачу заставить свою партию ознакомиться с научными фактами (и в процессе получил премию «Профиль храбрости» 2015 года от Библиотеки Кеннеди).

Консервативный аналитический центр R Street, основанный бывшим сотрудником Heartland Institute Эли Лерером, активно ищет консервативные методы решения этой проблемы.Даже консервативная группа по лоббированию бизнеса American Legislative Exchange Council (ALEC) делает некоторые странные и запутанные откаты. Хотя Shell покинула группу в этом году из-за позиций по изменению климата, которые, по словам компании, несовместимы с их собственными, ALEC теперь не только настаивает на том, что не отрицает изменение климата, но и угрожает подать в суд на тех, кто считает иначе.

Демографические изменения

Наконец, все это приводит к тому, что избиратели-республиканцы меняются.Опросы общественного мнения, проводимые Bloomberg, Pew Research Center, Brookings Institution и даже некоторыми республиканскими социологами, показывают, что избиратели-республиканцы становятся верующими.

По данным ClearPath, большинство республиканцев, включая 54% консервативных республиканцев, называющих себя консервативными, теперь считают, что климат в мире меняется и что человечество играет определенную роль в этих изменениях. Это заметное изменение по сравнению с 2009 годом, когда всего 35% республиканцев считали изменение климата реальным.Линия тренда имеет устойчивый восходящий наклон.

Понятно, республиканцы верят в науку, а основные республиканские политики идут не в ногу.

В частности, одним из демографических избирателей, принявших эту науку, является нынешнее поколение студентов колледжа (18-22 года), которые, согласно опросу Йельского университета, «выросли с еще меньшей научной неопределенностью в отношении изменения климата, [и] несколько более озабочены и вовлечены, чем их чуть более старшие 23-34-летние коллеги.”

Импульс велик, и он нарастает. Хотя есть некоторые консерваторы, которые никогда не могут отступить, рядовые люди меняют свое мнение, чтобы соответствовать подавляющему большинству ученых, представленных более чем 200 научными агентствами по всему миру. Сенатор Джеймс Инхоф, например, слишком много сделал ставку в своей риторике, репутации и театральности (например, бросая снежок в зал заседаний Сената) на убеждении, что изменение климата — это «величайшая мистификация, когда-либо совершавшаяся против американской общественности.И есть ведущие ток-шоу, такие как Раш Лимбо, и целые организации, такие как Институт Хартленда, которые не оставили себе места, чтобы сохранить лицо.

Но даже до того, как вчера вечером были объявлены дебаты, мы уже были свидетелями небольших отступников. В январе 2015 года 15 республиканцев присоединились к 35 демократам в голосовании за поправку, подтверждающую, что люди вносят вклад в глобальное потепление. В сентябре 2015 года 11 республиканцев Палаты представителей подписали резолюцию, в которой признали, что люди играют роль в возникновении изменения климата, и одобрили меры по его решению.

Истина в том, что многие политики-республиканцы, помощники в Конгрессе, лоббисты и сотрудники верят в науку и в необходимость действовать, находясь в безопасности за закрытыми дверями. Они просто ждут, когда подходящее политическое прикрытие публично заявит о своих взглядах.

Действительно ли республиканская база избирателей вынесет свой гнев, если они это сделают?

Этот день, возможно, уже прошел. Фактически, многие избиратели-республиканцы теперь могут быть готовы вознаградить кандидата, который выражает веру в науку и избегает того, о чем бывший кандидат в президенты Джон Хантсман предупреждал в 2011 году: Республиканская партия становится партией, направленной против науки.

Общие настроения избирателей продемонстрировали глубокую склонность к откровенным разговорам. Пора отказаться от идеи, что изменение климата — это строго либеральный, демократический вопрос. Фактически, мы не можем адекватно решить эту проблему без всех взглядов в дискуссии: консервативных, либеральных и других. Прилив наконец меняется.

3 больших различия между консерваторами и прогрессистами

В чем разница между консерваторами и прогрессивными?

Вот три примера.

№ 1: Консерваторы и прогрессисты имеют разные взгляды на людей и сообщества.

