Консервативен что это: Недопустимое название — Викисловарь

Содержание

КОНСЕРВАТИВНЫЙ — это… Что такое КОНСЕРВАТИВНЫЙ?

КОНСЕРВАТИВНЫЙ
КОНСЕРВАТИВНЫЙ
КОНСЕРВАТИ́ВНЫЙ, консервативная, консервативное; консервативен, консервативна, консервативно (лат. conservativus — охранительный) (книжн.). Отстаивающий неизменность прошлого против всякой новизны прогресса. Консервативные взгляды. Он человек консервативный. Консервативная партия. Консервативная политика.

Толковый словарь Ушакова. Д.Н. Ушаков. 1935-1940.

.

Синонимы:

Антонимы:

  • КОНСЕРВАТИВНОСТЬ
  • КОНСЕРВАТИЗМ

Смотреть что такое «КОНСЕРВАТИВНЫЙ» в других словарях:

  • КОНСЕРВАТИВНЫЙ — (ново лат., от лат. conservare сохранять). Охранительный; охраняющий настоящее положение вещей. В политической жизни, те учреждения и силы, которые способствуют сохранению установившейся государственной жизни, сохранению порядка и поддержанию… …   Словарь иностранных слов русского языка

  • консервативный — реакционный, косный, закоснелый; рутинный, правый, охранительный, окостенелый, твердолобый, пуристический, рутинерский, затхлый, правильный, заскорузлый, домостроевский. Ant. прогрессивный, динамичный Словарь русских синонимов. консервативный… …   Словарь синонимов

  • консервативный — ая, ое. conservateur adj. 1. Враждебный прогрессу, приверженный ко всему устаревшему, отжившим порядкам, взглядам; косный. БАС 1. Охранный, оберегательный. Даль. Что такое журнал консервативный, что у нас con , что у нас серв <каламбур> ?… …   Исторический словарь галлицизмов русского языка

  • КОНСЕРВАТИВНЫЙ — КОНСЕРВАТИВНЫЙ, ая, ое; вен, вна. 1. Отстаивающий неизменность чего н. (политического строя, быта), противящийся каким н. нововведениям. Консервативные взгляды. К. политик. Консервативная партия (в Великобритании). 2. полн. О лечении:… …   Толковый словарь Ожегова

  • консервативный — • жутко консервативный …   Словарь русской идиоматики

  • консервативный — (лат. conservativus, от conservo сохранять) в медицине не связанный с хирургическим вмешательством (о методе лечения) …   Большой медицинский словарь

  • Консервативный — I прил. 1. Сохраняющий старое, хорошо зарекомендовавшее себя. отт. Опирающийся на традиции, отстаивающий неизменность чего либо; традиционный. 2. Проявляющий враждебность по отношению к новому, прогрессивному. Ant: реформаторский II прил.… …   Современный толковый словарь русского языка Ефремовой

  • Консервативный — I прил. 1. Сохраняющий старое, хорошо зарекомендовавшее себя. отт. Опирающийся на традиции, отстаивающий неизменность чего либо; традиционный. 2. Проявляющий враждебность по отношению к новому, прогрессивному. Ant: реформаторский II прил.… …   Современный толковый словарь русского языка Ефремовой

  • консервативный — консервативный, консервативная, консервативное, консервативные, консервативного, консервативной, консервативного, консервативных, консервативному, консервативной, консервативному, консервативным, консервативный, консервативную, консервативное,… …   Формы слов

  • консервативный — прогрессивный либеральный мобильный реформаторский прогрессивный реформаторский либеральный мобильный …   Словарь антонимов


Консерватизм: многогранное понятие. Попытка описания и ограничения – поиски следов | Бёр

 Консерватизм: многогранное понятие. Попытка описания и ограничения – поиски следов
Консерватизм: многогранное понятие. Попытка описания и ограничения – поиски следов

Объяснить, что мы имеем в виду, когда речь заходит о консерватизме, совсем не просто. «До сих пор нет ясности в вопросе о том, что такое консерватизм вообще», — констатировал в начале 1970-х гг. самый, пожалуй, умный представитель современного немецкого консерватизма Герд-Клаус Кальтенбруннер[1]. В этом плане ничего не изменилось до сих пор. Многие люди, называющие себя «консерваторами», сами точно не могут сказать, что они под этим подразумевают. Зачастую речь идет лишь о недовольстве современностью, в которой видят, прежде всего, неприятные перемены и неудобные новшества. Тогда, недолго думая, говорят: «Я консерватор, я лучше все буду делать как раньше!». Но действительно ли консерватизм – это всего лишь защита прошлого перед лицом перемен? Исчерпывается ли его мотивация отрицанием новшеств, сторонники которых нередко и зачастую обманчиво драпируют их в сверкающие одежды прогресса? А может быть, консерватор – это тот человек с ясным, незамутненным взглядом, который замечает, что восхищение новым нарядом короля – как в сказке Ганса-Христиана Андерсена – в действительности ничего не значит, поскольку основано на ослеплении и самообмане?

В позднем романе Теодора Фонтане «Штехлин», построенном на диалогах и вышедшем в свет в 1898 г., сталкиваются идеи консерватизма и либерализма. Одно из действующих лиц говорит, во многом выражая позицию самого автора: «Все старое […] мы должны любить, а жить мы должны, вообще-то, ради нового… Отгородиться от действительности – значит замуровать себя, а замуровать себя – это смерть»[2].

Любить старое и жить ради нового – разве настоящий консерватор не выступает за то, чтобы любить традиции, но жить ради нового, как, очевидно, считал и такой ярый консерватор как Фонтане? В романе, кстати, главный герой, происходящий из старинного дворянского рода Дубслав фон Штехлин, которому уже много лет, проигрывает выборы в Рейхстаг как кандидат от консерваторов. И очень рад тому, что проиграл: будучи консерватором до мозга костей, он, тем не менее, не поддерживает институционально-политический консерватизм и, очевидно, сильно сомневается в том, что консерватизм вообще можно загнать в институциональные рамки, поскольку это скорее все же образ жизни и мышления, который никак не хочет подчиняться определенной политической программе.

Дилемма консерватизма

В этом находит свое выражение фундаментальная дилемма, которую Мартин Грайфенхаген, как представляется, верно описывает как специфическую дилемму немецкого консерватизма[3], о котором здесь и ниже в основном пойдет речь: консерватор, стремящийся к социальной и политической эффективности – что для консерваторов уже давно не является очевидной целью[4], хочет спасти то, что еще можно спасти, или лучше всего восстановить[5] то, что давно прошло и в большинстве случаев, как он зачастую сам понимает, не может быть повторено. В своих бесперспективных усилиях он всегда привязан к источнику своего недовольства, то есть к ситуациям и теориям, с которыми он борется[6], но от которых его мышление не может оторваться[7], поскольку они остаются объектом критики и отрицания. Он настаивает на сохранении существующих или даже уже исчезнувших отношений[8], причем не только в политическом измерении реставративной консервации, но при этом его взор направлен именно на то, что на данный момент не заслуживает сохранения, что вызывает недовольство и раздражение и в то же время порождает желание его сохранить. Тот, кто критикует и отрицает, нуждается в объекте критики. И критика консерватора нередко бывает привязана к этому объекту – к «нынешней» ситуации в широком смысле слова, даже там, где он вовсе не претендует на восстановление, а лишь пытается «после катастрофы… найти в золе обожженные остатки»[9].

Тот, кто предпочитает смотреть в прошлое, в большинстве случаев неважно чувствует себя в современности. В этом не было бы ничего страшного, если бы взгляд в прошлое не отвлекал консерватора – наверное, больше европейского, склонного к отступлению, чем англосаксонского, ориентированного на активное формирование общества[10] – от рассмотрения вопроса о том, как устранить причины недовольства, вызываемого нынешними неурядицами.

Аналогичную направленность имеет оценка слабых сторон консерватизма, которую мы находим у экономиста и философа Фридриха Августа фон Хайека – либерала, которого в англосаксонском мире, тем не менее, часто называют консерватором[11]. В послесловии к фундаментальному труду «Конституция свободы» (1960) Хайек объясняет, почему консерватизм и либерализм, несмотря на то, что в европейской истории они нередко идут рука об руку и имеют немало общего, являются совершенно разными течениями[12]. Консерватизм, критикует он, не имеет собственной программы формирования общества. «Поэтому судьба консерватизма всегда состояла в том, чтобы быть влекомым по пути, который не был избран им самим. Так что прения между консерваторами и прогрессистами могут влиять лишь на скорость, но не на направление современного развития»[13]. Хайека это не удовлетворяет, ведь главное, по его мнению, это определение направления будущего развития. Но на это, считает Хайек, консерватизм не способен: «Поскольку он не доверяет ни абстрактным теориям, ни общим принципам, он без понимания относится к тем спонтанным силам, на которые опирается политика свободы, и в то же время он не обладает основой для выработки принципов политики»[14].

Это звучит довольно безлично – и, очевидно, намеренно. Хайек идет еще дальше, жестко критикуя консерватизм и, прежде всего, свойственную ему боязнь неопределенности, которую, как правило, вызывает все незнакомое и новое: «Консерватизм боится – с его точки зрения оправданно – новых идей, поскольку не имеет собственных принципов, которые он мог бы им противопоставить; и свойственные ему недоверие к теориям и недостаток силы воображения по отношению ко всему, что еще не подтверждено опытом, лишает его оружия, необходимого в идейной борьбе»[15]. Дальше критика Хайека становится еще более жесткой: «В отличие от либерализма с его изначальной верой в побеждающую силу идей консерватизм ограничивает себя кругом идей, унаследованных на данный момент. И поскольку он в действительности не верит в силу аргумента, его последним прибежищем является ссылка на лучшее знание, на которое он претендует в силу своего превосходства»[16]. Но превосходство это зачастую фиктивное, воображаемое, нередко даже поза всезнайства, свойственная консерватизму. Мы ведь это всегда знали, — говорят тогда консерваторы. И в преддверии определенных решений со стороны консерваторов действительно часто звучат предостережения, хотя они и знают, что эти предостережения тщетны.

В конце концов, новое пробивает себе дорогу, причем регулярно. Пусть это не нравится консерваторам, но для этого есть причины. Одну из них, характерную, кстати, для самих консерваторов, Хайек подчеркивает особо, усматривая в этом один из главных изъянов консервативного мышления: этот изъян он видит в отношении к инакомыслию. Консерватор обладает – считает Хайек, который всегда активно и публично поддерживал таких политиков-консерваторов как Маргарет Тэтчер, Рональд Рейган и Франц-Йозеф Штраус[17] – сильными моральными убеждениями, но не имеет ни принципов, ни программы. Он не обладает принципами формирования общества, которые позволили бы ему «работать над созданием политического строя вместе с людьми, имеющими другие моральные взгляды, чем он сам, строя, при котором и те, и другие могли бы следовать своим убеждениям. Речь идет о признании таких принципов, которые позволяют сосуществовать разным ценностным системам и при минимуме насилия строить мирное общество. Признавать такие принципы – значит быть готовыми терпеть многое из того, что нам не по душе»[18].

Мое впечатление таково: своей критикой Хайек действительно вскрывает важный изъян консерватизма, не вдаваясь при этом, правда, в многослойность форм и вариантов этого образа мышления. Никак не пытаясь его дискредитировать, он, тем не менее, давит на больное место: не имея собственной концепции, консерватор пытается затормозить развитие там, где считает это нужным. Стремясь нарастить свое общественное влияние, он пытается, порой даже подобострастно[19], – в отличие от англосаксонского консерватизма, подчеркивающего значимость индивида – опереться на авторитет государства; от государства он ожидает, что оно использует власть и силу, чтобы сохранить и охранить прежние устои против всех сил, стремящихся к переменам. Что еще важнее: в этой роли консерватизм несамостоятелен, реактивен, зависим от других – от тех, кто продвигает новое и кому старается помешать консерватор. Быть «влекомыми», как говорит Хайек, не определяя при этом направления – такова была на самом деле судьба многих консервативных течений в истории Западной Европы.

Дискредитация немецкого консерватизма и его реанимация

Ситуация в Западной Европе, однако, изменилась в конце XIX – начале ХХ в. Бесперспективность попыток возродить прошлое и безвозвратно ушедшее заставила консерваторов более трезво оценить свои возможности. Они поняли, «что другие политические группы создали статус-кво, не приемлемое для них», но что в то же время «прежние порядки уже невозможно восстановить», так что им пришлось обратиться к будущему: «Теперь его взор направлен в будущее»[20]. С этим моментом связано существенное изменение самовосприятия консерваторов. Обратить взор в будущее – это означало, как сказал Артур Мёллер ван ден Брук, «желание создавать вещи, достойные сохранения»[21].

Для немецкого консерватизма смена перспективы произошла в первые годы после Первой мировой войны. Возникли новые движения и течения, и некоторые из них вскоре попали – в результате поглощения, компромисса или даже добровольно, по крайней мере, в частях, считавших себя национально-революционными, — в водоворот раздутого национал-социалистами революционного пафоса[22] полного преобразования общества[23]. Подобная дискредитация затруднила возвращение консерватизма в Германию после 1945 г. Многие люди, участвовавшие в движении Сопротивления режиму Гитлера, были убежденными, пламенными консерваторами[24] — прежде всего, организатор покушения на Гитлера 20 июня 1944 г. Клаус Шенк Граф фон Штауффенберг. Но при этом нельзя отрицать, что между определенными политически активными консервативными течениями Веймарской республики и деятельностью национал-социалистов было множество точек соприкосновения, вплоть до травли евреев. По окончании войны консерватизм оказался в ловушке. Тот, кто объявлял себя консерватором, после 1945 г. был вынужден долго и подробно оправдываться.

Ситуация изменилась лишь в 1970-е гг. Неожиданно консерватизм стал модной темой – и вновь мышление, действительно заслуживающее это название, попадало в ловушку. Ведь с расцветом моды на неоконсерватизм[25] все окунулось «в “либерально-консервативную” ночь, где все кошки серы. Все попытки… обновить немецкий консерватизм были попытками вырваться из этой каши настроений и эмоций, из этой бесконечной неразберихи»[26].

В Западной Европе консерватизм находится в поисках самого себя – не только сегодня, а уже давным-давно, на мой взгляд. Есть отдельные выдающиеся умы, которые следует отнести к этому типу мышления; но почти всегда, если не считать первые три десятилетия ХХ века, они были и остаются одиночками, многие из которых вовсе не стремятся к широкому общественному влиянию; они обращаются как литераторы, философы и публицисты к своей публике, которая, как правило, относится к категории образованных читателей и не любит громких политических заявлений. Здесь, наверное, проявляется одна из основных черт континентального консерватизма: индивидуализм его сторонников. Во всяком случае, в Германии консерватизм уже несколько десятилетий больше не является организованным политическим течением в отличие от англосаксонского пространства, где консервативные течения временами набирают немалый политический вес и – по крайней мере, в Великобритании – влияют на программу правящей партии.

Для континента же действует тезис, удачно сформулированный Клаусом фон Байме: «Ни одно понятие, связанное с политической идеологией или движением, не было столь глубоко выхолощено, как эпитет “консервативный”»[27]. Это имеет последствия для самого понятия, которое, получая политический смысл, сразу же становится боевым лозунгом и, будучи и без того уже довольно размытым, повторяет судьбу всех боевых лозунгов, используемых при обмене ударами между сторонниками и противниками: им грозит полная утрата всякого смысла[28]. Поэтому ситуация такова, что это понятие используют не столько сторонники консерватизма, сколько его противники, и оно является «неискоренимым» прежде всего потому, что «противники консервативных партий не могут отказаться от этого ярлыка в политических дискуссиях – как либералы, так и социалисты»[29].

Контуры континентального консерватизма в семи смысловых признаках – попытка описать понятие

Ниже автор предпринимает попытку в семи кратких тезисах описать контуры континентального консерватизма, чтобы, таким образом, с одной стороны, более четко понять его специфику, а с другой стороны – чтобы выявить общие моменты консервативных течений[30]. Консерватизм – это многогранная система убеждений, и, наверное, не существует такого определения, с которым сразу бы согласились все, кто считают себя консерваторами. Поэтому ниже речь пойдет о признаках, которые с разной степенью значимости в каждом отдельном случае очерчивают контуры этого понятия.

I. Сначала о самом слове и его происхождении: «консервативный» значит желающий что-то сохранить, хранящий верность какому-то делу или убеждению – в смысле служения этому делу и его ценностному содержанию. При этом взор субъекта отвращен от современной ситуации[31].

Это изначально означает, что консерватизм – в обыденном, привычном понимании – это не теория, оправдывающая претензию на господство, не обоснование властных устремлений, эта позиция не дает повода к превосходству над другими людьми, здесь имеется в виду лишь одно: служение. Консерватор несет службу memoria[32] — службу памяти и верности этой памяти, сохраняя ее от забвения. Верность традициям – пусть даже в более современной форме[33] — консерватор считает своей первейшей и важнейшей задачей, которую он в то же время понимает как служение обществу, в котором он живет. В английском языке эта позиция также характеризуется словом «conservationist». При этом имеется в виду позиция, никак не обусловленная какой-то теорией, чего скорее можно ожидать от «conservative», но и у таких «консерваторов» теоретический посыл встречается очень редко, что вовсе не означает, что «conservative» не способен к глубокой рефлексии.

II. Консерватор тонко чувствует весомость реального, исторически сложившегося – того, что было, прошло, забыто, и всего того, что сослужило хорошую службу и заслуживает сохранения в будущем. В этом он нередко противостоит общественному большинству, устремленному в будущее и жаждущему новшеств, нередко слишком охотно поддающемуся манящим футуристическим соблазнам. Следуя своим убеждениям, консерватор сопротивляется этим умозрительным соблазнам: то, что было и что есть, о

бладает непреходящей ценностью, это не пустяки, об этом стоит помнить, эти вещи стоит принимать во внимание, хотя и не без критического анализа.

