Консервативен что это: КОНСЕРВАТИВНЫЙ — это… Что такое КОНСЕРВАТИВНЫЙ?

Содержание

КОНСЕРВАТИВНЫЙ — это… Что такое КОНСЕРВАТИВНЫЙ?

КОНСЕРВАТИВНЫЙ

КОНСЕРВАТИВНЫЙ: КОНСЕРВАТИ́ВНЫЙ, консервативная, консервативное; консервативен, консервативна, консервативно (лат. conservativus — охранительный) (книжн.). Отстаивающий неизменность прошлого против всякой новизны прогресса. Консервативные взгляды. Он человек консервативный. Консервативная партия. Консервативная политика.

Синонимы:

Антонимы:

КОНСЕРВАТИВНОСТЬ
КОНСЕРВАТИЗМ

Смотреть что такое «КОНСЕРВАТИВНЫЙ» в других словарях:

КОНСЕРВАТИВНЫЙ — (ново лат.
, от лат. conservare сохранять). Охранительный; охраняющий настоящее положение вещей. В политической жизни, те учреждения и силы, которые способствуют сохранению установившейся государственной жизни, сохранению порядка и поддержанию… … Словарь иностранных слов русского языка
консервативный — реакционный, косный, закоснелый; рутинный, правый, охранительный, окостенелый, твердолобый, пуристический, рутинерский, затхлый, правильный, заскорузлый, домостроевский. Ant. прогрессивный, динамичный Словарь русских синонимов. консервативный… … Словарь синонимов
консервативный — ая, ое. conservateur adj. 1. Враждебный прогрессу, приверженный ко всему устаревшему, отжившим порядкам, взглядам; косный. БАС 1. Охранный, оберегательный. Даль. Что такое журнал консервативный, что у нас con , что у нас серв &LT;каламбур&GT; ?… … Исторический словарь галлицизмов русского языка
КОНСЕРВАТИВНЫЙ — КОНСЕРВАТИВНЫЙ, ая, ое; вен, вна. 1. Отстаивающий неизменность чего н. (политического строя, быта), противящийся каким н. нововведениям. Консервативные взгляды. К. политик. Консервативная партия (в Великобритании). 2. полн. О лечении:… … Толковый словарь Ожегова
консервативный — • жутко консервативный … Словарь русской идиоматики
консервативный — (лат. conservativus, от conservo сохранять) в медицине не связанный с хирургическим вмешательством (о методе лечения) … Большой медицинский словарь
Консервативный — I прил. 1. Сохраняющий старое, хорошо зарекомендовавшее себя. отт. Опирающийся на традиции, отстаивающий неизменность чего либо; традиционный. 2. Проявляющий враждебность по отношению к новому, прогрессивному. Ant: реформаторский II прил.… … Современный толковый словарь русского языка Ефремовой
Консервативный — I прил. 1. Сохраняющий старое, хорошо зарекомендовавшее себя. отт. Опирающийся на традиции, отстаивающий неизменность чего либо; традиционный.
2. Проявляющий враждебность по отношению к новому, прогрессивному. Ant: реформаторский II прил.… … Современный толковый словарь русского языка Ефремовой
консервативный — консервативный, консервативная, консервативное, консервативные, консервативного, консервативной, консервативного, консервативных, консервативному, консервативной, консервативному, консервативным, консервативный, консервативную, консервативное,… … Формы слов
консервативный — прогрессивный либеральный мобильный реформаторский прогрессивный реформаторский либеральный мобильный … Словарь антонимов

Консерватизм: многогранное понятие. Попытка описания и ограничения – поиски следов | Бёр

Консерватизм: многогранное понятие. Попытка описания и ограничения – поиски следов

Объяснить, что мы имеем в виду, когда речь заходит о консерватизме, совсем не просто. «До сих пор нет ясности в вопросе о том, что такое консерватизм вообще», — констатировал в начале 1970-х гг. самый, пожалуй, умный представитель современного немецкого консерватизма Герд-Клаус Кальтенбруннер[1]. В этом плане ничего не изменилось до сих пор. Многие люди, называющие себя «консерваторами», сами точно не могут сказать, что они под этим подразумевают. Зачастую речь идет лишь о недовольстве современностью, в которой видят, прежде всего, неприятные перемены и неудобные новшества. Тогда, недолго думая, говорят: «Я консерватор, я лучше все буду делать как раньше!». Но действительно ли консерватизм – это всего лишь защита прошлого перед лицом перемен? Исчерпывается ли его мотивация отрицанием новшеств, сторонники которых нередко и зачастую обманчиво драпируют их в сверкающие одежды прогресса? А может быть, консерватор – это тот человек с ясным, незамутненным взглядом, который замечает, что восхищение новым нарядом короля – как в сказке Ганса-Христиана Андерсена – в действительности ничего не значит, поскольку основано на ослеплении и самообмане?

В позднем романе Теодора Фонтане «Штехлин», построенном на диалогах и вышедшем в свет в 1898 г. , сталкиваются идеи консерватизма и либерализма. Одно из действующих лиц говорит, во многом выражая позицию самого автора: «Все старое […] мы должны любить, а жить мы должны, вообще-то, ради нового… Отгородиться от действительности – значит замуровать себя, а замуровать себя – это смерть»[2].

Любить старое и жить ради нового – разве настоящий консерватор не выступает за то, чтобы любить традиции, но жить ради нового, как, очевидно, считал и такой ярый консерватор как Фонтане? В романе, кстати, главный герой, происходящий из старинного дворянского рода Дубслав фон Штехлин, которому уже много лет, проигрывает выборы в Рейхстаг как кандидат от консерваторов. И очень рад тому, что проиграл: будучи консерватором до мозга костей, он, тем не менее, не поддерживает институционально-политический консерватизм и, очевидно, сильно сомневается в том, что консерватизм вообще можно загнать в институциональные рамки, поскольку это скорее все же образ жизни и мышления, который никак не хочет подчиняться определенной политической программе.

Дилемма консерватизма

В этом находит свое выражение фундаментальная дилемма, которую Мартин Грайфенхаген, как представляется, верно описывает как специфическую дилемму немецкого консерватизма[3], о котором здесь и ниже в основном пойдет речь: консерватор, стремящийся к социальной и политической эффективности – что для консерваторов уже давно не является очевидной целью[4], хочет спасти то, что еще можно спасти, или лучше всего восстановить[5] то, что давно прошло и в большинстве случаев, как он зачастую сам понимает, не может быть повторено. В своих бесперспективных усилиях он всегда привязан к источнику своего недовольства, то есть к ситуациям и теориям, с которыми он борется[6], но от которых его мышление не может оторваться[7], поскольку они остаются объектом критики и отрицания. Он настаивает на сохранении существующих или даже уже исчезнувших отношений[8], причем не только в политическом измерении реставративной консервации, но при этом его взор направлен именно на то, что на данный момент не заслуживает сохранения, что вызывает недовольство и раздражение и в то же время порождает желание его сохранить.

Тот, кто критикует и отрицает, нуждается в объекте критики. И критика консерватора нередко бывает привязана к этому объекту – к «нынешней» ситуации в широком смысле слова, даже там, где он вовсе не претендует на восстановление, а лишь пытается «после катастрофы… найти в золе обожженные остатки»[9].

Тот, кто предпочитает смотреть в прошлое, в большинстве случаев неважно чувствует себя в современности. В этом не было бы ничего страшного, если бы взгляд в прошлое не отвлекал консерватора – наверное, больше европейского, склонного к отступлению, чем англосаксонского, ориентированного на активное формирование общества[10] – от рассмотрения вопроса о том, как устранить причины недовольства, вызываемого нынешними неурядицами.

Аналогичную направленность имеет оценка слабых сторон консерватизма, которую мы находим у экономиста и философа Фридриха Августа фон Хайека – либерала, которого в англосаксонском мире, тем не менее, часто называют консерватором[11].

В послесловии к фундаментальному труду «Конституция свободы» (1960) Хайек объясняет, почему консерватизм и либерализм, несмотря на то, что в европейской истории они нередко идут рука об руку и имеют немало общего, являются совершенно разными течениями[12]. Консерватизм, критикует он, не имеет собственной программы формирования общества. «Поэтому судьба консерватизма всегда состояла в том, чтобы быть влекомым по пути, который не был избран им самим. Так что прения между консерваторами и прогрессистами могут влиять лишь на скорость, но не на направление современного развития»[13]. Хайека это не удовлетворяет, ведь главное, по его мнению, это определение направления будущего развития. Но на это, считает Хайек, консерватизм не способен: «Поскольку он не доверяет ни абстрактным теориям, ни общим принципам, он без понимания относится к тем спонтанным силам, на которые опирается политика свободы, и в то же время он не обладает основой для выработки принципов политики»[14].

Это звучит довольно безлично – и, очевидно, намеренно. Хайек идет еще дальше, жестко критикуя консерватизм и, прежде всего, свойственную ему боязнь неопределенности, которую, как правило, вызывает все незнакомое и новое: «Консерватизм боится – с его точки зрения оправданно – новых идей, поскольку не имеет собственных принципов, которые он мог бы им противопоставить; и свойственные ему недоверие к теориям и недостаток силы воображения по отношению ко всему, что еще не подтверждено опытом, лишает его оружия, необходимого в идейной борьбе»[15]. Дальше критика Хайека становится еще более жесткой: «В отличие от либерализма с его изначальной верой в побеждающую силу идей консерватизм ограничивает себя кругом идей, унаследованных на данный момент. И поскольку он в действительности не верит в силу аргумента, его последним прибежищем является ссылка на лучшее знание, на которое он претендует в силу своего превосходства»[16]. Но превосходство это зачастую фиктивное, воображаемое, нередко даже поза всезнайства, свойственная консерватизму. Мы ведь это всегда знали, — говорят тогда консерваторы. И в преддверии определенных решений со стороны консерваторов действительно часто звучат предостережения, хотя они и знают, что эти предостережения тщетны.

В конце концов, новое пробивает себе дорогу, причем регулярно. Пусть это не нравится консерваторам, но для этого есть причины. Одну из них, характерную, кстати, для самих консерваторов, Хайек подчеркивает особо, усматривая в этом один из главных изъянов консервативного мышления: этот изъян он видит в отношении к инакомыслию. Консерватор обладает – считает Хайек, который всегда активно и публично поддерживал таких политиков-консерваторов как Маргарет Тэтчер, Рональд Рейган и Франц-Йозеф Штраус[17] – сильными моральными убеждениями, но не имеет ни принципов, ни программы. Он не обладает принципами формирования общества, которые позволили бы ему «работать над созданием политического строя вместе с людьми, имеющими другие моральные взгляды, чем он сам, строя, при котором и те, и другие могли бы следовать своим убеждениям. Речь идет о признании таких принципов, которые позволяют сосуществовать разным ценностным системам и при минимуме насилия строить мирное общество. Признавать такие принципы – значит быть готовыми терпеть многое из того, что нам не по душе»[18].

Мое впечатление таково: своей критикой Хайек действительно вскрывает важный изъян консерватизма, не вдаваясь при этом, правда, в многослойность форм и вариантов этого образа мышления. Никак не пытаясь его дискредитировать, он, тем не менее, давит на больное место: не имея собственной концепции, консерватор пытается затормозить развитие там, где считает это нужным. Стремясь нарастить свое общественное влияние, он пытается, порой даже подобострастно[19], – в отличие от англосаксонского консерватизма, подчеркивающего значимость индивида – опереться на авторитет государства; от государства он ожидает, что оно использует власть и силу, чтобы сохранить и охранить прежние устои против всех сил, стремящихся к переменам. Что еще важнее: в этой роли консерватизм несамостоятелен, реактивен, зависим от других – от тех, кто продвигает новое и кому старается помешать консерватор. Быть «влекомыми», как говорит Хайек, не определяя при этом направления – такова была на самом деле судьба многих консервативных течений в истории Западной Европы.

Дискредитация немецкого консерватизма и его реанимация

Ситуация в Западной Европе, однако, изменилась в конце XIX – начале ХХ в. Бесперспективность попыток возродить прошлое и безвозвратно ушедшее заставила консерваторов более трезво оценить свои возможности. Они поняли, «что другие политические группы создали статус-кво, не приемлемое для них», но что в то же время «прежние порядки уже невозможно восстановить», так что им пришлось обратиться к будущему: «Теперь его взор направлен в будущее»[20]. С этим моментом связано существенное изменение самовосприятия консерваторов. Обратить взор в будущее – это означало, как сказал Артур Мёллер ван ден Брук, «желание создавать вещи, достойные сохранения»[21].

Для немецкого консерватизма смена перспективы произошла в первые годы после Первой мировой войны. Возникли новые движения и течения, и некоторые из них вскоре попали – в результате поглощения, компромисса или даже добровольно, по крайней мере, в частях, считавших себя национально-революционными, — в водоворот раздутого национал-социалистами революционного пафоса[22] полного преобразования общества[23]. Подобная дискредитация затруднила возвращение консерватизма в Германию после 1945 г. Многие люди, участвовавшие в движении Сопротивления режиму Гитлера, были убежденными, пламенными консерваторами[24] — прежде всего, организатор покушения на Гитлера 20 июня 1944 г. Клаус Шенк Граф фон Штауффенберг. Но при этом нельзя отрицать, что между определенными политически активными консервативными течениями Веймарской республики и деятельностью национал-социалистов было множество точек соприкосновения, вплоть до травли евреев. По окончании войны консерватизм оказался в ловушке. Тот, кто объявлял себя консерватором, после 1945 г. был вынужден долго и подробно оправдываться.

Ситуация изменилась лишь в 1970-е гг. Неожиданно консерватизм стал модной темой – и вновь мышление, действительно заслуживающее это название, попадало в ловушку. Ведь с расцветом моды на неоконсерватизм[25] все окунулось «в “либерально-консервативную” ночь, где все кошки серы. Все попытки… обновить немецкий консерватизм были попытками вырваться из этой каши настроений и эмоций, из этой бесконечной неразберихи»[26].

В Западной Европе консерватизм находится в поисках самого себя – не только сегодня, а уже давным-давно, на мой взгляд. Есть отдельные выдающиеся умы, которые следует отнести к этому типу мышления; но почти всегда, если не считать первые три десятилетия ХХ века, они были и остаются одиночками, многие из которых вовсе не стремятся к широкому общественному влиянию; они обращаются как литераторы, философы и публицисты к своей публике, которая, как правило, относится к категории образованных читателей и не любит громких политических заявлений. Здесь, наверное, проявляется одна из основных черт континентального консерватизма: индивидуализм его сторонников. Во всяком случае, в Германии консерватизм уже несколько десятилетий больше не является организованным политическим течением в отличие от англосаксонского пространства, где консервативные течения временами набирают немалый политический вес и – по крайней мере, в Великобритании – влияют на программу правящей партии.

Для континента же действует тезис, удачно сформулированный Клаусом фон Байме: «Ни одно понятие, связанное с политической идеологией или движением, не было столь глубоко выхолощено, как эпитет “консервативный”»[27]. Это имеет последствия для самого понятия, которое, получая политический смысл, сразу же становится боевым лозунгом и, будучи и без того уже довольно размытым, повторяет судьбу всех боевых лозунгов, используемых при обмене ударами между сторонниками и противниками: им грозит полная утрата всякого смысла[28]. Поэтому ситуация такова, что это понятие используют не столько сторонники консерватизма, сколько его противники, и оно является «неискоренимым» прежде всего потому, что «противники консервативных партий не могут отказаться от этого ярлыка в политических дискуссиях – как либералы, так и социалисты»[29].

Контуры континентального консерватизма в семи смысловых признаках – попытка описать понятие

Ниже автор предпринимает попытку в семи кратких тезисах описать контуры континентального консерватизма, чтобы, таким образом, с одной стороны, более четко понять его специфику, а с другой стороны – чтобы выявить общие моменты консервативных течений[30]. Консерватизм – это многогранная система убеждений, и, наверное, не существует такого определения, с которым сразу бы согласились все, кто считают себя консерваторами. Поэтому ниже речь пойдет о признаках, которые с разной степенью значимости в каждом отдельном случае очерчивают контуры этого понятия.

I. Сначала о самом слове и его происхождении: «консервативный» значит желающий что-то сохранить, хранящий верность какому-то делу или убеждению – в смысле служения этому делу и его ценностному содержанию. При этом взор субъекта отвращен от современной ситуации[31].

Это изначально означает, что консерватизм – в обыденном, привычном понимании – это не теория, оправдывающая претензию на господство, не обоснование властных устремлений, эта позиция не дает повода к превосходству над другими людьми, здесь имеется в виду лишь одно: служение. Консерватор несет службу memoria[32] — службу памяти и верности этой памяти, сохраняя ее от забвения. Верность традициям – пусть даже в более современной форме[33] — консерватор считает своей первейшей и важнейшей задачей, которую он в то же время понимает как служение обществу, в котором он живет. В английском языке эта позиция также характеризуется словом «conservationist». При этом имеется в виду позиция, никак не обусловленная какой-то теорией, чего скорее можно ожидать от «conservative», но и у таких «консерваторов» теоретический посыл встречается очень редко, что вовсе не означает, что «conservative» не способен к глубокой рефлексии.

II. Консерватор тонко чувствует весомость реального, исторически сложившегося – того, что было, прошло, забыто, и всего того, что сослужило хорошую службу и заслуживает сохранения в будущем. В этом он нередко противостоит общественному большинству, устремленному в будущее и жаждущему новшеств, нередко слишком охотно поддающемуся манящим футуристическим соблазнам. Следуя своим убеждениям, консерватор сопротивляется этим умозрительным соблазнам: то, что было и что есть, о

бладает непреходящей ценностью, это не пустяки, об этом стоит помнить, эти вещи стоит принимать во внимание, хотя и не без критического анализа.

Своей позицией консерватор оказывает давление на новации, заставляя искать им оправдание в сравнении с традицией[34]. «Консерватизм подпадает под правило распределения бремени доказывания, согласно которому – будь то в науке или в политике – обоснования требует прогресс, а не традиция»[35]. Характерное для консерватора убеждение, состоящее в том, что ощущение значимости прошедшего, которому грозит забвение, является не идеализацией прошлого – порой она имеет место, но тогда консервативная позиция становится романтической ностальгией, – а представляет собой скепсис в отношении всего революционного[36], целью которого якобы является начало совершенно новой истории.

Консерватор знает, что такие предприятия всегда заканчиваются крахом. Пусть история – это тяжкое бремя, но освободиться от него невозможно. Тем не менее, консерватору свойственно понимание, которое Джузеппе Томази ди Лампедуза высказывает в романе «Леопард»: «Если мы хотим, чтобы все оставалось так, как есть, нужно, чтобы все изменялось»[37]. Может быть, в этом смысле Кальтенбруннер тоже становится на сторону оксиморона и высказывается в пользу проспективного консерватизма: «Критический вопрос в адрес всякой будущей консервативной теории будет… звучать так: как она определяет великие задачи консерватизма – как простое сохранение существующих остатков порядков прошлого или же как создание нового строя, при котором сохранение будет возможным и разумным? В первом случае это будет беспомощное времяпрепровождение малодушных людей, желающих как можно медленнее растрачивать то, что имеют. Во втором же случае это будет проспективный консерватизм, ориентированный на использование еще не раскрытых возможностей, на обновление, творчество и возрождение»[38].

Но при этом возникает вопрос: может ли эта позиция действительно называться консерватизмом, ведь здесь речь идет о создании нового, или возрождении того, что затем следует сохранять? Разве не всякий, кто создает что-то новое, желает, чтобы сохранялось то, что он считает своим творением? Здесь консерватизм действительно – говоря словами Молера – рискует окунуться в ночь, где все кошки серы, то есть в которой останутся одни лишь консерваторы.

III. Консерватор часто – и даже по большей части – является скептиком. Он не доверяет новому и всему, что выдает себя за «прогресс». Он постоянно задает вопрос: что такое прогресс? Изобретение гильотины – это для человечества прогресс, как утверждал ее изобретатель Жозеф-Игнас Гильотен, а вместе с ним и вожди французской революции, которые на самом деле так думали, поскольку эта форма умерщвления людей, в отличие от прежних способов казни – повешения и отрубания головы мечом, – была якобы безболезненной и, значит, «более гуманной»?

Консерватор не доверяет тому, что объявляется прогрессом, он с недоверием относится, кроме того, ко всем бурным восторгам по поводу мнимых улучшений, ко всем обещаниям посюстороннего прекрасного будущего, счастья и благоденствия. Он старается противостоять соблазну броситься в объятия нового уже потому, что оно «новое». Таким образом, консерватора и скептика объединяет вопрос о цене «прогресса». Убеждение консерватора состоит в том (говоря словами Николаса Гомеса Давила), что «современный человек, занимаясь строительством, разрушает больше, чем когда просто разрушает»[39].

Здесь кроется источник характерной для консерваторов культурно-цивилизационной критики – прежде всего, она возникает тогда, когда современность ощущает свое превосходство над прошлым. В таких случаях консерватор склонен к тому, чтобы подвергать сомнению подобное чувство превосходства, может быть, даже предполагать обратное и оценивать современность не как эпоху подъема, неудержимого прогресса, а скорее как застой, если даже не регресс.