Консерваторы спрашивают: «Что я могу сделать для себя, своей семьи, своего сообщества и своих сограждан?»

Прогрессисты спрашивают: «Что несправедливо?» «Что я должен?» «Что меня сегодня обидело?» «Что моя страна должна сделать для меня?»

Традиционная американская этика достижения уступает место прогрессивной этике обиды.

В отличие от множества индивидов, составляющих одно американское сообщество, прогрессисты стремятся поместить индивидов в множество конкурирующих сообществ. Первый создает единство. Второй — политика идентичности.

№ 2 .: Консерваторы и прогрессисты по-разному относятся к разнообразию и выбору.

Для прогрессистов приветствуются разные этнические группы и гендерная идентичность, но не допускается разнообразие мнений и идей.

Достаточно взглянуть на две области общественной жизни, в которых преобладают левые.В кампусах колледжей под угрозой находится свобода слова. Если вы консерватор, работаете в социальной сети или используете одну из их платформ, чтобы поделиться своими взглядами, вы можете обнаружить, что ваша работа уволена или ваш аккаунт удален.

Когда дело доходит до выбора, прогрессивные люди любят это слово, но они не хотят, чтобы оно применялось к нашим решениям в отношении образования, здравоохранения и даже того, как и где мы живем в соответствии с нашей религиозной верой.

Консерваторы придерживаются другого подхода.

Родители, а не почтовый индекс, в котором они живут, должны выбирать школу, которая лучше всего подходит для их ребенка.

Нам всем нужна медицинская помощь, но не всем нам нужна одинаковая или одинаковая помощь. И хотя люди должны иметь право жить так, как они хотят, никого не следует принуждать одобрять или праздновать этот выбор, если он нарушает их религиозные убеждения.

Консерваторы говорят, что у людей должен быть выбор. Прогрессисты говорят, что одно политическое решение подходит всем.

№ 3: Консерваторы и прогрессисты по-разному относятся к «Мы, народ».

Будь то Вторая поправка, иммиграция или ограничение абортов, если мы, люди, не принимаем законы, одобряемые прогрессивными, они обращаются за закрытыми дверями к судьям, исполнительным распоряжениям и правительственным бюрократам, чтобы опровергнуть волю избирателей.

Что бы ни думали о целесообразности повышения минимальной заработной платы, запрета пластиковых соломинок или удаления спорных исторических памятников, консерваторы полагают, что такие решения должны приниматься избирателями, наиболее близкими к этим вопросам, а не законодателями в Вашингтоне или коллегией судит пять штатов.

Подводя итог, консерваторы верят в права личности, а не в особые права. Консерваторы считают, что Техас может быть Техасом, а Вермонт — Вермонтом.А консерваторы считают, что мы, люди, можем голосовать ногами за то, где мы хотим жить и по каким законам мы хотим жить.