Своей позицией консерватор оказывает давление на новации, заставляя искать им оправдание в сравнении с традицией[34]. «Консерватизм подпадает под правило распределения бремени доказывания, согласно которому – будь то в науке или в политике – обоснования требует прогресс, а не традиция»[35]. Характерное для консерватора убеждение, состоящее в том, что ощущение значимости прошедшего, которому грозит забвение, является не идеализацией прошлого – порой она имеет место, но тогда консервативная позиция становится романтической ностальгией, – а представляет собой скепсис в отношении всего революционного[36], целью которого якобы является начало совершенно новой истории.

Консерватор знает, что такие предприятия всегда заканчиваются крахом. Пусть история – это тяжкое бремя, но освободиться от него невозможно. Тем не менее, консерватору свойственно понимание, которое Джузеппе Томази ди Лампедуза высказывает в романе «Леопард»: «Если мы хотим, чтобы все оставалось так, как есть, нужно, чтобы все изменялось»[37]. Может быть, в этом смысле Кальтенбруннер тоже становится на сторону оксиморона и высказывается в пользу проспективного консерватизма: «Критический вопрос в адрес всякой будущей консервативной теории будет… звучать так: как она определяет великие задачи консерватизма – как простое сохранение существующих остатков порядков прошлого или же как создание нового строя, при котором сохранение будет возможным и разумным? В первом случае это будет беспомощное времяпрепровождение малодушных людей, желающих как можно медленнее растрачивать то, что имеют. Во втором же случае это будет проспективный консерватизм, ориентированный на использование еще не раскрытых возможностей, на обновление, творчество и возрождение»[38].

Но при этом возникает вопрос: может ли эта позиция действительно называться консерватизмом, ведь здесь речь идет о создании нового, или возрождении того, что затем следует сохранять? Разве не всякий, кто создает что-то новое, желает, чтобы сохранялось то, что он считает своим творением? Здесь консерватизм действительно – говоря словами Молера – рискует окунуться в ночь, где все кошки серы, то есть в которой останутся одни лишь консерваторы.

III. Консерватор часто – и даже по большей части – является скептиком. Он не доверяет новому и всему, что выдает себя за «прогресс». Он постоянно задает вопрос: что такое прогресс? Изобретение гильотины – это для человечества прогресс, как утверждал ее изобретатель Жозеф-Игнас Гильотен, а вместе с ним и вожди французской революции, которые на самом деле так думали, поскольку эта форма умерщвления людей, в отличие от прежних способов казни – повешения и отрубания головы мечом, – была якобы безболезненной и, значит, «более гуманной»?

Консерватор не доверяет тому, что объявляется прогрессом, он с недоверием относится, кроме того, ко всем бурным восторгам по поводу мнимых улучшений, ко всем обещаниям посюстороннего прекрасного будущего, счастья и благоденствия. Он старается противостоять соблазну броситься в объятия нового уже потому, что оно «новое». Таким образом, консерватора и скептика объединяет вопрос о цене «прогресса». Убеждение консерватора состоит в том (говоря словами Николаса Гомеса Давила), что «современный человек, занимаясь строительством, разрушает больше, чем когда просто разрушает»[39].

Здесь кроется источник характерной для консерваторов культурно-цивилизационной критики – прежде всего, она возникает тогда, когда современность ощущает свое превосходство над прошлым. В таких случаях консерватор склонен к тому, чтобы подвергать сомнению подобное чувство превосходства, может быть, даже предполагать обратное и оценивать современность не как эпоху подъема, неудержимого прогресса, а скорее как застой, если даже не регресс.

IV. Для консерватора характерно ярко выраженное, прямо-таки неутолимое стремление к четким масштабам. Он выступает против произвола, неразборчивости и бездумности, постоянно находясь в поиске масштабов жизни или, лучше сказать, в поиске жизненного порядка[40], еще точнее – в поиске «правильного» порядка, соразмерного жизни и ее смыслу. То, что такой порядок действительно существует и его можно найти, соответствует глубокому убеждению консерватора, который – во всяком случае преимущественно – уже по этой причине оппонирует волюнтаристско-конструктивистскому мышлению постмодерна.

Откуда берутся такие масштабы жизненного порядка? Консерватор говорит: «сверху», «может быть, от Бога»[41]. В этом, как я предполагаю, состоит сердцевина консерватизма. Масштабы жизненного порядка, по убеждению консерватора, ни при каких условиях нельзя отдавать во власть человеческого произвола; чтобы их понять, необходимо углублять собственное мышление, хотя это и не всякому человеку доступно[42].

Масштабы – это обоснование и контуры порядка, а значит – альтернатива хаосу и анархии. Некоторые консерваторы даже склонны к некой анархии, но то, что им порой нравится – это анархия мышления. Может быть, у них сумбурное ощущение жизни, но их сознанию анархия не свойственна[43]. Напротив: беспорядок в обществе приводит их в ужас, отсутствие правил – не их стихия. Порядок в обществе, правда, должен следовать принципам, правомерность которых не обусловлена только лишь тем, что с этими принципами согласно большинство. Для консерватора основой общественного порядка является право, высший порядок, на который общественный порядок ориентирован.

Только право наделяет легитимностью строй жизни и общества. Nota bene: право, а не закон, который всегда может быть обращен против права. «Право и порядок»: консерваторы часто называли и называют их на одном дыхании, иногда упуская из виду, с какой легкостью эта фраза может быть извращена, может быть выхолощен ее исконный смысл. «Правом» в этой связи консерваторы называют то, что безусловно предшествует всем действиям и решениям человека. Консерватор понимает право в том смысле, что он думает в мире о Боге, когда говорит о Человеке. И эту максиму он считает источником всей политической и государственной легитимности.

V. Все это означает следующее: консерватизм изначально и прежде всего ориентирован на антропологию и лишь потом – возможно, на втором этапе, если это вообще возможно – на политическую теорию. Антропология консерватизма защищает человека как масштаб всякой политики и не приемлет идеологии и интересы, если они становятся решающим импульсом для политики, угрожая таким образом существующим идентичностям[44].

Поэтому консерватизм в Европе – как в Западной, так и в Восточной – как правило[45], связан с христианской религией[46]. Не потому, что христианство имеет склонность к консерватизму[47], а потому, что оно как ни одна другая религия ставит человека в центр внимании. Потому что христиане – и иудеи – видят в человеке творение Господа, и Божественное воплощение является сердцевиной христианского учения. Поэтому теоцентричность христианства в то же время является антропоцентричностью.

Где бы человек ни испытывал страдания – или даже, как предлагают некоторые биополитики, следует создать «нового человека», — консерватор всегда стоит на стороне реального, живого, страдающего человека, защищая его в том числе от государственных и политических невзгод. Консерватор не идеализирует человека, напротив: он знает, говоря словами Иммануила Канта, что человек вырезан из кривого дерева[48]; но в то же время он знает, что достоинство человека неприкосновенно. Поэтому он видит в нем, в человеке, высшую из всех ценностей, достойных защиты. Поэтому он сакрализирует не общество, не власть и не государство, а лишь их единственную антропологическую легитимацию, дающую смысл их существованию, то есть человека – или, говоря лучше и точнее, человеческую личность с ее духовным стержнем, который составляет основу святости, сакральности личности – ее неприкосновенности[49].

Сегодня это ставит консерватора в критическую оппозицию ко всем попыткам биополитики, направленным на то, чтобы позволить третьим лицам распоряжаться жизнью – рожденной или не рожденной, слабой или сильной, больной или здоровой. Консерватор с недоверием относится не только к обещаниям генной инженерии и биотехники, но и видит в них угрозу святости жизни, которую необходимо в любом случае отвести. Если решения о человеческой жизни будут зависеть от воли третьих лиц, будь то распоряжения парламентов или решения экспертов, консерватор будет протестовать: он противостоит попыткам «улучшить» человека, так же как и предложениям об эвтаназии людей, уставших от жизни.

Понимание антропоцентрики подводит его к образу человека, согласно которому безусловная ценность и защита жизни не подлежат никаким сомнениям, то есть ни при каких условиях не могут быть отменены или даже просто ограничены[50]. Ведь он понимает: «Государство, создающее права человека, может также права человека отменить»[51]. От разрушения, в том числе собственными руками, человек остается защищен лишь тогда, когда телесная неприкосновенность и духовная целостность его жизни ценятся выше, чем все другие конституционные ценности.

VI. Василий Васильевич Зенковский писал в 1948 г. в первом томе своей «Истории русской философии»[52]: «Русская идея» — Зенковский говорит о «Russian thought», русском мышлении – антропоцентрична; на первом месте стоит человек; ее тема – человек, и поэтому она «панморальна» и «панисторична»; она направлена на единство мышления и жизни[53], человека и истории. Для консервативного мышления в плане сохранения ценностей из этого вытекает следующее: спасать надо не структуры, сохранять надо человека как центральное звено истории.

Это консервативный подход, направленный – не у Зенковского, но по сути – против модерна, против тенденций к ликвидации человека. Эти тенденции прототипически воплощены в тоталитаризмах ХХ в. Адольф Эйхман говорил: человек – это лишь маленькое колесико в механизме[54], который называют историей или прогрессом, сегодня же говорят об инновациях. Если подорвать позиции человека, то это якобы лишь ускорит ход истории и построение «нового» общества: например, в соответствии с критериями принадлежности к определенной расе или определенному классу. Сегодня, в эпоху, которую многие называют постмодерном, придется добавить: или общества, состоящего из генетически «улучшенных» людей согласно новейшим научным познаниям.

«Русский персонализм»[55], как его понимают на Западе, и вообще любой персонализм ставит человека в положение вне властного порядка – вне всех систем господства и вне всяких претензий на распоряжение человеком, которые предъявляют третьи лица. Тот факт, что «властное государство» XIX в. и тоталитарная система ХХ в., бесцеремонно отринувшие этот основополагающий принцип, присутствуют в российской, а также германской истории, не противоречит этому подходу. Немецкий – в новое время опирающийся, прежде всего, на Канта – персонализм не смог предотвратить возникновение немецкого властного государства и тоталитарного режима, не говоря уж о его ликвидации. Такую философию как персонализм клеймили – и в России, и в Германии – как анахроничную, даже враждебную прогрессу и затем принесли в жертву «прогрессивной», в равной мере «антибуржуазной» и антигуманной альтернативе, то есть тоталитаризму. Уже не человек как центральный элемент истории задавал в тоталитарных системах ХХ в. масштабы политики и юрисдикции, а определенная, ориентированная на класс или расу, концепция прогресса устанавливала масштаб человеку и его истории. В таких обстоятельствах человек – это всего лишь марионетка исторических сил, колесико в механизме машины, которая работает по собственным законам. Его можно в любой момент уничтожить и заменить, если он не справляется со своей функцией.

VII. Консерватизм – это не традиционализм[56], не стагнация, не упрямство и уж никак не идеализация прошлого. Ностальгики – не консерваторы, не являются ими, и реакционеры, которые любят представлять себя консерваторами, националисты, кстати, тоже к ним не относятся. Консерватизм как метаполитическая программа стоит вне политики, но может вдохновлять политику. Консерватизм – это духовно-поведенческая позиция[57], где человек рассматривается в контексте своей истории, и она может смешиваться и сливаться с другими течениями.

Консерватизм может сочетаться с другими идеями, выходя на сцену в виде либерального, национального, социального, радикального или умеренного консерватизма – в зависимости от того, как расставляются акценты при его преобразовании в политическую программу. Но в своей глубинной сути – даже используемый в политике – он всегда остается поведенческой моделью, внутренней установкой, определенным способом видения Бога, мира и человека.

Консерватизм и его политическое наполнение

Это одна сторона консервативного мировосприятия. Кроме этой формально-поведенческой стороны существует еще и другая, вторая сторона, позволяющая выявить политико-этическое значение консерватизма, когда метаполитическая программа консерватизма преобразуется в политическую программу. В этом случае Кальтенбруннер отождествляет понятие «консервативный» с понятием «правый»: правый – «это значит консервативный по содержанию, это этическая позиция, ставящая порядок выше справедливости, справедливость выше любви… Правый – это… также всегда утверждение… верховенства института над потребностью в эмансипации… Это не означает, что справедливость для правых не важна – уже история самих понятий… указывает на взаимосвязь между правым и справедливым; но в серьезной ситуации [правые] … скорее будут бороться за несовершенный, но все же более или менее работающий порядок, который требует от человека самоотдачи и в то же время защищает его, чем за некую идеальную справедливость»[58]. Эту позицию можно охарактеризовать как реализм, отвергающий все утопии – и прежде всего любые формы утопизма.

Сегодня в Западной Европе характеристика «правый» — это больше, чем просто ругательство, по значению это почти то же самое, что «фашизоидный» и «экстремистский». Если кого-то называют правым, он чувствует себя отнесенным в зону гитлеризма. Поэтому никто – ни один политический деятель, литератор или философ – не хочет называться правым. А тот, кто говорит, чтобы отмежеваться от правых, что представляет центр, как бы объявляет – исходя из коннотации политического термина «центр» — о своей определенной открытости влево, но никак не вправо.

В частности, по этой причине – поскольку здесь действуют особые закономерности употребления политико-полемических боевых терминов – отождествление понятий «консервативный» и «правый» в Западной Европе пользуется большей популярностью у противников консерватизма, чем у большинства самих консерваторов. Политическая слабость консерватизма[59] в западной части континента (имеется в виду отсутствие более или менее однородной политико-институционально-организационной формации) очевидна, в то время как, с другой стороны, «правые» политические организации – как, например, Национальный фронт во Франции – только очень условно и лишь в небольшой части могут считаться носителями идей консерватизма, потому что их идеология не укладывается в рамки консерватизма. Поскольку консервативные избиратели их поддерживают как партии протеста, чтобы дать выход своему недовольству, их деятельность нередко граничит с радикализмом. Пусть правые партии нередко воспринимаются как политический инструмент консерватизма; но при ближайшем рассмотрении это справедливо лишь в том смысле, что консервативные умонастроения чаще встречаются в правом политическом лагере, чем в левом.

Так что, в конечном счете, сохраняется та неясность, о которой шла речь в самом начале нашего исследования: консерватизм остается расплывчатым понятием, с трудом поддающимся дефиниции. Многообразие форм его проявления со времен Великой французской революции практически не дает нам возможности точно определить его смысл. Общего согласия относительно содержания этого термина не существует, его нет даже среди его сторонников и представителей. Следы консервативного мышления порой обнаруживаются там, где их совершенно не ожидаешь – и, наоборот, есть течения, считающиеся консервативными, в которых отсутствуют важные признаки консервативного мышления[60].

Это роднит консерватизм с другими понятиями, которые также приобретают более четкие контуры на политической арене: вспомнить хотя бы такие понятия как либерализм и социализм. Сколь различны, многообразны, зачастую противоположны толкования и модели поведения, собранные под этими понятиями! Там, где какое-то понятие используется не только для самообозначения, но и – даже гораздо чаще – для клеймения, диффамации и очернения со стороны противника, в разных контекстах проявляются смысловые признаки, которые настолько различны и даже противоположны, что логическое понимание данного термина становится невозможным. Именно в этом состоит смысл боевых лозунгов, которые Штефан Бройер называет «пафосными формулами»[61]: в содержательном плане они должны оставаться или становиться нечеткими и неясными, потому что их тогда удобнее использовать для обмена ударами. У философа в этом случае просто волосы встают дыбом, но политик не может обойтись без таких боевых понятий, и все требования о большей смысловой четкости тщетны, так как использование понятий в философии и политике подчинено совершенно разным критериям, не совместимым друг с другом.

 Но это означает, что консерватизм как политический термин поддается определению лишь в конкретном историческом контексте. В XIX в. он имел совершенно иную направленность, чем в начале – а затем и в конце – ХХ в. Констатация необходимости исторической привязки смыслов относится, наверное, ко всем политическим терминам. В специфическом случае предпринятого здесь поиска содержания, связанного с консервативными установками, обнаруживается довольно мало общих моментов, если сравнивать XIX и ХХ вв. Защита господствующего положения дворянства, например, не имеет практически ничего общего с целями консервативной революции 1920-1930-х гг., и, тем не менее, оба этих течения безусловно и в равной мере считаются исторически значимыми формами проявления консервативного мышления.

Если отвлечься от неизбывной неопределенности этого обобщенного понятия в историко-политическом измерении с претензией на теорию, то ситуация с этим понятием в значении поведенческой модели иная – она гораздо лучше. Здесь вполне можно выявить общие признаки. Поэтому под консерватизмом, если отмежевать его от традиционализма и реставрации, в конечном счете преимущественно подразумевают внутреннюю, превратившуюся в убеждение установку – поведенческую модель. Действия, вытекающие из размышлений, на основе которых складывается поведенческая модель, называют максимами. Одна из таких максим – консерватизм. Как констатирует Хайек, он плохо подходит для преобразования в теорию, выходящую за рамки таких максим, или иными словами: консерватизм – это, прежде всего, индивидуальный, ставший моделью поведения образ мышления и действий, который в теории и на практике еще менее, чем для политической теории, пригоден для создания фундамента связной идеологии. В качестве модели поведения консерватизм способен обосновать максимы действий, но как теория он не в состоянии описать цели формирования общества, если только он сам не создаст общество, которое он намерен сохранять. Но тогда он неотвратимо столкнется с той самой дилеммой, о которой уже не раз говорилось выше.