IV. Для консерватора характерно ярко выраженное, прямо-таки неутолимое стремление к четким масштабам. Он выступает против произвола, неразборчивости и бездумности, постоянно находясь в поиске масштабов жизни или, лучше сказать, в поиске жизненного порядка[40], еще точнее – в поиске «правильного» порядка, соразмерного жизни и ее смыслу. То, что такой порядок действительно существует и его можно найти, соответствует глубокому убеждению консерватора, который – во всяком случае преимущественно – уже по этой причине оппонирует волюнтаристско-конструктивистскому мышлению постмодерна.

Откуда берутся такие масштабы жизненного порядка? Консерватор говорит: «сверху», «может быть, от Бога»[41]. В этом, как я предполагаю, состоит сердцевина консерватизма. Масштабы жизненного порядка, по убеждению консерватора, ни при каких условиях нельзя отдавать во власть человеческого произвола; чтобы их понять, необходимо углублять собственное мышление, хотя это и не всякому человеку доступно[42].

Масштабы – это обоснование и контуры порядка, а значит – альтернатива хаосу и анархии. Некоторые консерваторы даже склонны к некой анархии, но то, что им порой нравится – это анархия мышления. Может быть, у них сумбурное ощущение жизни, но их сознанию анархия не свойственна[43]. Напротив: беспорядок в обществе приводит их в ужас, отсутствие правил – не их стихия. Порядок в обществе, правда, должен следовать принципам, правомерность которых не обусловлена только лишь тем, что с этими принципами согласно большинство. Для консерватора основой общественного порядка является право, высший порядок, на который общественный порядок ориентирован.

Только право наделяет легитимностью строй жизни и общества. Nota bene: право, а не закон, который всегда может быть обращен против права. «Право и порядок»: консерваторы часто называли и называют их на одном дыхании, иногда упуская из виду, с какой легкостью эта фраза может быть извращена, может быть выхолощен ее исконный смысл. «Правом» в этой связи консерваторы называют то, что безусловно предшествует всем действиям и решениям человека. Консерватор понимает право в том смысле, что он думает в мире о Боге, когда говорит о Человеке. И эту максиму он считает источником всей политической и государственной легитимности.

V. Все это означает следующее: консерватизм изначально и прежде всего ориентирован на антропологию и лишь потом – возможно, на втором этапе, если это вообще возможно – на политическую теорию. Антропология консерватизма защищает человека как масштаб всякой политики и не приемлет идеологии и интересы, если они становятся решающим импульсом для политики, угрожая таким образом существующим идентичностям[44].

Поэтому консерватизм в Европе – как в Западной, так и в Восточной – как правило[45], связан с христианской религией[46]. Не потому, что христианство имеет склонность к консерватизму[47], а потому, что оно как ни одна другая религия ставит человека в центр внимании. Потому что христиане – и иудеи – видят в человеке творение Господа, и Божественное воплощение является сердцевиной христианского учения. Поэтому теоцентричность христианства в то же время является антропоцентричностью.

Где бы человек ни испытывал страдания – или даже, как предлагают некоторые биополитики, следует создать «нового человека», — консерватор всегда стоит на стороне реального, живого, страдающего человека, защищая его в том числе от государственных и политических невзгод. Консерватор не идеализирует человека, напротив: он знает, говоря словами Иммануила Канта, что человек вырезан из кривого дерева[48]; но в то же время он знает, что достоинство человека неприкосновенно. Поэтому он видит в нем, в человеке, высшую из всех ценностей, достойных защиты. Поэтому он сакрализирует не общество, не власть и не государство, а лишь их единственную антропологическую легитимацию, дающую смысл их существованию, то есть человека – или, говоря лучше и точнее, человеческую личность с ее духовным стержнем, который составляет основу святости, сакральности личности – ее неприкосновенности[49].

Сегодня это ставит консерватора в критическую оппозицию ко всем попыткам биополитики, направленным на то, чтобы позволить третьим лицам распоряжаться жизнью – рожденной или не рожденной, слабой или сильной, больной или здоровой. Консерватор с недоверием относится не только к обещаниям генной инженерии и биотехники, но и видит в них угрозу святости жизни, которую необходимо в любом случае отвести. Если решения о человеческой жизни будут зависеть от воли третьих лиц, будь то распоряжения парламентов или решения экспертов, консерватор будет протестовать: он противостоит попыткам «улучшить» человека, так же как и предложениям об эвтаназии людей, уставших от жизни.

Понимание антропоцентрики подводит его к образу человека, согласно которому безусловная ценность и защита жизни не подлежат никаким сомнениям, то есть ни при каких условиях не могут быть отменены или даже просто ограничены[50]. Ведь он понимает: «Государство, создающее права человека, может также права человека отменить»[51]. От разрушения, в том числе собственными руками, человек остается защищен лишь тогда, когда телесная неприкосновенность и духовная целостность его жизни ценятся выше, чем все другие конституционные ценности.

VI. Василий Васильевич Зенковский писал в 1948 г. в первом томе своей «Истории русской философии»[52]: «Русская идея» — Зенковский говорит о «Russian thought», русском мышлении – антропоцентрична; на первом месте стоит человек; ее тема – человек, и поэтому она «панморальна» и «панисторична»; она направлена на единство мышления и жизни[53], человека и истории. Для консервативного мышления в плане сохранения ценностей из этого вытекает следующее: спасать надо не структуры, сохранять надо человека как центральное звено истории.

Это консервативный подход, направленный – не у Зенковского, но по сути – против модерна, против тенденций к ликвидации человека. Эти тенденции прототипически воплощены в тоталитаризмах ХХ в. Адольф Эйхман говорил: человек – это лишь маленькое колесико в механизме[54], который называют историей или прогрессом, сегодня же говорят об инновациях. Если подорвать позиции человека, то это якобы лишь ускорит ход истории и построение «нового» общества: например, в соответствии с критериями принадлежности к определенной расе или определенному классу. Сегодня, в эпоху, которую многие называют постмодерном, придется добавить: или общества, состоящего из генетически «улучшенных» людей согласно новейшим научным познаниям.

«Русский персонализм»[55], как его понимают на Западе, и вообще любой персонализм ставит человека в положение вне властного порядка – вне всех систем господства и вне всяких претензий на распоряжение человеком, которые предъявляют третьи лица. Тот факт, что «властное государство» XIX в. и тоталитарная система ХХ в., бесцеремонно отринувшие этот основополагающий принцип, присутствуют в российской, а также германской истории, не противоречит этому подходу. Немецкий – в новое время опирающийся, прежде всего, на Канта – персонализм не смог предотвратить возникновение немецкого властного государства и тоталитарного режима, не говоря уж о его ликвидации. Такую философию как персонализм клеймили – и в России, и в Германии – как анахроничную, даже враждебную прогрессу и затем принесли в жертву «прогрессивной», в равной мере «антибуржуазной» и антигуманной альтернативе, то есть тоталитаризму. Уже не человек как центральный элемент истории задавал в тоталитарных системах ХХ в. масштабы политики и юрисдикции, а определенная, ориентированная на класс или расу, концепция прогресса устанавливала масштаб человеку и его истории. В таких обстоятельствах человек – это всего лишь марионетка исторических сил, колесико в механизме машины, которая работает по собственным законам. Его можно в любой момент уничтожить и заменить, если он не справляется со своей функцией.

VII. Консерватизм – это не традиционализм[56], не стагнация, не упрямство и уж никак не идеализация прошлого. Ностальгики – не консерваторы, не являются ими, и реакционеры, которые любят представлять себя консерваторами, националисты, кстати, тоже к ним не относятся. Консерватизм как метаполитическая программа стоит вне политики, но может вдохновлять политику. Консерватизм – это духовно-поведенческая позиция[57], где человек рассматривается в контексте своей истории, и она может смешиваться и сливаться с другими течениями.

Консерватизм может сочетаться с другими идеями, выходя на сцену в виде либерального, национального, социального, радикального или умеренного консерватизма – в зависимости от того, как расставляются акценты при его преобразовании в политическую программу. Но в своей глубинной сути – даже используемый в политике – он всегда остается поведенческой моделью, внутренней установкой, определенным способом видения Бога, мира и человека.

Консерватизм и его политическое наполнение

Это одна сторона консервативного мировосприятия. Кроме этой формально-поведенческой стороны существует еще и другая, вторая сторона, позволяющая выявить политико-этическое значение консерватизма, когда метаполитическая программа консерватизма преобразуется в политическую программу. В этом случае Кальтенбруннер отождествляет понятие «консервативный» с понятием «правый»: правый – «это значит консервативный по содержанию, это этическая позиция, ставящая порядок выше справедливости, справедливость выше любви… Правый – это… также всегда утверждение… верховенства института над потребностью в эмансипации… Это не означает, что справедливость для правых не важна – уже история самих понятий… указывает на взаимосвязь между правым и справедливым; но в серьезной ситуации [правые] … скорее будут бороться за несовершенный, но все же более или менее работающий порядок, который требует от человека самоотдачи и в то же время защищает его, чем за некую идеальную справедливость»[58]. Эту позицию можно охарактеризовать как реализм, отвергающий все утопии – и прежде всего любые формы утопизма.

Сегодня в Западной Европе характеристика «правый» — это больше, чем просто ругательство, по значению это почти то же самое, что «фашизоидный» и «экстремистский». Если кого-то называют правым, он чувствует себя отнесенным в зону гитлеризма. Поэтому никто – ни один политический деятель, литератор или философ – не хочет называться правым. А тот, кто говорит, чтобы отмежеваться от правых, что представляет центр, как бы объявляет – исходя из коннотации политического термина «центр» — о своей определенной открытости влево, но никак не вправо.

В частности, по этой причине – поскольку здесь действуют особые закономерности употребления политико-полемических боевых терминов – отождествление понятий «консервативный» и «правый» в Западной Европе пользуется большей популярностью у противников консерватизма, чем у большинства самих консерваторов. Политическая слабость консерватизма[59] в западной части континента (имеется в виду отсутствие более или менее однородной политико-институционально-организационной формации) очевидна, в то время как, с другой стороны, «правые» политические организации – как, например, Национальный фронт во Франции – только очень условно и лишь в небольшой части могут считаться носителями идей консерватизма, потому что их идеология не укладывается в рамки консерватизма. Поскольку консервативные избиратели их поддерживают как партии протеста, чтобы дать выход своему недовольству, их деятельность нередко граничит с радикализмом. Пусть правые партии нередко воспринимаются как политический инструмент консерватизма; но при ближайшем рассмотрении это справедливо лишь в том смысле, что консервативные умонастроения чаще встречаются в правом политическом лагере, чем в левом.

Так что, в конечном счете, сохраняется та неясность, о которой шла речь в самом начале нашего исследования: консерватизм остается расплывчатым понятием, с трудом поддающимся дефиниции. Многообразие форм его проявления со времен Великой французской революции практически не дает нам возможности точно определить его смысл. Общего согласия относительно содержания этого термина не существует, его нет даже среди его сторонников и представителей. Следы консервативного мышления порой обнаруживаются там, где их совершенно не ожидаешь – и, наоборот, есть течения, считающиеся консервативными, в которых отсутствуют важные признаки консервативного мышления[60].

Это роднит консерватизм с другими понятиями, которые также приобретают более четкие контуры на политической арене: вспомнить хотя бы такие понятия как либерализм и социализм. Сколь различны, многообразны, зачастую противоположны толкования и модели поведения, собранные под этими понятиями! Там, где какое-то понятие используется не только для самообозначения, но и – даже гораздо чаще – для клеймения, диффамации и очернения со стороны противника, в разных контекстах проявляются смысловые признаки, которые настолько различны и даже противоположны, что логическое понимание данного термина становится невозможным. Именно в этом состоит смысл боевых лозунгов, которые Штефан Бройер называет «пафосными формулами»[61]: в содержательном плане они должны оставаться или становиться нечеткими и неясными, потому что их тогда удобнее использовать для обмена ударами. У философа в этом случае просто волосы встают дыбом, но политик не может обойтись без таких боевых понятий, и все требования о большей смысловой четкости тщетны, так как использование понятий в философии и политике подчинено совершенно разным критериям, не совместимым друг с другом.

Но это означает, что консерватизм как политический термин поддается определению лишь в конкретном историческом контексте. В XIX в. он имел совершенно иную направленность, чем в начале – а затем и в конце – ХХ в. Констатация необходимости исторической привязки смыслов относится, наверное, ко всем политическим терминам. В специфическом случае предпринятого здесь поиска содержания, связанного с консервативными установками, обнаруживается довольно мало общих моментов, если сравнивать XIX и ХХ вв. Защита господствующего положения дворянства, например, не имеет практически ничего общего с целями консервативной революции 1920-1930-х гг., и, тем не менее, оба этих течения безусловно и в равной мере считаются исторически значимыми формами проявления консервативного мышления.

Если отвлечься от неизбывной неопределенности этого обобщенного понятия в историко-политическом измерении с претензией на теорию, то ситуация с этим понятием в значении поведенческой модели иная – она гораздо лучше. Здесь вполне можно выявить общие признаки. Поэтому под консерватизмом, если отмежевать его от традиционализма и реставрации, в конечном счете преимущественно подразумевают внутреннюю, превратившуюся в убеждение установку – поведенческую модель. Действия, вытекающие из размышлений, на основе которых складывается поведенческая модель, называют максимами. Одна из таких максим – консерватизм. Как констатирует Хайек, он плохо подходит для преобразования в теорию, выходящую за рамки таких максим, или иными словами: консерватизм – это, прежде всего, индивидуальный, ставший моделью поведения образ мышления и действий, который в теории и на практике еще менее, чем для политической теории, пригоден для создания фундамента связной идеологии. В качестве модели поведения консерватизм способен обосновать максимы действий, но как теория он не в состоянии описать цели формирования общества, если только он сам не создаст общество, которое он намерен сохранять. Но тогда он неотвратимо столкнется с той самой дилеммой, о которой уже не раз говорилось выше.

[1] Kaltenbrunner G.-K. Der schwierige Konservatismus // Rekonstruktion des Konservatismus. Freiburg im Br., 1972. S. 19ff., здесь S. 25: «До сих пор нет ясности в вопросе о том, что такое консерватизм вообще, и многие из тех, кто выдает себя за поборников этой философии и позиции, даже гордятся тем, что до сих пор не удалось найти его общепризнанного определения. Здесь царит большая неразбериха, и, как всегда при таких ценностных конфузиях, описание соответствующего понятия уже является политической декларацией, моментом борьбы партий, фракций и клик за власть, которая становится максимальной лишь тогда, когда включает в себя власть над использованием слов и тем самым над мышлением». Кальтенбруннер жил с 1939 по 2011 г.; в «неопределенности» описания понятия и размытости его контуров, о которой он писал более сорока лет назад, по сей день, очевидно, ничего не изменилось. Подробнее об источниках данного понятия и об истории слова см.: Vierhaus R. Статья “Konservativ, Konservatismus” // Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Bd. 3. Stuttgart, 1982. S. 531 ff.; для справки см. также: Schrenck-Notzing C. (von) Статья “Konservatismus, konservativ“ // Lexikon des Konservatismus. Graz u. Stuttgart, 1996. С. 319 и далее; см. также очень информативное эссе: Faber R. Differenzierungen im Begriff Konservatismus. Ein religionssoziologischer Versuch // Konservatismus in Geschichte und Gegenwart. Würzburg, 1991. S. 15ff.

[2] Fontane Th. Der Stechlin. München, 1969. S. 279-280.

[3] Идейная история англосаксонского консерватизма, который во многом отличается от континентального консерватизма – в частности, из-за своей зачастую большей близости к либерализму, поскольку также отталкивается от индивида, – излагается в: Kirk R. The Conservative Mind. Chicago, 1953; о «либерально-консервативном конфликте» в американском понимании см.: Liberalism versus Conservatism. The Continuing Debate in American Government. N.Y., Cincinnati, Toronto u. London, 1966, особенно C. 61 и далее; в вышедшей в 1966 г. книге рассматриваются различия между либеральным и консервативным мышлением, до сих пор имеющие значение для дискуссий в США.

[4] Стремление к эффективности уже давно характерно не для всех ведущих консерваторов; многие – как, например, Николас Гомес Давила (1913-1994) – зачастую ограничиваются литературно-философской критикой культуры; Давила отказывался от влиятельных постов и был не сильно заинтересован в распространении своих идей: Kinzel T., Gómes Dávila N. Parteigänger verlorener Sachen. Schnellroda, 2006. S. 130: «Гомес Давила вновь им вновь напоминает нам о том, что светский успех не может быть критерием для мышления, ориентированного на поиск истины». Ведь существует «нечто вроде благородной борьбы за доброе дело, которое обречено на гибель или кажется таковым». Аналогично следует, наверное, оценивать таких писателей как Эрнст Юнгер (по крайней мере, на закате его жизни) и Бото Штраус.

[5] О «восстановлении» — правда, в смысле регенерации – говорит также Кирк как об одной из главных задач, которые «консервативная интеллигенция должна попытаться … решить в этом веке» (Kirk R. Op. cit. S. 463): «Проблема духовной и моральной регенерации: восстановление этической системы и религиозных санкций, на которых зиждется любая достойная жизнь». Кирк обладал огромным влиянием и в значительной мере определил во второй половине ХХ в. развитие американского консерватизма, который, в свою очередь, оказал большое влияние на политику – в полном соответствии с оценкой самого Кирка (см. Там же. С. 15: «Теоретики больше влияют на ход событий, чем партийные вожди».

[6] Greiffenhagen M. Das Dilemma des Konservatismus in Deutschland. München, 1971. S. 349-350: «Но именно в этой дилемме, когда общественную ситуацию невозможно восстановить в прежнем виде, но все же продолжаются размышления о происхождении и вообще смысле существования общества, консерватизм находит суть кризиса». Грайффенхаген там же (С. 347) поэтому говорит о «важнейшей индикационной функции» консерватизма.

[7] Kondylis P. Konservativismus. Geschichtlicher Gehalt und Untergang. Stuttgart, 1986. В этом смысле Кондилис считает, что с завершением господства аристократии в Европе прекратил свое существование и настоящий консерватизм, поскольку все, что с тех пор представляется консерватизмом (Там же. С. 448), слишком глубоко пронизано волюнтаризмом и эстетизмом, характерными для модерна.

[8] Ограничение смысла консерватизма его политико-реставративным измерением имеет место у Ханса-Герда Шумана: Schumann H. G. ‚Konservativismus‘ als analytischer Strukturbegriff // Konservativismus. Königstein, 1984. C. 370 и далее, здесь прежде всего C. 381: «”Консервативный” — это политическая деятельность, направленная на сохранение властных структур социального статус-кво, на службу которому ставятся нормы и институты, при необходимости приспособляемые к социальным переменам. «Реставративный» или даже «реакционный» — это политическая деятельность, направленная на восстановление статус-кво анте, в жертву которому приносятся существующие нормы и институты».

[9] Kirk R. Op. cit. S. 16.

[10] Person Jr. J. E. Russell Kirk. A Critical Biography of a Conservative Mind, Lanham, New York u. Oxford, 1999. P. 218. Так, например, Персон указывает на то, что Кирк никогда не рассматривал консерватизм как некий иммобилизм, поскольку история не знает неподвижности, но в то же время видел в нем постоянное стремление к сохранению того, что он называл „permanent things“, то есть всех тех убеждений и установок, которые по понятным причинам должны остаться после всех перемен. В этом смысле Армин Молер цитирует Альбрехта Эриха Гюнтера: «Лучшее известное нам определение консерватизма дал Альбрехт Эрих Гюнтер: он понимает «консерватизм» не как любовь к тому, что было вчера, а как жизнь на основе того, что является правильным всегда»: Mohler A. Die französische Rechte. Vom Kampf um Frankreichs Ideologienpanzer. München, 1958. S. 22-23.

[11] Хотя сам Хайек категорически не соглашался с такой оценкой, она прочно укоренилась в англосаксонской литературе. Один из патриархов консерватизма Эдмунд Бёрк в своей политической деятельности всю жизнь сохранял верность либеральной партии вигов. Соответственно Дэвид Бромвич называет Бёрка скорее ‚conservationist‘, чем ‚conservative‘: Bromwich D. The Intellectual Life of Edmund Burke. From the Sublime and Beautiful to American Independence. Harvard, 2014.

[12] Hayek F. A. (von) Die Verfassung der Freiheit. Tübingen, 1971. S. 481ff; об историческом развитии консерватизма в Германии и его возникновении под влиянием Французской революции см. объемный, до сих пор сохраняющий актуальность труд Клауса Эпштайна: Epstein K. Die Ursprünge des Konservativismus in Deutschland. Der Ausgangspunkt: Die Herausforderung durch die Französische Revolution 1770-1806. Frankfurt a.M., Berlin, 1973.

[13] Hayek F. A. (von) Op. cit. S. 482.

[14] Ibid. S. 485; для многих явных консерваторов соразмерная форма мышления – это не теория, а афоризм; на примере Давила это метко разъясняет Мальте Опперманн: Philosophie des Sündenfalls. Annäherung an den größten Aphoristiker des Zwanzigsten Jahrhunderts // Die Tagespost. 17. Oktober 2015.