Дополнительные сведения о важнейших проблемах Америки

Рецензия на книгу Скотта Лондона

В статье Моральная политика Джордж Лакофф утверждает, что политические рассуждения людей в значительной степени определяются бессознательными метафорами. По его словам, политические взгляды американцев на обоих концах политического спектра проистекают из метафоры нации как семьи.Но либеральное и консервативное мировоззрения основываются на двух очень разных концептуальных моделях идеальной семьи. В центре консервативного мировоззрения находится модель «строгого отца», в то время как либералы придерживаются идеала семейной жизни, сосредоточенного на «заботливом родителе». Мораль «строгого отца» подчеркивает важность традиционной нуклеарной семьи, где отец несет основную ответственность за поддержку и защиту семьи, а также имеет право устанавливать и обеспечивать соблюдение строгих правил поведения детей.В этом мировоззрении самодисциплина, уверенность в себе и уважение к законной власти — важнейшие качества, которым дети должны научиться. В этой модели очень важен фактор вознаграждения и наказания, поскольку предполагается, что люди, предоставленные самим себе, будут преследовать эгоистичные интересы и заставят себя действовать от имени других только для получения вознаграждения или избежания наказания. Модель «заботливого родителя», напротив, подчеркивает важность сочувствия, заботы, справедливого распределения и возмещения ущерба.Первичный опыт, лежащий в основе этой модели, — это опыт, о котором заботятся и о котором заботятся, удовлетворение желаний любящего взаимодействия, жизнь как можно более счастливо и извлечение смысла из взаимодействия и заботы. В этой модели послушание детей происходит из их любви и уважения к своим родителям и своему сообществу, а не из-за страха наказания. Хорошее общение имеет решающее значение, потому что только тогда, когда родители объясняют своим детям, почему их решения служат делу защиты и заботы, их авторитет считается законным. Лакофф признает, что «либерализм и консерватизм совсем не монолитны». Оба они «обеспечивают богатое моральное и политическое мировоззрение, достаточно богатое, чтобы допускать широкий диапазон вариаций», — говорит он. Тем не менее метафоры, лежащие в основе каждой моральной системы, имеют большое значение для формирования политического мировоззрения и идеологии человека. А поскольку семейная мораль является всеобъемлющей для большинства людей, они склонны ставить политические вопросы в свете своих семейных ценностей. Это не просто мнения о том, что делает государственную политику наилучшим, это этические взгляды на то, что делает хороших людей и хорошую нацию.Таким образом, эти концептуальные модели используются для решения всего спектра вопросов общественной жизни, от позитивных действий и абортов до государственного образования и национальной безопасности. Лакофф считает, что консерваторы, как правило, более внимательны к основам своего политического мировоззрения, чем либералы. За последние два или более десятилетия они тщательно определили свои идеи и приняли лучший язык для их выражения. «Мои результаты показывают, что семья и мораль имеют центральное значение для обоих мировоззрений», — пишет Лакофф.«Но там, где консерваторы относительно осведомлены о том, как их политика соотносится с их взглядами на семейную жизнь и мораль, либералы в меньшей степени осведомлены о неявном взгляде на мораль и семью, которая формирует их собственные политические убеждения. Отсутствие осознания собственного политического мировоззрения губительно для либерального дела ». На последних страницах Лакофф отказывается от своего научного нейтралитета, чтобы отстаивать либеральное мировоззрение. По его словам, как убежденный либерал, он не может полностью молчать о том, какая концептуальная модель лучше.Хотя он восхищается последовательностью консервативной позиции и «умом и сообразительностью», с которыми консерваторы формулируют свои взгляды, он считает, что лежащая в их основе мораль нездорова для общества, поскольку способствует культуре разделения и осуждения. [Первоначально опубликованный в 1996 году, Moral Politics был выпущен во втором издании с новым подзаголовком в 2002 году. Первоначальный подзаголовок был «Что консерваторы знают, а либералы — нет».] Авторские права 2003 Скотт Лондон.Все права защищены.

Трамп против Обамы: новая теория о том, почему республиканцы и демократы сражаются

«Из множества факторов, составляющих ваше мировоззрение, один является более фундаментальным, чем любой другой, в определении того, к какой стороне разделения вы стремитесь: ваше восприятие того, насколько опасен мир. В конце концов, страх — это, пожалуй, наш самый первобытный инстинкт, поэтому вполне логично, что уровень страха людей влияет на их взгляды на жизнь ».

Это политологи Марк Хетерингтон и Джонатан Вейлер, написавшие в своей книге Prius или Pickup , в которой собраны огромные массивы данных опросов и экспериментальных доказательств, чтобы доказать, что корни наших политических разногласий уходят настолько глубоко, что заставляют нас почти непонятны друг другу.Они говорят, что наши политические разногласия не связаны с политическими разногласиями или даже не из-за демографии. Они о чем-то более древнем в том, как мы смотрим на мир.

Хетерингтон и Вейлер называют эти мировоззрения, которые выражаются во всем, от политических предпочтений до стилей воспитания, «фиксированными», а не «гибкими». Фиксированное мировоззрение «описывает людей, которые более настороженно относятся к социальным и культурным изменениям и, следовательно, более настроены на свой путь, более подозрительно относятся к посторонним и чувствуют себя комфортнее со знакомым и предсказуемым.«Люди с изменчивым мировоззрением, напротив,« поддерживают изменение социальных и культурных норм, их вдохновляют вещи, которые являются новыми и новыми, и они открыты и приветствуют людей, которые выглядят и звучат иначе ».