[1] Kaltenbrunner G.-K. Der schwierige Konservatismus // Rekonstruktion des Konservatismus. Freiburg im Br., 1972. S. 19ff., здесь S. 25: «До сих пор нет ясности в вопросе о том, что такое консерватизм вообще, и многие из тех, кто выдает себя за поборников этой философии и позиции, даже гордятся тем, что до сих пор не удалось найти его общепризнанного определения. Здесь царит большая неразбериха, и, как всегда при таких ценностных конфузиях, описание соответствующего понятия уже является политической декларацией, моментом борьбы партий, фракций и клик за власть, которая становится максимальной лишь тогда, когда включает в себя власть над использованием слов и тем самым над мышлением». Кальтенбруннер жил с 1939 по 2011 г.; в «неопределенности» описания понятия и размытости его контуров, о которой он писал более сорока лет назад, по сей день, очевидно, ничего не изменилось. Подробнее об источниках данного понятия и об истории слова см.: Vierhaus R. Статья “Konservativ, Konservatismus” // Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Bd. 3. Stuttgart, 1982. S. 531 ff.; для справки см. также: Schrenck-Notzing C. (von) Статья “Konservatismus, konservativ“ // Lexikon des Konservatismus. Graz u. Stuttgart, 1996. С. 319 и далее; см. также очень информативное эссе: Faber R. Differenzierungen im Begriff Konservatismus. Ein religionssoziologischer Versuch // Konservatismus in Geschichte und Gegenwart. Würzburg, 1991. S. 15ff.

[2] Fontane Th. Der Stechlin. München, 1969. S. 279-280.

[3] Идейная история англосаксонского консерватизма, который во многом отличается от континентального консерватизма – в частности, из-за своей зачастую большей близости к либерализму, поскольку также отталкивается от индивида, – излагается в: Kirk R. The Conservative Mind. Chicago, 1953; о «либерально-консервативном конфликте» в американском понимании см.: Liberalism versus Conservatism. The Continuing Debate in American Government. N.Y., Cincinnati, Toronto u. London, 1966, особенно C. 61 и далее; в вышедшей в 1966 г. книге рассматриваются различия между либеральным и консервативным мышлением, до сих пор имеющие значение для дискуссий в США.

[4] Стремление к эффективности уже давно характерно не для всех ведущих консерваторов; многие – как, например, Николас Гомес Давила (1913-1994) – зачастую ограничиваются литературно-философской критикой культуры; Давила отказывался от влиятельных постов и был не сильно заинтересован в распространении своих идей: Kinzel T., Gómes Dávila N. Parteigänger verlorener Sachen. Schnellroda, 2006. S. 130: «Гомес Давила вновь им вновь напоминает нам о том, что светский успех не может быть критерием для мышления, ориентированного на поиск истины». Ведь существует «нечто вроде благородной борьбы за доброе дело, которое обречено на гибель или кажется таковым». Аналогично следует, наверное, оценивать таких писателей как Эрнст Юнгер (по крайней мере, на закате его жизни) и Бото Штраус.

[5] О «восстановлении» — правда, в смысле регенерации – говорит также Кирк как об одной из главных задач, которые «консервативная интеллигенция должна попытаться … решить в этом веке» (Kirk R. Op. cit. S. 463): «Проблема духовной и моральной регенерации: восстановление этической системы и религиозных санкций, на которых зиждется любая достойная жизнь». Кирк обладал огромным влиянием и в значительной мере определил во второй половине ХХ в. развитие американского консерватизма, который, в свою очередь, оказал большое влияние на политику – в полном соответствии с оценкой самого Кирка (см. Там же. С. 15: «Теоретики больше влияют на ход событий, чем партийные вожди».

[6] Greiffenhagen M. Das Dilemma des Konservatismus in Deutschland. München, 1971. S. 349-350: «Но именно в этой дилемме, когда общественную ситуацию невозможно восстановить в прежнем виде, но все же продолжаются размышления о происхождении и вообще смысле существования общества, консерватизм находит суть кризиса». Грайффенхаген там же (С. 347) поэтому говорит о «важнейшей индикационной функции» консерватизма.

[7] Kondylis P. Konservativismus. Geschichtlicher Gehalt und Untergang. Stuttgart, 1986. В этом смысле Кондилис считает, что с завершением господства аристократии в Европе прекратил свое существование и настоящий консерватизм, поскольку все, что с тех пор представляется консерватизмом (Там же. С. 448), слишком глубоко пронизано волюнтаризмом и эстетизмом, характерными для модерна.

[8] Ограничение смысла консерватизма его политико-реставративным измерением имеет место у Ханса-Герда Шумана: Schumann H. G. ‚Konservativismus‘ als analytischer Strukturbegriff // Konservativismus. Königstein, 1984. C. 370 и далее, здесь прежде всего C. 381: «”Консервативный” — это политическая деятельность, направленная на сохранение властных структур социального статус-кво, на службу которому ставятся нормы и институты, при необходимости приспособляемые к социальным переменам. «Реставративный» или даже «реакционный» — это политическая деятельность, направленная на восстановление статус-кво анте, в жертву которому приносятся существующие нормы и институты».

[9] Kirk R. Op. cit. S. 16.

[10] Person Jr. J. E. Russell Kirk. A Critical Biography of a Conservative Mind, Lanham, New York u. Oxford, 1999. P. 218. Так, например, Персон указывает на то, что Кирк никогда не рассматривал консерватизм как некий иммобилизм, поскольку история не знает неподвижности, но в то же время видел в нем постоянное стремление к сохранению того, что он называл „permanent things“, то есть всех тех убеждений и установок, которые по понятным причинам должны остаться после всех перемен. В этом смысле Армин Молер цитирует Альбрехта Эриха Гюнтера: «Лучшее известное нам определение консерватизма дал Альбрехт Эрих Гюнтер: он понимает «консерватизм» не как любовь к тому, что было вчера, а как жизнь на основе того, что является правильным всегда»: Mohler A. Die französische Rechte. Vom Kampf um Frankreichs Ideologienpanzer. München, 1958. S. 22-23.

[11] Хотя сам Хайек категорически не соглашался с такой оценкой, она прочно укоренилась в англосаксонской литературе. Один из патриархов консерватизма Эдмунд Бёрк в своей политической деятельности всю жизнь сохранял верность либеральной партии вигов. Соответственно Дэвид Бромвич называет Бёрка скорее ‚conservationist‘, чем ‚conservative‘: Bromwich D. The Intellectual Life of Edmund Burke. From the Sublime and Beautiful to American Independence. Harvard, 2014.

[12] Hayek F. A. (von) Die Verfassung der Freiheit. Tübingen, 1971. S. 481ff; об историческом развитии консерватизма в Германии и его возникновении под влиянием Французской революции см. объемный, до сих пор сохраняющий актуальность труд Клауса Эпштайна: Epstein K. Die Ursprünge des Konservativismus in Deutschland. Der Ausgangspunkt: Die Herausforderung durch die Französische Revolution 1770-1806. Frankfurt a.M., Berlin, 1973.

[13] Hayek F. A. (von) Op. cit. S. 482.

[14] Ibid. S. 485; для многих явных консерваторов соразмерная форма мышления – это не теория, а афоризм; на примере Давила это метко разъясняет Мальте Опперманн: Philosophie des Sündenfalls. Annäherung an den größten Aphoristiker des Zwanzigsten Jahrhunderts // Die Tagespost. 17. Oktober 2015.

[15] Hayek F. A. (von) Op. cit. S. 488.

[16] Hayek F. A. (von) Op. cit. S. 488-489; в первую очередь это относится, наверное, к мышлению, переходящему от консерватизма к реакционности: недовольство нынешним положением тогда перерастает в восхваление прошлого, которое становится политической программой его реституции в настоящем.

[17] Rhonheimer M. Warum Hayek kein Konservativer war. Ein Beitrag zur aktuellen Liberalismusdebatte. Неопубликованная рукопись, октябрь 2015.

[18] Hayek F. A. (von) Op. cit. S. 486.

[19] О государственнических традициях немецкого консерватизма см.: Klemperer K. (von) Konservative Bewegungen. Zwischen Kaiserreich und Nationalsozialismus. München, Wien, 1962. S. 42-43.

[20] Mohler A. Deutscher Konservatismus seit 1945 // Die Herausforderung der Konservativen. Absage an Illusionen. Freiburg im Br., 1974. S. 34ff; Статья Молера – прекрасный и компактный по форме обзор послевоенного периода в истории Германии.

[21] Breuer S. Anatomie der Konservativen Revolution. Darmstadt, 1993. S. 14. Автор замечает в связи с приведенной цитатой Мёллера: «Призывая консерваторов к тому, чтобы сначала создать условия и вещи, достойные сохранения, Мёллер не просто столкнул их с «дилеммой» (Грайфенхаген). Он скорее выдал им свидетельство о смерти. Консерватизм, суть которого не состоит в защите старого и отрицании нового и у которого, очевидно, вообще не осталось почвы, на которую можно было бы опереться, перестал быть консерватизмом, если слова обязаны сохранять хоть какой-то смысл.

[22] Подробное описание см.: Mohler A., Weissmann K. Die konservative Revolution in Deutschland 1918-1932. Ein Handbuch. Graz, 2005.

[23] Klemperer K. (von) Op. cit. S. 217: «В действительности произошло глубокое слияние неоконсервативного и национал-социалистического движений». Уточнение см. там же, с. 221: Реакции неоконсерваторов – имеются в виду течения, которые Молер объединяет в категории «консервативная революция» — «были очень разными». И – на мой взгляд, очень меткое замечание в итоговой главе, с. 237: «Но хотя путь консерватизма привел к национал-социализму, он же снова увел прочь от него».

[24] Ribhegge W. Konservative Politik in Deutschland. Von der Französischen Revolution bis zur Gegenwart Darmstadt, 1989. S. 240ff.

[25] Немецкие неоконсерваторы 1970-80-х годов, практически не имевшие политического влияния, по важным моментам – например, в вопросах внешней политики – отличались от американских «неоконов», которые при президентах Рональде Рейгане и Джордже Буше-старшем обладали большим политическим весом.

[26] Mohler A. Deutscher Konservatismus seit 1945. S. 45.

[27] Beyme K. (von) Konservatismus. Theorien des Konservatismus und Rechtsextremismus im Zeitalter der Ideologien 1789-1945. Wiesbaden, 2013. S. 273. Труд Байме – вне зависимости от сложного вопроса о том, может ли консерватизм действительно стать политической идеологией – это удачное исследование разнообразных и многослойных течений, которые в Европе объединяют под общим заголовком «консерватизм».

[28] Böhr Ch. Kommunikation: die politische Dimension eines Begriffs // Kommunikation in einer veränderten Welt. Theorien, Probleme, Perspektiven. Nordhausen, 2015. S. 53ff, здесь S. 60-61.

[29] Beyme K. (von) Op. cit. S. 274.

[30] Этой попыткой обусловлено то обстоятельство, что автор ниже будет ссылаться на тех авторов, которые, с одной стороны, сами себя считают консерваторами, а с другой стороны, сами видят необходимость в разъяснении своей позиции и пытаются ее охарактеризовать.

[31] Как одно из базовых понятий в политической философии оно впервые встречается в начале XIX в., после того как стали очевидными опустошительные последствия французской революции. В 1818 г. Франсуа-Рене Шатобриан и другие публицисты учредили политический журнал «Le Conservateur», с 1832 г. британские тори стали называться «Conservative Party».

[32] Kaltenbrunner G.-K. Der schwierige Konservatismus. S. 42: «Как доверенное лицо memoria, консерватизм в мире, где все преходяще, где постепенно стираются память, традиции и постоянство, хотя бы уже по причинам сохранности и из соображений экономической эффективности, совсем не обязательно является тем, что ему приписывает образованная часть его гонителей: аффирмативной теорией, зацикленной на сохранении статус-кво, он – сопротивление».

[33] Böhr Ch. Was ist konservativ? // Was ist konservativ? Eine Spurensuche in Politik, Philosophie, Wissenschaft, Literatur. Nordhausen, 2013. S. 42-43.

[34] Bossle L. Das Verhältnis des Konservativismus zur Moderne // Kampf um die Mitte. Der Moderne Konservativismus nach dem Scheitern der Ideologien. München, 1999. S. 327-328, здесь S. 331: «Консерватизм в эпоху модерна – это не атавизм, не историческое прошлое; модерн со своей логикой прогрессивной эмансипации ввел в историческую повестку дня Современный консерватизм, каким мы его хотим понимать, как необходимую инстанцию контроля. В этом смысле консерватизм сам является детищем модерна».

[35] Lübbe H. Grundregeln konservativen Verhaltens // Die Herausforderung der Konservativen. S. 154-155, здесь S. 155.

[36] По этой причине в Германии движение «консервативной революции» — см. выше сноски 21 и 22 – 1920-1930-х гг., если его представители вообще пытались разъяснить свои позиции и если это выражение использовалось не просто как политико-полемический боевой лозунг, всегда сталкивалось с большими трудностями, когда приходилось объяснять смысл этого оксиморона.

[37] Tomasi di Lampedusa G. Der Leopard. München, 1959. S. 32.

[38] Kaltenbrunner G.-K. Prospektiver Konservatismus. Vorläufige Bemerkungen zu einer konservativen Theorie // Konservativ – Chance und Zukunft. Neue Aspekte für Politik, Kultur und Weltanschauung. Innsbruck, Wien, München, 1979. S. 37ff, здесь S. 47.

[39] Gómez Dávila N. Es genügt, dass die Schönheit unseren Überdruss streift… Aphorismen. Stuttgart, 2007. S. 50.

[40] Kaltenbrunner G.-K. Christlich = konservativ? // Der schwierige Konservatismus. S. 51ff, здесь S. 58-59: «Архиконсервативная склонность к порядку – одно из главнейших религиозно-творческих свойств человека; это вера в порядок как таковой, вера, …уже практически не отличимая от фундаментальной веры человека в реальность».

[41] Jäger L. Adieu, Kameraden, ich bin ein Gutmensch // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 13. Oktober 2011, полная цитата: «Быть настоящим консерватором – означает прежде всего две вещи: обладать чувством равновесия реальности; из этого сама собой вытекает умеренность. И не менее важная вещь: во всяком случае стремление к масштабам, ниспосланным сверху, может быть, от Бога. Но это дело каждого в отдельности, здесь не поможет ни партия, ни народный трибун». В этом смысле см. Также: Kaltenbrunner G.-K. Christlich = konservativ? S. 75: «Подводя итог, можно, наверное, сказать, что Бог, воспринимаемый как принцип и гарант порядка, является, в частности, консервативной концепцией, консервативной в очень формальном, если не сказать трансцендентальном смысле».

[42] Таков вывод Герда-Клауса Кальтенбруннера: Kaltenbrunner G.-K. Предисловие издателя // Konservatismus international. Stuttgart-Degerloch, 1973. S. 7ff, здесь S. 11: «Консерватору придется искать постоянство своих принципов, то, что он считает «вечным», в глубинах, которых обычное консервативное мышление редко достигает».

[43] Здесь уместно вспомнить о концепции анархиста как независимого индивидуалиста, изложенной Эрнстом Юнгером в романе «Эвмесвиль»; для Юнгера он – антипод анархиста, который лишь «следует тенью за власть имущими». Анархист как противник власти привязан к ней и столь же зависим от нее, как консерватор, являющийся критиком современности, к которой его протест неотрывно привязан.

[44] Rohrmoser G. Konservativismus und Christentum heute // Konservativismus in der Strukturkrise. Frankfurt a.M., 1987. S. 221ff, здесь S. 238-239: «Никого нельзя заставлять подвергать свою идентичность угрозе в коллективных процессах. Если кто-то хочет назвать эту позицию консервативной, пусть называет, это является элементарным условием человечности. Но она также является обязательной гранью, отделяющей христианство от любой формы светской эмансипации».

[45] При этом нельзя отрицать, что существуют также антихристианские консерваторы, критикующие религию «справа»; Antichristliche Konservative. Religionskritik von rechts. Freiburg im Br., 1982.

[46] В этом смысле следует понимать признание Гюнтера Рормозера: Rohrmoser G. Deutschland am Wendepunkt: Geistige Erneuerung oder Niedergang? // Geistige Wende. Christliches Denken als Fundament des Modernen Konservativismus. München, 2000. S. 378ff, здесь S. 386-387: «В Германии существуют три крупных консервативных течения, с которыми я связываю свои надежды. Наряду с либеральными консерваторами, которые защищают Социальную рыночную экономику как от социалистических, так и от турбо-капиталистических тенденций, и наряду с национал-консерваторами, которые противопоставляют мультикультурному обществу и диригистской, порой недемократичной Европе открытое миру национальное государство, я надеюсь прежде всего и несмотря ни на что на христиан».

[47] В этом плане верным является замечание Рормозера: Rohrmoser G. Konservativismus und Christentum heute. S. 221: «Христианская вера и истина, на основе которой она выстроена, не является ни консервативной, ни прогрессивной, что не исключает, что в меняющихся исторических условиях и ситуациях она может быть консервативной или прогрессивной, или – хотя и в разных смыслах – одновременно и такой, и другой».

[48] Kant I. Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltbürgerlicher Absicht. 1784. A 397.

[49] Подробнее и глубже об этом см.: Schweidler W. Über Menschenwürde. Der Ursprung der Person und die Kultur des Lebens. Wiesbaden, 2012.

[50] Spaemann R. Es gibt kein gutes Töten, 1997 // Grenzen. Zur ethischen Dimension des Handelns. Stuttgart, 2001; а также другие статьи из этой книги по данной теме.

[51] Hinske N. Ohne Fußnoten. Prämissen und Folgerungen. Würzburg, 2000. S. 57.

[52] Zenkovsky V.V. A History of Russian Philosophy. London, 1953. P. 6: „If I were to offer an general characterization of Russian philosophy … I should emphasize the anthropocentrism of Russian philosophic thought. Russian philosophy … is above all occupied with the theme of man, his fate and career, the meaning and purpose of history“.

[53] Ibid. P. 7: The anthropocentrism of thought has a profound motivation – the impossibility of ‚separating‘ the theoretical and practical spheres“. Зенковский напоминает об уникальности слова «правда», выражающего невозможность разделения теории и практики, и продолжает: „The anthropocentrism of Russian philosophy constantly impels it toward the discovery of wholeness, both as actually given an das ideally envisioned“.