[15] Hayek F. A. (von) Op. cit. S. 488.

[16] Hayek F. A. (von) Op. cit. S. 488-489; в первую очередь это относится, наверное, к мышлению, переходящему от консерватизма к реакционности: недовольство нынешним положением тогда перерастает в восхваление прошлого, которое становится политической программой его реституции в настоящем.

[17] Rhonheimer M. Warum Hayek kein Konservativer war. Ein Beitrag zur aktuellen Liberalismusdebatte. Неопубликованная рукопись, октябрь 2015.

[18] Hayek F. A. (von) Op. cit. S. 486.

[19] О государственнических традициях немецкого консерватизма см.: Klemperer K. (von) Konservative Bewegungen. Zwischen Kaiserreich und Nationalsozialismus. München, Wien, 1962. S. 42-43.

[20] Mohler A. Deutscher Konservatismus seit 1945 // Die Herausforderung der Konservativen. Absage an Illusionen. Freiburg im Br., 1974. S. 34ff; Статья Молера – прекрасный и компактный по форме обзор послевоенного периода в истории Германии.

[21] Breuer S. Anatomie der Konservativen Revolution. Darmstadt, 1993. S. 14. Автор замечает в связи с приведенной цитатой Мёллера: «Призывая консерваторов к тому, чтобы сначала создать условия и вещи, достойные сохранения, Мёллер не просто столкнул их с «дилеммой» (Грайфенхаген). Он скорее выдал им свидетельство о смерти. Консерватизм, суть которого не состоит в защите старого и отрицании нового и у которого, очевидно, вообще не осталось почвы, на которую можно было бы опереться, перестал быть консерватизмом, если слова обязаны сохранять хоть какой-то смысл.

[22] Подробное описание см.: Mohler A., Weissmann K. Die konservative Revolution in Deutschland 1918-1932. Ein Handbuch. Graz, 2005.

[23] Klemperer K. (von) Op. cit. S. 217: «В действительности произошло глубокое слияние неоконсервативного и национал-социалистического движений». Уточнение см. там же, с. 221: Реакции неоконсерваторов – имеются в виду течения, которые Молер объединяет в категории «консервативная революция» — «были очень разными». И – на мой взгляд, очень меткое замечание в итоговой главе, с. 237: «Но хотя путь консерватизма привел к национал-социализму, он же снова увел прочь от него».

[24] Ribhegge W. Konservative Politik in Deutschland. Von der Französischen Revolution bis zur Gegenwart Darmstadt, 1989. S. 240ff.

[25] Немецкие неоконсерваторы 1970-80-х годов, практически не имевшие политического влияния, по важным моментам – например, в вопросах внешней политики – отличались от американских «неоконов», которые при президентах Рональде Рейгане и Джордже Буше-старшем обладали большим политическим весом.

[26] Mohler A. Deutscher Konservatismus seit 1945. S. 45.

[27] Beyme K. (von) Konservatismus. Theorien des Konservatismus und Rechtsextremismus im Zeitalter der Ideologien 1789-1945. Wiesbaden, 2013. S. 273. Труд Байме – вне зависимости от сложного вопроса о том, может ли консерватизм действительно стать политической идеологией – это удачное исследование разнообразных и многослойных течений, которые в Европе объединяют под общим заголовком «консерватизм».

[28] Böhr Ch. Kommunikation: die politische Dimension eines Begriffs // Kommunikation in einer veränderten Welt. Theorien, Probleme, Perspektiven. Nordhausen, 2015. S. 53ff, здесь S. 60-61.

[29] Beyme K. (von) Op. cit. S. 274.

[30] Этой попыткой обусловлено то обстоятельство, что автор ниже будет ссылаться на тех авторов, которые, с одной стороны, сами себя считают консерваторами, а с другой стороны, сами видят необходимость в разъяснении своей позиции и пытаются ее охарактеризовать.

[31] Как одно из базовых понятий в политической философии оно впервые встречается в начале XIX в., после того как стали очевидными опустошительные последствия французской революции. В 1818 г. Франсуа-Рене Шатобриан и другие публицисты учредили политический журнал «Le Conservateur», с 1832 г. британские тори стали называться «Conservative Party».

[32] Kaltenbrunner G.-K. Der schwierige Konservatismus. S. 42: «Как доверенное лицо memoria, консерватизм в мире, где все преходяще, где постепенно стираются память, традиции и постоянство, хотя бы уже по причинам сохранности и из соображений экономической эффективности, совсем не обязательно является тем, что ему приписывает образованная часть его гонителей: аффирмативной теорией, зацикленной на сохранении статус-кво, он – сопротивление».

[33] Böhr Ch. Was ist konservativ? // Was ist konservativ? Eine Spurensuche in Politik, Philosophie, Wissenschaft, Literatur. Nordhausen, 2013. S. 42-43.

[34] Bossle L. Das Verhältnis des Konservativismus zur Moderne // Kampf um die Mitte. Der Moderne Konservativismus nach dem Scheitern der Ideologien. München, 1999. S. 327-328, здесь S. 331: «Консерватизм в эпоху модерна – это не атавизм, не историческое прошлое; модерн со своей логикой прогрессивной эмансипации ввел в историческую повестку дня Современный консерватизм, каким мы его хотим понимать, как необходимую инстанцию контроля. В этом смысле консерватизм сам является детищем модерна».

[35] Lübbe H. Grundregeln konservativen Verhaltens // Die Herausforderung der Konservativen. S. 154-155, здесь S. 155.

[36] По этой причине в Германии движение «консервативной революции» — см. выше сноски 21 и 22 – 1920-1930-х гг., если его представители вообще пытались разъяснить свои позиции и если это выражение использовалось не просто как политико-полемический боевой лозунг, всегда сталкивалось с большими трудностями, когда приходилось объяснять смысл этого оксиморона.

[37] Tomasi di Lampedusa G. Der Leopard. München, 1959. S. 32.

[38] Kaltenbrunner G.-K. Prospektiver Konservatismus. Vorläufige Bemerkungen zu einer konservativen Theorie // Konservativ – Chance und Zukunft. Neue Aspekte für Politik, Kultur und Weltanschauung. Innsbruck, Wien, München, 1979. S. 37ff, здесь S. 47.

[39] Gómez Dávila N. Es genügt, dass die Schönheit unseren Überdruss streift… Aphorismen. Stuttgart, 2007. S. 50.

[40] Kaltenbrunner G.-K. Christlich = konservativ? // Der schwierige Konservatismus. S. 51ff, здесь S. 58-59: «Архиконсервативная склонность к порядку – одно из главнейших религиозно-творческих свойств человека; это вера в порядок как таковой, вера, …уже практически не отличимая от фундаментальной веры человека в реальность».

[41] Jäger L. Adieu, Kameraden, ich bin ein Gutmensch // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 13. Oktober 2011, полная цитата: «Быть настоящим консерватором – означает прежде всего две вещи: обладать чувством равновесия реальности; из этого сама собой вытекает умеренность. И не менее важная вещь: во всяком случае стремление к масштабам, ниспосланным сверху, может быть, от Бога. Но это дело каждого в отдельности, здесь не поможет ни партия, ни народный трибун». В этом смысле см. Также: Kaltenbrunner G.-K. Christlich = konservativ? S. 75: «Подводя итог, можно, наверное, сказать, что Бог, воспринимаемый как принцип и гарант порядка, является, в частности, консервативной концепцией, консервативной в очень формальном, если не сказать трансцендентальном смысле».

[42] Таков вывод Герда-Клауса Кальтенбруннера: Kaltenbrunner G.-K. Предисловие издателя // Konservatismus international. Stuttgart-Degerloch, 1973. S. 7ff, здесь S. 11: «Консерватору придется искать постоянство своих принципов, то, что он считает «вечным», в глубинах, которых обычное консервативное мышление редко достигает».

[43] Здесь уместно вспомнить о концепции анархиста как независимого индивидуалиста, изложенной Эрнстом Юнгером в романе «Эвмесвиль»; для Юнгера он – антипод анархиста, который лишь «следует тенью за власть имущими». Анархист как противник власти привязан к ней и столь же зависим от нее, как консерватор, являющийся критиком современности, к которой его протест неотрывно привязан.

[44] Rohrmoser G. Konservativismus und Christentum heute // Konservativismus in der Strukturkrise. Frankfurt a.M., 1987. S. 221ff, здесь S. 238-239: «Никого нельзя заставлять подвергать свою идентичность угрозе в коллективных процессах. Если кто-то хочет назвать эту позицию консервативной, пусть называет, это является элементарным условием человечности. Но она также является обязательной гранью, отделяющей христианство от любой формы светской эмансипации».

[45] При этом нельзя отрицать, что существуют также антихристианские консерваторы, критикующие религию «справа»; Antichristliche Konservative. Religionskritik von rechts. Freiburg im Br., 1982.

[46] В этом смысле следует понимать признание Гюнтера Рормозера: Rohrmoser G. Deutschland am Wendepunkt: Geistige Erneuerung oder Niedergang? // Geistige Wende. Christliches Denken als Fundament des Modernen Konservativismus. München, 2000. S. 378ff, здесь S. 386-387: «В Германии существуют три крупных консервативных течения, с которыми я связываю свои надежды. Наряду с либеральными консерваторами, которые защищают Социальную рыночную экономику как от социалистических, так и от турбо-капиталистических тенденций, и наряду с национал-консерваторами, которые противопоставляют мультикультурному обществу и диригистской, порой недемократичной Европе открытое миру национальное государство, я надеюсь прежде всего и несмотря ни на что на христиан».

[47] В этом плане верным является замечание Рормозера: Rohrmoser G. Konservativismus und Christentum heute. S. 221: «Христианская вера и истина, на основе которой она выстроена, не является ни консервативной, ни прогрессивной, что не исключает, что в меняющихся исторических условиях и ситуациях она может быть консервативной или прогрессивной, или – хотя и в разных смыслах – одновременно и такой, и другой».

[48] Kant I. Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltbürgerlicher Absicht. 1784. A 397.

[49] Подробнее и глубже об этом см.: Schweidler W. Über Menschenwürde. Der Ursprung der Person und die Kultur des Lebens. Wiesbaden, 2012.

[50] Spaemann R. Es gibt kein gutes Töten, 1997 // Grenzen. Zur ethischen Dimension des Handelns. Stuttgart, 2001; а также другие статьи из этой книги по данной теме.

[51] Hinske N. Ohne Fußnoten. Prämissen und Folgerungen. Würzburg, 2000. S. 57.

[52] Zenkovsky V.V. A History of Russian Philosophy. London, 1953. P. 6: „If I were to offer an general characterization of Russian philosophy … I should emphasize the anthropocentrism of Russian philosophic thought. Russian philosophy … is above all occupied with the theme of man, his fate and career, the meaning and purpose of history“.

[53] Ibid. P. 7: The anthropocentrism of thought has a profound motivation – the impossibility of ‚separating‘ the theoretical and practical spheres“. Зенковский напоминает об уникальности слова «правда», выражающего невозможность разделения теории и практики, и продолжает: „The anthropocentrism of Russian philosophy constantly impels it toward the discovery of wholeness, both as actually given an das ideally envisioned“.

[54] Цит. По: Kaltenbrunner G.-K. Der schwierige Konservatismus. S. 43; именно эту функцию – быть «всего лишь» маленьким колесиком в большом механизме – Адольф Эйхман потом использовал в свое оправдание на процессе в Иерусалиме. Arendt H. Über das Böse. Eine Vorlesung über Fragen der Ethik, 1965. München, 2006. S. 151: Ханна Арендт возразила на это: «В моральных вопросах речь идет о поведении отдельного человека, и это проявилось в том…, что уже не ставился вопрос: он был большим или маленьким колесиком в механизме?, а был задан вопрос: почему он вообще согласился стать колесиком? Что произошло с совестью?». Арендт участвовала в качестве наблюдателя в иерусалимском процессе 1961 г. по делу Эйхмана.

[55] О „русском персонализме» см.: Diskurse der Personalität. Die Begriffsgeschichte der ‚Person‘ aus deutscher und russischer Perspektive. München, 2008; а также: Gesicht statt Maske. Philosophie der Person in Russland. Wien, Berlin, 2012.

[56] Иначе у Карла Маннхайма: Mannheim K. Konservatismus. Ein Beitrag zur Soziologie des Wissens. Frankfurt a.M., 1984. S. 92ff.: традиционализм «как общечеловеческое свойство» выражается в том, «что мы упрямо цепляемся за привычное и неохотно переходим к новому».

[57] Следы этой позиции вне рамок – более или менее четко очерченного – консерватизма исследует: Brumlik M. Die Einheit im Geiste. Über den romantischen Impuls konservativer Grundströmung // Konservatismus in der Strukturkrise. S. 237ff.

[58] Kaltenbrunner G.-K. Christlich = konservativ? S. 55-56; иначе это видит Штефан Бройер: Breuer S. Grundpositionen der deutschen Rechten 1871-1945. Tübingen, 1999. S. 9: «Было бы ошибкой пытаться свести суть правого течения к единственному родовому понятию, будь то романтика, антимодернизм, консерватизм, Консервативная революция или пре-фашизм».

[59] Hacke J. Auf der Strecke geblieben? Über das Verschwinden des Konservatismus als politische Ideologie // Zeitschrift für Politik und Gesellschaft. 5 (2015) № 3. S. 21ff, здесь S. 25. Автор называет нарастающую плюрализацию и явную деполитизацию немецкого общества – наряду с распадом консервативной среды, которая, например, еще существовала в Веймарской республике – причинами того, «что понятия «прогрессивный» и «консервативный» как подвижные термины для кодирования политических опций скорее отошли на задний план».

[60] Меткое замечание: Klemperer K. (von) Konservative Bewegungen. S. 249: «История немецкого консерватизма показывает, что граница, при переходе через которую консерватизм нарушал верность самому себе, постоянно оставалась незамеченной».

[61] Breuer S. Grundpositionen der deutschen Rechten 1871 – 1945. S. 13: «Понятия справа и слева стали просто пафосными формулами с большим морально-риторическим, но малым политическим содержанием».

Рассказать о публикации коллеге

Ссылки

На текущий момент ссылки отсутствуют.

Это произведение доступно по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivatives» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 4.0 Всемирная.

Олег Хархордин: Кто такой консерватор

Откуда взялась современная мода на консерватизм в России и как она укоренена в европейской консервативной традиции? Считается, что сам термин впервые употребил в начале XIX века французский писатель-романтик Франсуа Рене де Шатобриан, хотя к тому моменту основателем консервативной мысли считался англичанин Эдмунд Берк, который в своей книге «Размышления о Французской революции» высказал основные положения консервативной критики революционных попыток изменить общество. Берк описал кровавый характер Французской революции как следствие нереалистичных претензий революционеров изменить культуру с помощью оружия и новых законов.

Потому первоначально консерватизм противопоставлялся революционизму или радикализму — революционному желанию поменять мир своими руками. Консерватизм же подчеркивал ценность традиции и то, что надеяться поменять мир, созданный Богом, невозможно без учета религии и божественного. Только позже, в сeредине и конце XIX века, он стал противостоять либерализму (как идеологии крупного капитала, основанной на желании перемен и свободного рынка, laissez faire). В XX веке, когда основная идеологическая борьба шла между либерализмом и марксизмом, консерватизм отступил на задний план и рассматривался как позиция аристократии и церкви, поддерживающих традиционные порядки.

В России в консерваторы записывали графа Сергея Уварова, придумавшего триаду «православие, самодержавие, народность» (а вернее, адаптировавшего для России идеи французских консерваторов Жозефа-Мари де Местра и Луи-Габриэля де Бональда), или такую вновь популярную в Кремле фигуру, как обер-прокурор Святейшего синода при Александре III Константин Победоносцев.

Но, пожалуй, ближе всего ко двору в нынешней ситуации, если судить по содержанию недавних речей Владимира Путина, пришелся бы Константин Леонтьев, консервативный теоретик конца XIX века, призвавший «подморозить Россию» после того, как Александр II дал ей слишком много свободы и, так сказать, оттепель породила слякоть. Аналогия с лихими 1990-ми здесь понятна: революция 1989-1991 гг. якобы привела к практически полной «разморозке» системы, раскрепостила самые худшие стороны человеческой души, породила хаос, бандитизм, ничем не ограниченную жажду наживы. В этой ситуации нужно было срочно навести порядок, что и сделал Путин.

Цитирование Николая Бердяева — шаг вперед по сравнению с тем, что в конце 2000-х Путин в посланиях Федеральному собранию цитировал Ивана Ильина (идеолог Белого движения, умер в 1954 г.), единственного из русских консерваторов, который подчеркивал не только роль морали и Бога в истории России, но и выдвигал идею нерасчленения России как приоритет государственной политики. Тогда это, наверное, было главной моральной скрепой и ключевой темой, вдохновлявшей многих в Кремле. Сейчас Владислав Сурков, любивший Ильина, не в моде и речи стали писать более проницательные люди, которые апеллируют к философам, не привлекающим к себе внимания чрезмерным антилиберализмом. Бердяев потому пришелся со своей книжкой против революционизма (и «болотного» порыва как проявления оного) очень к месту.

Конечно, еще при Суркове апеллировали к либерал-консерваторам типа Петра Столыпина (тот тоже подморозил Россию успешно, да жаль, его застрелили не вовремя — так обычно изображается его роль), устраивали тематические клубы и круглые столы в партии «Единая Россия». Но попадание термина «консерватизм» в уста самого Путина, а не в документы «Единой России» — следствие декабря 2011 г. Власти в том декабре осознали, что 100 000 человек, выходящих на улицу с плакатами и картинками, — это сила, а молчаливое большинство власти на улицу никак не выведут. Так как оно инертно, не осознает, что оно-то и есть большинство, и т. п. Pussy Riot и антигомосексуальные законы в Санкт-Петербурге поэтому были настоящим подспорьем: с их помощью Путин смог консолидировать консервативную базу своего правления — нормальных мужиков и женщин, понимающих, что такое семья и приличия. Ну а некоторое время спустя, уже после Сирии и успешной защиты норм международного права, которое запрещает всяким наднациональным союзам и коалициям вмешиваться во внутренние дела суверенных государств, термин попал и в речь самого Путина.

Надо подчеркнуть при этом, что сами консерваторы не считают себя реакционерами, т. е. не борются только за восстановление того, что было. Также не считают они себя борцами за приостановку всех и всяческих перемен. Они лишь стремятся укреплять и закреплять то хорошее, что есть. Консерватор в Англии — это человек, который, прежде чем мостить дорожки на университетском кампусе в Кембридже, посмотрит, где толпы протоптали тропинки. Ведущий программы «Вести недели» Дмитрий Киселев не зря цитирует Уинстона Черчилля: «Тот, кто в молодости не был революционером, не имеет сердца; тот, кто к старости не стал консерватором, не имеет ума». Кремлю вдруг пригодился Бердяев с его фразой: «Смысл консерватизма — в препятствиях, которые он ставит проявлениям зверино-хаотической стихии в человеческих обществах». Кто, как кажется, с этим не согласится? Но есть и другой вопрос: а кто тогда займется ангельской, а не звериной природой человека?

Как консервативный поворот в России соотносится с консерватизмом в Европе и США

«Европейский диалог» в рамках проекта «Россия Европейская» проводит серию бесед о ценностях и ценностных установках россиян и европейцев. Мы поговорили с Андреем Мельвилем, руководителем Департамента политической науки и деканом факультета Социальных наук НИУ ВШЭ, о кризисе либеральной доктрины в России и в странах Запада, о ситуационном понимании консерватизма и либерализма и о факторах, определяющих черты современного российского консерватизма

«Европейский диалог» в рамках проекта «Россия Европейская» проводит серию бесед о ценностях и ценностных установках россиян и европейцев.

Мы поговорили с Андреем Мельвилем, руководителем Департамента политической науки и деканом факультета Социальных наук НИУ ВШЭ, о кризисе либеральной доктрины в России и в странах Запада, о ситуационном понимании консерватизма и либерализма и о факторах, определяющих черты современного российского консерватизма

Когда политологи употребляют термин «консерватизм», они понимают под ним определенные ценности или идеологию? Отличаются ли чем-то эти понятия?

Во-первых, любая идеология покоится на определенной системе ценностей, и здесь нет противопоставления. Во-вторых, в зависимости от аналитического ракурса консерватизм может рассматриваться и как идеология, и как политическая программа, и как мироощущение. В этом смысле консерватизм — как Протей, может приобретать разные обличия в зависимости от конкретного складывающегося контекста. Эту мысль можно продолжить: одна из важнейших черт консерватизма в том, что он ситуативен. Иными словами, это специфическая охранительная реакция на изменяющиеся общественные условия или на угрозу таких изменений. В этом смысле вряд ли есть основания говорить о какой-либо одной консервативной идеологической традиции. Отличительная особенность консерватизма в том, что он может произрастать из разных идеологических традиций в зависимости от конкретных общественных ситуаций. Характерный пример — различные типы американского консерватизма.