Они утверждают, что в последние десятилетия произошло то, что политика в целом и наши политические партии в частности реорганизовались в соответствии с этими мировоззрениями, добавив новое и, возможно, непримиримое различие в наши политические разногласия. Эта разница видна во всем: от того, что мы думаем, где мы живем, до того, как мы делаем покупки, но особенно она очевидна в том, насколько нам трудно понять, как другая сторона смотрит на мир.

По электронной почте мы с Хетерингтоном обсудили его выводы и их значение для американской политики.

Эзра Кляйн

В вашей книге есть параграф, о котором я думал с тех пор, как прочитал его. Вы пишете: «В Америке [политические партии] были практически всегда, и страна не всегда была поляризованной. Чтобы политические партии были поляризованными, люди должны глубоко чувствовать эту особую идентичность ».

В чем разница между демократом, демократическим мировоззрением и демократической идентичностью?

Марк Хетерингтон

Идеологический конфликт, который раньше разделял стороны, был размером правительства.Демократы сказали больше, республиканцы сказали меньше. Важно отметить, что у большинства американцев не было серьезных обязательств по этому вопросу. Вдобавок партийные элиты могли пойти на компромисс. Следовательно, порожденный им политический конфликт в большинстве случаев не был злобным.

Это изменилось в конце 20-го века, ускоряясь до наших дней. Разделительной линией между партиями больше не была философия о , управляющая (политическая идеология — более или менее правительство).Это переросло в различия в философии о жизни (мировоззрение — это мир, в основном безопасное место для исследования, или это опасная змеиная яма, с которой можно присесть).

Если вы думаете, что мир опасен, безопасность всегда является проблемой №1. Когда дело доходит до физической безопасности, ослабление бдительности против врагов может иметь катастрофические последствия. Однако, если вы думаете, что мир безопасен, дискриминация групп, которые, как правило, ниже иерархии расовой, гендерной или сексуальной ориентации, является настоящим грехом.

Эзра Кляйн

Итак, аргумент состоит в том, что партийная принадлежность или мировоззрение становится идентичностью, когда так сильно ощущается, что она действует почти субрационально, и что это произошло с разделением на безопасность / опасность? Мне это кажется странным. Почему политика должна была реорганизоваться вокруг видения безопасности, особенно в эпоху, когда мир в целом становился безопаснее?

Марк Хетерингтон

Не совсем так. Мировоззрение — это не личность. Это способ понять природу мира.Это безопасно или опасно? Должны ли мы защищать традиционные способы ведения дел, или можно ли им бросить вызов?

Сегодняшняя политическая злоба является результатом того, что мировоззрение американцев сочетается с их пристрастием. Поскольку мировоззрение людей организует всю их жизнь, а не только ее политическую часть, партийная идентичность, определяемая ими, порождает острые конфликты. Противоположные мировоззрения существовали в Америке всегда (и, вероятно, с тех пор, как появились люди). Новым является то, что теперь они четко отображаются на партийной идентичности американцев.

Доказательства повсюду. Ясная тема съезда Республиканской партии 2016 года заключалась в том, что жизнь в Америке 21-го века опасна. «Американская бойня» была центральным элементом инаугурации Трампа. Его недавнее заявление о поддержке Саудовской Аравии буквально началось со слов: «Мир — очень опасное место!»

Когда демократы видят, слышат и читают эти вещи, они просто не понимают этого. Хотя они видят опасность, она проявляется в форме республиканцев, которые воспринимают людей, которые выглядят или звучат иначе, как угрозы национальной безопасности.Современные демократы считают старые традиции, дискриминирующие меньшинства, женщин и ЛГБТ, реальной угрозой жизни Америки.

Реальность того, что мир на самом деле безопаснее, не имеет значения. Для сегодняшней политики важно то, что основы двух партий видят это по-разному.