[54] Цит. По: Kaltenbrunner G.-K. Der schwierige Konservatismus. S. 43; именно эту функцию – быть «всего лишь» маленьким колесиком в большом механизме – Адольф Эйхман потом использовал в свое оправдание на процессе в Иерусалиме. Arendt H. Über das Böse. Eine Vorlesung über Fragen der Ethik, 1965. München, 2006. S. 151: Ханна Арендт возразила на это: «В моральных вопросах речь идет о поведении отдельного человека, и это проявилось в том…, что уже не ставился вопрос: он был большим или маленьким колесиком в механизме?, а был задан вопрос: почему он вообще согласился стать колесиком? Что произошло с совестью?». Арендт участвовала в качестве наблюдателя в иерусалимском процессе 1961 г. по делу Эйхмана.

[55] О „русском персонализме» см.: Diskurse der Personalität. Die Begriffsgeschichte der ‚Person‘ aus deutscher und russischer Perspektive. München, 2008; а также: Gesicht statt Maske. Philosophie der Person in Russland. Wien, Berlin, 2012.

[56] Иначе у Карла Маннхайма: Mannheim K. Konservatismus. Ein Beitrag zur Soziologie des Wissens. Frankfurt a.M., 1984. S. 92ff.: традиционализм «как общечеловеческое свойство» выражается в том, «что мы упрямо цепляемся за привычное и неохотно переходим к новому».

[57] Следы этой позиции вне рамок – более или менее четко очерченного – консерватизма исследует: Brumlik M. Die Einheit im Geiste. Über den romantischen Impuls konservativer Grundströmung // Konservatismus in der Strukturkrise. S. 237ff.

[58] Kaltenbrunner G.-K. Christlich = konservativ? S. 55-56; иначе это видит Штефан Бройер: Breuer S. Grundpositionen der deutschen Rechten 1871-1945. Tübingen, 1999. S. 9: «Было бы ошибкой пытаться свести суть правого течения к единственному родовому понятию, будь то романтика, антимодернизм, консерватизм, Консервативная революция или пре-фашизм».

[59] Hacke J. Auf der Strecke geblieben? Über das Verschwinden des Konservatismus als politische Ideologie // Zeitschrift für Politik und Gesellschaft. 5 (2015) № 3. S. 21ff, здесь S. 25. Автор называет нарастающую плюрализацию и явную деполитизацию немецкого общества – наряду с распадом консервативной среды, которая, например, еще существовала в Веймарской республике – причинами того, «что понятия «прогрессивный» и «консервативный» как подвижные термины для кодирования политических опций скорее отошли на задний план».

[60] Меткое замечание: Klemperer K. (von) Konservative Bewegungen. S. 249: «История немецкого консерватизма показывает, что граница, при переходе через которую консерватизм нарушал верность самому себе, постоянно оставалась незамеченной».

[61] Breuer S. Grundpositionen der deutschen Rechten 1871 – 1945. S. 13: «Понятия справа и слева стали просто пафосными формулами с большим морально-риторическим, но малым политическим содержанием».

Рассказать о публикации коллеге 

Ссылки

  • На текущий момент ссылки отсутствуют.

(c) 2016 Исторические Исследования


Это произведение доступно по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivatives» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 4.0 Всемирная.

«Консерватизм — это осторожное и опасливое отношение к прогрессу»

       Несмотря на богатую историю консерватизма на Западе, в постсоветской России ему явно не везло.

       Долгое время едва ли не единственным отечественным носителем консерватизма оставался человек с говорящей фамилией Убожко. Основанная бывшим политзаключенным в 1988 году партия поначалу называлась Демократической, а в 1990-м была переименована в Консервативную. В мае 1992-го ее официально зарегистрировал Минюст — и это была, пожалуй, единственная удача российских консерваторов за все 15 лет новейшей истории.
       В 1991 году на первых выборах российского президента Консервативная партия несколько раз пыталась выдвинуть кандидатом Льва Убожко, но Центризбирком постоянно отказывал ему в регистрации. Не удались партии и попытки избраться в парламент на двух первых думских выборах. В 1993-м консерваторы не одолели даже первый этап избирательного марафона, не сумев собрать нужное количество подписей в свою поддержку. А в 1995 году они в числе первых подали в ЦИК необходимые документы (партсписок возглавляли Лев Убожко, экстрасенс Анфиса Жанимова и иллюзионист Эмиль Кио), но опять не смогли выполнить всех предусмотренных законом процедур.
       В 1997 году Убожко учредил Консервативное движение России, чтобы консолидировать в единую политическую силу всю консервативную часть политического спектра страны. И в 1999 году консерваторам наконец-то удалось прорваться на думские выборы: новое движение не стало связываться с подписями, а внесло избирательный залог, но в итоге собрало лишь 0,13% голосов. А выборы в Госдуму-2003 закончились для партии досрочно: вскоре после официального заявления о намерении включиться в кампанию внезапно умер Лев Убожко, после чего организация отказалась от участия в выборах. С тех пор Консервативная партия не напоминала о своем существовании, навсегда оставшись в политической истории одной из старейших, но одновременно и одной из самых малоизвестных партий.
       Другие попытки использовать тему традиционализма были эпизодическими. Так, в конце 1990-х ее пыталась эксплуатировать Христианско-демократическая партия: она прекратила существование после вступления в силу в 2002 году закона «О политических партиях», запретившего создание партий по религиозному признаку, но бывший лидер христианских демократов Александр Чуев избрался в Госдуму в 2003 году по списку «Родины». А в думской кампании 1999 года безуспешно пыталась участвовать Партия консервативных предпринимателей.
       Однако осенью прошлого года консервативная идеология неожиданно оказалась востребованной на высшем политическом уровне: в «Единой России» возникла дискуссия о том, что партии не помешало бы обзавестись правым и левым крыльями. Дискуссия длилась три дня, после чего партийное руководство приказало ее свернуть. Но представители двух крыльев все-таки успели создать Центр социально-консервативной политики и либерально-консервативный клуб «4 ноября». Правда, ни левые, ни правые единороссы не генерируют каких-либо идей, связанных с традициями, идентичностью или иными типичными консервативными установками, обосновывая свой консерватизм лишь неизменностью нынешнего путинского политического курса. Но именно социальный консерватизм, объявленный по итогам этой дискуссии официальной идеологией «Единой России», будет закреплен в качестве фундамента новой программы партии власти, которая будет принята на ее съезде ближайшей осенью.


       
«Консервативного избирателя в России просто нет»

       В современной России не может быть ни консервативных партий, ни консервативно настроенных избирателей, считает руководитель отдела социально-политических исследований «Левада-центра» Лев Гудков.
       
       Все социологические опросы показывают, что консервативного избирателя в России просто нет. Есть у россиян отдельные установки, есть желание, чтобы ничего в стране не менялось, чтобы правительство обеспечивало некоторый жизненный уровень и чтобы развитие было стабильным — точнее, чтобы жизнь была предсказуемой. Этим фактически и ограничиваются настроения избирателей, что свидетельствует об отсутствии консервативных установок в обществе.
       Не видят избиратели носителей консерватизма и среди партий. «Народная воля», «Родина» — эти партии россияне знают, но считают, что они стоят на позициях национализма. Иногда некоторые политологи, говоря об идеологии «Единой России», называют ее то центристской, то консервативной. Да, наша правящая элита не хочет радикальных изменений, предпочитая медленный, эволюционный путь развития. Причем для нее важно не «развитие», а «медленный путь». Отсюда и тезис, что Россия пока не дозрела до демократии, что к демократии придем когда-нибудь, но не сейчас, а сейчас общество должно терпеть ограничения и административный произвол.
       Все это опять же не имеет никакого отношения ни к консерватизму, ни к центризму. Правящая элита сейчас озабочена только одним — удержанием власти. Поэтому идеология партии власти эклектична, она вбирает значимые элементы всех партий: патриотизм, великодержавность, рынок, права человека, социальную защиту и даже такой конструкт, как социальный консерватизм. В действительности эта аморфная идеологическая каша — признак того, что реальная идеологическая работа партией не ведется. Эклектика понадобилась потому, что реформы приостановлены и партия власти не задается целью разработать идеологию модернизации.
       А если нет идеи прогресса, идеи интенсивного развития, то, естественно, в политике не может быть и охранительной консервативной тенденции. Так, консерватизм в Англии стал реакцией на успехи лейбористов, консерватизм республиканцев в США — реакцией на успех демократов. Во всех случаях консерватизм как идеологическое течение возникал в ответ на слишком резкие социальные изменения в обществе. Во время российских реформ 1990-х годов такую нишу занимала КПРФ, но консервативной она от этого не стала. Ответом же на идеологическую эклектику нынешней власти стали мелкие радикальные группы лимоновцев, монархистов, сталинистов.
       Консерватизм в конечном итоге так и не стал заметным российским явлением. Он остается ярлыком, перенесенным с западного политического поля, которым пользуются политтехнологи, политические аналитики, эксперты и консультанты. А реальной работы по выработке консервативной идеологии, которой могли бы придерживаться устойчивые, воспроизводимые политические организации, не ведется.
       

2.1. Мировая экономика: консервативный рост / КонсультантПлюс

2.1. МИРОВАЯ ЭКОНОМИКА: КОНСЕРВАТИВНЫЙ РОСТ

 

В долгосрочной перспективе рост мировой экономики будет определяться темпами научно-технического прогресса, возможностями использования капитальных и человеческих ресурсов.

В развитых странах в условиях демографических и экологических ограничений рост экономики будет опираться на рост производительности труда под влиянием научно-технического прогресса. Усиление глобализации будет способствовать возможностям догоняющего роста в развивающихся странах, расширяя доступ к достижениям мирового технологического развития путем улучшения восприимчивости к передовым технологическим достижениям и предпринимательского климата.

Основной вариант прогноза мировой экономики исходит из достаточно благоприятных тенденций роста населения и производительности труда, а также возможности мягкого разрешения долгового кризиса в ключевых странах в среднесрочный период.

Основными тенденциями мирового развития станут:

— восстановление сбалансированности экономик и поддержание относительно высоких темпов технологического прогресса и роста производительности труда;

— увеличение продолжительности жизни в пенсионном возрасте в соответствии с прогнозами ожидаемой продолжительности жизни для сохранения достигнутого уровня производительной активности населения;

— снижение объемов бюджетного дефицита США и стран Западной Европы до уровня, обеспечивающего возможность рыночного обслуживания государственного долга, сбалансированного по внешним и внутренним источникам уровня сбережений;

— уменьшение дисбалансов международной торговли и платежей, более быстрая динамика потребления в странах с высоким уровнем сбережения, сокращение уровня избыточных трудовых ресурсов в развивающихся странах;

— распространение современных технологий и стандартов потребления в развивающихся странах и превращение группы ведущих развивающихся стран в лидеры мирового экономического роста;

— развитие глобальных коммуникаций и экспансия относительно молодых рынков в Азии, Африке и Латинской Америке;

— трансформация мировой валютно-кредитной системы и приведение ее в соответствие изменяющимся соотношениям уровней и динамики экономического развития отдельных стран и регионов, появление новых мировых резервных валют.

Базовый — основной сценарий прогноза является относительно благоприятным. Динамика мирового ВВП в 2013 — 2030 гг. оценивается на уровне 3,5%, что ниже среднего роста в 2001 — 2008 гг. (около 4%), но примерно соответствует среднему темпу роста в период 1980 — 2010 годов. В то же время нарастание демографических, природных ограничений, а также повышение требований к финансовой сбалансированности будет препятствовать возвращению мировой экономики на высокие докризисные темпы роста в 4% и более в год. В среднесрочный период сценарий предполагает постепенные структурные реформы и оптимальные темпы фискальной консолидации, не подрывающие возможности роста. Среднегодовой глобальный рост в период до 2020 года составит 3,7%. Динамика развивающихся стран будет опережать динамику развитых, однако этот разрыв будет сокращаться. К концу второго десятилетия глобальный экономический рост замедлится до 3 — 3,5%, что будет связано с:

— сокращением численности трудоспособного населения в ведущих развитых странах и замедлением темпов роста трудовых ресурсов в развивающихся государствах;

— постепенным снижением роста производительности в быстрорастущих азиатских странах по мере сокращения разрыва со странами-лидерами;

— замедлением темпов роста производительности труда вследствие снижения темпов накопления основного капитала, ограничения финансирования фронта фундаментальных исследований и опытно-конструкторских разработок;

— усилением экологических ограничений, связанных с ростом затрат на обеспечение сохранения приемлемой среды обитания и экологических стандартов производства и потребления не только в развитых, но и в развивающихся странах.

Замедление темпов роста будет происходить на фоне трансформации сложившихся тенденций глобализации, смещения акцента с либерализации финансовых рынков к более свободному обмену технологиями и человеческим капиталом, переориентации ранее доминировавших в мировой экономике направлений движения капитала и других факторов производства, перестройки системы мировых валютно-кредитных отношений, формирования и укрепления новых региональных центров глобальных интеграционных процессов.

Динамика мировой торговли предполагает постепенное сокращение существующих дисбалансов. В американской экономике посткризисное восстановление будет опираться на рост инвестиций и увеличение нормы сбережения, потребление, напротив, будет расти в азиатских странах и прежде всего в Китае. Отсутствие роста мировых цен на сырьевые товары сократит торговый профицит в странах-экспортерах сырья. Растущая географическая диверсификация отраслевых и межотраслевых цепочек добавленной стоимости будет создавать условия для ускоренного развития процессов прямого иностранного инвестирования. При этом будет наблюдаться дальнейшее увеличение доли прямых инвестиций, направляемых в сектор услуг. Развитие транснациональных компаний, имеющих производственную базу в развивающихся странах, в ближайшее десятилетие станет одной из ведущих стратегий встраивания этих стран в мировую экономику и будет способствовать увеличению экспорта капитала из них в развитые и другие развивающиеся страны. В то же время развитые страны будут оставаться нетто-донорами прямых иностранных инвестиций. Более низкие трудовые и энергетические издержки во многих развивающихся регионах будут способствовать перемещению из развитого мира трудоемких и энергоемких производств, а также выходу этих стран на траекторию потенциального роста.

В долгосрочной перспективе повышается роль демографического барьера роста. Проблема изменения возрастного состава населения в пользу более пожилых возрастов и соответственно роста коэффициента демографической нагрузки будет актуальна для большинства стран, но наиболее остро ситуация сложится в Японии и странах Евросоюза. Это будет значительно сдерживать возможности экономического развития, несмотря на меры по увеличению активного возраста населения, особенно в условиях проведения политики ограничения миграции.

Другим ограничением экономического роста развитых стран в среднесрочной перспективе будет являться необходимость консолидации (снижения) бюджетных расходов для преодоления долгового кризиса и сокращения бюджетного дефицита в развитых экономиках. Ограничение бюджетных расходов будет проходить на фоне сохранения определенных стимулов предпринимательской и промышленной активности для сохранения потенциала экономического роста. Постепенно будут реализовываться структурные реформы для стимулирования потенциального объема производства, в том числе меры поддержки роста занятости и стабилизации рынка труда и меры по подготовке стран к решению проблем, связанных со старением населения.

В базовом сценарии предполагается, что экономика развитых стран будет расти в среднем на 1,5 — 2% в год. При этом удельный вес стран Еврозоны, США и Японии в общем объеме мировой экономики снизится с 40% в 2010 году до 28% в 2030 году.

Консервативный инвестор

Определение

КОНСЕРВАТИВНЫЙ ИНВЕСТОР – это инвестор, целью инвестирования которого является защита собственных денежных средств от инфляции; консервативный инвестор инвестирует свои денежные средства в высоконадежные активы, которые, как правило, являются низкодоходными.

Комментарии

Консервативный инвестор выбирает активы, которые сочетают низкую степень риска и максимальную ликвидность; инвестирует свои денежные средства в государственные и иные ценные бумаги, акции и облигации крупных стабильных эмитентов.

В теории выделяют три типа инвесторов: консервативный инвестор, агрессивный инвестор и умеренный инвестор.

См. также: ИНВЕСТИЦИОННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, ИНВЕСТИЦИОННАЯ КОМПАНИЯ, АКЦИЯ, ОБЛИГАЦИЯ.

English
Я.М. Миркин, В.Я. Миркин. Англо-русский толковый словарь по финансовым рынкам

CONSERVATIVE INVESTMENTS консервативные инвестиции (инвестиции, осуществленные исходя из консервативной политики формирования инвестиционного портфеля [фонда]. Консервативная политика предполагает: а) выбор активов, имеющих низкие риски при достаточной доходности и, как следствие, не обладающих значительным потенциалом роста рыночной стоимости; б) жестко заданные ограничения по отраслевому, региональному распределению портфеля, предупреждающие излишнюю концентрацию риска; в) ограничения по уровню кредитного рейтинга, по концентрации рисков на одного эмитента или на группу аффилированных компаний и т.п. В качестве активов выбираются акции устойчивых крупных компаний (см. blue chips), облигации c высоким кредитным рейтингом (см. highgrade securities, investmentgrade [investment grade] securities), ценные бумаги эмитентов, находящихся на развитых рынках (см. developed [se­cu­ri­ties] market), активы, обладающие небольшой волатильностью, с кот. не ведутся активные спекуляции, и т.п.).

Видео на IncomePoint.tv

Реакционный дух времени. Разговор о консерватизме

Консерватизм как идеология?