Действительно, с одной стороны, так называемый традиционалистский консерватизм, питающийся старыми европейскими корнями. С другой стороны, очень специфическая разновидность либертарианского консерватизма, появившегося в эпоху Позолоченного века в США, когда в условиях монополизации, становления олигархического капитализма и ограничения реальной рыночной конкуренции классическая либеральная идея свободного рынка приобретает консервативную функцию. В-третьих, неоконсерватизм, возникающий в 1970-ые годы как реакция на эксцессы так называемого неолиберализма (либерализма государственного вмешательства и перераспределения в эпоху «Великого общества»). Представители этих консервативных течений реагировали на изменение общественных условий по-разному.

Такое дифференцированное понимание консерватизма в определенном смысле применимо и к российскому контексту. Существует мнение, что в России есть некая единая консервативная традиция, к которой, собственно говоря, и пытаются апеллировать наши сегодняшние консерваторы. Для меня это спорно — в российской, советской и постсоветской истории существовали разные виды консерватизма. Одно дело — консерватизм периода «великих реформ» Александра II, другое — консерватизм начала прошлого века, третье — консерваторы в эпоху Перестройки, четвертое — наши сегодняшние консерваторы…

А в чем там было проявление консерватизма?

Все они, действительно, едины в своей охранительной реакции и стремлении к «статус-кво», однако у них разные мотивы и интересы и исповедуют они разные идеи. В этом еще одна иллюстрация отмеченной выше общей ситуационности консерватизма, на что в свое время обращал внимание еще Самуэль Хантингтон.

Здесь, кстати, возникает непростой вопрос и относительно исторических метаморфоз либерализма. Разновидности консерватизма питаются разными идеологическими традициями, тогда как либерализм произрастает из единого идеологического и ценностного набора — индивидуальные права, свобода и частная собственность. Но по мере изменения общественных условий меняются и инструменты, обеспечивающие реализацию этих ценностей. Соответственно, видоизменяется и сам либерализм — его идеология и политическая программа. Нередко, однако, у наших либералов проявляется искушение трактовать российский либерализм как единую великую либеральную традицию, зачастую трактуемую предельно расширительно — от XVIII века и до сегодняшнего дня. Не спорю, можно (и нужно) говорить о преемственности либеральной идеи свободы и прав человека — но, скорее, как определенного склада мироощущения, «weltanschauung», если угодно. Тогда как содержательное наполнение этой идеи меняется. Собственно говоря, это в какой-то мере аналог консервативной апологии «статус-кво», при том, что сам «статус-кво» практически всегда разный.

Но не является ли тогда консерватизм более ситуационным, чем либерализм, поскольку именно он направлен на защиту этого статус-кво, который, как вы говорите, постоянно меняется?

Согласен, ситуационность консерватизма — известная позиция, это вы найдете и у Карла Мангейма, и у Самуэля Хантингтона, и у Торстейна Веблена. Но, на мой взгляд, есть основания ставить также вопрос и о ситуационных аспектах применительно к трактовке либерализма. Прежде всего, конечно, в отношении конкретных средств и инструментов отстаивания либеральной идеи, меняющихся с изменением повестки дня.

А чем еще характеризуется сегодняшний российский консерватизм, кроме запроса на стабилизацию?

Сегодня есть несколько ключевых векторов, которые работают на закрепление консерватизма. Первый — это запрос «сверху», запрос власти на сохранение «статус-кво». Он сочетается со вторым вектором — запросом господствующих элитных группировок, которые осознают этот «статус-кво» как собственный материальный и статусный интерес. При этом возникает интересный вопрос: почему власть и элиты не поступают в соответствии с логикой «рационального выбора». По идее, ради сохранения «статус-кво» необходима адаптация к новым проблемам и вызовам развития, в частности, улучшение качества институтов. В долгосрочной перспективе все другие варианты для элит только хуже.

Третий вектор, закрепляющий нынешний консерватизм — гигантский, невероятно разросшийся за последние годы бюрократический класс, у которого, строго говоря, нет никакой идеологии, нет никакого другого интереса, кроме сохранения текущих позиций и ресурсов. Четвертый вектор — чрезвычайно эффективная массовая пропаганда.

Есть, наконец, еще один очень важный вектор — нынешний массовый запрос на консерватизм, который, возможно, связан с глубинными структурами общественного сознания.

О каких запросах идет речь?

Поверхностный слой общественного сознания способен меняться относительно быстро и во многом подвержен пропагандистскому воздействию. Но глубинное массовое сознание намного прочнее. У нас я помню только один исключительный момент, когда все опросы общественного мнения фиксировали драматические изменения в массовых ориентациях — самый конец 1991 года. Судя по всему, это был единственный в нашей истории всплеск массовой поддержки либеральной демократии как идеала и Запада/Европы как модели развития. Однако по понятным причинам эти настроения держались недолго.

Помимо изменчивого поверхностного слоя, есть, видимо, и другие пласты сознания, в том числе отражающие наши традиционные патерналистские установки, этатизм, веру в «сильную руку» и пр. Конечно, периодически опросы фиксируют частичное ослабление этих установок, однако они никуда не исчезают и могут существовать в «спящем режиме», а потом вдруг вновь «взорваться».

Вы отсчитываете этот взрыв от событий в Крыму — или, например, связываете с реакцией на финансовый кризис?

Общая тенденция наметилась, конечно, еще до Крыма. Но после 2014 года запрос на геополитический реванш, жесткую внешнюю политику, возврат к статусу великой державы, очевидно, усилился в разы.

Насколько этот консервативный поворот устойчив?

Трудно сказать однозначно. Есть мощные факторы, работающие на его устойчивость, как и поддерживающие его сильные групповые интересы, о которых я говорил выше. Впрочем, в последние месяцы социологические опросы показывают определенную усталость населения от внешней политики, от ситуации «осажденной крепости». На передний план опять выходят проблемы коррупции, неэффективности государственных институтов и пр. Но уверенных данных о каких-либо принципиальных и долгосрочных сдвигах в массовом сознании пока все же нет.

Возможно ли, что в такой резкой общественной реакции на пенсионную реформу проявился запрос населения на стабильность?

С одной стороны, это, вероятно, так. Но с другой — люди обеспокоены экономическим положением, инфляцией, ростом цен, и они, кажется, «устают» от внешней политики. И опять-таки преимущественно по экономическим мотивам, от ее «затратности». Это тоже специфическая консервативная реакция.

Проявляется ли кризис либерализма и соответственно консервативный поворот вне России? Прежде всего, в Европе, США?

О кризисе либерализма и демократии в мире сейчас не говорит только ленивый. И тому много причин — экономических, социальных, культурных и др. Это и реакция на неравномерные последствия глобализации, и эрозия экономического положения и статуса влиятельных социальных групп, и эксцессы мультикультурализма, и «политика идентичностей», и последствия миграционных «цунами» и многое другое. В том числе — «раздутая» либеральная повестка, казалось бы, испытывающая сам либерализм на прочность. Все эти симптомы более чем реальны для современного Запада. Кое-какие отголоски доносятся и до наших берегов, хотя кризис «нашего» либерализма очень во многом специфичен. Однако было бы преждевременным однозначно отождествлять эту реакцию на глобализацию, рост неравенства, распространение и расширение неинтегрированных сообществ меньшинств и пр. с консерватизмом.

Если реакция на глобализацию и другие названные вами процессы не консервативна, то какая она?

Эта популистская реакция, строго говоря, не консервативная — она вполне радикальная. Но даже и подъем популистского радикализма не означает конца либерализма. Либерализм, как и демократия, живет через преодоление собственных кризисов, и в этом нет никакой фатальной трагедии. Сегодняшнюю ситуацию можно хотя бы отчасти сравнить с периодом в США накануне и во время перехода к «Новому курсу», когда либерализм прошел драматическую трансформацию и ради своих собственных идеалов и ценностей обратился к идее активного государства, которая изначально была бы анафемой для классического либерализма.

Похоже, сейчас либерализм в целом и российский либерализм, в частности, подходят к сходному «водоразделу». Однако, российские либералы и те, кто себя к ним причисляют, похоже, необходимость такого рода программной и идеологической «перезагрузки» не вполне сознают. Есть целый ряд важных сюжетов, которые наши либералы не видят — за редчайшими исключениями.

О каких сюжетах идет речь? Что игнорируют российские либералы сегодня?

Я бы назвал это принципиальными вызовами для современного российского либерализма (или того, что от него еще осталось). Во-первых, покаяние за ошибки 1990-х, за «прихватизацию», за невнимание к нуждам страдающего населения, за высокомерие, в конце концов. Во-вторых, проблема национального лица либерализма. В-третьих, либеральная адаптация российской традиции государственности. В-четвертых, признание единой политической нации с ее либеральными и консервативными «флангами» — и, соответственно, стремление и умение достигать либерально-консервативного диалога (того самого либерально-консервативного «жизненного центра», о котором когда-то и в другом контексте говорил американский историк Артур Шлезингер, мл. ). В-пятых, либеральная внешнеполитическая альтернатива, которая могла бы быть приемлемой и для влиятельных элитных групп, и для значительной части населения. Список можно в принципе продолжать… Не факт, конечно, что сегодняшние российские либералы смогут справиться с такими монументальными идеологическими и политическими вызовами. Но придут новые поколения, которым, хочется надеяться, это будет по плечу.

Источник: Экспертная группа Европейский диалог

Путин определился с идеологией — он консерватор

Артем Кречетников
Би-би-си, Москва

12 декабря 2013

12 декабря, в день 20-летия действующей конституции РФ, президент Владимир Путин огласил также юбилейное, десятое по счету в его карьере, послание Федеральному собранию.

В Георгиевском зале Кремля его слушали 1100 человек, представляющих в совокупности российскую элиту. Вопросов и обсуждения, как и раньше, протокол не предусматривал.

С учетом особенностей политической системы страны и исключительного места, занимаемого в ней главой государства, наблюдатели давно окрестили эти послания тронными речами.

От такого выступления логично ждать концептуальных заявлений. И оно прозвучало — правда, ближе к концу послания.

«Конечно, это консервативная позиция», — сказал Владимир Путин о своих взглядах, процитировав затем русского философа первой половины прошлого века Николая Бердяева: «Смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперед и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз».

Собственно говоря, ничего нового здесь нет. Наблюдатели давно и единодушно характеризовали курс Путина как консервативный, особенно начиная с 2012 года. Но сам он до сих пор избегал идеологических клише применительно к себе и своей политике. Теперь, значит, окончательно определился.

В этом духе было выдержано все послание.

Речь хозяйственника

Путин ни разу не произнес слов «модернизация» и «реформа».

В середине 1960-х годов секретарь ЦК КПСС Андрей Кириленко на вопрос итальянских коммунистов об экономических реформах в СССР ответил: «Работать надо лучше, вот и вся реформа!».

Послание Путина длилось 70 минут, примерно на четверть часа дольше обычного, в основном за счет огромного, занявшего больше половины времени, раздела о социальной сфере.

Президент углублялся в частные вопросы, высказывался о порядке землеотвода под строительство жилья, стоимости проживания в студенческих общежитиях и типовых проектах детских садов.

Данная часть по содержанию и форме напоминала скорее разговор на рабочем совещании с министрами или губернаторами, нежели ежегодное обращение к парламенту, а фактически — к нации. Вероятно, это почувствовал и сам оратор.

«Конечно, оговорюсь, что это не федеральный уровень ответственности, а региональный и даже местный, но нам нужно понять масштаб проблемы», — заметил он по ходу выступления.

Говоря о путях ускорения экономического роста, Путин не стал винить во всем мировой кризис, что бывший министр финансов Алексей Кудрин уже расценил как положительное явление.

Акцент был сделан на внедрении современных технологий при помощи административных мер и создания новых структур. Благоприятный инвестиционный климат Путин упомянул лишь однажды, и не вдаваясь в подробности.

Воспоминания о земстве

Владимир Путин призвал развивать местное самоуправление, поставив в пример российское земство, 150-летие которого будет отмечаться в 2014 году, создавать при министерствах общественные советы и выразил поддержку правозащитному движению, если «в деятельности таких организаций не будет политической ангажированности, она будет максимально приближена к интересам и проблемам конкретного человека».

Учредив в 1864 году земство, царское правительство сорок лет и слышать не хотело о каком-либо вмешательстве или контроле за действиями верховной власти.

Вероятно, данный пассаж отражает отношение Путина к гражданскому обществу: инициатива последнего допускается и даже приветствуется, но с правом совещательного голоса, «поближе к земле», и при условии, что оно будет не столько оппонировать власти, сколько помогать ей.

Кругом недруги

Внешнеполитический раздел послания выглядел нестандартно.

По традиции, заложенной еще генсеками КПСС, советские и российские лидеры обычно последовательно «проходили» по всем регионам Земли, давая характеристику отношениям Москвы с ведущими мировыми игроками и указывая на имеющиеся проблемы. Пищу для анализа давало в основном то, кого они при этом поставили в начало, а кого в конец.

Региональный срез в речи Путина ограничился упоминанием о ситуации вокруг Сирии и Ирана, которую он определил как победу политики «ответственных решений» над «кулачным правом» и «умножением хаоса», и о важности формирования Евро-Азиатского Союза России, Белоруссии и Казахстана.

Президент воздержался от оценки мало предсказуемых событий на Украине, а лишь выразил надежду, что «реальные достижения евразийской интеграции повысят интерес к ней со стороны других наших соседей, в том числе и со стороны украинских партнеров». Таким образом, интеграционные планы в отношении Киева откладываются до тех времен, когда евразийская интеграция материализуется и явит какие-то достижения, а вероятнее всего, до президентских выборов в соседнем государстве.

О ЕС Путин упомянул один раз — в контексте продолжения длящейся уже много лет работы над проектом нового договора о сотрудничестве. Об отношениях с Соединенными Штатами и Китаем не говорил вообще.

Зато он сформулировал свое концептуальное понимание места России в мире и задач внешней политики Москвы.

Слов о партнерстве, сотрудничестве, интеграции в мировое сообщество, использовании возможностей Запада для экономического и технологического развития России не прозвучало. Упор был сделан на конкуренцию: надо последовательно и эффективно продвигать свои интересы и ценности.

«Мы не претендуем на звание какой-то сверхдержавы […] Но мы будем стремиться быть лидерами», — заявил Путин.

Традиционные ценности

Претензии на лидерство необходимо чем-то обосновать. И Владимир Путин сделал это. Судя по его словам, Россия намерена стать мировым лидером в отстаивании консервативной морали.

«Сегодня во многих странах пересматриваются нормы морали и нравственности, стираются национальные традиции и различия наций и культур. От общества теперь требуют […] обязательного признания равноценности добра и зла. Подобное разрушение традиционных ценностей «сверху» не только ведет за собой негативные последствия для обществ, но и в корне антидемократично, поскольку проводится в жизнь исходя из абстрактных, отвлеченных идей, вопреки воле народного большинства, которое не принимает происходящей перемены», — заявил он.

«Мы знаем, что в мире все больше людей, поддерживающих нашу позицию по защите традиционных ценностей, которые тысячелетиями составляли духовную, нравственную основу цивилизации, каждого народа: ценностей традиционной семьи, подлинной человеческой жизни, в том числе и жизни религиозной, жизни не только материальной, но и духовной», — добавил он.

Ранее аналитики предполагали, что Владимир Путин конъюнктурно использовал темы религии, «вековых устоев» и борьбы с нетрадиционной сексуальной ориентацией, чтобы мобилизовать консервативный электорат накануне президентских выборов. Похоже, однако, что это его личное глубокое убеждение.

Военный паритет

Необычно большое место в послании заняла военная тема.

Не называя США, Владимир Путин озвучил давнюю обеспокоенность российского руководства происходящей там технической революцией, прежде всего, созданием крылатых ракет большой дальности с высокоточными неядерными боеприпасами.

«Мы внимательно следим за развитием так называемой концепции «обезоруживающего мгновенного глобального удара». Увеличение потенциала стратегических высокоточных систем в неядерном исполнении, в сочетании с наращиванием возможностей систем ПРО может привести к нарушению стратегического баланса сил. Ни у кого не должно быть иллюзий относительно возможности добиться военного превосходства над Россией. Мы этого никогда не допустим», — заявил он.

От концепции обязательного военного паритета с Америкой Москва не отказывалась даже в 1990-х годах, несмотря на несопоставимость экономических потенциалов двух стран. Но, пожалуй, впервые эта идея была высказана так решительно, и на столь высоком уровне.

Юрий Андропов, став генеральным секретарем, выдвинул тезис, что Советский Союз должен обладать военным паритетом не только с Соединенными Штатами, но и с «любой возможной коалицией потенциальных противников», иными словами, со всем остальным миром, вместе взятым.

«Когда мы услышали от него эту формулу, то, скажу честно, потеряли дар речи», — вспоминал бывший начальник аналитического управления КГБ Николай Леонов.

По мнению специалистов, Владимир Путин все же ставит более реалистичную цель: не обладание военной мощью, равной американской, а возможность нанесения потенциальному противнику неприемлемого ущерба.

Главное здесь другое: как во времена СССР, политическое и военное руководство России рассматривает США в качестве неприятеля.

В мире насчитывается около 200 государств, ни одно не способно уничтожить Америку, но все относятся к этому спокойно.

О чем Путин промолчал

В своем послании президент вовсе или практически не затронул четыре широко обсуждаемые в обществе темы: отношения с оппозицией, работу правительства, освобождение экономики от сырьевой зависимости, и коррупцию.

Ничего удивительного здесь нет.

По оценкам экспертов, появление класса «рассерженных горожан» и массовые протестные выступления после 12 лет стабильности или застоя — кому как угодно — вызвали в Кремле растерянность, если не панику.

К настоящему моменту сделалось ясно, что «арабская весна» России не грозит, а оппозиционные кандидаты добиваются на выборах лишь относительных успехов.

Судя по ряду признаков, с лета 2012 года возобладало мнение, что постоянная борьба с оппозицией лишь увеличивает ее популярность. Владимир Путин не собирается вступать ни в полемику, ни в диалог с людьми, в которых не видит реальной силы.

Диверсификация экономики в рамках нынешней модели не представляется возможной, разговоры о необходимости «слезть с сырьевой иглы» только высвечивают бессилие власти и вызывают раздражение.

В этом тоже сказывается консервативный подход: сталкиваясь с проблемами, которые невозможно решить, не затрагивая основ системы, президент предпочитает не сотрясать воздух, а действовать по принципу: «Не буди лихо, пока оно тихо».

Консервативный инвестор

Определение

КОНСЕРВАТИВНЫЙ ИНВЕСТОР – это инвестор, целью инвестирования которого является защита собственных денежных средств от инфляции; консервативный инвестор инвестирует свои денежные средства в высоконадежные активы, которые, как правило, являются низкодоходными.

Консервативный инвестор выбирает активы, которые сочетают низкую степень риска и максимальную ликвидность; инвестирует свои денежные средства в государственные и иные ценные бумаги, акции и облигации крупных стабильных эмитентов.

В теории выделяют три типа инвесторов: консервативный инвестор, агрессивный инвестор и умеренный инвестор.

См. также: ИНВЕСТИЦИОННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, ИНВЕСТИЦИОННАЯ КОМПАНИЯ, АКЦИЯ, ОБЛИГАЦИЯ.

English

Я.М. Миркин, В.Я. Миркин. Англо-русский толковый словарь по финансовым рынкам

CONSERVATIVE INVESTMENTS консервативные инвестиции (инвестиции, осуществленные исходя из консервативной политики формирования инвестиционного портфеля [фонда]. Консервативная политика предполагает: а) выбор активов, имеющих низкие риски при достаточной доходности и, как следствие, не обладающих значительным потенциалом роста рыночной стоимости; б) жестко заданные ограничения по отраслевому, региональному распределению портфеля, предупреждающие излишнюю концентрацию риска; в) ограничения по уровню кредитного рейтинга, по концентрации рисков на одного эмитента или на группу аффилированных компаний и т. п. В качестве активов выбираются акции устойчивых крупных компаний (см. blue chips), облигации c высоким кредитным рейтингом (см. high—grade securities, investment—grade [investment grade] securities), ценные бумаги эмитентов, находящихся на развитых рынках (см. developed [securities] market), активы, обладающие небольшой волатильностью, с кот. не ведутся активные спекуляции, и т.п.).

Видео на IncomePoint.tv

Является ли режим в России консервативным?

«Сильный президент – сильная Россия!». Фото: Андрей Пронин / Zuma Press / PA Images. Все права защищены.Атмосфера вокруг последних президентских выборов в марте 2018 года, как и предсказуемая победа Владимира Путина, казалось бы, оставляют мало сомнений в консервативном характере российского режима.

Фактически эти скучные выборы носили характер плебисцита, где подтверждение верности национальному лидеру выглядело идентичным верности самой стране – ее истории, суверенитету и политическим традициям. Избирательная кампания представляла из себя спектакль, роли в котором были тщательно расписаны стратегами из кремлевской администрации: над жалкими фигурами оппозиционных кандидатов, олицетворявшими произвольность и безответственность политических игр, возвышалась принципиально деполитизированная фигура Путина, воплощавшая «вечное настоящее» – текущее время, исключающее любые непредсказуемые перемены. В этом образе настоящего ныне живущие не выбирают свое будущее самостоятельно, но лишь подтверждают участие в негласном договоре между поколениями. Подлинный выбор жителей России, таким образом, осуществлялся поверх вторичных политических форм – через силу обычаев и исторически сложившихся жизненных практик.