Эзра Кляйн

Это имеет смысл для меня как объяснение того, почему партийная идентичность кажется намного глубже, но на самом деле это не объясняет, почему американская политика реорганизовалась вокруг понимания угрозы в эпоху, когда мир в целом становился безопаснее.Какое этому объяснение?

Марк Хетерингтон

Проблемы, которые привели к этой «эволюции мировоззрения», включают расу, закон и порядок, гендерное равенство, религию в общественной сфере, права ЛГБТ, защиту страны от терроризма, права на оружие и иммиграцию.

Появился каскад новых проблем, который включил в себя старый конфликт Нового курса, который разделил стороны. Начиная с 1960-х годов, когда демократы стали придерживаться гражданских прав и «южной стратегии» республиканцев, этот процесс продолжается и по сей день, затрагивая ряд вопросов, которые имеют одну общую черту: демократы последовательно выбирают более «современные» или «открытая» их сторона, в то время как республиканцы заняли более «традиционную» или «закрытую».Вот почему мировоззрение американцев теперь так четко отображается на их партийной принадлежности.

Но какое отношение раса и иммиграция имеют к гендерному равенству? Какое вообще отношение внутренние проблемы имеют к защите американцев от террористических угроз? Наши исследования показывают, что предпочтения американцев по всем этим вопросам зависят от одного и того же — от их мировоззрения. Люди на противоположных концах мировоззренческого спектра различаются по всем этим вопросам на 40, 50, а иногда и на 60 процентных пунктов.

Если ваше мировоззрение предполагает, что мир опасен, призрак терроризма, конечно, будет особенно тревожным. Но социальные изменения тоже потенциально опасны. Существующие традиции и иерархии поддерживают порядок на протяжении тысячелетий. Этим иерархиям угрожает расовое и гендерное равенство. ЛГБТ бросают вызов этим традициям.

Если вы думаете, что мир безопасен, вы не видите беженцев как пытающихся проникнуть в страну, чтобы причинить вред. Им нужна наша помощь. Вы не рассматриваете группы идентичностей, борющиеся за равенство, как угрозу.Вместо этого старые традиции и иерархии представляют собой реальную угрозу, потому что они увековечивают дискриминацию.

Эзра Кляйн

Меня беспокоит разделение фиксированного и жидкого на то, отражает ли оно причину наших разногласий или их последствия. Политика в Америке резко сокращается по демографическим признакам. Но действительно ли правда, что, скажем, белые американцы гораздо чаще фиксируются в своем мировоззрении, чем афроамериканцы? Или это то, что белые американцы склоняются к политической партии, которая проповедует фиксированные взгляды в ответ на наши политические разногласия и как способ восстановить прошлое, которое она предпочитает?

Я предполагаю, что еще один способ спросить: фиксируется ли фиксированное мировоззрение само по себе или это реакция на определенные политические демографические условия в определенное время.

Марк Хетерингтон

Расовый раскол в США — это не мировоззренческий раскол. С мировоззрения афроамериканцы на самом деле лучше вписались бы в Республиканскую партию. Чернокожие, белые евангелисты и белый рабочий класс — это группы, которые, скорее всего, имеют фиксированное мировоззрение. В частности, для афроамериканцев мир был опасным местом.

Помните, что республиканцы десятилетиями унижали афроамериканцев, чтобы привлечь белый рабочий класс. Белые с фиксированным мировоззрением воспринимают афроамериканцев и группы иммигрантов как угрозу.Но афроамериканцы и группы иммигрантов не считают себя угрозой. Республиканцы представляют для них угрозу. Групповая идентичность, а не мировоззрение, определяет их партийный выбор.

Мировоззрение людей остается довольно стабильным с течением времени. Это глубоко укоренившееся понимание того, как устроен мир, которое определяет решения во всех сферах жизни людей. При этом мы обнаруживаем, что флюиды становятся «ситуативно фиксированными» в своих политических предпочтениях, когда они напуганы.