Илья Будрайтскис, историк: «Консерватизм» представляется сегодня наиболее актуальным политическим понятием. Все говорят о «консервативном повороте» как глобальном тренде, который в разных формах проявляется в России, США, Восточной и Западной Европе. И этот консервативный поворот, несмотря на специфические особенности его отдельных вариантов, отсылает к общим исторически воспроизводимым и очень узнаваемым идеологическим фигурам. Мы явно видим единство стиля, хотя не видим единства наследия. Поэтому, рассуждая об этом консервативном повороте, можно задаться вопросом: насколько он является индоктринированным, то есть в какой степени некая идеология или консервативная идея захватывает сегодня политические элиты? Какое значение эта идеология имеет для их массовой поддержки? Или же мы сталкиваемся, в первую очередь, с социальными сдвигами, которые далее обретают, отчасти стихийно, формы консервативной политики? И насколько тогда вообще правомерно говорить о консерватизме как политической доктрине? Есть ли у консерватизма как у идеологии своя собственная история?

Андрей Олейников, философ: Вопрос определения теоретических основ того настроения или мировоззрения, которое мы называем консерватизмом, довольно сложен. Сложен потому, что мы часто именуем существующие сейчас доктрины «консервативными» ввиду их поверхностного сходства с тем, что мы знали ранее о консерватизме как о некотором исторически сложившемся комплексе убеждений. Можно продолжать такую линию мысли, вполне узаконенную многочисленными учебниками по истории политической философии, и говорить о том, что консерватизм — это некоторая «идеология», которая берет свое начало с 90-х годов XVIII века и возникает как реакция на Французскую революцию. И для этого есть свои основания. Но если мы будем двигаться не от истории идей, а от того, как сами мыслители, считавшие и считающие себя консерваторами, понимают собственное мировоззрение, то мы легко можем обнаружить, что они не склонны определять его в терминах идеологии.

Если вспомнить про Майкла Оукшотта, вполне респектабельного, ничуть не одиозного британского философа, на которого любят ссылаться и левые, и правые, то он в своей известной работе «On being conservative» (1956) говорит, что консерватизм — это нисколько не идеология, а, скорее, особое состояние сознания, которое предполагает, что люди, наделенные им, не хотят предпринимать резких шагов, когда осознают неизбежность серьезных социальных или политических изменений. Они дорожат своим настоящим, они знают, что лучшее — враг хорошего, они очень осторожны. Им есть что терять, и они умеют ценить то, что у них пока есть. Так рассуждает Оукшотт, и если мы будем двигаться в заданном им направлении, мы вынуждены будем признать, что консерватизм в таком виде представляет собой не идеологию, а специфическое прагматическое сознание.

Консервативный поворот, с которым мы сегодня имеем дело, возникает в условиях вакуума сильных идей и политических проектов с либеральной и левой сторон.

Однако такая линия рассуждений имеет свои ограничения, поскольку консерватор, будучи политиком, должен все-таки предлагать шаги, направленные на сохранение того порядка, который ему так дорог. И здесь очень уместно выражение из романа «Леопард» Джузеппе Томази ди Лампедузы, экранизированного в свое время Висконти, которое звучит примерно так: «Чтобы сохранить все как есть, не нужно бояться все поменять». То есть консерватор не должен бояться радикальных политических изменений, когда дело касается предотвращения пресловутой либеральной или левой угрозы.

Если все же говорить про представление о консерватизме как об идеологии со своей историей, то эта история начинается с Эдмунда Бёрка в Англии, подхватывается Жозефом де Местром и Луи Бональдом во Франции, развивается потом на немецкой почве, где переплетается с романтизмом и исторической школой права, далее в XX веке перекочевывает в США, где с 1950-х годов получает интересное развитие благодаря рецепции идей Бёрка. Кроме того, я еще ничего не сказал о немецкой «консервативной революции» 1920-х годов, американском «неоконсерватизме» рубежа XX—XXI веков. Новейшее и сегодня ярко заявившее о себе в США «палеоконсервативное» движение тоже может быть вписано в эту историю. Но все это, надо сказать, очень разные консерватизмы внутри одной большой условно консервативной парадигмы. Для нас останется проблемой связь отдельных очагов, исторических анклавов консерватизма, и тут требуется серьезная, большая теория, которая могла бы их всех вместе связать.

В принципе, мы можем поступить так, как предлагает делать Кори Робин в своей известной книге «Реакционный дух». Он говорит о том, что всякое консервативное движение имплицитно или потенциально реакционно. То есть всякий консерватизм представляет собой реакцию на левую идею, в данном случае без уточнения — относится ли она к Просвещению или к более поздним социалистическим теориям. Мне думается, что такой способ найти стержень, связывающий все эти консерватизмы, вполне оправдан. Другое дело, насколько он помогает или не помогает объяснить успех консерватизма, который мы наблюдаем сегодня. Я имею в виду консерватизм в его популистском изводе, проповедуемый у нас в России и в США. Насколько его можно продолжать рассматривать как вариант такой классической реакции по Робину? Я в этом сомневаюсь, потому что тот популистский консервативный поворот, с которым мы сегодня имеем дело, на мой взгляд, не является реакцией на какое-либо сильное предложение со стороны левых или либералов, а, скорее, наоборот, возникает в условиях вакуума сильных идей и политических проектов с их стороны.

Консерватизм и чувство истории

Будрайтскис: Следует отметить особенность англосаксонской версии консерватизма в духе Бёрка или Оукшотта — умеренной, прагматической и склонной принимать обличье здравого смысла в тех ситуациях, когда она уже вписана в определенный общественно-политический консенсус. Философия Бёрка — это, прежде всего, попытка защиты от радикальных, ниспровергающих революционных движений, влияние которых в 1790-е годы ощущались в Англии. Этот консерватизм мыслится как необходимый элемент равновесия, в котором умеренное предложение нового должно органично дополняться умеренным инстинктом к сохранению старого. В английской политической системе координат Бёрк был вигом, поддерживал права американских колоний и так далее.

И такой консерватизм Бёрка, конечно, сильно отличается от консерватизма француза де Местра. Идеи де Местра имеют принципиально иной характер, потому что он появляется как меланхолическая реакция после уже свершившейся катастрофы революции, которой можно противопоставить лишь контрреволюцию. И де Местр прямо отождествляет свой консерватизм с наступательной контрреволюционной энергией.

Геббельс написал в своем дневнике после прихода нацистов к власти: «Сегодня мы навсегда вычеркиваем 1789 год из истории».

Другое дело, что такая позиция де Местра не сводится для него к волюнтаристскому действию, направленному на простое обнуление результатов совершившейся революции. Контрреволюция для него является порождением и продолжением процессов, открытых революцией. Если революция была темной стороной божественного Провидения, то контрреволюция станет стороной светлой. И в таком варианте консерватизм приобретает довольно радикальные черты.

Этот радикальный момент необходимо учитывать как принципиальное качество консервативной критики после поворота к модерну, к демократии и к секулярному обществу, который открывается в Европе Французской революцией. Можно вспомнить о знаменитой фразе, написанной Геббельсом в своем дневнике после прихода нацистов к власти: «Сегодня мы навсегда вычеркиваем 1789 год из истории». Победа нацистов им осознавалась как историческая победа реакции над силами демократии. Глубокий скепсис в отношении демократии является важным элементом консерватизма в самом широком смысле.

Исторически консерватизм появляется как ностальгическое обращение к некоему подлинному порядку вещей, который утрачен навсегда, но тем не менее нуждается в восстановлении. И когда мы смотрим на сегодняшний агрессивный консервативный поворот, то, возможно, видим это подлинное, конфликтное лицо консерватизма, которое открывается в моменты коллапса устойчивых представлений о балансе сил. Консервативным ответом на кризис становится тоска по утерянному подлинному порядку вещей.

Палач — фигура, находящаяся по ту сторону морали и потому центральная для поддержания морального порядка.

В этом смысле консерватизм всегда пессимистичен, возвращение к «золотому веку» для него никогда не становится подобием «реальной утопии». Этот пессимизм удивительным образом приходит в соответствие с массово распространенной жизненной философией, основанной на идее отсутствия иллюзий и печальном цинизме. И это именно то, что мы сегодня наблюдаем, — когда явно выдержанные в консервативной стилистике призывы к восстановлению общественной нравственности сочетаются с пессимистическим взглядом на человеческую природу, неизменно греховную и требующую внешней дисциплины. То есть цинизм и консерватизм вполне органично сочетаются друг с другом, как мы видим, например, в случае Трампа или Путина.

Подобная линия восходит, кстати, к знаменитому рассуждению де Местра о палаче — фигуре, находящейся по ту сторону морали и потому центральной для поддержания морального порядка. Само наличие палача постоянно отсылает нас к признанию неизменной порочности человека, к принятию ее как горькой тайны земной юдоли. Намек на эту тайну — неотъемлемая черта консерватизма вот уже более 200 лет.

Олейников: Тут явный парадокс между, с одной стороны, желанием уберечь, сохранить некоторое состояние, осознаваемое как наиболее комфортное, а с другой стороны, признанием того, что это восстановление обращает нас к определенным сторонам натуры человека, которые не поддаются улучшению. То есть консерватизму приходится признать заведенный порядок вещей, натурализовать действующую модель неравенства, например, как данную Провидением.

Сегодняшний консерватизм лишен того исторического чутья, которым был наделен консерватизм классический.

И да, различные мыслители по-разному ранжируют, расцвечивают это парадоксальное состояние дел. Если мы будем читать Оукшотта, мы заметим, с какой любовью говорит он о том исходном порядке, который люди сами в состоянии поддерживать и в который не должно вмешиваться государство. В то время как де Местр потребует для поддержания порядка решительных шагов, какие совершали якобинцы, к которым он относится с большим уважением за то, что те не боялись кровавых эксцессов.

Но если говорить о нынешнем консервативном повороте, в нем я не вижу того, о чем вы говорите, — меланхолического понимания невозможности восстановить «золотой век». Мне думается, что сегодня консерваторы готовы идти столь далеко, сколь потребуется. Иными словами, сегодняшний «палеоконсерватизм» — это, безусловно, антимодернистская идеология. В то время как даже Бёрк и де Местр, не говоря уже об Оукшотте, — носители так или иначе модернистского сознания, способные признавать определенные исторические изменения, которые уже невозможно обратить вспять.

Поэтому мне кажется, что сегодняшний консерватизм (условно говоря, «палеоконсерватизм») лишен того исторического чутья, которым был наделен консерватизм классический. Чувство истории как чувство органической преемственности между прошлым и настоящим, осознаваемой через их различие, у консерваторов было очень развито. Многие современные политические теоретики совершенно прямо говорят о том, что мы обязаны сегодняшним развитым историческим сознанием в первую очередь консервативным мыслителям, тому же Бёрку. В то время как у нынешних «палеоконсерваторов» этого исторического сознания нет и в помине. Происходит безумное конструирование «традиционных ценностей», но это конструирование скандально антиисторично и потому невероятно опасно.

Будрайтскис: Мне кажется, для консерватизма важно утверждение исторической органичности общества, которое, кстати, практически всегда равняется государству, потому что для консерваторов нет границы между социальным и государственным…

Разделение общества и государства считается гибельным: в его основе — попытка дешифровать общество, за которой скрывается опасность революции.

Олейников: Ну, для англичан, например, все-таки есть.

Будрайтскис: Для англичан есть, но, например, для французских, немецких или для русских консерваторов этой границы чаще всего нет, и разделение общества и государства считается ими искусственным и гибельным. Потому что в основе такого разделения всегда лежит попытка дешифровки, попытка понять и рационализировать общество, и именно в такой дешифровке скрывается революционная опасность, главный механизм разрушения. Для консерваторов важно — и на этом основана консервативная апология неравенства, — что в текущем распределении ролей между управляющими и управляемыми должна оставаться некая тайна, оберегаемая от рационализации либерального или социалистического толка. С этой точки зрения консерватизм обладает чрезвычайной гибкостью и силой инклюзивности. То есть когда некие необратимые изменения в обществе уже произошли, то результат этих изменений для консерватизма также становится частью органики, которая не должна подвергаться дешифровке, рационализации, разложению и так далее.

Можно взять в качестве примера трансформацию гимна Российской Федерации: в своей первоначальной сталинистской или постсталинистской версии он носил прогрессистский характер, идею устремленности в некое светлое будущее, которое еще предстоит всем вместе построить, тогда как актуальный его вариант завершается словами «так было, так есть, и так будет всегда». Весь его предшествующий текст является чисто описательным: есть огромная территория, есть люди, которые ее населяют, есть государство, которое скрепляет их вместе. И не пытайтесь это понять, примите это просто как данность, потому что любая попытка понимания тождественна разрушению.

К середине XX века свободный рынок окончательно получает легитимный статус консервативной тайны.

Это позволяет говорить о консерватизме как о некоем стиле, который адаптируется разными социальными группами, у него могут быть разные носители, но он сохраняет свою основную ноту, придающую ему определенный тип постоянства. Например, в современной России сталинизм довольно легко может быть вписан в консервативную парадигму. Точно так же, как когда-то отношения свободного рынка изначально отвергались консерваторами как разрушающие органическое единство общества (здесь можно вспомнить, например, знаменитый текст Дизраэли о «двух нациях»), но к середине XX века свободный рынок окончательно получает легитимный статус консервативной тайны, которая не должна быть дешифрована левыми разрушителями.

Олейников: Да, это очень важно. Немедленное консервативное затемнение, придание завесы тайны тому, что представляет большую ценность.

Будрайтскис: Можно, кстати, вспомнить суждения де Местра в его письмах петербургского периода, где он настоятельно рекомендовал царскому правительству радикально ограничить распространение университетского образования. Он доходчиво объяснял: чем больше у вас будет образованных людей, тем больше вопросов будет к самому факту существования самодержавной власти в России, и в итоге ваш университет произведет «образованного Пугачева», который все это разрушит. Когда мы читаем сегодня эти строки де Местра, они нам кажутся чрезвычайно глубокими и провидческими: он со своей консервативной точки зрения смог описать ту перспективу, которая стала исторической реальностью.

Олейников: Сейчас Жириновский говорит примерно то же самое.

Де Местр объяснял царскому правительству: ваш университет произведет «образованного Пугачева», который все это разрушит.

Будрайтскис: Интересна историческая изменчивость консерватизма, его социальная подвижность: много раз описано, что изначально консерватизм был уделом аристократов, затем стал органичным для высших слоев аристократизирующейся буржуазии, затем для средних и низших… То есть у консерватизма есть удивительная способность отрываться от своих социальных корней, обнаруживая, в конечном счете, их вторичность и условность по отношению к самому содержанию.

Олейников: Да, и классический консерватизм, с которого мы начали разговор, — это, конечно, консерватизм аристократический. Но какой сегодня социальный слой может выступать агентом консервативного сознания?.. Можно, конечно, вспомнить людей, которые оказали поддержку Трампу, т.н. реднеков (redneck), условных работяг из глубинки. Но им это консервативное сознание, скорее, вменяется, нежели они его сами генерируют. И это приписывание, кстати, — интересный предмет для отдельного разговора.

Консервативный разум бюрократии

Олейников: Задаваясь вопросом о жизненном мире нынешнего консерватора, мне легче всего указать на бюрократа как на фигуру, которая более других востребует консервативную ментальность. Особенно это касается российского управленца, причем управленца не в первом поколении. Люди, вошедшие в первый номенклатурный эшелон еще при советской власти, с легкостью воспринимают себя сегодня носителями «традиционных ценностей». И для них необходимо связать воедино то, что критическое сознание просто отказывается связывать, — например, православие и сталинизм. Для них это дело выживания, поэтому они проповедуют миф о великой России, которая «была, есть и будет всегда» одной и той же.

Пожалуй, сегодня консервативным сознанием наделены в первую очередь люди, которые продолжают стоять на таких «государственнических» позициях. В последнее время параллельно с обсуждением консервативного поворота идут разговоры о том, что на наших глазах происходит возвращение государства, которое, казалось, уже начало сходить с большой сцены во время неолиберальных реформ с началом глобализации. Государство заявляет о себе путем выхода из больших международных институтов (например, Brexit‘а) или педалирования ценности суверенитета, о которой говорят сегодня везде: и Тереза Мэй в Великобритании, и Трамп в США, и Марин Ле Пен во Франции, а у нас про этот суверенитет еще раньше начали твердить. И, возможно, именно Томас Гоббс с его «Левиафаном» может оказаться той фигурой, которая в большей степени, чем даже Бёрк, близка нынешним консерваторам. Я думаю, что в этом смысле прав Робин, когда начинает свой обзор с Гоббса как своего рода протоконсерватора.

Люди, вошедшие в первый номенклатурный эшелон еще при советской власти, с легкостью воспринимают себя сегодня носителями «традиционных ценностей».

Будрайтскис: Гоббс сейчас может приниматься консерваторами в качестве теоретика, который также придерживался пессимистического взгляда на человеческую природу и исходя из этого выстраивал свою политическую концепцию. Однако с точки зрения рационализации государства, описания его как некоей машины, как «искусственного человека» (за что Гоббса атаковал, например, Карл Шмитт), подход Гоббса не является консервативным. Гоббс как раз совершает секуляризацию государства, лишает его власти тайны, которая так важна для консерваторов.

Ваши рассуждения о бюрократии как носителе консервативного мышления очень интересны. Вспоминая Макса Вебера, можно сказать, что в основе бюрократического мышления лежит, с одной стороны, рациональность в смысле точного исполнения поступающих сверху распоряжений, с другой— иррациональность в отношении того, как устроен механизм принятия политических решений. Поэтому, как мне кажется, для сформированного бюрократической культурой «государственника» чрезвычайно привлекательной является идея «разума государства» — того, что лежит за пределами конкретного человеческого сознания, но восстанавливает единство государства вопреки разрушительным намерениям конкретных политических акторов.

Тут интересно то консервативное отношение к русской революции, которое сегодня слышится в рассуждениях наших бюрократов высшего звена. Если доводить их логику до конца, революция должна быть принята именно в силу того, что вопреки деструктивным намерениям своих творцов и лидеров она все равно воссоздала формы исторического русского государства, поднявшегося из пепла подобно птице Феникс.

Необходимость связать воедино православие и сталинизм.