Такой консервативный, анти-политический и антидемократический характер легитимации путинского режима, однако, вполне органично сочетается с логикой рынка, пронизывающей российское общество: отказ от политического выбора оправдывается не только верностью традициям, но и тотальным недоверием к любым формам общественной жизни.

Обратной стороной господствующего консерватизма становится индивидуальная «забота о себе»

Обратной стороной господствующего консерватизма становится индивидуальная «забота о себе», приоритет частного интереса над общим. Устойчивость сочетания правительственной консервативной риторики и рыночной атомизации общества стала особенно очевидна в предшествующий президентский срок Путина (с 2012 года).В этот период рост государственного национализма, особенно с 2014 года, на фоне аннексии Крыма и конфронтации с Западом, сопровождался последовательным курсом на коммерциализацию медицины и образования, а также общим снижением социальных обязательств. Особенностью «крымского большинства» (молчаливое единство патриотических граждан, сплотившихся вокруг поддержки внешнего курса Кремля) в том, что оно сочетает в себе гордость за воссоздание «исторической России» и постоянно растущее недоверие к конкретным государственным институтам.

Восприятие этих институтов (полиции, судов или средней школы) как неэффективных и коррумпированных давно приобрело качество общего мнения. Это недоверие, однако, нашло выражение не в росте движений протеста, но в «де-политизации» социальных вопросов. Предполагается, что не рассчитывая на государство, индивид сам должен нести ответственность за безопасность, здоровье и достаток своей семьи. Более того, господство логики частного интереса дает возможность «понять» каждого отдельного коррумпированного чиновника, который, как и любой другой человек, хочет лишь добиться лучшего будущего для своих близких. Подобная «де-политизация» социальных вопросов полностью соответствует духу неолиберальных реформ в социальной сфере, где государство лишь предоставляет населению услуги на взаимовыгодной основе.

Консерватизм и неолиберализм: опасные связи

Несмотря на декларируемый властями «особый путь» России, существующую идеологическую композицию режима вполне можно сравнить с нео-консервативным поворотом на Западе, впервые проанализированным в связи с политикой Тэтчер и Рейгана тридцатилетней давности. Именно тогда, в момент экономического кризиса, атака правых на социальное государство начинается в форме «авторитарного популизма», включающего прежде несовместимые идеологические компоненты – апелляцию к консервативным ценностям и апологию ничем не ограниченного рыночного интереса. Знаменитая максима Тэтчер – «общества не существует» – вступала в прямое противоречие с основами консервативного мировоззрения, для которого общество прежде являлось определяющей категорией. Тэтчеризм стал разрывом не только с предшествующим социал-демократическим консенсусом, но и с консервативной политической традицией.

Господство логики частного интереса дает возможность «понять» каждого отдельного коррумпированного чиновника

Со времен Дизраэли британский консерватизм противопоставлял либерализму исторически сложившееся единство нации, связанное общим укладом и взаимными обязательствами. Для консерваторов государство было не «ночным сторожем», функции которого ограничены лишь защитой собственности и гарантиями невмешательства в частную жизнь, а органичным продолжением общества, его «формой». Отношения власти и гражданина здесь представляли не рациональный контракт, но основывались на авторитете и метафорически уподоблялись роли отца по отношению к членам семьи. В то же время консерваторам всегда была чужда социал-демократическая идея «общественного интереса», для реализации которого необходимы активные интервенции государства в экономику .

Рональд Рейган во время предвыборной кампании в 1984 году. Источник: Reagan Library / Wikimedia Commons.Общество для консерваторов никогда не было нормативным понятием, но представляло собой результат исторического развития каждой страны в отдельности. Опора на реально сложившиеся отношения внутри конкретного национального сообщества определяла скепсис консерватора по отношению к любым реформам, направленным на торжество универсальных принципов свободы или справедливости. Из этой скептической установки консерватизма органично вытекало и позитивное представление о праве, согласно которому любое законодательство отражает не рациональные принципы, а итог негласного соглашения поколений. В этом смысле между консервативными основаниями британского конституционализма и русского самодержавия нет никакого противоречия – и то, и другое в полной мере соответствуют историческому опыту этих стран. «Конституция России – это ее история», как это исчерпывающе сформулировал в свое время русский консерватор Федор Тютчев.

Эта анти-нормативность консерватизма, его скептическаяустановка в отношении универсалистских теорий (таких, как либерализм и социализм), всегда придавала ему исключительную гибкость и приспособляемость к самым разным национальным контекстам. Консерватизм везде приобретал различное содержание (так как оно определяется неповторимым сочетанием форм жизни каждой отдельной нации) – при общности внутренней логики самого политического стиля.

Свобода для консерваторов означает возможность нации оставаться верной себе и своей истории

Свобода для консерваторов означает ничто иное, как само право на различие, возможность нации оставаться верной себе и своей истории. Таким образом, свобода полностью совпадает с понятием суверенитета, а любые попытки его ограничить ради торжества абстрактных принципов (например, прав человека), соответственно, являются и угрозой свободе. Подлинная свобода принадлежит социальному телу, тогда как индивид, наоборот, ограничен в свободе самоопределения. Он не волен выбирать свою национальную принадлежность, гендер или класс – так как все это уже определено обществом, к которому он принадлежит по рождению.

Несложно заметить, что основные элементы современного российского государственного дискурса в точности соответствуют этим консервативным установкам: борьба за суверенитет (подлинную свободу) против нормативных ограничений, навязываемых Западом; господство исторического обычая над буквой закона (Путин как «национальный лидер» важнее, чем сам институт президентской власти, описанный в Конституции).

С последовательно консервативных позиций российское государство атакует любые попытки революционных изменений, прямо проводя исторические параллели между событиями 1917 и недавними «оранжевыми революциями» на постсоветском пространстве. Эта консервативная критика также постоянно подчеркивает, что доктринальный фанатизм революционеров, ставящих эксперименты над исторически сложившимися обществами, как правило, цинично используется внешнеполитическими соперниками для подрыва их национального суверенитета.

Сегодня Путин как лидер важнее, чем сам институт президентской власти

Сохранение подлинной свободы от искушения ложной свободы обеспечивается не только борьбой против революционной угрозы, но и постоянными мерами моральной дисциплины: ограничением права на аборт, криминализацией гомосексуальности и т.д. Риторика «защиты семейных ценностей», сопровождающая эти меры, напрямую отсылает к консервативной метафоре государства как большой семьи, все члены которой связаны взаимными обязательствами по отношению друг к другу. Можно сказать, что в этом отношении моральный дискурс является универсальной чертой нео-консервативной политики – как в Америке времен президента Буша, так и в России Путина. В условиях углубляющегося действительного социального раскола он создает иллюзию единства, «морального большинства», сплоченного перед лицом внешних угроз и эгоизма меньшинств, требующих защиты своих гражданских прав.

Неолиберальный курс, последовательно проводившийся в России с начала 2000-х годов, декларировался как чистая рациональность, свободная от идеологии и политики. Сокращение социальных обязательств, снижение налогов для большого бизнеса, либеральную реформу трудового законодательства или коммерциализацию публичного сектора сопровождали аргументы технократического правительства, апеллировавшего исключительно к здравому смыслу и «опыту развитых стран».

Знак протеста, организованный российским союзом врачей «Действие», ноябрь 2015 года. Фото предоставлено medrabotnik.org.Президент, как фигура, символизирующая единство общества и преемственность его исторических форм, традиционно дистанцировался от публичной защиты неолиберального курса, предоставляя это деполитизированной бюрократии. Можно сказать, что такое разделение компетенций между президентом и правительством соответствует господствующему в России идеологическому консервативно-либеральному симбиозу в целом. Важно, что этот симбиоз лишен видимых противоречий, встраивая неолиберальную рациональность и консервативный политический стиль в идеологическое единство.

Такое единство (в его американской версии) Венди Браун сравнивает с механизмом работы сновидения, описанным Фрейдом, где несовместимое в реальности счастливо совмещается благодаря бессознательной работе воображения . В подобной интерпретации неоконсерватизм является не просто риторическим прикрытием реальной неолиберальной политики, а создает общую идеологическую структуру. Принципиально, что внутренние противоречия этой структуры не преодолены, но сохраняются в «примиренном» состоянии, особенности которого связаны с конкретными историческими обстоятельствами.

Консерватизм конъюнктурный или ценностный?

Один из самых популярных мотивов современной российской стабильности можно назвать «рождением порядка из хаоса». Согласно этому нарративу, отступление от исторического опыта в пользу либеральных универсалистских доктрин 1980-х и 90-х – в период Горбачева и Ельцина – привело к социальной катастрофе, моральной деградации и реальной угрозе потери национального суверенитета. Эрозией государственной власти воспользовались олигархи, превратившие страну в пространство ничем не ограниченной конкуренции за власть и ресурсы. Приход Путина якобы переломил эти угрожающие тенденции, прочно отделив бизнес от власти, и вернул стране ее достоинство.

Риторика «защиты семейных ценностей» отсылает к консервативной метафоре государства как большой семьи

Однако путинское возрождение не только привело к ревизии реформ 1990-х, но напротив – синтезировало их результаты с непрерывностью русской государственной традиции. Оно как бы соединило в себе «все лучшее» из имперского, советского и ельцинского периодов: внешнеполитическое могущество, христианскую мораль и прочный институт собственности.

Можно сказать, что подобная генеалогия способствовала политической экспроприации обоих противоборствующих лагерей ельцинского периода: про-западных либералов и «патриотическую оппозицию» (включающую сталинистов из Коммунистической партии и имперских националистов). С одной стороны, новый официальный консерватизм реализовывал требования независимой от Запада внешней политики и реабилитации советского прошлого в качестве легитимной части национальной истории, а с другой – укреплял рыночные институты, созданные в 1990-е. По отношению к последним он выступал в качестве «Бонапарта», сохранившего социальные завоевания революции через пересмотр их политических ценностей.

Начиная с 2000-х значительная часть либеральных элит отказывается от собственной политической субъектности, выступая в качестве экспертов при проведении неолиберальных реформ или прямо интегрируясь в государственную бюрократию. Подобная стратегия легла в основу «либерального консерватизма», воспринимавшего отказ принципов от либеральной демократии в качестве необходимой жертвы ради необратимости рыночной трансформации страны. Анти-революционный элемент консерватизма в этом случае играл центральную роль, тогда как риторика исторического величия и морали воспринималась как инструментальная и вторичная. В то же время, бывшие представители «патриотической оппозиции» сохраняли надежду, что Путин рано или поздно освободится от обязательств перед унаследованными от ельцинской эпохи либеральными элитами, и возьмет курс на последовательную реализацию националистической консервативной программы.

Российский «либеральный консерватизм» можно назвать (следуя за известной классификацией Сэмюэля Хантингтона) «ситуационным». При этом ему сопутствует и еще один вид консерватизма – «консерватизм ценностей». Соотношение между этими двумя составляющими на протяжении существования путинского режима всегда оставалось динамичным. Если в период экономического роста и неудачных попыток встроить Россию в систему западной гегемонии 2000-х доминирующим был консерватизм «ситуационный», то начало третьего президентского срока Путина в 2012-м и особенно начало конфронтации с Западом после аннексии Крыма весной 2014-го очевидно характеризуется поворотом к риторике «консерватизма ценностей». Однако то, что представителями обоих идеологических лагерей считывалось как конъюнктурные колебания, на самом деле являлось элементами единой идеологической структуры.

К 2012 году российский режим подошел к ситуации политического кризиса, связанного с массовыми протестами против фальсификации парламентских выборов. Ответом на политический кризис стал резкий риторический переход к «консерватизму ценностей»: демократический протест был преподнесен как направляемый внешними силами бунт гедонистических верхов среднего класса против русского «культурного кода», носителем которого выступало патриотическое большинство, а его политическим выражением – фигура национального лидера.

Аннексия Крыма стала моментом кульминации риторического «консерватизма ценностей»

Аннексия Крыма стала моментом кульминации риторического «консерватизма ценностей», когда безусловная поддержка внешнеполитического курса режима была ультимативно приравнена к подтверждению верности стране и ее историческому выбору. Фронты культурных войн между «молчащим большинством» и эгоистическим меньшинством фактически превратились в одну из линий военного противостояния между Россией и Западом. Эта позиция была, например, предельно четко отражена в знаменитой речи Путина 18 марта 2014 года, в которой критики аннексии Крыма были названы «национал-предателями».

Политический консервативный поворот совпал с началом экономической стагнации, обусловленной пределами развития социальной модели постсоветского капитализма. Ответом на структурный экономический кризис, усугубленный спадом цен на нефть и введением санкций со стороны Запада, стал правительственный курс, направленный на резкое сокращение социальных расходов. Основные черты «анти-кризисного» экономического курса правительства во многом совпадали с «мерами строгой экономии», практикуемыми в рамках Европейского союза (и даже представляли их куда более жесткую версию). Консервативная риторика, фактически криминализировавшая любые социальные протесты как анти-патриотические акции, играющие на руку внешним врагам, легитимировала эту российскую версию «мер строгой экономии».

Консервативная риторика фактически криминализировала любые социальные протесты как анти-патриотические акции

Таким образом, этап эволюции российского режима, открывшийся в 2012-14, характеризуется одновременной радикализацией обоих – неолиберального и консервативного – компонентов идеологического симбиоза. При этом их противоречивое единство обретает все более целостную форму, в которой язык ценностного консерватизма становится органичным выражением неолиберального содержания. Так, безусловный суверенитет России и определяемое им морально-политическое единство общества преподносится как необходимое условие противостояния в международной конкуренции и борьбы за ресурсы. Эта борьба предстает органичным продолжением закона конкуренции между индивидами. А консервативный скепсис к доктринам, ограничивающим суверенитет во имя универсальных прав, оборачивается подозрением в лицемерии любых призывов к защите интересов общества.

Парадоксальным образом логика конкуренции наполняет содержанием консервативные формулы, отсылающие к приоритету общего над личным. Типичным примером такой перформативности консервативного дискурса может служить недавнее высказывание Владимира Путина о том, что у русского «народа все-таки элемент коллективизма очень сильно присутствует в сердце, в душе», и это способность «работы в коллективе» «становится одним из конкурентных преимуществ сегодняшнего дня».

Описанная выше радикализация – как неолиберального курса, так и сопровождающей его консервативной риторики – является безусловным свидетельством кризиса режима, растянутого во времени. Его дальнейшее развитие неизбежно приведет к разрывам существующей идеологической гегемонии. Эти прорывы реальности в иллюзорное единство «сна» (возвращаясь к метафоре Венди Браун) будут происходить в связи с необходимостью все более радикальных неолиберальных реформ, имеющих ярко выраженный анти-социальный характер.

Последнее яркое подтверждение этого тезиса – проект пенсионной реформы, предложенный правительством 16 июня этого года. Реформа предусматривает резкое повышение пенсионного возраста (на 5 лет для мужчин, и на 8 для женщин) и уже вызвала массовую негативную реакцию. Показательно, что эта мера, носящая явно неолиберальный характер, не нашла никакого отражения в мартовской избирательной кампании Владимира Путина.

Изначально текст был опубликован в словацком журнале «Kapital», 8/2018.

Что американцы имеют в виду, когда говорят, что они консерваторы

Это слово используется для обозначения ряда удивительно разнообразных мировоззрений –, и политики пользуются этим.

Примерно две пятых американцев называют себя «консерваторами». Что они подразумевают под этим словом? По-разному. А во время республиканских праймериз это может быть проблематично. Каждый кандидат стремится быть знаменосцем консерватизма и использует тот факт, что его значение изменчиво.

Таким образом, возникла необходимость в этом упражнении.

Далее следует попытка выявить множество различных мировоззрений, которые имеют в виду американцы, когда они используют слово консервативный , а затем выяснить, какое из этих мировоззрений лучше всего описывает Митта Ромни, Ньют Гингрич, Рика Санторума и Рона Пола. , выбор перед республиканцами. Имейте в виду, что нижеследующее — это не мое определение консерватизма, а то, что имеют в виду различные американцы, когда используют это слово.

Отвращение к быстрым переменам; вера в то, что традиции и преобладающие социальные нормы часто содержат в себе переданную мудрость; и недоверие к попыткам переделать общество так, чтобы оно соответствовало абстрактному представлению о том, что было бы справедливым или эффективным.
Стремление сохранить политическую философию и правила правления, сформулированные в Декларации независимости и Конституции США.
Вера в необходимость сохранения традиционной морали, как она сформулирована в Библии, через культурные нормы.
Убеждение, что необходимо сохранять традиционную мораль, как она сформулирована в Библии, используя культурные нормы и силу государства.
Принятие рыночного капитализма и вера в законность рыночных результатов.
Вера в то, что Америка — исключительная нация, сияющий город на холме, чья законная роль — лидер свободного мира.
Вера в то, что Америка должна экспортировать свою марку демократии силой оружия.
Убежденность в том, что правительство должно предпринять от имени американского государства грандиозные проекты, которые продвигают наше «национальное величие» и облагораживают наших персонажей.
Принятие локализма, общинных и семейных связей, человеческого размаха и ответственности перед будущим.
Вера в то, что Америка не должна вмешиваться в дела других стран, кроме как для защиты от агрессии и обеспечения соблюдения контрактов и договоров.
Желание вернуться к тому, как было когда-то.
Родство, отождествление с различными культурными ориентирами Красной Америки или принятие их. (Например, владение оружием, предпочтение домов на одну семью, ориентированных вокруг автомагистралей, а не городских анклавов, организованных вокруг общественного транспорта, принятие музыки кантри, пренебрежение рукколой и причудливой горчицей и т. Д.)
Презрение к американскому либерализму, мультикультурализму, политике идентичности, позитивным действиям, благосостоянию, социальной политике европейского типа, а также к левым и их идеям в целом.
Желание, чтобы правительство оставило его в покое, часто сочетающееся с убеждением, что оставаться в одиночестве — это естественное право.
Принципиальная вера в федерализм.
Вера в то, что налоги должны быть ниже, а правительство — меньше.
Вера в то, что государственный долг и дефицит подвергают Америку опасности.
Убеждение, что государственные бюджеты по возможности должны быть сбалансированы.
Сознание склонности человека к ошибкам и понимание ценностей скептицизма, сомнения и смирения.
Реализм во внешней политике.
Невмешательство во внешнюю политику.

Допуская, что любой список такого рода несовершенен, я считаю, что вышеизложенное достаточно для наших целей. Так где же падают упомянутые мною кандидаты в президенты?

Насколько я могу судить, Митт Ромни определенно разделяет взгляды пунктов 2, 3, 5, 6, 16 и 17.Есть разногласия по поводу того, верит ли он на самом деле в 4 или 13. И он вполне может верить в 15, но если это так, то это не является определяющей частью его мировоззрения.

Ньют Гингрич определенно поддерживает 2, 4, 5, 6, 7, 8, 12 и 13. Он непоследовательно ссылается на 15 и 16, во многих случаях предпринимая действия, противоречащие им.

Рик Санторум верит в 1, 2, 3, 4, 6, 7, 11, 12, 13, 17 и 19. Он утверждает, что верит в 16, но не согласен.

Рон Пол подписан на 2, 5, 9, 10, 11, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 и 21.

Каким бы громоздким ни был такой подход к борьбе с кандидатами, он усложняет разговор о том, кто из них «наиболее консервативен», что усиливает, а не умаляет ясность. И по этой причине я надеюсь, что это начало разговора, потому что я уверен, что мой несовершенный продукт можно улучшить, особенно люди, которые на самом деле идентифицируют себя как консерваторы. Есть ли какие-нибудь существенные сорта, которые я пропустил? Объединены ли разные способы мышления в один предмет? Точно ли обобщены убеждения кандидатов? Есть ли более лаконичный способ изложить все это? Я буду проверять комментарии, читать электронную почту и исследовать блогосферу, чтобы увидеть, как это можно улучшить.

Пользователь Flickr Betancourt

Что значит быть консерватором сегодня? | Американский институт предпринимательства

Для большинства американцев консерватизм в основном означает то, за что выступают республиканцы, а либерализм означает то, за что выступают демократы. Я имею в виду не критику, а констатацию факта.

Одна из замечательных особенностей Америки заключается в том, что политика — не говоря уже о политической философии — не составляет большой части жизни большинства людей. Связывание совокупности идей с институтами (политическими партиями), которые непосредственно отвечают за претворение идей в жизнь, — это прагматичный способ перейти к делу.Обращать внимание на то, чего хотят от партий умники и теоретики левых и правых, имеет смысл только в том случае, если вы особенно заинтересованы в политике.

Проблема для консерваторов в наши дни заключается в том, что Республиканская партия действительно не знает, для чего она нужна, кроме защиты президента Трампа и противостояния демократам и социализму. В то время как борьба за импичмент поглощает весь кислород публики, за кулисами идет ожесточенная борьба за то, что значит быть консерватором.