Возьмем, к примеру, 11 сентября.Американцы по всему спектру мировоззрения были в ужасе. В краткосрочной перспективе более подвижные стали более склонными к обмену гражданских свобод на безопасность, более склонным поддерживать применение пыток. Исправленные уже могли поддерживать эти вещи до атак. Однако со временем жидкость вернулась к оценке гражданских свобод и противодействию пыткам. Их мировоззрение не изменилось.

При этом наше исследование ясно показывает, что страх приносит пользу республиканцам в системе разделенного мировоззрения.Мнения ползут вправо, по крайней мере, на время.

Эзра Кляйн

Это вызывает еще кое-что, о чем я хотел бы спросить вас в книге. Вы утверждаете, что между двумя сторонами существует асимметрия в поиске истины: «неправильные представления об изменении климата, уровне преступности и побочных эффектах вакцинации находят своих самых стойких защитников у политических правых, а не левых». Вы продолжаете утверждать, что «накапливаются свидетельства того, что правые политические, похоже, имеют более сильную тенденцию предпринимать шаги для поддержки своего мировоззрения, чем левые.”

С одной стороны, это очень похоже на политическую партию, в которой Fox News является самым надежным источником новостей, а Дональд Трамп, настоящий теоретик заговора, является лидером партии. Это также трудный разговор, потому что даже разговор о различиях в поиске истины звучит оскорбительно и предвзято, и достаточно легко привести отдельные примеры левшей, которые верят в безумные вещи (хотя левые институты кажутся более устойчивыми к этим безумным вещам). Можете ли вы рассказать мне о доказательствах, которые вас убедили?

Марк Хетерингтон

Вы выражаете обеспокоенность по поводу того, что вас считают «оскорбительным и предвзятым» по отношению к консерваторам, и мы разделяем эту озабоченность.Но кажется асимметричным. Когда вы в последний раз наблюдали, как консерваторы беспокоятся о преувеличении либеральных патологий? Тем не менее, мы не утверждаем, что с консервативными американцами есть какие-то «проблемы». Проблема начинается с консервативных лидеров.

Простой факт заключается в том, что лидеры республиканцев чаще, чем лидеры демократов, распространяют ложь — отрицание изменения климата, биртеризм, предположения, что мошенничество на выборах широко распространено и многое другое. Это не позиции консервативной фракции.Сам президент Соединенных Штатов признал всю эту ложь. Если бы лидеры демократов с такой же вероятностью распространяли ложные нарративы, им поверило бы больше демократов.

Консервативные СМИ усиливают эту ложь. Это то, что связывает то, что говорят и делают лидеры, с тем, во что верит общество. Либералы склонны полагаться на ряд либеральных и основных источников новостей. Консерваторы склонны полагаться на гораздо меньшее количество высокоидеологических источников. Согласно исследованию Pew 2014 года, последовательные консерваторы выражали такой же уровень недоверия к ABC News, как и последовательные либералы к Шону Хэннити.

Следовательно, консервативные американцы с большей вероятностью, чем либералы, верят в ложь о другой стороне. Например, демократы примерно на 12 пунктов чаще, чем республиканцы, говорили, что администрация Буша руководила наводнением в некоторых частях Нового Орлеана во время Катрины. Но республиканцы на 34 пункта чаще верят, что Обама родился в Кении, чем демократы, и на 32 пункта чаще полагают, что Obamacare включил «списки смерти».

Это не означает, что среди либералов нет предвзятого мышления.Они тоже более охотно поддерживают или противодействуют политике, потому что она выполняется или не выполняется их командой. Но скептицизм по поводу основных фактов на самом деле заметно различается в зависимости от партии и идеологии.

Эзра Кляйн

Меня очень интересует мысль о том, что проблема начинается с консервативных лидеров. Я видел много исследований о том, как отдельные либералы и консерваторы реагируют на дезинформацию в лабораторных условиях или в условиях опроса, и результаты обычно не сильно различаются.И все же консервативные институты, такие как Fox News и сама Республиканская партия, превратились в преданных распространителей дезинформации. Мне кажется, что есть два способа осмысления этого:

1) Существуют различия на индивидуальном уровне между консерваторами и либералами, т. Е. Консерваторы больше уважают власть или более чувствительны к угрозам, которые поднимаются по лестнице к институтам, которые они создают или требуют.