Можно провести здесь параллель со взглядом Токвиля на Французскую революцию (который, конечно, не обращался к мистическим категориям). Согласно Токвилю, французское государство восстановило, укрепило и реализовало себя через некий внутренний государственный разум. В русской консервативной мысли XX века эта линия представлена теоретиком «сменовеховцев» Николаем Устряловым, который поддержал Советскую Россию именно в надежде на то, что «разум государства» вне зависимости от амбиций большевиков воссоздаст исторические государственные формы.

Сегодняшний консерватизм российского бюрократа рассчитывает на этот разум государства уже вне зависимости от операций своего собственного разума. Бюрократы не знают, куда они плывут, что они делают, но у них есть твердое ощущение того, что через них государство себя обновляет, защищает, укрепляет и устанавливает свое величие.

Олейников: Совершенно согласен. Но вы считаете, что Гоббс все-таки не годится на роль основателя этой традиции, потому что слишком его подход механистичен?

Будрайтскис: «Левиафан» писался в том числе как обучающая книга о том, как рядовые граждане должны понимать свое место, свои отношения с государством, смысл государств и смысл подчинения законам. Консервативная линия состоит как раз в том, чтобы отбить у большинства охоту к такого рода размышлениям. Конечно, можно у Гоббса вычитать консервативные моменты — например, пессимизм по отношению к человеку в его трактовке естественного состояния, трактовке антипросвещенческой, входящей в противоречие с идеей естественных прав. Но даже в этих моментах Гоббс остается на безусловно материалистических и рациональных позициях. И ту работу по дешифровке монархического принципа, которую он проводит в «Левиафане», очень сложно считать аргументом в пользу консерватизма.

Российские бюрократы не знают, куда они плывут, но у них есть твердое ощущение того, что через них государство себя обновляет, защищает, укрепляет.

Олейников: Я не буду настаивать на этом аргументе, хотя, мне кажется, в пользу консервативной трактовки Гоббса работает то, что он предписывает гражданам заниматься исключительно своими приватными делами. Это то, что воспевает Оукшотт в XX веке: радость от обладания своим собственным миром. Здесь важно различие между волеизъявлением и свободой от чьего-либо вмешательства извне. Ты свое волеизъявление отдаешь суверену, а в обмен получаешь внутреннюю свободу и наслаждаешься ею в полный рост.

Будрайтскис: Такое понимание — это, скорее, британский либерально-консервативный принцип. Мне кажется, о нем вы говорили, размышляя о связи консерватизма и историзма через линию Иоганна Гердера и Юстуса Мезера — мыслителей, которые отстаивали уникальность и несводимость к общему рациональному принципу.

Олейников: Или, как де Местр говорил, «нет человечества, а есть русские, французы, англичане…» — и так далее. Здесь неизбежно всплывает такой квазиаристократический, квазифеодальный субстрат, антиуниверсалистский в любом случае. У Гоббса, конечно, такого мы совершенно не видим.

Будрайтскис: Да, например, если из Гоббса можно прямо вывести принцип юридического равенства, антиаристократический по своей сути, то, скажем, Джон Локк, несмотря на его традиционное прочтение как отца либерализма, может быть с большими основаниями интерпретирован в консервативном ключе.

Олейников: Конечно. Недаром он признается главным теоретиком английской Славной революции, которая является уникальной в своем роде либерально-консервативной революцией.

Консерваторы и левые

Будрайтскис: Давайте обратимся теперь к важному вопросу о левых и консерваторах, о героическом консервативном подходе, который развивал Славой Жижек. Вспомним текст Вальтера Беньямина «О понятии истории» — образ руин, на которые смотрит ангел, гонимый спиной вперед вихрем истории. Этот образ может быть понят и в консервативном ключе. Сам образ руин для консервативного сознания является чрезвычайно важным. Сразу вспоминается известный рассказ Шарля Морраса о том, как он пришел к своим консервативным убеждениям: он впервые посетил Афины, увидел развалины Парфенона и задумался о том, как это сложное и величественное здание, которое потрясало человеческое воображение на протяжении тысячелетий, могло быть разрушено при помощи трех тупых бомб. Вид этих развалин напомнил Моррасу великое здание французской монархии, также разрушенной тремя тупыми бомбами, — с явным намеком на то, что три тупые бомбы — это свобода, равенство и братство.

Насколько и в основе левого, если исходить из марксистской традиции, и в основе консервативного подхода лежит представление, во-первых, о разрушенной целостности общества и, во-вторых, о глубоком скепсисе в отношении Просвещения и капиталистической рациональности? Ведь критика Просвещения была ключевой для многих важных левых мыслителей XX века — Беньямина, Теодора Адорно…

Три тупые бомбы — это свобода, равенство и братство.

Олейников: Мне думается, что если левых и консерваторов что-то объединяет — подчеркну, что имею здесь в виду преимущественно консерваторов классического образца с развитым историческим сознанием, — то это некий воинственный дух. Мишель Фуко исследовал его в свое время, когда в Коллеж де Франс читал курс лекций «Нужно защищать общество». В нем он показал, что марксистский дискурс классовой борьбы и аристократический дискурс монархомахов генетически связаны между собой. Первый восходит ко второму. Для Беньямина история — это тоже борьба: «борьба за вещи грубые и материальные, без которых не бывает вещей утонченных и духовных». Свое вдохновение он черпает именно в состоявшихся актах этой борьбы. Они закончились поражением, но тем не менее его ангел, продолжая свой полет, неотрывно смотрит на них. Иными словами, левые не меньше, чем консерваторы, любят прошлое, и им тоже есть что терять. Но это не настоящее, которым только и могут дорожить консерваторы, а память о начавшейся в прошлом борьбе. В своем отношении к истории левые — более последовательные, более радикальные консерваторы, чем те, кто любит себя сегодня так называть. Полагаю, как раз это имел в виду Жижек, когда в своем разговоре с нами, состоявшемся десять лет тому назад, говорил, что только левые способны сегодня «открыть героический консервативный подход». Для левых прошлое никогда не завершается в настоящем, никогда не уходит навсегда. В некотором смысле оно даже бежит впереди настоящего, не давая нам примириться с ним.

Будрайтскис: В знаменитом тексте Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» есть фраза о том, что люди сами делают свою историю, но не так, как они хотели бы, а в тех обстоятельствах, которые им перешли от прошлого. То есть часто усилия людей и их желание делать свою историю обречены на трагическое поражение, но результатом этого поражения становится некое движение вперед, движение, искупающее, грубо говоря, жертвы предыдущих поколений. Но вывод, который Маркс делает в «Восемнадцатом брюмера», состоит в том, что этому реакционному, консервативному исходу революции 1848 года нужно не то что радоваться, но принять его как историческую необходимость, в которой реализует себя политический принцип, предопределенный предшествующей историей. И это для Маркса парадоксальным образом дает основания для надежды.

С либеральной точки зрения ничего, кроме печали и тревоги, происходящие политические изменения не вызывают.

Можно ли, например, этот подход сравнить с сегодняшней ситуацией, когда в консервативном повороте находят свое осуществление прежние политические и общественные формы? Эти формы доходят до своего предела, до своего тупика, и в этом смысле консервативный поворот является знаком кризиса, обреченности существующего положения вещей. С либеральной точки зрения, конечно, ничего, кроме печали и тревоги, происходящие политические изменения не вызывают. Эти либеральные реакции присутствуют в двух вариантах: либо как надежды на то, что все это — свидетельства временного помешательства и все вскоре опять вернется к нормальности, либо как пессимистическая констатация, что мир серьезно сошел с ума и нам предстоит темная эпоха.

Однако с марксистской точки зрения вообще нет предположения, что мир был, например, здоров и нормален 20 лет назад, а сейчас переживает период внутреннего нездоровья. Для Вальтера Беньямина, скажем, современный мир в целом «сошел с ума», он движется по направлению к катастрофе, и разные стадии этого движения лишь знаменуют разные пункты в одном направлении. Поэтому, если ставить вопрос, как относиться к этому консервативному повороту с левой перспективы, то речь идет не о том, чтобы этот поворот принять с удовлетворением, но о том, чтобы признать за ним ту внутреннюю правду, которую, например, де Местр мог признать за Французской революцией — конечно, без всяких симпатий в ее отношении. Точно так же, как и у нас не может быть никаких содержательных симпатий к происходящему консервативному повороту.

Для Вальтера Беньямина современный мир в целом «сошел с ума».

Олейников: Я вновь вспомню борьбу, о которой говорил выше. Мне думается, что преимущество сегодняшнего консервативного поворота в сравнении хотя бы с тем временем, когда Жижек впервые приехал в Москву и когда мы вели с ним ту беседу, состоит в том, что сегодня обнажилась некоторая правда, и это очень здорово. То есть сегодня никто не может сохранить тот лицемерный порядок, который до недавнего времени поддерживался правящими элитами в Англии, США, России. Обнажается правда, вещи начинают представать в своем подлинном свете. Правые популисты при этом заявляют о какой-то своей правде, за которую они готовы бороться, менять мировой порядок, заново строить свои государства. Трамп всерьез берется за дело, начинает воевать со СМИ, как Путин в свое время, когда впервые пришел к власти.

Поэтому мы как люди левых взглядов должны относиться к происходящим процессам как требующим нашего непосредственного участия. Я думаю, Беньямин мог иметь в виду что-то похожее, когда писал свой текст «О понятии истории». Ведь он создавался, когда СССР подписал пакт о ненападении с нацистской Германией и надежды на поступательное развитие нашей страны, этой «надежды всего прогрессивного человечества», исчезли. И поэтому левым нужно было осознать эту новую ситуацию и что-то понимать и делать заново. Мы можем только фантазировать, что конкретно имел в виду Беньямин, поскольку это был последний философский текст, который он написал в своей жизни, но в любом случае речь должна идти о мобилизации. Самым понятным результатом этой современной политической констелляции может быть только мобилизация, поиски новых средств борьбы. И тот же Жижек примерно об этом и говорит в одном из интервью, данных сразу после президентских выборов в США: он, скорее, приветствует то, что там произошло.

Понравился материал? Помоги сайту!

Подписывайтесь на наши обновления

Еженедельная рассылка COLTA.RU о самом интересном за 7 дней

Лента наших текущих обновлений в Яндекс.Дзен

RSS-поток новостей COLTA.RU

При поддержке Немецкого культурного центра им. Гете, Фонда имени Генриха Бёлля, фонда Михаила Прохорова и других партнеров.

Скачать весь номер журнала «Разногласия» (№13) «Вечные ценности»: Pdf, Mobi, Epub

Правый поворот. Партии трех стран ЕС хотят создать «консервативный интернационал»

Правоконсервативная революция в Европе пока откладывается, но это не значит, что она не произойдет. Примерно так некоторые европейские издания охарактеризовали итоги встречи между премьер-министром Венгрии Виктором Орбаном, его польским коллегой Матеушем Моравецким и лидером итальянской партии «Лига» Маттео Сальвини, состоявшейся в прошлый четверг в Будапеште. За полтора часа трое политиков обсудили немало вопросов, стоящих на повестке дня Евросоюза, в том числе пандемию коронавируса. Однако главная цель консультаций заключалась в другом — на них рассматривалась возможность создания альянса крупнейших правых партий Европы.

Премьер-министр Польши Матеуш Моравецкий, премьер-министр Венгрии Виктор Орбан и лидер партии “Лига” Маттео Сальвини

© EPA-EFE/SZILARD KOSZTICSAK HUNGARY OUT

До формирования «консервативного интернационала» дело пока не дошло, но на пути к нему сделан важный шаг. Правящие «ФИДЕС — Венгерский гражданский союз» и польская «Закон и справедливость» вместе с входящей в итальянскую правительственную коалицию «Лигой» могут составить основу второй по численности фракции в Европарламенте, чтобы бросить вызов центристам из наднациональной Европейской народной партии (ЕНП). «Нас не устраивает второе, третье или четвертое место. Мы хотим быть первыми», — заявил по этому поводу Сальвини.

Речь идет о создании на правом фланге европейской политики широкого плацдарма для штурма «брюссельского бункера» — руководящих органов ЕС, сильно недолюбливающих итальянскую «Лигу» и все чаще вступающих в конфронтацию с правительствами Венгрии и Польши. Еврокомиссия уже давно обвиняет Орбана в попытках «узурпировать властные полномочия» и не может смириться с его намерением строить у себя в стране «нелиберальную демократию». Одновременно Брюссель предъявляет претензии Варшаве по поводу закона о судебной реформе. В начале марта депутатов «ФИДЕС», по сути, вынудили покинуть фракцию ЕНП в Европарламенте. А буквально за день до будапештской встречи Еврокомиссия подала в Европейский суд иск против Польши, обвинив ее в нарушении независимости судебной ветви власти в стране.

Ренессанс или регресс?

Сальвини заявляет, что вместе со своими единомышленниками хочет «сделать Европу вновь великой, вернув ее к первоначальным ценностям». Однако повторение на свой манер небезызвестного лозунга экс-президента США Дональда Трампа дает критикам лишний повод для того, чтобы упрекнуть итальянца в популизме. Такой же ярлык «популистов» оппоненты пытаются навешивать на венгерскую «ФИДЕС» и польскую «Закон и справедливость», хотя оснований для этого не слишком много.

Обе партии не только считают себя частью политического мейнстрима, но и утверждают, что именно они являются настоящими защитниками общеевропейских христианско-демократических ценностей. По их мнению, даже германский Христианско-демократический союз (ХДС), оказавшийся под влиянием других партий в силу необходимости формирования правительственных коалиций, отходит от идеологических установок своих выдающихся лидеров Конрада Аденауэра и Гельмута Коля (канцлеры ФРГ, соответственно, в 1949–1963 и 1982–1998 годах). Орбан полагает, что и ЕНП, в которой состоит ХДС, уже не может обеспечить реальное представительство христианской демократии в Европарламенте, поскольку ориентируется на «сотрудничество с европейскими левыми».

На эту тему

На итоговой пресс-конференции в Будапеште трое политиков подчеркивали, что у них «много общего», в том числе неприятие нелегальной иммиграции и приверженность традиционным моральным ценностям, включая такие, как брак и семья. Они выступают за сохранение и укрепление Европейского союза, но не намерены мириться с попытками «брюссельской бюрократии» диктовать свои условия членам ЕС и ограничивать их национальный суверенитет. «Чтобы европейская интеграция была плодотворной, следует не забывать о корнях», — сказал Моравецкий. В свою очередь, Орбан заявил, что их цель — «европейский ренессанс» и ради этого они «намерены работать вместе до конца».

Политические оппоненты в лице тех самых «европейских левых», о которых упоминал Орбан, считают, что в действительности подобное «возрождение» — самый настоящий откат назад, попытка реванша правоконсервативных сил. Это не может не беспокоить Брюссель, усматривающий в этом не только подрыв единства ЕС, но и еще одно свидетельство усиления авторитарных тенденций во всем мире. Алармистские настроения по этому поводу существуют и по другую сторону Атлантики. Директор Гарримановского института при Колумбийском университета в Нью-Йорке Александер Кули и профессор Школы дипломатической службы при Джорджтаунском университете в Вашингтоне Дэниел Нексон в статье под заголовком «Нелиберальный прилив», опубликованной на днях в журнале Foreign Affairs, отметили, что «международный порядок смещается в направлении автократии».

Чтобы осуществить реорганизацию на правом фланге, Сальвини уже давно мечтает объединить две правоконсервативные фракции в Европарламенте, получившие названия «Европейские консерваторы и реформаторы» (ЕКР) и «Идентичность и демократия» (ИД). Вместе с 12 «бездомными» евродепутатами от венгерской «ФИДЕС» они могли бы создать вторую по численности после ЕНП фракцию (147 мест из 705) и идти на следующие выборы в Европарламент с единой политической платформой.

Однако пока остается открытым вопрос, захотят ли все еще респектабельные «ФИДЕС» и «Закон и справедливость», входящая в ЕКР, оказаться в одной компании с евроскептиками из ИД. Помимо депутатов от итальянской «Лиги» там собрались представители «Альтернативы для Германии», Австрийской партии свободы, французского «Национального объединения» Марин Ле Пен, а также националисты и популисты из Бельгии, Дании, Нидерландов, Чехии, Финляндии, Эстонии. Да и между самими участниками будапештской встречи существуют разногласия, например по поводу внутренней миграции в ЕС.

Будут ли в Кремле пить шампанское?

Многие политики и эксперты обратили также внимание на различия в их подходах к отношениям с Москвой. В Польше сохраняется гораздо менее дружелюбный настрой к России, чем в Венгрии и Италии, о чем Моравецкому тут же напомнили его оппоненты. «Россия собирает силы вокруг Украины, Соединенные Штаты объявляют в Европе чрезвычайное положение, а Моравецкий организует в Будапеште пропутинский политический блок вместе с Орбаном и Сальвини», — заявил бывший польский премьер и председатель Европейского совета Дональд Туск, возглавляющий сейчас ЕНП. «В Кремле могут открывать шампанское», — вторил ему лидер оппозиционной польской партии «Гражданская платформа» Борис Будка.

На эту тему

«Судя по материалам польских СМИ, Россия практически была четвертым невидимым участником этой встречи — польская либеральная оппозиция уже назвала союз Моравецкого, Орбана и Сальвини «клубом марионеток Путина», — сказала мне научный сотрудник ИМЭМО РАН Мария Павлова. — В действительности российский фактор — едва ли не основной камень преткновения для создания подобного союза. Варшава расходится со своими итальянскими и венгерскими партнерами по всему спектру российской проблематики — от санкций до закупок «Спутника V».

Поэтому эксперт считает, что «этот блок в сегодняшнем составе будет иметь первоочередное значение для решения странами своих задач внутри ЕС, противостояния «диктату Брюсселя», но не окажет серьезного влияния на внешнюю политику участников». «России же искать решения своих задач пока предстоит в отношениях с «еврограндами» или на двусторонних треках», — подчеркнула Павлова.