Кое-что из этого вылилось в общественное мнение, обычно в центре внимания национализма — что это значит, чего требует с точки зрения политики, чем он отличается от традиционного консерватизма или вообще отличается. Сенсоры Джош Хоули и Марко Рубио, например, предложили продуманные версии «экономического национализма», противопоставляя их либертарианству (как реальному, так и воображаемому).

Здесь существует множество различных школ мысли, но общая тема — это идея о том, что правительство должно более активно вмешиваться в экономику: директивным органам следует с большей готовностью отвергать рынок во всем, от крупных технологий до ухода за детьми и торговли.

республиканцев были возмущены тем, как администрация Обамы «выбирала победителей и проигравших» в экономике. Некоторые были потрясены, когда Обама выручил автопроизводителей огромной помощью. Сейчас Трамп оказал фермерам больше помощи, чем Обама когда-либо оказывал Детройту, и если избранный республиканец пожаловался на это, я пропустил это. Честно говоря, помощь фермерам была вызвана президентскими торговыми войнами. Но это просто демонстрирует готовность республиканцев заменить рыночные суждения своими.

Есть и культурная версия националистического проекта. Некоторые консервативные интеллектуалы — в основном, но не исключительно католики — считают, что государство играет определенную роль в навязывании своего суждения на рынке идей.

У меня твердые взгляды на все это, но я подумал, что было бы полезно предложить несколько скромных предложений о том, как думать о таких вещах, когда эти дебаты накаляются.

Во-первых, корень консерватизма — это сохранение. Великий консервативный философ Роджер Скратон, скончавшийся в начале этого месяца, сказал: «Консерватизм начинается с чувства, которое легко разделяют все зрелые люди: чувства, что хорошее легко разрушить, но не легко создать. Это мнение лежит в основе традиционного консерватизма, но оно не ограничивается идеологией или пристрастиями. Многие либералы (и даже некоторые социалисты) проявили этот темперамент.

Во-вторых, при большом расколе в консервативной теории есть те, кто настроен против левых, и есть те, кто настроен против государства. Для грубой иллюстрации: некоторые люди выступают против государственных школ, потому что не считают образование надлежащей задачей государства. (Милтон Фридман называл их «государственными школами.») Другие правые думают, что в государственных школах все в порядке; они просто возражают против того, как ими управляют прогрессисты, наполняя детские головы нежелательными идеями.

Очевидно, что большинство либертарианских пуристов принадлежат к антигосударственному лагерю, но для большинства консерваторов это баланс. Последовательный консерватор может быть либертарианцем почти по всем вопросам политики и при этом поддерживать жесткое регулирование или даже запрет порнографии.

Другая линия разлома вращается вокруг вопроса: «О каком состоянии мы говорим?»

Позвольте мне немного показать свои карты, помимо внешней политики, я очень либертарианец на национальном уровне, в основном либертарианец на государственном уровне и довольно коммунитарный на местном уровне.Позволить людям жить так, как они хотят жить там, где они на самом деле живут, при условии соблюдения основных гражданских прав, всегда казалось мне лучшим способом максимизировать счастье и демократическую подотчетность.

Это поднимает последний вопрос: действительно ли государство может делать то, что вы от него хотите?

В основе консервативной критики левых всегда лежал базовый скептицизм по поводу того, что планирование сверху вниз из Вашингтона может работать. Раньше сторонники такого планирования были в основном слева.Это уже не так. И еще неизвестно, работает ли планирование сверху вниз справа лучше, чем слева.

Что такое консерватор? Ответ может вас удивить

Сегодня в Америке очень модно идентифицировать себя как консерватор. Впервые за долгое время больше американцев заявляют, что они республиканцы, чем демократы. Но что значит быть консерватором? Речь идет не только о политике. На ответы на вопросы о том, как решить проблему потепления на планете, напрямую влияет отношение людей к возобновляемым источникам энергии, электромобилям, биоразлагаемым пластмассам и сокращению выбросов углерода.

Изображение предоставлено Джорджем Уиллом / Twitter

В журнале Atlantic есть две отличные статьи — одна за 2012 год, а другая за 2019 год, которые помогают ответить на вопрос: «Что значит быть консерватором?» Предыдущая статья начинается так: «Слово [консервативный] используется для обозначения ряда удивительно разнообразных мировоззрений — и политики пользуются этим». Писатель Конор Фридерсдорф затем излагает сборник заявлений, которые, по его словам, используют люди, идентифицирующие себя как консерваторы, для определения своего мировоззрения.

Отвращение к быстрым переменам; вера в то, что традиции и преобладающие социальные нормы часто содержат в себе переданную мудрость; и недоверие к попыткам переделать общество так, чтобы оно соответствовало абстрактному представлению о том, что было бы справедливым или эффективным.
Стремление сохранить политическую философию и правила правления, сформулированные в Декларации независимости и Конституции США.
Убеждение, что необходимо сохранять традиционную мораль, как она сформулирована в Библии, через культурные нормы.
Убеждение, что необходимо сохранять традиционную мораль, как она сформулирована в Библии, используя культурные нормы и силу государства.
Принятие свободного рыночного капитализма и вера в законность рыночных результатов.
Вера в то, что Америка — исключительная нация, сияющий город на холме, чья законная роль — лидер свободного мира.
Вера в то, что Америка должна экспортировать свою марку демократии силой оружия.
Убежденность в том, что правительство должно предпринять от имени американского государства грандиозные проекты, которые продвигают наше «национальное величие» и облагораживают наших персонажей.
Объятие локализма, общинных и семейных связей, человеческого размаха и ответственности перед будущим.
Убеждение, что Америка не должна вмешиваться в дела других стран, кроме как для защиты от агрессии и обеспечения соблюдения контрактов и договоров.
Желание вернуться к тому, как было когда-то.
Родство, отождествление с различными культурными ориентирами Красной Америки или принятие их. (Например, владение оружием, предпочтение домов на одну семью, ориентированных вокруг автомагистралей, а не городских анклавов, организованных вокруг общественного транспорта, принятие музыки кантри, пренебрежение рукколой и причудливой горчицей и т. Д.)
Презрение к американскому либерализму, мультикультурализму, политике идентичности, позитивным действиям, благосостоянию, социальной политике европейского стиля, а также к левым и их идеям в целом.
Желание, чтобы правительство оставило его в покое, часто сочетающееся с убеждением, что оставаться в одиночестве — это естественное право.
Принципиальная вера в федерализм.
Убеждение, что налоги должны быть ниже, а правительство — меньше.
Убеждение, что государственный долг и дефицит подвергают Америку опасности.
Убеждение, что по возможности государственные бюджеты должны быть сбалансированы.
Сознание склонности человека к ошибкам и понимание ценности скептицизма, сомнения и смирения.
Реализм во внешней политике.
Невмешательство во внешнюю политику.

Обратите внимание, что некоторые элементы в этом списке исключают друг друга или противоречат друг другу. Автор предупреждает, что политики используют эти аномалии, чтобы привлечь внимание широкого круга избирателей.Эта статья была написана до появления микротаргетинга в социальных сетях, технологии, горячо поддерживаемой генеральным директором Facebook Марком Цукербергом, которая вбивает все больше и больше клин между нами (и кладет миллионы долларов в карманы Цукерберга).

Джордж Уилл, Патриарх консерватизма

Статья 2019 года основана на разговоре с Джорджем Уиллом, которого многие считают лидером американского консерватизма de facto после ухода Уильяма Ф. Бакли-младшего.15-я и самая последняя книга Уилла называется «Консервативная чувствительность». Atlantic Автор статьи Питер Венер взял у него интервью о книге и дал несколько поразительных идей о современной политике, в частности о разнице между популизмом и консерватизмом.

Уилл говорит, что популизм — это противоположность консерватизма. «Популизм — это вера в прямую трансляцию общественных порывов, общественных страстей. Страсть была большой проблемой для американских основателей. Популизм — это прямой перенос народных страстей в правительства через сильного руководителя — человека, который может сказать что-то вроде: «Только я могу это исправить.«Что, конечно же, сказал нынешний президент съезду, на котором он был выдвинут в 2016 году».

Уилл утверждает, что Джеймс Мэдисон понимал необходимость «фильтровать, уточнять, отклонять и замедлять общественное мнение через институты. Чтобы сделать его более утонченным, произвести то, что Мэдисон назвал в одной из своих фраз, которые мне особенно нравятся, «смягченная демократия».

Если вы помните свой урок по гражданскому праву в старшей школе, то идея о том, что грубые страсти, управляющие Палатой представителей, подобны кипящей, пузырящейся чашке кофе.Переполнению этих эмоций следует дать остыть на блюдце Сената, органа с более широкими полномочиями. Чтобы не допустить, чтобы популизм захватил правительство, все члены Палаты переизбираются каждые два года, в то время как сенаторы избираются на 6 лет, и только одна треть из них переизбирается каждые два года.

Президентство, рассчитанное на четыре года, должно было разделить разницу между ними, идея заключалась в том, что бушующим страстям потребуется не менее 4 лет, чтобы сменить главного исполнительного директора и большинство сенаторов.Отцы-основатели надеялись, что этого времени хватит, чтобы возобладали более холодные головы.

«Принцип представительного правления, лежащий в основе консерватизма, заключается в том, что народ не решает; люди выбирают, кто будет решать. Вот почему популизм неизбежно становится антиинтеллектуальным », — объясняет Уилл. Венер спросил, что больше всего беспокоит Основателей в современной политике. «Сегодня политические лидеры, похоже, считают, что их призвание — возбуждать страсти, — ответил Уилл, — а не сдерживать, отклонять и смягчать их.”

Разжигание страсти — это, конечно, именно то, что представляет собой микротаргетированная реклама в социальных сетях, и то, что, как опасались отцы-основатели, обрекало их усилия на создание прочной модели правительства для новой нации.

Уилл предлагает сторонникам нынешнего президента «неправильно понимать важность культуры, вязкость культуры, и я думаю, что они не консерваторы, потому что не понимают этого. Взломы Никсона … взломы были тайными; то есть они были сделаны тайно, потому что они были неприемлемы для страны, и, будучи разоблаченными, они были наказаны, и страна двинулась дальше.То, что сделал г-н Трамп, — это сделал приемлемым, сделал нормальным такую форму поведения, которая могла бы заставить третьеклассника отправляться в кабинет директора или спать без десерта ».

Уилл утверждает, что повестка дня Трампа, в той степени, в которой она нравится консерваторам, это то, что сделал бы любой президент-республиканец — сокращение нормативных требований и снижение налогов. «Таким образом, вопрос в том, что придает Трампу отличительной черты?» И все это вульгарность, грубость, полукриминальность ».

Слова имеют значение, мог бы сказать Джордж Уилл.«Чтобы оживить политику и укрепить правительство, нам нужно говорить о разговорах. Нам нужна новая уважительная риторика, то есть уважительная к лучшим ангелам человеческой природы. Человечество — это не просто материя, не просто машина с аппетитным привидением в ней. Мы не то, что мы едим. В некоторой степени мы такие, какими мы и наши лидеры — символические фигуры нашего государства — называем себя ».

Демократы и республиканцы, у вас проблема

У прогрессистов есть проблема, утверждает Уилл, что кажется немного преуменьшением, учитывая хаос, происходящий в настоящий момент в первичном процессе Демократической партии. В 1964 году 70% американцев заявили, что доверяют федеральному правительству в правильных поступках. Сегодня это 17%. «Я думаю, мои прогрессивные друзья будут встревожены этим, потому что вся их повестка дня зависит от сильного правительства, а сильное правительство зависит от общественного доверия к правительству».

«Я бы хотел, чтобы консерваторы извлекли из этой книги, — добавляет он, — чувство огромной интеллектуальной родословной, стоящей за консерватизмом от Мэдисона до Линкольна, Хайека и так далее.«Консерваторы должны ответить на этот вопрос, — предлагает Уилл:« Что консерватизм хочет сохранить? »

И в этом заключается дилемма. Размышления о таких вещах требуют тех самых типов интеллектуального анализа, которые безудержный популизм, распространяющийся сегодня в Америке, делает трудным, если не невозможным. Сегодняшние общества управляются разъяренной толпой, а не трезвыми лидерами. Если эта тенденция сохранится, вряд ли все закончится хорошо для человечества.

Спасибо, Чарльз Кох

Джордж Уилл много времени думает о формировании американского правительства.Он объясняет ее первоначальный успех оплотами, созданными Конституцией, известными как система сдержек и противовесов. Центральным элементом этой системы является представление о трех равноправных ветвях власти, которые каким-то образом должны уживаться, чтобы правительство могло функционировать. Сегодня это разделение властей осталось лишь далеким воспоминанием. Конгресс охотно — почти радостно — отказался от полномочий, возложенных на него Конституцией, предоставив им более карт-бланш исполнительной власти. Точно так же суды проявляют все большее уважение к исполнительной власти.Как это произошло?

Конечно, нет одной причины, но резкое усиление влияния денег на политический процесс, безусловно, является важным фактором. А влияние денег прослеживается непосредственно в деятельности Чарльза Коха за последние 4 десятилетия. Кох был одним из первых, кто понял, как исказить благотворительный процесс вычета налогов и заставить его служить своим корыстным целям.

Вместо того, чтобы раздавать деньги какой-либо организации, которая может или не может использовать их таким образом, чтобы служить его интересам, он создал свои собственные квази-благотворительные организации — организации, не облагаемые налогом, которые будут добросовестно выполнять его приказы.Благодаря тому, как он исказил налоговое законодательство, граждане Соединенных Штатов в конечном итоге финансировали часть его кампании по переделке Америки по своему образу и подобию.

Чарльз Кох дал нам экономическую теорию просачивания вниз, конец благосостояния в том виде, в каком мы его знаем, демонизацию так называемых льгот, «чаепития», «Citizens United» и многого другого. Он создал среду, в которой содержались ненавистные послания, распространяемые Рашем Лимбо и Fox News. Он усилил безумие Ньюта Гингрича, Руди Гилиани, Карла Роува, Дика Чейни и многих других.Он создал Верховный суд, который прекратил подсчет голосов во Флориде в 2000 году и передал пост президента Джорджу Бушу. Он разжигал политику разногласий, чтобы служить своему мировоззрению — видение, переданное ему отцом, который служил тиранам, поставляя ископаемое топливо, которое питало армию Сталина и немецкий Вермахт.

На первый взгляд его программа является традиционной мантрой всех консерваторов — меньшее правительство, более низкие налоги для богатых и меньшее количество правительственных постановлений.Но здесь созданный им процесс переходит в область, граничащую с преступной деятельностью. Он расточал пожертвования на предвыборную кампанию податливым политикам, пока они шли под его дудку. Но если они отклонялись, он отрезал им колени, финансируя кого-то еще. За последние десятилетия многие члены Конгресса оказались лишенными должности после того, как проиграли в первичном конкурсе кому-то, финансируемому Чарльзом Кохом и его империей групп особых интересов.

Когда республиканцы обсуждали гигантское снижение налогов для корпораций и богатых американцев в 2017 году, силы Коха были настолько воодушевлены своей необузданной властью, что хвастались, что «копилка закрыта», что означает отказ от взносов на избирательную кампанию для тех, кто отказался пойти на это. .Совсем недавно конгрессмен Адам Шифф говорил о том, как сенаторы-республиканцы, которые отказались оправдать президента, «поймали бы свою голову на пике», если бы не играли в мяч. Это заявление может быть провокационным, но как еще объяснить монолитное повиновение сенаторов-республиканцев диктату Митча МакКоннелла, который сам часто получает щедрость Коха?

Согласно недавней статье в The Guardian , катастрофическое решение Citizens United, которое сняло ограничения финансирования кампании как нарушение свободы слова, явилось прямым результатом юридических кампаний, финансируемых Чарльзом Кохом и его приспешниками.Эти неограниченные взносы в избирательную кампанию — это то, что финансирует сегодняшние вызывающие разногласие кампании в социальных сетях с микро-таргетингом, которые подрывают аргументированный дискурс и сосредоточены на разжигании страстей избирателей. Это тот самый вид антиинтеллектуального мышления, которому, как предупреждает нас Джордж Уилл, естественно следует вслед за популистскими движениями.

Волна преступности в Америке

Америка находится в центре волны преступности, совершаемой президентом и большинством членов Конгресса. Это волна преступности, спровоцированная теми, кто жаждет доступа к рычагам власти, чтобы манипулировать ими в своих личных интересах.В основе таких усилий лежат алчность и ненависть к «другому».

Отцы-основатели имели богатый опыт общения с тиранами, и они изо всех сил старались возвести барьеры против тирании, но они никогда не ожидали краха социальных институтов, такого как энергичная свободная пресса или рост публичного дискурса, измеряемого по слогам, а не по абзацам. Они никогда не предвидели, что граждане будут активно выступать против ученых и интеллектуалов, подавляя знания, возникающие в результате обоих, потоком оскорблений и пренебрежения.Если Америка не научится останавливать нападение на разум, она обречена стать несостоятельным государством.

Страх перемен

Темпы изменений ускоряются, и многие американцы чувствуют, что их обгоняют технологические достижения, опровергающие общепринятые представления. Искусственный интеллект теперь может создавать новые приложения ИИ в рекордно короткие сроки. Многие люди чувствуют себя брошенными на произвол судьбы, не могут найти свою опору. Они отчаянно мечутся в поисках острова стабильности в водовороте перемен, но изменения продолжают происходить все быстрее и быстрее.

Неудивительно, что люди с тоской оглядываются назад в то время, когда они чувствовали себя более контролирующими. Многие чувствуют необходимость навязать окружающим свое мнение о том, что является нормальным и безопасным. Именно здесь популистское влияние берет верх и ниспровергает «смягченную демократию», которая, по словам Джорджа Уилла, лежит в основе консерватизма и Конституции США. Сегодня Соединенные Штаты ежедневно захлестывают глубокие дестабилизирующие волны недовольства и страсти. Если эта тенденция сохранится, великая нация, которую представляли наши Предки, будет потеряна, возможно, навсегда.

Антиинтеллектуализм свирепствует в стране, и он станет окончательным разрушителем американского эксперимента по представительной демократии. Идея правительства «народа, народа для народа» находится в опасности. Те, кто приветствует его кончину, не консерваторы, они анархисты, стремящиеся к победе — что бы это ни значило — любой ценой.

Во многих отношениях они напоминают сельских жителей, которые отправились на поиски чудовища доктора Франкенштейна с факелами и размахивающими вилами.Франкенштейн был написан Мэри Шелли специально для описания реакции обычных людей на технологические изменения и имеет отношение к той же теме сегодня. Достаточно небольшого интеллектуального скачка, чтобы увидеть сходство между несущими Факел Тики белыми сторонниками превосходства, маршировавшими в Шарлоттсвилле, и этими напуганными бюргерами из романа Шелли.

Истинные консерваторы не имеют дефицита в триллион долларов и не предлагают почти 5 триллионов долларов в виде новых федеральных расходов, которые еще больше увеличат задолженность Америки.Истинные консерваторы понимают, что «консерватор» и «сохранение» — противоположные стороны одной медали. Разграбление Земли с целью получения прибыли несовместимо с идеалами консерватизма. Америке нужны люди с сознанием, чтобы положить конец потворству и вероломству фальшивых консерваторов. Нужны настоящие консерваторы в образе Джорджа Уилла, чтобы встать и получить признание. Пришло время проявить больше храбрости и меньше проявлений трусости.

Цените оригинальность CleanTechnica? Подумайте о том, чтобы стать участником, сторонником, техническим специалистом или представителем CleanTechnica — или покровителем Patreon.

Есть совет для CleanTechnica, вы хотите разместить рекламу или предложить гостя для нашего подкаста CleanTech Talk? Свяжитесь с нами здесь.

Что такое консерватизм? | The Heritage Foundation

Национальный институт обзора, возглавляемый грозной Линдси Крейг, последние пять лет участвовал в достойном похвалы проекте, спонсируя «тщательную проверку» консервативных принципов для профессионалов среднего звена, которые хотят более глубокого понимания консерватизма. .Ведущими дискуссиями в течение восьми обеденных семинаров являются такие знающие консерваторы, как Виктор Дэвис Хэнсон, Джона Голдберг, Ричард Брукхайзер, Дэн Махони и Кэтрин Джин Лопес.

Мне выпала честь начать серию в Нью-Йорке, Вашингтоне, округе Колумбия, Далласе, Сан-Франциско и Филадельфии с профиля эрудита, основателя National Review, Уильяма Ф. Бакли-младшего. , два вопроса неизменно задают присутствующие юристы, преподаватели, государственные служащие, врачи, предприниматели и даже пасторы.

Первое обычно появляется в середине обсуждения: «Есть ли сегодня на сцене кто-нибудь, кто мог бы стать следующим Биллом Бакли?» Я отказываюсь быть привязанным к одному имени, но указываю на динамичных молодых ораторов, таких как Бен Шапиро и Мэтью Континетти, и проницательных редакторов, таких как Юваль Левин и Дэн Маккарти. При нажатии я отвечу, что Билл Бакли был sui generis, и вряд ли мы увидим его снова. Но я спешу добавить, что существует довольно много консерваторов моложе 40 лет, чьи таланты в сумме равны талантам человека, который больше, чем кто-либо другой, создал современное консервативное движение.