2) Что-то произошло в консервативной институциональной экосистеме, что привело к ее эволюции от стандартов поиска истины к тому, чем она стала.

Итак, когда вы говорите, что обвиняете консервативных лидеров, вы говорите, что покупаете какую-то версию второго объяснения, а не первого? Если да, то почему?

Марк Хетерингтон

Мы думаем, что эти два объяснения связаны между собой и их трудно разделить. Вероятно, существуют различия на индивидуальном уровне, которые в конечном итоге побуждают партийные организации и СМИ распространять дезинформацию. Вы правы в том, что исследователям еще предстоит продемонстрировать много различий в том, как либералы и консерваторы реагируют на дезинформацию в лаборатории.

Я задал этот вопрос Брендану Найхану, ведущему исследователю политической дезинформации. Он считает, что в психологии либералов и консерваторов может быть что-то, что заставляет их по-разному реагировать на дезинформацию, но на данный момент доказательств мало. Это связано с тем, что трудно определить, верят ли консерваторы в дезинформацию больше, чем либералы, потому что они более склонны ей верить, или потому, что они подвергаются гораздо большему ее влиянию.

Конечно, слева есть партизанские СМИ, но их аудитория намного меньше, и им не хватает разносчиков дезинформации, таких как Раш Лимбо и Алекс Джонс. Почему спрос справа намного выше? Мы думаем, что ответ частично должен заключаться в индивидуальных различиях между либералами и консерваторами.

Наиболее вероятной причиной может быть дифференцированная потребность в том, что психологи называют когнитивным закрытием. Те, кто, как мы считаем, имеют фиксированное мировоззрение, больше нуждаются в закрытии, что предполагает большую необходимость избегать когнитивного диссонанса.Поэтому они с большей вероятностью верят информации, подтверждающей их мировоззрение. Эти различия могут в некоторой степени способствовать распространению дезинформации, исходящей от политических элит.

Несомненно то, что те, кто ненавидит своих оппонентов, с большей охотой будут верить в худшее о них. И лидеры республиканцев смелее использовали эту ненависть к другой стороне, чем лидеры демократов.

Эзра Кляйн

Позвольте мне в заключение задать вам вопрос, который я всегда боялся задать.Я могу представить себе пессимистичную или, может быть, просто реалистичную историю, в которой эти тенденции просто продолжаются. Какая оптимистическая история о том, что можно сделать?

Марк Хетерингтон

Я оптимист и даже сейчас не могу вызывать особого оптимизма. Ненависть к нашим оппонентам, сопровождающая партийную систему, разделенную мировоззрением, усиливается и, в конечном счете, опасна.

Похоже, мы приближаемся к критическому моменту. Роберт Мюллер, похоже, готов предоставить доказательства того, что кампания Трампа вступила в сговор с Россией, чтобы помочь победить на посту президента.Федеральные правоохранительные органы уже указали, что сам Трамп нарушил законы о финансировании избирательной кампании. Тем не менее, я подозреваю, что республиканцы приветствуют оба события коллективным пожатием плеч. Когда вы ненавидите своего оппонента так же сильно, как республиканцы ненавидят демократов, трудно уступить хоть на дюйм. Их ответ заставит демократов ненавидеть республиканцев даже больше, чем сейчас. И так далее, и так далее.

Чтобы что-то изменилось, что-то должно вытеснить эти примитивные мировоззрения как разделительную линию между сторонами.Этот импульс должен исходить сверху. Лидеры задают основу для дебатов Обычные люди следуют их примеру. Со своей стороны, демократы, похоже, пытаются. Сосредоточившись на здравоохранении и заработной плате в 2018 году, они проводят разделительную линию в размере правительства. Это выигрышная стратегия.

Однако меня беспокоит, что политика, разделенная мировоззрением, может быть естественным положением вещей. Мы просто не осознавали этого, потому что выросли в аномальное время, когда разрыв был примерно равен размеру правительства.