Она также полагает, что даже если идеи будапештского совещания будут реализованы, «ощутимого политического преимущества правым это в ближайшей перспективе не даст». «Серьезным вызовом Брюсселю такой союз стал бы только в том случае, если бы, вдобавок к Орбану и Моравецкому (возглавляющим правительства в своих странах), Сальвини занял пост премьера Италии, а Ле Пен — президента Франции», — отметила Павлова. Понятно, что подобный сценарий выглядит маловероятным.

Впрочем, как заявлял Орбан, этот политический проект рассчитан надолго и его участникам еще предстоит пройти длинный путь. Кроме того, венгерский премьер утверждал, что «нет таких тем ни во внутренней, ни во внешней политике, по которым они не могли бы достичь согласия». Он также сообщил, что их следующая трехсторонняя встреча состоится уже в мае в Варшаве. Если, конечно, позволит ситуация с пандемией коронавируса.

Определение консервативности от Merriam-Webster

консервативный | \ kən-ˈsər-və-tiv \

б Консервативный : или создание политической партии, исповедующей принципы консерватизма: например,

(1) : или являясь партией Соединенного Королевства, выступающей за поддержку существующих институтов

: стремится или настроен поддерживать существующие взгляды, условия или институты : традиционные консервативная политика

б : помечено модерацией или осторожностью консервативная оценка

c : отмечены или связаны с традиционными нормами вкуса, элегантности, стиля или манер консервативный костюм консервативный архитектурный стиль

б Консервативный : член или сторонник консервативной политической партии

: тот, кто придерживается традиционных методов или взглядов

б : осторожный или сдержанный человек

Что американцы имеют в виду, когда говорят, что они консерваторы

Это слово используется для обозначения ряда удивительно разнообразных мировоззрений, и политики пользуются этим.

Это слово используется для обозначения ряда удивительно разнообразных мировоззрений , и политики пользуются этим.

Примерно две пятых американцев называют себя «консерваторами». Что они подразумевают под этим словом? По-разному. А во время республиканских праймериз это может быть проблематично. Каждый кандидат стремится быть знаменосцем консерватизма и использует тот факт, что его значение изменчиво.

Таким образом, возникла необходимость в этом упражнении.

Далее следует попытка выявить множество различных мировоззрений, которые имеют в виду американцы, когда они используют слово консервативный , а затем выяснить, какое из этих мировоззрений лучше всего описывает Митта Ромни, Ньюта Гингрича, Рика Санторума и Рона Пола. , выбор перед республиканцами. Имейте в виду, что нижеследующее — это не мое определение консерватизма, а то, что имеют в виду различные американцы, когда используют это слово.

  1. Отвращение к быстрым переменам; вера в то, что традиции и преобладающие социальные нормы часто содержат в себе переданную мудрость; и недоверие к попыткам переделать общество так, чтобы оно соответствовало абстрактному представлению о том, что было бы справедливым или эффективным.
  2. Стремление сохранить политическую философию и правила правления, сформулированные в Декларации независимости и Конституции США.
  3. Убеждение, что необходимо сохранять традиционную мораль, как она сформулирована в Библии, через культурные нормы.
  4. Убеждение, что необходимо сохранять традиционную мораль, как она сформулирована в Библии, используя культурные нормы и силу государства.
  5. Принятие рыночного капитализма и вера в законность рыночных результатов.
  6. Вера в то, что Америка — исключительная нация, сияющий город на холме, чья законная роль — лидер свободного мира.
  7. Вера в то, что Америка должна экспортировать свою марку демократии силой оружия.
  8. Убежденность в том, что правительство должно предпринять от имени американского государства грандиозные проекты, которые продвигают наше «национальное величие» и облагораживают наших характеров.
  9. Принятие локализма, общинных и семейных связей, человеческого размаха и ответственности перед будущим.
  10. Убеждение, что Америка не должна вмешиваться в дела других стран, кроме как для защиты от агрессии и обеспечения соблюдения контрактов и договоров.
  11. Желание вернуться к тому, как было когда-то.
  12. Близость, отождествление с различными культурными ориентирами Красной Америки или принятие их. (Например, владение оружием, предпочтение односемейных домов, ориентированных вокруг автомагистралей, а не городских анклавов, организованных вокруг общественного транспорта, принятие музыки кантри, пренебрежение рукколой и горчицей и т.)
  13. Презрение к американскому либерализму, мультикультурализму, политике идентичности, позитивным действиям, благосостоянию, социальной политике европейского типа, а также к левым и их идеям в целом.
  14. Желание, чтобы правительство оставило его в покое, часто сочетающееся с убеждением, что оставаться в одиночестве — это естественное право.
  15. Принципиальная вера в федерализм.
  16. Убеждение, что налоги должны быть ниже, а правительство — меньше.
  17. Убеждение, что государственный долг и дефицит подвергают Америку опасности.
  18. Убеждение в том, что по возможности государственные бюджеты должны быть сбалансированы.
  19. Сознание склонности человека к ошибкам и понимание ценностей скептицизма, сомнения и смирения.
  20. Реализм во внешней политике.
  21. Невмешательство во внешнюю политику.

Допуская, что любой список такого рода несовершенен, я считаю, что вышеизложенное достаточно для наших целей. Так где же падают упомянутые мною кандидаты в президенты?

Насколько я могу судить, Митт Ромни определенно разделяет взгляды 2, 3, 5, 6, 16 и 17.Есть разногласия по поводу того, верит ли он на самом деле в 4 или 13. И он вполне может верить в 15, но если это так, то это не является определяющей частью его мировоззрения.

Ньют Гингрич определенно присоединяется к 2, 4, 5, 6, 7, 8, 12 и 13. Он непоследовательно ссылается на 15 и 16, во многих случаях предпринимая действия, противоречащие им.

Рик Санторум верит в 1, 2, 3, 4, 6, 7, 11, 12, 13, 17 и 19. Он утверждает, что верит в 16, но не согласен.

Рон Пол подписан на 2, 5, 9, 10, 11, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 и 21.

Каким бы громоздким ни был такой подход к борьбе с кандидатами, он усложняет разговор о том, кто из них «наиболее консервативен», что усиливает, а не умаляет ясность. И по этой причине я надеюсь, что это начало разговора, потому что я уверен, что мой несовершенный продукт можно улучшить, особенно люди, которые на самом деле идентифицируют себя как консерваторы. Есть ли какие-нибудь существенные штаммы, которые я пропустил? Объединены ли различные способы мышления в один предмет? Точно ли обобщены убеждения кандидатов? Есть ли более лаконичный способ изложить все это? Я буду проверять комментарии, читать электронную почту и исследовать блогосферу, чтобы увидеть, как это можно улучшить.

Пользователь Flickr Betancourt

Почему «левые» и «правые» означают либералов и консерваторов?

В годы выборов слова слева, и справа, чаще напоминают политический спектр, чем направления в пространстве.

Но как вообще либеральная политика стала ассоциироваться со словом , оставив ? И почему консерваторы помечаются как , правые ?

Вы знаете, как мы всегда предупреждаем вас скептически относиться к историям о происхождении, которые звучат слишком хорошо, чтобы быть правдой? Что ж, история слева и справа в политике оказывается увлекательным исключением.

Что значит слева ?

В политике левых относятся к людям и группам, придерживающимся либеральных взглядов. Обычно это означает, что они поддерживают прогрессивные реформы, особенно те, которые стремятся к большему социальному и экономическому равенству.

дальний левый часто используется для того, что считается более радикальными, революционными взглядами, такими как коммунизм и социализм. В совокупности люди и группы, а также занимаемые ими должности обозначаются как , , , левое крыло, или , левое крыло, .

Что означает справа ?

Слово справа , напротив, относится к людям или группам, придерживающимся консервативных взглядов. Обычно это означает, что они настроены на сохранение существующих условий и институтов. Или они хотят восстановить традиционные и ограничить изменения.

Крайний правый номер часто используется для выражения более крайних, националистических точек зрения, включая фашизм и некоторые деспотические идеологии. Люди и группы, а также их позиции вместе именуются правым или правым крылом .

СМОТРЕТЬ: Как возникла республиканская партия?

Происхождение слева и справа в политике

Происхождение политического слева, и справа, действительно связано с физическими направлениями, влево и вправо. Время для урока истории.

Слева и справа первоначально относились к местам сидения в Национальном собрании Франции 1789 года, парламенте, сформированном во Франции после Французской революции.

Относительно точки зрения спикера (председателя) этого собрания, справа сидела знать и более высокопоставленные религиозные лидеры. Слева сидели простолюдины и менее влиятельные священнослужители. Правая сторона (по-французски le côté droit ) стала ассоциироваться с более реакционными взглядами (больше про-аристократии), а левая сторона ( le côté gauche ) с более радикальными взглядами (больше про-средний класс). ).

Left и right , как политические прилагательные, записаны на английском языке в 1790-х годах.

Что значит быть в центре

?

Места для сидения, начиная с Национального собрания Франции 1789 г., ближе к центру также стали ассоциироваться с менее радикальными взглядами.

Центр Политика отдает предпочтение умеренным позициям. Людей, придерживающихся таких взглядов, часто называют умеренными . Политические независимых часто попадают в центр политического спектра. Левоцентристский относится к людям, группам или взглядам, которые находятся слева от политического центра в стране. Правый центр означает, что находится немного правее центра .

В США люди часто используют left для обозначения Демократической партии и right для обозначения Республиканской партии. Но имейте в виду, что политика всегда намного сложнее, чем ярлыки, которые мы даем ей — и друг другу. Лучше не позволять всему … перевернуться, не так ли?

Вы знаете, почему демократы и республиканцы ослы и слонов? После того, как вы это прочтете, вы будете!

консерватизм | История, интеллектуальные основы и примеры

Консерватизм , политическая доктрина, подчеркивающая ценность традиционных институтов и практик.

Консерватизм — это предпочтение исторически унаследованного, а не абстрактного и идеального. Это предпочтение традиционно основывалось на органической концепции общества, то есть на вере в то, что общество — это не просто разрозненное собрание индивидов, но живой организм, состоящий из тесно связанных, взаимозависимых членов. Таким образом, консерваторы отдают предпочтение институтам и практикам, которые развивались постепенно и являются проявлением преемственности и стабильности. Правительство обязано быть слугой, а не хозяином существующего образа жизни, и поэтому политики должны противостоять искушению преобразовать общество и политику.Это подозрение в отношении государственной активности отличает консерватизм не только от радикальных форм политической мысли, но также и от либерализма, который представляет собой модернизирующее, антитрадиционалистское движение, направленное на исправление зла и злоупотреблений, возникающих в результате злоупотребления социальной и политической властью. В книге The Devil’s Dictionary (1906) американский писатель Амброуз Бирс цинично (но небезосновательно) определил консерватора как «государственного деятеля, влюбленного в существующее зло, в отличие от либерала, который желает заменить их другими.«Консерватизм также следует отличать от реакционного мировоззрения, которое способствует восстановлению прежнего и обычно устаревшего политического или социального строя.

Только в конце 18 века, в ответ на потрясения Французской революции (1789 г.), консерватизм начал развиваться как отдельная политическая позиция и движение. Термин консервативный был введен после 1815 года сторонниками недавно восстановленной монархии Бурбонов во Франции, включая автора и дипломата Франсуа-Огюста-Рене, виконта де Шатобриана.В 1830 году британский политик и писатель Джон Уилсон Крокер использовал этот термин для описания британской партии тори ( см. вигов и тори), а Джон К. Кэлхун, ярый защитник прав штатов в Соединенных Штатах, вскоре принял его. . Основоположником современного артикулированного консерватизма (хотя сам он никогда не использовал этот термин), как правило, признается британский парламентарий и политический писатель Эдмунд Берк, чье Размышления о революции во Франции (1790) были решительным выражением неприятия консерваторов. о Французской революции и основным источником вдохновения для контрреволюционных теоретиков XIX века.Для Берка и других пропарламентских консерваторов насильственные, нетрадиционные и искореняющие методы революции перевесили и развратили ее освободительные идеалы. Общее отвращение к насильственному ходу революции предоставило консерваторам возможность восстановить дореволюционные традиции, и вскоре появилось несколько разновидностей консервативной философии.

В статье обсуждаются интеллектуальные корни и политическая история консерватизма с 18 века до наших дней.Для освещения консервативных идей в истории политической философии, см. политическая философия.

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчас

Что значит быть консерватором сегодня? | Американский институт предпринимательства

Для большинства американцев консерватизм в основном означает то, за что выступают республиканцы, а либерализм означает то, за что выступают демократы. Я имею в виду не критику, а констатацию факта.

Одна из замечательных особенностей Америки заключается в том, что политика — не говоря уже о политической философии — не составляет большой части жизни большинства людей. Связывание совокупности идей с институтами (политическими партиями), которые непосредственно отвечают за претворение идей в жизнь, — это прагматичный способ перейти к делу. Обращать внимание на то, чего хотят от партий умники и теоретики левых и правых, имеет смысл только в том случае, если вы особенно заинтересованы в политике.

Проблема для консерваторов в наши дни заключается в том, что Республиканская партия действительно не знает, для чего она нужна, кроме защиты президента Трампа и противостояния демократам и социализму.В то время как борьба за импичмент поглощает весь кислород публики, за кулисами идет ожесточенная борьба за то, что значит быть консерватором.

Кое-что из этого вылилось в общественное мнение, обычно в центре внимания национализма — что это значит, чего требует с точки зрения политики, чем он отличается от традиционного консерватизма или вообще отличается. Сенсоры Джош Хоули и Марко Рубио, например, предложили продуманные версии «экономического национализма», противопоставляя его либертарианству (как реальному, так и воображаемому).

Здесь существует множество различных школ мысли, но общая тема — это идея о том, что правительству следует более активно вмешиваться в экономику: директивным органам следует с большей готовностью отвергать рынок во всем, от крупных технологий до ухода за детьми и торговли.

республиканцев были возмущены тем, как администрация Обамы «выбирала победителей и проигравших» в экономике. Некоторые были потрясены, когда Обама выручил автопроизводителей огромной помощью. Сейчас Трамп оказал фермерам больше помощи, чем Обама когда-либо оказывал Детройту, и если избранный республиканец пожаловался на это, я пропустил это.Честно говоря, помощь фермерам была вызвана президентскими торговыми войнами. Но это просто демонстрирует готовность республиканцев заменить рыночные суждения своим.

Есть и культурная версия националистического проекта. Некоторые консервативные интеллектуалы — в основном, но не исключительно католики — считают, что государство играет определенную роль в навязывании своего суждения на рынке идей.

У меня твердые взгляды на все это, но я подумал, что было бы полезно предложить несколько скромных предложений о том, как думать о таких вещах, когда эти дебаты накаляются.

Во-первых, корень консерватизма — это сохранение. Великий консервативный философ Роджер Скратон, скончавшийся в начале этого месяца, сказал: «Консерватизм начинается с чувства, которое легко разделяют все зрелые люди: чувства, что хорошее легко разрушить, но не легко создать». Это мнение лежит в основе традиционного консерватизма, но оно не ограничивается идеологией или пристрастиями. Многие либералы (и даже некоторые социалисты) проявили этот темперамент.

Во-вторых, при большом расколе в консервативной теории есть те, кто настроен против левых, и есть те, кто настроен против государства.Для грубой иллюстрации: некоторые люди выступают против государственных школ, потому что не считают образование надлежащей задачей государства. (Милтон Фридман называл их «государственными школами».) Другие правые считают, что государственные школы — это хорошо; они просто возражают против того, как ими управляют прогрессисты, наполняя детские головы нежелательными идеями.

Очевидно, что большинство либертарианских пуристов принадлежат к антигосударственному лагерю, но для большинства консерваторов это баланс. Последовательный консерватор может быть либертарианцем почти по всем вопросам политики и по-прежнему выступать за жесткое регулирование или даже запрет порнографии.

Другая линия разлома вращается вокруг вопроса: «О каком состоянии мы говорим?»

Позвольте мне немного показать свои карты, помимо внешней политики, я очень либертарианец на национальном уровне, в основном либертарианец на государственном уровне и довольно коммунитарный на местном уровне. Позволить людям жить так, как они хотят жить там, где они на самом деле живут, при условии соблюдения основных гражданских прав, всегда казалось мне лучшим способом максимизировать счастье и демократическую подотчетность.

Это поднимает последний вопрос: действительно ли государство может делать то, что вы от него хотите?

В основе консервативной критики левых всегда лежал базовый скептицизм по поводу того, что планирование сверху вниз из Вашингтона может работать. Раньше сторонники такого планирования были в основном слева. Это уже не так. И еще неизвестно, работает ли планирование сверху вниз справа лучше, чем слева.

Что такое консерватор? Ответ может вас удивить

Сегодня в Америке очень модно идентифицировать себя как консерватор.Впервые за долгое время больше американцев заявляют, что они республиканцы, чем демократы. Но что значит быть консерватором? Вопрос не только в политике. На ответы на вопросы о том, как решить проблему потепления на планете, напрямую влияет отношение людей к возобновляемым источникам энергии, электромобилям, биоразлагаемым пластмассам и сокращению выбросов углерода.

Изображение предоставлено Джорджем Уиллом / Twitter

В журнале Atlantic есть две отличные статьи — одна за 2012 год, а другая за 2019 год, — которые помогают ответить на вопрос: «Что значит быть консерватором?» Предыдущая статья начинается так: «Слово [консервативный] используется для обозначения ряда удивительно разнообразных мировоззрений — и политики пользуются этим.Писатель Конор Фридерсдорф затем излагает сборник заявлений, которые, по его словам, люди, которые идентифицируют себя как консерваторы, используют для определения своего мировоззрения.