Второй вопрос обычно задается ближе к концу ужина: «Что такое консерватизм ?» Большинство стипендиатов NRI живут во враждебном либеральном мире, в котором им приходится философски обосновывать свои позиции. Они ищут не твит, а подробное объяснение консерватизма, на котором они могут основывать свою поддержку или противодействие насущным проблемам дня.

Мой ответ основан на четырех источниках: (1) Заявление Шарона, составленное М. Стэнтоном Эвансом и принятое организацией «Молодые американцы за свободу» на ее учредительном собрании в сентябре 1960 года.(2) Рассел Кирк Консервативный разум , в котором говорится, что сущность консерватизма заключается в шести канонах. (3) Книга Барри Голдуотера «Сознание консерватора» рассказывает о двух сторонах человека: материальной и духовной. (4) Собственная книга Бакли « Up from Liberalism ».

Я начинаю с основных положений Заявления Шарона, признанного The New York Times «основополагающим документом» консервативного движения и принятым многими консерваторами как лучшее краткое изложение консервативных идеалов.

Мы, как считают молодые консерваторы:
Самая главная из трансцендентных ценностей — это использование человеком своей данной Богом свободной воли, откуда вытекает его право быть свободным от ограничений произвольной силы;
Эта свобода неделима, и что политическая свобода не может долго существовать без экономической свободы;
Что целью правительства является защита этих свобод посредством сохранения внутреннего порядка, обеспечения национальной обороны и отправления правосудия;
Что Конституция Соединенных Штатов является наилучшим механизмом, из когда-либо созданных для наделения правительства полномочиями выполнять его надлежащую роль, удерживая его от концентрации и злоупотребления властью;
Что рыночная экономика, распределяющая ресурсы путем свободной игры спроса и предложения, является единой экономической системой, совместимой с требованиями личной свободы и конституционного правления; и что в то же время он является наиболее продуктивным поставщиком человеческих потребностей;
Что американская внешняя политика должна оцениваться по этому критерию: служит ли она справедливым интересам Соединенных Штатов?

Затем я предлагаю свой сборник шести консервативных канонов Кирка: (1) Божественное намерение, так же как и личная совесть, правят обществом.(2) Традиционная жизнь полна разнообразия и загадок, в то время как для большинства радикальных систем характерно сужение конформности. (3) Цивилизованное общество требует порядка и иерархии. (4) Собственность и свобода неразрывно связаны. (5) Человек должен контролировать свою волю и аппетит, зная, что им управляют больше эмоции, чем разум. (6) Общество должно меняться, но медленно.

Затем я обращаюсь к Барри Голдуотеру, который вместе с Л. Брентом Бозеллом написал Совесть консерватора . Голдуотер был первым кандидатом в президенты, который выступил в качестве сторонника слияния, опираясь как на традиционные, так и на либертарианские направления консервативной мысли в своей политике и позициях.Консерваторы принимают во внимание целых человек, пишет Голдуотер, как материальные, так и духовные. В то время как либералы склонны смотреть только на материальную сторону человеческой природы, консерватизм рассматривает усиление духовной природы человека как первоочередную задачу политической философии.

При таком взгляде на человеческую природу, говорит Голдуотер, понятно, почему «консерваторы рассматривают политику как искусство достижения максимальной свободы для людей, совместимой с поддержанием общественного порядка.Консерватор первым понял, что «практика свободы требует установления порядка». Для одного человека невозможно быть свободным, если другой может отказать ему в осуществлении его свободы.

Но консерватор также признает, что политическая сила, на которой основан порядок, является силой самовозрастания; что его аппетит растет с каждым кормлением. «Он знает, — говорит Голдуотер, — что требуется предельная бдительность и осторожность, чтобы удерживать политическую власть в пределах ее должных границ.”

Я заканчиваю свое определение консерватизма отрывком из книги Бакли Up from Liberalism , в которой он превозносит консервативную альтернативу, основанную на «свободе, индивидуальности, чувстве общности, святости семьи, верховенстве совести, совести». духовный взгляд на жизнь ». Всего лишь 21 словом Бакли дает четкое обобщение основных принципов консерватизма.

Консерватизм — это философия, а не идеология. Это коллективная мудрость консерваторов, таких как Эванс, Кирк, Голдуотер, Бакли и Авраам Линкольн, которые на вопрос о консерватизме отвечают: «Разве это не приверженность старому и испытанному, против нового и неиспытанного?» Консерватизм стоит на твердой скале основания Америки и западной цивилизации.Его главный принцип — «упорядоченная свобода», которую NRI и консерваторы во всем мире полны решимости сохранить и защитить для этого поколения и будущих поколений. Я горжусь тем, что принимаю участие в этом благородном проекте, и надеюсь, что вы тоже присоединитесь ко мне и NRI в качестве его части.

Что такое юридический консерватор? «Юридическая фирма« Вудринг »

Как определить правового консерватора? Термины «консерватор» или «либерал» часто используются другими для описания философии судьи или судебных постановлений, но не всегда ясно, что имеется в виду, когда кого-то называют правовым консерватором.Циничное и неправильное мнение состоит в том, что консерватор — это просто имя для того, кто не согласен с постановлением закона.
В ходе собеседований с сотнями кандидатов на открытие судебных органов было редко, почти не существовало, чтобы кандидаты в судебные органы называли себя либералами, хотя многие из них пытались назвать себя умеренными. Некоторые кандидаты назвали себя консервативными, но не всегда было согласованности между использованием этого ярлыка и их более широким описанием того, как они будут подходить к принятию юридических решений.Многие заявители использовали одни и те же термины, но, по-видимому, по-разному понимали, что значит быть правовым консерватором.
Тогда решающим фактором для содержательного обсуждения является понимание или, по крайней мере, попытка дать определение терминов, используемых в обсуждении. Хотя они несовершенны и могут быть улучшены, я бы предложил следующие параметры как определяющие юридически консервативную философию или подход к юридической интерпретации.
По своей сути консервативная с юридической точки зрения философия пытается различить текстовое значение конституционного или законодательного положения.Это исторический анализ, основанный на тексте положения в контексте его принятия или принятия. Например, нынешнее современное употребление терминов, которые также встречаются в Конституции США, может иметь мало отношения к пониманию этих терминов во время ратификации Конституции. Чтобы определить значение положения, термины должны пониматься как во внутреннем, так и во внешнем контексте, существовавшем на момент его ратификации. С юридической точки зрения консервативно пытаться определить общее значение, выраженное в тексте и разделяемое составителями и ратифицировавшими его сторонами.Кто-то может честно спросить, какая альтернатива этому базовому интерпретационному подходу, и ответ обычно — это специальный подход, который зависит от того, кто является судьей, а не от того, что означают конституция или закон. это основная концепция, поскольку в значительной степени она определяет, будет ли у нас правительство: законное или человеческое.
Вышеупомянутый подход, аналогичный тому, который обычно используется для анализа значения важных споров по контрактам, может разрешить многие вопросы толкования, если добросовестно преследоваться, но все же может не разрешить все двусмысленности, необходимые для разрешения юридического спора.Если положение по-прежнему неоднозначно, то подход к делу часто должен контролироваться фундаментальными структурными представлениями о природе правительства.
Фундаментальные структурные концепции правительства начинаются на федеральном уровне с пониманием того, что Федеральная конституция является документом с перечисленными полномочиями — Конгресс или исполнительная власть должны иметь определенные полномочия для выполнения практически любых действий. В отсутствие четкого предоставления полномочий в тексте Конституции консервативная позиция заключается в том, что Конгресс или исполнительная власть не имеют полномочий действовать.Штаты и народ не так ограничены на федеральном уровне, у них есть возможность действовать в соответствии с конституцией, или федеральные действия, прямо разрешенные в конституции, запрещают им действовать. Следовательно, консервативное понимание состоит в том, что Конгресс проигрывает, если у него нет четких полномочий для своих действий, а государства или народ выигрывают, если Конгресс не имеет четких конституционных полномочий для своих действий.
И наоборот, фундаментальная правительственная структура в государстве перевернута.Конституции штатов ограничивают, а не предоставляют документы, и законодательные собрания штатов свободны действовать, если это специально не ограничено конституцией. Они обладают полной властью, остаточной властью, в отличие от Конгресса, и могут действовать на законных основаниях, если они явно не ограничены Конституцией или должным образом принятым федеральным законом в соответствии с явным предоставлением конституционных полномочий. Консервативное понимание состоит в том, что законодательные органы штатов побеждают, если это явно не запрещено конституцией штата.
Органы исполнительной власти штата, с другой стороны, сродни Конгрессу в том смысле, что им требуются определенные полномочия для действий, поэтому в отсутствие конкретных законодательных или конституционных полномочий для действий их действия не будут поддерживаться.
Важная концепция для обсуждения — консервативное понимание прецедента. Для всех судей, которые находятся на уровне ниже уровня США или уровня верховного суда штата, консервативное понимание заключается в том, что они обязаны следовать всем обязательным прецедентам, даже если они не согласны с ним. Однако для судей высшего уровня возникает вопрос, должны ли они следовать прецеденту, Stare Decisis, или они должны отказаться следовать предыдущему прецедентному праву, если предыдущее дело не было принято на основе консервативных принципов.Особенно в контексте конституционного толкования, когда единственной альтернативой отмене предыдущего дела, которое было неправильным, является конституционная поправка, консервативная правовая позиция — толковать конституцию в соответствии с консервативными принципами, даже если это требует отмены предыдущего прецедента.

Эти основные принципы не являются исчерпывающими и со временем могут быть уточнены, но они должны служить по крайней мере отправной точкой для понимания юридически консервативной философии интерпретации.

Либерализм, консерватизм и интеллектуалы

Copyright 1995 by Paul Старр.
Читатели могут распространять эту лекцию среди других лиц для некоммерческое использование при условии, что текст и это примечание остаются без изменений. Эта лекция не может быть перепроданы, перепечатаны или распространены для компенсация любого рода без предварительного письменного разрешения от автор. Если у вас есть вопросы по поводу разрешений обращайтесь к автору по телефону (609) 258-4533 или по электронной почте starr @ pucc.princeton.edu .

Следующая лекция была прочитана 8 февраля 1995 г. в Нью-Йоркском Университетский институт гуманитарных наук, в серии лекций по «Интеллигенция и общественная жизнь»

Пол Старр

Многие в этой стране пишут об интеллектуалах, начиная с по крайней мере, пятьдесят лет была литературой плача. Нам сказано что интеллектуалы находятся в упадке, что у величайших из них действительно не оставил преемников, это исчезновение угрожает подлинному вид — вид, который свободно и независимо живет в дикая, в отличие от искусственной породы, которая тоже живет в клетке комфортно в академии или, что еще хуже, взаперти в исследованиях и правительственная бюрократия.В предыдущей лекции этой серии Дэниел Белл перебил этот плач с ног на голову: «Конец Интеллектуальный, а почему бы и нет? »- так он озаглавил свое выступление. Но такой взгляд на интеллектуалов, находящихся в упадке, к сожалению или к счастью, кажется для меня быть разумным только в том случае, если имеется в виду ограниченная концепция — только для левой интеллигенции и даже среди них только определенные типы. В книге Рассела Джейкоби The Last Интеллектуалы , концепция широкого морального и социальный критик, неподкупный культурой академии или культура коммерции.Левые интеллектуалы этого типа отказались — но, значит, и левые тоже. В лекции профессора Белла концепция мыслителя, который рационализирует зло на основе теории о конечной цели истории. С крах коммунизма, интеллектуалы такого рода практически исчезли, по крайней мере, на этом континенте.

Однако описывать эти изменения как конец интеллектуалов. ошибочно принять политический сдвиг за социологическую тенденцию. В прошлом несколько десятилетий, количество и жизнеспособность консервативных интеллигенции чрезвычайно выросли, и многие из них, наоборот, согласно общепринятой картине, процветайте за пределами академии.я не радовался их успеху, признаюсь, и не верю они вызвали что-то вроде «революции идей» что Ньют Гингрич, Кристи Уитман и другие республиканцы празднование. Но консервативные писатели и болтуны живут их остроумие, и многие из них критикуют, даже весьма сурово, наших культура и нравственная жизнь — но никогда не наши экономические институты. По любым разумным стандартам они считаются интеллектуалами.

Упадок интеллигенции слева и подъем интеллектуалов справа резко изменили политику идеи в этой стране.На протяжении большей части этого столетия основной дебаты среди интеллектуалов происходили между либералами и левый. Главный вопрос — социализм против капитализма, революция или радикализм против реформы. Даже среди либералов ключевые подразделения часто касались их отношения к левым: были они антикоммунисты или антиантикоммунисты? Они отвергли или приспосабливать социалистические идеи к планированию и общественной собственности?

Консерватизм не фигурировал как интеллектуальная сила в том же способ; либеральных интеллектуалов не волновало их отношение к консерваторы или что они думали о консервативных идеях.В его введение в The Liberal Imagination в 1954 году, Лайонел Триллинг мог написать, что у консерваторов нет интеллектуального традиция в Америке. Отсутствие консервативных идей »не означают, — писал Триллинг, — что нет импульса к консерватизму или на реакцию «; скорее, такие импульсы» не выражаются в идеи, но только в действии или в раздражительных мысленных жестах, которые ищут походить на идеи ».

Никто больше не мог этого честно сказать. Где либеральный интеллектуалы однажды оказались вовлеченными в дебаты с слева, теперь они вступают в непрекращающийся спор с правыми.Этот консервативный вызов заменил радикальный вызов на целый ряд вопросов: что является источником наших самых глубоких социальных болезни? Что мы должны верить в себя? Как мы должны растить наших детей? В чем смысл нашей истории и направление нашего будущего? И так же, как когда-то были разделены либералы что касается их отношения к левым, то сейчас ключевые разногласия часто о том, принимать ли консервативные идеи или отвергать их полностью, либо переосмыслить либерализм, либо только переформулировать его в лицо консервативного вызова.

Это современное поле битвы идей изменилось в другом уважение тоже. Территория интеллектуального боя изменилась. С окончанием холодной войны внешняя политика прекратилась, по крайней мере, на данный момент, чтобы быть основным предметом споров между либералы и консерваторы. Это не значит, что нет различия во взглядах на иностранные дела, только в том, что они делают не составляют глубоких и определяющих разделений.

Например, по-прежнему существуют разногласия по поводу военных расходы, но на самом деле это не отражает разницу в отношение к использованию военной силы в определенном классе экземпляры сегодня.Консерваторы не кажутся более склонными, чем либералов вмешиваться военным путем в конфликты, которые характеризуют посткоммунистический мир.

В какой-то степени торговля и мировая экономика заменили традиционные проблемы международной безопасности во внешней политике повестка дня, но такие вопросы, как вмешательство от имени мексиканской песо также не создает явного либерально-консервативного разделения. Оба либералы и консерваторы, как демократы, так и республиканцы, их внешние, интернационалистские крылья и их внутренние смотрящие, изоляционистские крылья.Конечно, если один лагерь наклоняется решительно в сторону изоляционизма, протекционизма и нативизм — и есть признаки этого в антииммигрантской меры, которые сейчас спонсируются справа — эти проблемы могут снова становятся определяющими. Но на данный момент это не четкая ось либерально-консервативное определение.

Вопросы войны и мира — бомба, война во Вьетнаме, политика по отношению к Советскому Союзу, ответы на революции в Третьем мире — раньше были такими фундаментальными источниками как интеллектуальных, так и политическое разделение, что можно было подумать, что их снижение заметность после окончания холодной войны принесет смягчение антагонизмов, возможно, даже эпохи хороших чувств, между либералами и консерваторы.

Но вместо этого мы живем в эпоху исключительно плохих предчувствий. Пока битвы за внешнюю политику уменьшились, битвы за культуру, образование и нравственная жизнь усилились. Есть даже тенденция, особенно среди консерваторов, относиться к этим битвам как отечественный эквивалент войны, как если бы так называемая «культура» войны «заменили» холодную войну «в качестве великой исторической борьбы наше время. По мнению многих консерваторов, американская культурная и интеллектуальный ландшафт почти полностью находится во владении левый — настолько, что левый упражняется в устрашающем власть, власть политкорректности.Слева — вот я цитируя Хилтон Крамер из Комментарий несколько лет назад, «в настоящее время включает почти (если не полностью) всех в средствах массовой информации, академия, искусство, литературный и издательский мир, индустрии развлечений и Демократической партии «. И левые По словам Крамера, эта повестка дня основана на идее, что «Америка» — это «невыносимо репрессивный» и «главный источник зла» в мира — идея, по словам Крамера, «в настоящее время преобладает в практически на всех уровнях культурной жизни », от наших университетов до наша «убогая попса».»

Эта картина кажется мне дико неточной, но весьма показательной. Использование лексики измены является мерой того, насколько тщательно консерваторы перенесли страсти антикоммунизма в внутренняя война против тех, кого они считают врагами Американская культура и ценности. И это были, насколько я помню из 1960-е, те же люди, которые осуждали утрату вежливости.

Так же, как разногласия углубились из-за культурных и моральных проблем, поэтому они также углубились в поведение правительства и социально-экономическая политика.После Второй мировой войны было сегмент консервативного мнения, который продолжал выступать против Нового По рукам. Но то, что казалось отличительной чертой неоконсерваторов в 1970-е годы заключаются в том, что они приняли Новый курс, оспаривая либерализм и радикализм 1960-х гг. В определении неоконсерватизм в 1976 году, Ирвинг Кристол настаивал в качестве своего первого пункта что «неоконсерватизм вовсе не враждебен идее государство всеобщего благосостояния, но критически относится к версии Великого общества это государство всеобщего благосостояния.»Даже в 1980-х, во время правления Рейгана и Буша администрации, несмотря на частые консервативные высказывания, казалось фактическое признание роли правительства в поддержание доходов бедных, стимулирование экономики во время рецессии, даже поддерживая искусство и гуманитарные науки, хотя ограниченный масштаб. Но с выборами 1994 года не только Республиканцы в Конгрессе призывают к массовому отказу от этих государственные функции в сфере социального обеспечения и других сферах, в том числе искусство; консервативная интеллигенция, даже те, кто возглавлял Пожертвований и поддержали основные меры социальной защиты лишь немногие лет назад, также поддерживают этот откат, в значительной степени вниз по линия.

Итак, борьба началась. Вообще говоря, американская либерализм и консерватизм — братья и сестры или, по крайней мере, двоюродные братья. Американский консерватизм либерален в философском смысле и Американский либерализм консервативен в практическом смысле. Но брешь сегодня широкая. Сейчас не время, когда можно сказать что различия между партиями и интеллектуалами просто вопросы прагматической настройки, тонкой настройки. Первые принципы обсуждаются на высшем правительственном уровне, в пресса и вокруг семейного стола для завтрака.Это нехорошо время, но это хорошее время для интеллигенции. К сожалению для моего стороны, однако, настало время, когда консервативные интеллектуалы кажутся далекими лучше подготовлены к битве, чем их либеральные коллеги.

Консервативная энергия, либеральное замешательство

Одна яркая черта современной политики и интеллектуальной жизни контраст между консервативной энергией и либеральной неуверенностью, консервативная дисциплина и либеральный беспорядок. С 1970-х гг. консерваторы создали интеллектуальный кругозор за пределами академического мира, включая фонды, аналитические центры, сети связи и публикации.Высокопартизанский, свободный из типичной академической осторожности правые институты обучил и выставил небольшую армию интеллектуалов на соревнования либеральные идеи и способствовать консенсусу среди консерваторов.

Этим усилиям нет либерального аналога. Питер Штайнфельс книга Неоконсерваторы и Сидни Блюменталь Восстание контр-истеблишмента описывает застенчивый усилия консервативных интеллектуалов 1970-х, таких как Кристол, убедить бизнес создать такую силу.У Блюменталя фраза, деньги не только говорят, «деньги думают». Связь между деньги и идеи никогда не были такими прямыми и эффективными.

Как ни странно, этот успех в построении консервативной интеллектуальная заинтересованность привела к тонкому сдвигу в консервативные представления об интеллектуалах. Традиционная формулировка было то, что интеллектуалы были опасной группой безродных космополитов, привлеченных к социализму, потому что он увеличил бы государство власть и, следовательно, их собственное влияние.Теория «нового класса» была расширенной версией этой старой идеи. Но в последнее время некоторые консерваторы проводят различие между независимыми и академическими интеллектуалы. Самозванцы в храме Мартина Андерсона утверждает, что интеллектуалов, живущих своим умом, дисциплинирует рыночной площади и, следовательно, должны быть высоко оценены, в то время как профессора которые живут в квазисоциалистической университетской системе, предосудительно отдано засушливой и не относящейся к делу академической работе. Ты не может прочесть нападки Андерсона на профессорско-преподавательский состав или другие правые нападают на «лохотрон» профессоров, даже не слыша отголоски университетских радикалов 1960-х годов.И, конечно, некоторые радикалы, когда-то находившиеся на левом фланге, теперь, как известно, получили свой «второй мысли «и сдвинулись вправо. С момента их первого мысли были не слишком хорошие, я рад, что у них была вторая мысли, которые являются улучшением, но я с нетерпением жду их «третья волна» и интересно, на какой берег они прибудут следующий.