  1. Отвращение к быстрым переменам; вера в то, что традиции и преобладающие социальные нормы часто содержат в себе переданную мудрость; и недоверие к попыткам переделать общество так, чтобы оно соответствовало абстрактному представлению о том, что было бы справедливым или эффективным.
  2. Стремление сохранить политическую философию и правила правления, сформулированные в Декларации независимости и U.С. Конституция.
  3. Убеждение, что необходимо сохранять традиционную мораль, как она сформулирована в Библии, через культурные нормы.
  4. Убеждение, что необходимо сохранять традиционную мораль, как она сформулирована в Библии, используя культурные нормы и силу государства.
  5. Принятие свободного рыночного капитализма и вера в законность рыночных результатов.
  6. Вера в то, что Америка — исключительная нация, сияющий город на холме, чья законная роль — лидер свободного мира.
  7. Убеждение, что Америка должна экспортировать свою марку демократии силой оружия.
  8. Убежденность в том, что правительство должно предпринять от имени американского государства грандиозные проекты, которые продвигают наше «национальное величие» и облагораживают наших персонажей.
  9. Принятие локализма, общинных и семейных связей, человеческого размаха и ответственности перед будущим.
  10. Убеждение, что Америка не должна вмешиваться в дела других стран, кроме как для защиты от агрессии и обеспечения соблюдения контрактов и договоров.
  11. Желание вернуться к тому, как было когда-то.
  12. Родство, отождествление с различными культурными ориентирами Красной Америки или принятие их. (Например, владение оружием, предпочтение односемейных домов, ориентированных вокруг автомагистралей, а не городских анклавов, организованных вокруг общественного транспорта, принятие музыки кантри, пренебрежение рукколой и горчицей и т. Д.)
  13. Презрение к американскому либерализму, мультикультурализму, политике идентичности, позитивным действиям, благосостоянию, социальной политике европейского стиля, а также к левым и их идеям в целом.
  14. Желание, чтобы правительство оставило его в покое, часто сочетающееся с убеждением, что оставаться в одиночестве — это естественное право.
  15. Принципиальная вера в федерализм.
  16. Убеждение, что налоги должны быть ниже, а правительство — меньше.
  17. Убеждение, что государственный долг и дефицит подвергают Америку опасности.
  18. Убеждение, что по возможности государственные бюджеты должны быть сбалансированы.
  19. Сознание склонности человека к ошибкам и понимание ценности скептицизма, сомнения и смирения.
  20. Реализм во внешней политике.
  21. Невмешательство во внешнюю политику.

Обратите внимание, что некоторые элементы в этом списке исключают друг друга или противоречат друг другу. Автор предупреждает, что политики используют эти аномалии, чтобы привлечь внимание широкого круга избирателей. Эта статья была написана до появления микротаргетинга в социальных сетях, технологии, горячо поддерживаемой генеральным директором Facebook Марком Цукербергом, которая вбивает между нами все больше и больше клинков (и кладет миллионы долларов в карманы Цукерберга).

Джордж Уилл, Патриарх консерватизма

Статья 2019 года основана на разговоре с Джорджем Уиллом, которого многие считают лидером американского консерватизма de facto после ухода Уильяма Ф. Бакли-младшего. 15-я и самая последняя книга Уилла называется «Консервативная чувствительность». Atlantic Автор статьи Питер Венер взял у него интервью о книге и дал несколько поразительных выводов о современной политике, в частности о разнице между популизмом и консерватизмом.

Уилл говорит, что популизм — это противоположность консерватизма. «Популизм — это вера в прямую трансляцию общественных порывов, общественных страстей. Страсть была большой проблемой для американских основателей. Популизм — это прямой перенос народных страстей в правительства через сильного руководителя — человека, который может сказать что-то вроде: « Только я могу это исправить ». Что, конечно же, сказал нынешний президент съезду, на котором он был выдвинут в 2016 году. ”

Уилл утверждает, что Джеймс Мэдисон понимал необходимость «фильтровать, уточнять, отклонять и замедлять общественное мнение через институты.Чтобы сделать его более утонченным, произвести то, что Мэдисон назвал в одной из своих фраз, которые мне особенно нравятся, «смягченная демократия».

Если вы помните свой урок по гражданскому праву в старшей школе, то идея о том, что грубые страсти, управляющие Палатой представителей, подобны кипящей, пузырящейся чашке кофе. Следует дать остыть потоку этих эмоций в сенате, более совещательном органе. Чтобы не допустить, чтобы популизм захватил правительство, все члены Палаты переизбираются каждые два года, в то время как сенаторы избираются на 6 лет, и только одна треть из них переизбирается каждые два года.

Президентство, рассчитанное на четыре года, должно было разделить разницу между ними, идея заключалась в том, что бушующим страстям потребуется не менее 4 лет, чтобы сменить главного исполнительного директора и большинство сенаторов. Отцы-основатели надеялись, что этого времени хватит, чтобы возобладали более холодные головы.

«Принцип представительного правления, лежащий в основе консерватизма, заключается в том, что народ не решает; люди выбирают, кто будет решать. Вот почему популизм неизбежно становится антиинтеллектуальным », — объясняет Уилл.Венер спросил, что больше всего беспокоит Основателей в современной политике. «Сегодня политические лидеры, похоже, считают, что их призвание — возбуждать страсти, — ответил Уилл, — а не сдерживать, отклонять и смягчать их».

Разжигание страсти — это, конечно, именно то, что представляет собой микротаргетированная реклама в социальных сетях, и отцы-основатели опасались, что их усилия по созданию прочной модели правительства для новой нации будут обречены.

Уилл предлагает сторонникам нынешнего президента «неправильно понимать важность культуры, вязкость культуры, и я думаю, что они не консерваторы, потому что не понимают этого.Клятвы Никсона … взломы были тайными; то есть, они были сделаны тайно, потому что они были неприемлемы для страны, и, будучи разоблаченными, они были наказаны, и страна двинулась дальше. То, что сделал г-н Трамп, — это сделало приемлемым, сделало нормальным такую ​​форму поведения, которая заставила бы третьеклассника отправляться в кабинет директора или спать без десерта ».

Уилл утверждает, что повестка дня Трампа, в той степени, в которой она нравится консерваторам, это то, что сделал бы любой президент-республиканец — сокращение нормативов и снижение налогов.«Итак, вопрос в том, что придает Трампу особенность? И все это вульгарность, грубость, полукриминальность».

Слова имеют значение, мог бы сказать Джордж Уилл. «Чтобы оживить политику и укрепить правительство, нам нужно говорить о разговорах. Нам нужна новая уважительная риторика, то есть уважительная к лучшим ангелам человеческой природы. Человечество — это не просто материя, это не просто машина с аппетитным привидением. Мы не то, что мы едим. В некоторой степени мы такие, какими мы и наши лидеры — символические фигуры нашего государства — называем себя.”

Демократы и республиканцы, у вас проблема

У прогрессистов есть проблема, утверждает Уилл, что кажется немного преуменьшением, учитывая хаос, происходящий в настоящий момент в первичном процессе Демократической партии. В 1964 году 70% американцев заявили, что доверяют федеральному правительству в правильных поступках. Сегодня это 17%. «Я думаю, мои прогрессивные друзья будут встревожены этим, потому что вся их повестка дня зависит от сильного правительства, а сильное правительство зависит от общественного доверия к правительству.”

«Я бы хотел, чтобы консерваторы вынесли из этой книги, — добавляет он, — чувство огромной интеллектуальной родословной, стоящей за консерватизмом от Мэдисона до Линкольна, Хайека и остальных». Консерваторам необходимо ответить на этот вопрос. Уилл предлагает: «Что консерватизм хочет сохранить?»

И в этом заключается дилемма. Размышления о таких вещах требуют тех самых типов интеллектуального анализа, которые безудержный популизм, распространяющийся сегодня в Америке, делает трудным, если не невозможным.Сегодняшние общества управляются разъяренной толпой, а не трезвыми лидерами. Если эта тенденция сохранится, вряд ли все закончится хорошо для человечества.

Спасибо, Чарльз Кох

Джордж Уилл много времени думает о формировании американского правительства. Он объясняет ее первоначальный успех оплотами, созданными Конституцией, известными как система сдержек и противовесов. Центральным элементом этой системы является представление о трех равноправных ветвях власти, которые каким-то образом должны уживаться, чтобы правительство могло функционировать.Сегодня такое разделение властей осталось лишь далеким воспоминанием. Конгресс охотно — почти радостно — отказался от полномочий, возложенных на него Конституцией, предоставив им более карт-бланш и исполнительной власти. Точно так же суды проявляют все большее уважение к исполнительной власти. Как это случилось?

Конечно, нет одной причины, но резкое усиление влияния денег на политический процесс, безусловно, является важным фактором. А влияние денег прослеживается непосредственно в деятельности Чарльза Коха за последние 4 десятилетия.Кох был одним из первых, кто понял, как исказить благотворительный процесс вычета налогов и заставить его служить своим корыстным целям.

Вместо того, чтобы раздавать деньги какой-либо организации, которая может или не может использовать их в своих интересах, он создал свои собственные квази-благотворительные организации — организации, не облагаемые налогом, которые будут добросовестно выполнять его приказы. Благодаря тому, как он исказил налоговое законодательство, граждане Соединенных Штатов в конечном итоге финансировали часть его кампании по переделке Америки по своему собственному образу.

Чарльз Кох дал нам экономическую теорию просачивания вниз, конец благосостояния в том виде, в каком мы его знаем, демонизацию так называемых льгот, чаепития, объединения граждан и многого другого. Он создал среду, в которой содержались ненавистные послания, распространяемые Рашем Лимбо и Fox News. Он усилил безумие Ньюта Гингрича, Руди Гилиани, Карла Роува, Дика Чейни и многих других. Он создал Верховный суд, который прекратил подсчет голосов во Флориде в 2000 году и передал пост президента Джорджу У.Куст. Он разжигал политику разногласий, чтобы служить своему мировоззрению — видение, переданное ему отцом, который служил тиранам, поставляя ископаемое топливо, которое питало армию Сталина и немецкий Вермахт.

На первый взгляд, его повестка дня — традиционная мантра всех консерваторов — меньшее правительство, более низкие налоги для богатых и меньшее количество правительственных постановлений. Но здесь созданный им процесс переходит в область, граничащую с преступной деятельностью. Он расточал пожертвования на избирательную кампанию податливым политикам, пока они шли под его дудку.Но если они заблудились, он отрезал им колени, финансируя кого-то еще. За последние десятилетия многие члены Конгресса оказались лишенными должности после того, как проиграли в первичном конкурсе кому-то, финансируемому Чарльзом Кохом и его империей групп особых интересов.

Когда республиканцы обсуждали гигантское снижение налогов для корпораций и богатых американцев в 2017 году, силы Коха были настолько воодушевлены своей необузданной властью, что хвастались, что «копилка закрыта», что означает отказ от взносов на избирательную кампанию для тех, кто отказался пойти на это. .Совсем недавно конгрессмен Адам Шифф говорил о том, как сенаторы-республиканцы, отказавшиеся оправдать президента, «поймали бы свою голову на пике», если бы не играли в мяч. Это заявление может быть провокационным, но как еще объяснить монолитное повиновение сенаторов-республиканцев диктату Митча МакКоннелла, который сам часто получает щедрость Коха?

Согласно недавней статье в The Guardian , катастрофическое решение Citizens United, которое сняло ограничения финансирования кампании как нарушение свободы слова, явилось прямым результатом юридических кампаний, финансируемых Чарльзом Кохом и его приспешниками.Эти неограниченные взносы на избирательную кампанию — это то, что финансирует сегодняшние вызывающие разногласия кампании в социальных сетях с микро-таргетингом, которые подрывают аргументированный дискурс и сосредоточены на разжигании страстей избирателей. Это тот самый вид антиинтеллектуального мышления, которому, как предупреждает нас Джордж Уилл, естественно следует вслед за популистскими движениями.

Волна преступности в Америке

Америка находится в центре волны преступности, совершаемой президентом и большинством членов Конгресса. Это волна преступности, созданная теми, кто жаждет доступа к рычагам власти, чтобы манипулировать ими в своих личных целях.Жадность и ненависть к «другому» лежат в основе таких усилий.

Отцы-основатели имели богатый опыт общения с тиранами, и они изо всех сил старались построить барьеры против тирании, но они никогда не ожидали краха социальных институтов, такого как энергичная свободная пресса или рост публичного дискурса, измеряемого по слогам вместо абзацев. Они никогда не предвидели, что граждане будут активно выступать против ученых и интеллектуалов, подавляя знания, возникающие в результате обоих, потоком оскорблений и презрения.Если Америка не научится останавливать нападение на разум, она обречена стать несостоятельным государством.

Страх перемен

Темпы изменений ускоряются, и многие американцы чувствуют, что их оставляют позади технологические достижения, опровергающие общепринятые представления. Искусственный интеллект теперь может создавать новые приложения ИИ в рекордно короткие сроки. Многие люди чувствуют себя брошенными на произвол судьбы, не могут найти свою опору. Они отчаянно мечутся в поисках острова стабильности в водовороте перемен, но изменения продолжают происходить все быстрее и быстрее.

Неудивительно, что люди с тоской оглядываются назад в то время, когда они чувствовали себя лучше. Многие чувствуют необходимость навязать окружающим свое мнение о том, что является нормальным и безопасным. Именно здесь популистское влияние берет верх и подрывает «смягченную демократию», которая, по словам Джорджа Уилла, лежит в основе консерватизма и Конституции США. Сегодня Соединенные Штаты ежедневно захлестывают глубокие дестабилизирующие волны недовольства и страсти. Если эта тенденция сохранится, великая нация, которую представляли наши Предки, будет потеряна, возможно, навсегда.

Антиинтеллектуализм свирепствует в стране, и он станет окончательным разрушителем американского эксперимента по представительной демократии. Идея правительства «народа, народа для народа» находится в опасности. Те, кто приветствует его кончину, не консерваторы, они анархисты, стремящиеся к победе — что бы это ни значило — любой ценой.

Во многих отношениях они напоминают жителей деревни, которые отправились на поиски чудовища доктора Франкенштейна с факелами и размахивающими вилами.Франкенштейн был написан Мэри Шелли специально для описания реакции обычных людей на технологические изменения и имеет отношение к той же теме сегодня. Достаточно небольшого интеллектуального скачка, чтобы увидеть сходство между несущими Факел Тики белыми сторонниками превосходства, маршировавшими в Шарлоттсвилле, и этими напуганными бюргерами из романа Шелли.

Настоящие консерваторы не имеют дефицита в триллион долларов и не предлагают почти 5 триллионов долларов в виде новых федеральных расходов, которые еще больше увеличат задолженность Америки.Истинные консерваторы понимают, что «консерватор» и «сохранение» — противоположные стороны одной медали. Разграбление Земли с целью получения прибыли несовместимо с идеалами консерватизма. Америке нужны люди с совестью, чтобы положить конец потворству и вероломству фальшивых консерваторов. Нужны настоящие консерваторы по образцу Джорджа Уилла, чтобы встать и получить признание. Пришло время проявить больше храбрости и меньше проявлений трусости.


Цените оригинальность CleanTechnica? Подумайте о том, чтобы стать участником, сторонником, техническим специалистом или представителем CleanTechnica — или покровителем Patreon.


У вас есть совет для CleanTechnica, вы хотите разместить рекламу или предложить гостя для нашего подкаста CleanTech Talk? Свяжитесь с нами здесь.

Консервативное определение и значение | Словарь английского языка Коллинза

Примеры «консервативный» в предложении

консервативный

Эти примеры были выбраны автоматически и могут содержать конфиденциальный контент. Читать далее… Президент приложил огромные усилия, чтобы заниматься дорогостоящими проблемами для консервативных религиозных групп.

Times, Sunday Times (2017)

Консерваторы также пообещали предоставить трастам выбор поставщиков услуг, тем самым увеличивая конкуренцию и потенциально снижая затраты.

Computing (2010)

Непонятно, как актриса, известная своим гедонистическим образом жизни, стала чемпионкой партии с консервативными религиозными взглядами.

Times, Sunday Times (2016)

Религия иногда является скорее радикальной, чем консервативной силой.

Сандерсон, Стивен К. Макросоциология: введение в человеческое общество (1995)

Теперь он считается консерватором и старается не выделяться.

Times, Sunday Times (2012)

Их консервативный инвестиционный стиль имеет тенденцию защищать инвесторов от всей силы любого спада.

Times, Sunday Times (2016)

Консервативная монархия также испытывает давление со стороны иностранных правительств.

Times, Sunday Times (2015)

Сложный вопрос как для либералов, так и для консерваторов.

Times, Sunday Times (2011)

Он также утверждал, что религия является глубоко консервативной силой.

Сандерсон, Стивен К.Макросоциология: введение в человеческое общество (1995)

Египет — консервативная страна, и многие хотят видеть ее у власти.

Times, Sunday Times (2012)

Показать больше …

Консервативная культура также означает, что сожительство редко и пары вступают в брак раньше, чем где-либо еще.

Times, Sunday Times (2014)

Его консервативный подход к журналистике противоречил его смелости, когда он сталкивался с проблемами свободы прессы.

Times, Sunday Times (2012)

Мы очень условные, консервативные люди.

Times, Sunday Times (2009)

Консерваторы теперь признают, что справедливость имеет значение.

Times, Sunday Times (2010)

Следует помнить, что консерваторам не удалось получить абсолютное большинство на выборах.

Times, Sunday Times (2010)

Чтобы объединиться, придерживайтесь менее консервативного подхода и, наконец, сделайте выбор в пользу видео.

The Sun (2012)

Сейчас нет причин, по которым ястреб, занимающийся внешней политикой, должен объединяться с религиозным консерватором.

Times, Sunday Times (2007)

Результатом является тупик, который, как признают высокопоставленные консерваторы, может дорого им обойтись на президентских выборах в следующем году.

Times, Sunday Times (2011)

При этом он не был обычным консерватором.