Другая ирония в том, что консервативные интеллектуалы воспринято левыми чувствами преследования и репрессий — хотя в данном случае — комиссарами культуры.То же консервативные интеллектуалы, осуждающие психологию виктимизация воспитывала прекрасное чувство виктимизации их. Сколько раз мы читали или слышали одни и те же полдюжины рассказы об ужасах политкорректности? Это чувство быть жертвами мультикультурных варваров, воинственных феминистки и бесхребетные администраторы университетов (обычные персонажей этой драмы) дает консервативную интеллигенцию, поскольку давным-давно дал своим собратьям по левому краю своего рода коллективный личность.Это мощный организующий миф, который нельзя сказать отдельные истории не соответствуют действительности — это общая картина, которая ложный. Миф о либеральных репрессиях позволяет консерваторам переодеваться как интеллектуальные повстанцы. Чарльз Мюррей усовершенствовали это присвоение радикальной риторики — мужественные, одинокий рассказчик правды, с грустью несущий ненавистные факты, но факты они готовы озвучить невыразимое, прорваться сквозь репрессивный аппарат либерального конформизма.

В некоторых других отношениях консерваторы тоже взяли на себя риторика левых.Консервативное присвоение термина «расширение прав и возможностей» — один из очевидных примеров. Ньют Гингрич говорит о себя как революционера, а его противников как реакционеров, которые не остановится ни перед чем, чтобы предотвратить изменения. У него необыкновенный убежденность в том, что будущее принадлежит консерваторам — такая же уверенность это однажды привело к тому, что марксисты отправили своих оппонентов на свалку история. Есть даже полоса технологического детерминизма: Гингрич, новые электронные технологии (назовем их «производительные силы») определяют особые рамки общество («общественные производственные отношения»), которые должны быть инициированы через революцию, хотя и свободного рынка.Это была тема конференции, проведенной в прошлом месяце Gingrich’s Progress and Freedom Фонд, который на мой слух звучит как название народного фронта организация.

Несколько лет назад, особенно во второй половине Буша, администрации, казалось, что разногласия среди консерваторов, особенно широко разрекламированные размолвки между неоконсерваторами и палеоконсерваторы над Израилем и антисемитизм могут привести к распад консервативного движения. Но консерваторы были способны объединиться вокруг негатива — противодействовать федеральному правительству и, в частности, противодействие Клинтону.Быть вне власти было мощный стимулятор.

Для сравнения: либеральный интеллектуальный мир, кажется, страдает. от острой анемии. Многие либералы, особенно в академии, обучены быть идеологически некомпетентными; перед лицом прямой вызов справа, они отступают в ветреные протесты о необходимости дополнительных исследований. Здесь критика Якоби интеллигенция правильно. Поглощение в академию отвлекло многие либералы писали для широкой публики и из формулируя свои основные убеждения и цели.Но среди этого путаница, предпринимаются серьезные попытки либерального переопределения.

Внутренние дебаты либерализма

Как утверждает Алан Бринкли в следующем выпуске The American Проспект , либерализм в США изменил свое определение больше, чем однажды. На рубеже веков либералы отошли от антистатистского индивидуализма, который изначально характеризовали либеральную политику, и они завещали эту позицию к тому, что сейчас известно как американский консерватизм.Было два реакция либералов на подъем индустриализма и современные корпорация. Один из них — попытаться разбить великие корпорации и восстановить капитализм девятнадцатого века; другой — принять корпорации и регулируют их власть. Поскольку экономическая организация имела перешли на национальный уровень, так же как и государственная власть — в достичь, как выразился Герберт Кроли, джефферсоновский конец гамильтонианом означает. Этот реализм о дисциплине частной власти стал основу либерализма двадцатого века, которую Кроли, Уолтер Липпманн и другие интеллектуалы помогли сформулировать; это было это прогрессивный либерализм, завершившийся Новым курсом.

Вторая реконструкция либерализма началась в 1940-х годах. Выборы 1942 года, отмечает Бринкли, был еще большим провалом для Демократы, чем 1994 год; Республиканцы и консервативные южане Демократы взяли под свой контроль Конгресс и устранили многие фирменные программы Нового курса; затем в 1946 году республиканцы сами получили большинство. Именно в этот период либералы отказался от идеи правительства как экономического планировщика, как реорганизовал промышленность, и вместо этого обратился к кейнсианскому упор на управление совокупным спросом — гораздо больше ограниченное представление о роли правительства, как обычно консерваторы забыть в своих частых попытках связать либерализм с провалы социализма.В этот же период начали действовать либералы. подчеркивая индивидуальные права, особенно гражданские права, которые кульминацией стали правозащитные движения 1960-х годов.

Конечно, 1960-е и 1970-е годы представляли собой нечто большее, чем просто кульминация более ранних тенденций, но во многих отношениях перенаправление. В акцент на индивидуальных правах стал акцентом на групповых правах; к 1970-м годам гражданские права превратились в позитивные действия. Экологизм и феминизм чрезвычайно расширили диапазон либеральные заботы.Этот процесс повлиял на само понятие либерализм, стирая границы между либерализмом и радикализм. Крах социализма косвенно повлиял на повернув либерализм влево — вернее, то, что осталось от левый.

Это контекст для внутренних дебатов среди либералов, более или менее в течение последнего десятилетия говорили о том, как реагировать как к консервативному вызову, так и к новым социально-экономическим обстоятельства. Интеллектуальная проблема усугубляется размытое общественное понимание либерализма, потому что многое из того, что считается отказом от либерализма, таким как отказ позитивных действий, было бы возвращением к либерализму, а не как он существовало в девятнадцатом веке, но как оно существовало до через 1960-е гг.

Позитивные действия и групповые выплаты — поучительный случай. Я убежден, что они политически неустойчивы; восстание белых людей против Демократической партии на последних выборах было только самый последний знак. Референдум, который отменит позитивные действия в сфере образования и занятости будут голосование в Калифорнии в 1996 году; социологи расходятся во мнениях относительно того, пройдет с 60 или 80 процентами голосов. Республиканцы на на национальном уровне готовы принять закон, который будет стимулировать глубокий клин в Демократической партии и либеральной коалиции.И, тем не менее, для либеральной политики нет ничего более здорового, чем быть избавиться от бремени групповых прав, которые противоречат универсализм либеральных идеалов и убеждает многих, что либеральные цели не принадлежат им.

Тенденциозные описания сторон во внутренней дискуссии по поводу обновление либерализма стало обычным явлением. Например, различные публикации — среди них The Washington Monthly и The New Republic — импортировали нео / палео отличие от внутренних консервативных дебатов, чтобы описать различия среди либералов.Если я правильно помню, это был Гэри Харт. против Уолтера Мондейла в кампании 1984 года, которая впервые символизировала этот контраст между так называемыми неолибералами и палеолибералами, хотя сейчас трудно вспомнить, в каком смысле Харт был «нео». Мое возражение против термина «палеолиберал» состоит в том, что это попытка выиграть спор с эпитетом. На самом деле среди либералов есть различные интеллектуальные и политические попытки переосмыслить либерализм помимо того, что стало известно как «неолиберализм», и охарактеризовать всех остальных как идущих назад к «палеолитический» период — в данном случае античная эпоха 1960-х гг. — несправедливо и неточно.

Характеризуя конфликт как спор между «либералами» и «коммунитаристы» также неточны, потому что предполагают, что те которые называют себя коммунитарианцами, делают фундаментальные философский перерыв. Но когда коммунитаристы уточняют свои взгляды, они обычно представляют собой относительно скромные модификации обычные либеральные позиции — вполне в пределах либеральная традиция. Более того, в популярной форме Амитаи Эциони есть учитывая это, коммунитарная платформа представляет собой мешок для специальных позиции, а не последовательная проработка новой философии.Это коммунитарианцам бесполезно отказываться от термина «либерал»; другие будет характеризовать их как либералов, и в американском понимании этот термин, они.

Это не означает, что все изменения, которые произошли у коммунистов, навести ошибаются. Это в высшей степени разумно сбалансировать права с обязанностями и подчеркнуть принцип взаимности и важность сообщества как положительная сила. Я бы просто иначе охарактеризовал это усилие. Проблема, оставшаяся к 1960-м годам, заключалась в неспособности установить пределы — ограничения на поведение, ограничения на права, ограничения на дорогостоящие общественные Расходы.Консерваторы убеждены, что все предприятие в шестидесятые ошибались; либералы не готовы отказаться от достижений, но им нужно найти компенсацию, ограничивающую принципы. Многие из них носят гражданский характер; они должны сделать со здоровьем других элементов гражданского общества. Подтверждение принципов гражданской ответственности, возрождение гражданского участие, компенсационные нормы взаимности — это ресурсы для восстановления необходимого баланса без сбрасывания основные цели либеральной реформы.

Эта гражданская программа — лишь одна из нескольких попыток переопределения и рефрейминг. Есть еще один анализ, более материалистичный. основа: стагнация реальных доходов большинства американцев с середина семидесятых. С этой точки зрения американцы стали более беспокойными. политически, потому что система объективно на них не работает. Они не хотят поддерживать бедных, потому что чувствуют почву под ногами. подвигаясь под собственными ногами. На самом деле, приливов сегодня нет. подъем всех лодок: выгоды от экономического роста почти исчезают полностью тем, кто находится наверху шкалы доходов.Либералы сказал общественности: тратьте деньги на образование и обучение, на государственные инвестиции в исследования, инфраструктуру, информацию супермагистраль, и тебе будет лучше. Консерваторы предложили американцам наличные деньги в виде снижения налогов. Либералы призывают людей поверить в длинную цепочку причинно-следственных связей. связи; нетрудно понять, почему многие принимают консерваторов ‘ предложение.

Но либеральный аргумент, каким бы трудным он ни был, верный. один. Мы сталкиваемся с глубокими течениями в мировой экономике, увеличивающими доходы неравенства.Либеральная политика, поддерживающая образование и обучение и усилить переговорную позицию групп с низкими доходами. важна как никогда именно из-за сильных тенденций в рынок подрывает доходы американских рабочих. Если правительство теперь усиливает эти тенденции, принимая высоко регрессивный налог политика и сокращение услуг для людей с низким и средним доходом люди, выражение неравенства будет двигаться еще быстрее.

Консервативная атака на либерализм в последние годы неизменно имел в качестве одной из своих тем либеральную наивность — резюмировал в знаменитом замечании Ирвинга Кристола о том, что неоконсерватор — это либерал, которого ограбили.Якобы либерализм неоправданно небезразличен к правам подсудимых и наивен в отношении преступления — как в отношении другое патологическое поведение — скорее верят в реабилитацию чем наказание за необоснованное убеждение, что преступники жертвы, и им нужно помочь.

Несомненно, некоторые либералы были наивны. Но привилегированное право- Крылатое средство массового лишения свободы не решит наши проблемы. проблемы. В прошлом году нацию захлестнули требования законы о «трех ударах и вылет».Как указал Джером Сколник в The American Prospect проблема насилия сконцентрированы среди мужчин в подростковом и начале двадцатилетнего возраста, но «три удара» ограничат пожилое население. Когда осужден для третьего удара — то есть после отбытия второй тюрьмы приговор — большинству преступников будет около 30 лет, если не более 30 лет, и они будут сидеть в тюрьме десятилетиями. Через тридцать лет согласно оценке окружной прокуратуры в Калифорния, закон о трех ударах в этом штате будет расширен количество заключенных на 275000 человек, численность населения город Анахайм; государству придется построить еще 20 тюрем помимо нынешних 28 плюс 12 на чертеже Правление, в основном, для содержания пожилых мужчин.Десять лет назад, Сколник указывает, что Калифорния отдала 14 процентов своего штата. бюджет на высшее образование, 4 процента на тюрьмы; теперь посвящает 9 процентов к обоим, но в будущем он будет посвящать гораздо больше исправления, потому что он будет строить тюрьмы, а не кампусов на десятилетия вперед. Я видел исследования консерваторы, претендующие на тюремное заключение, экономически эффективны. Но я не верю, что массовое заключение вместо массовых высших образование может принести пользу этой стране.Это не наивность, это предвидение, чтобы сделать лечение наркомании, предупреждение преступности и реабилитация — центральная часть усилий по борьбе с преступностью.

Вопреки расхожим представлениям, либералы эффективно стать стороной ответственности. Консервативная интеллигенция сегодня представляют собой патину оправдания сокращения общественных обязанности перед бедными и за общественные услуги которых дети непропорционально бенефициары. Они есть представляя патину оправдания недееспособности федерального правительство с изменениями в Конституции и Конгрессе процедуры, которые направят нас на политический паралич перед лицом каких-то будущих экономических или международный кризис.Они представляют собой патину оправдания за карательные меры, которые обременят эту страну заключенное — и да, иждивенческое — население на десятилетия. Они имеют заключил оппортунистические союзы с владельцами оружия, табак промышленность, христианские фундаменталисты, мелкие предприниматели и др. интересы, с которыми у них нет ничего общего, кроме отрицательного заинтересованность в обуздании либерального правительства. Это мощный альянс, но это союз, основанный на удобстве и целесообразности — не идеи.

В условиях демократии политический успех легко превращается в интеллектуальная проверка; политическая неудача, в интеллектуальную дискредитировать. Однако ответственность интеллектуалов заключается не в том, чтобы следить за результатами выборов, а тем более за опросами общественного мнения, но придерживаться принципов, которые, как они знают, истинны. Для либеральных интеллектуалов, нет времени более срочно, чем когда избиратели, кажется, уходят против них, и когда они сталкиваются с задачей переосмысления и переосмысление принципов в соответствии с новыми условиями.Не время быть обескураженный; предстоит еще много работы.

Подверженность консерваторов политическим заблуждениям

ВВЕДЕНИЕ

Опросы общественного мнения показывают, что американские консерваторы склонны к политическим заблуждениям, обычно утверждая, что верят в большую ложь, чем либералы ( 1 — 6 ). Некоторые ученые также утверждают, что эта закономерность свидетельствует о том, что консерваторы более предвзяты, чем либералы ( 7 ). Если это правда, эти наблюдения будут иметь важные последствия.Наличие точных политических знаний имеет фундаментальное значение для демократии ( 8 ), а идеологические различия в понимании гражданами эмпирических данных по политически важным темам потенциально дестабилизируют саму демократию ( 9 , 10 ). Эффективное принятие решений зависит от наличия общего понимания реальности, на которую граждане и законодатели должны коллективно реагировать ( 11 ). Несмотря на важность заявлений об идеологических различиях в точности убеждений, эмпирические доказательства подверженности консерваторов ошибочным представлениям есть. ограниченное.Утверждения основаны на убеждениях американцев по относительно узкому кругу тем, которые во многих случаях были намеренно выбраны для отражения лжи, пропагандируемой консервативными политическими элитами. Например, было показано, что консерваторы придерживаются менее точных убеждений об изменении климата, оружии массового уничтожения в Ираке и месте рождения президента Обамы, все из которых были предметом вводящих в заблуждение заявлений высокопоставленных членов Республиканской партии ( 1 — 4 ).Таким образом, вполне возможно, что относительно низкая точность консерваторов в отношении политической информации является побочным продуктом того факта, что вопросы, использованные при формировании этой оценки, были выбраны с прицелом на выявление неправильных представлений среди политической группы. Если это так, деятельность консерваторов могла бы выглядеть лучше, если бы мы оценили убеждения по темам, отражающим более широкий круг вопросов, широко обсуждаемых общественностью. , тогда было бы важно понять, почему.Одно из распространенных, хотя и оспариваемых, объяснений состоит в том, что консерваторы более предвзяты ( 7 ). Политическая предвзятость возникает, когда люди по-разному реагируют на одну и ту же информацию в зависимости от своих политических предрасположенностей ( 12 ). Степень корреляции идеологии и неправильных представлений может свидетельствовать о том, что на убеждения консерваторов сильнее влияют их политические взгляды, чем на либералы, но возможны и другие объяснения. Например, может случиться так, что степень предвзятости обработки данных одинакова независимо от идеологии, но влияние предвзятости на неправильное восприятие более заметно среди консерваторов из-за состава политической информационной среды ( 13 ).Например, возможно, политическая ложь, привлекающая наибольшее внимание общественности, несоразмерно продвигает консервативные интересы. В этом случае консерваторы будут склонны принимать ложные утверждения, что приведет к неправильному восприятию, в то время как либералы будут склонны отвергать их. В такой ситуации сопоставимые уровни предвзятости во всем идеологическом спектре были бы связаны с очень разными убеждениями. Некоторые исследователи также пытались оценить различия в предвзятости, уравновешивая сообщения по важным характеристикам, таким как политический уклон и правдивость ( 14 ).Такой подход дает лучшую возможность оценить партийные или идеологические различия в предвзятости, но ограничивает способность исследователей говорить о влиянии политической информационной среды.

Это исследование направлено на устранение этих ограничений. Мы предоставляем убедительные доказательства того, что американские консерваторы хуже, чем либералы, различают политические истины и ложь при оценке широкого круга реальных политических заявлений. Мы используем новый методологический подход, чтобы гарантировать, что утверждения, оцениваемые на достоверность, отражают широкий спектр политических вопросов.Вместо того, чтобы отбирать утверждения на основе интуиции исследователей, мы измеряем убеждения участников о разнообразном наборе широко разделяемых политических утверждений в течение 6-месячного периода. Затем мы демонстрируем, что относительно низкая способность консерваторов отделять правду от лжи в значительной степени объясняется политической ориентацией циркулирующих утверждений. Мы обнаруживаем, что громкие правдивые политические заявления, как правило, продвигают вопросы и кандидатов, предпочитаемых либералами, в то время как ложь, как правило, лучше для консерваторов.Даже если бы либералы и консерваторы были сравнительно предвзятыми, мы могли бы ожидать, что либералы будут лучше действовать в такой среде. Наконец, мы исследуем идеологические различия в том, как работает предвзятость, уделяя особое внимание чувствительности консерваторов к угрозам.

Теория

Заблуждения — это убеждения, несовместимые с наилучшими доступными доказательствами ( 15 ), включая как принятие ложных утверждений, так и отклонение истинных утверждений. Большая часть исследований в этой области сосредоточена на первом, но последнее не менее важно.Имеется немало свидетельств того, что граждане часто неверно представляют фактические утверждения ( 16 ). Этот проект учитывает и то, и другое. Следуя работе по теории обнаружения сигналов (SDT) ( 17 ), мы рассматриваем два аспекта точности убеждений. Первый — это чувствительность, которая характеризует способность человека различать истину и ложь. Второй — это предвзятость ответа, которая относится к склонности индивидов навешивать ярлыки на все утверждения как истинные (так называемая предвзятость) или ложь.Наша первая цель — проверить, выдерживает ли большая восприимчивость консерваторов к ошибочным представлениям более тщательное изучение. Как уже отмечалось, эта взаимосвязь не подвергалась систематической проверке, вместо этого она наблюдалась в относительно небольшом количестве серьезных проблем. Однако есть и другие свидетельства, подтверждающие эту идею. Помимо своей склонности придерживаться неправильных представлений о политике, консерваторы более склонны ставить под сомнение другие научные открытия, например, вызывает ли курение рак ( 18 ).При оценке представлений о типах политических заявлений, циркулирующих среди широкой общественности, важно проверить, соответствует ли эта закономерность. Таким образом, наш первый вопрос заключается в том, будут ли консерваторы проявлять меньшую чувствительность и более сильную предвзятость к истине, чем либералы, при оценке широкого круга громких политических заявлений реального мира. хуже. Одна из возможностей состоит в том, что консерваторы просто более предвзяты, чем либералы ( 7 ).Согласно гипотезе идеологической асимметрии, консерваторы однозначно склонны оценивать идентичную информацию более благоприятно, если она поддерживает их предпочтительную точку зрения, чем если она бросает вызов этой точке зрения. Это согласуется с доказательствами того, что либералы и консерваторы демонстрируют множество других важных психологических различий. Например, консерваторы ценят порядок, когнитивную закрытость и догматизм больше, чем либералы ( 19 ). Американцы правого толка больше верят в свою способность интуитивно распознавать истину и с большей вероятностью верят, что «правда» сама по себе является политической конструкцией ( 20 ).Есть даже некоторые свидетельства того, что американские консерваторы в среднем более доверчивы ( 21 — 23 ). Однако свидетельства идеологически асимметричной предвзятости неоднозначны. Мета-анализ показывает, что психологические различия, связанные с идеологией, не приводят к постоянно более высокому уровню предвзятости среди консерваторов, чем среди либералов ( 24 ), хотя есть серьезные споры о том, как интерпретировать эти результаты ( 7 , 12 ). ).

Учитывая неоднозначность, окружающую (а) симметрию идеологической предвзятости, мы сосредотачиваемся на другом потенциальном объяснении наблюдаемой закономерности. Возможно, склонность консерваторов придерживаться неправильных представлений является побочным продуктом политической информационной среды. Мы предлагаем пару объяснений наблюдаемых различий в неправильных представлениях либералов и консерваторов, связанных с этой идеей. Во-первых, мы рассматриваем предоставление политической (ложной) информации. Возможно, правда и ложь, наиболее широко циркулирующие в политической информационной среде, систематически различаются по своему значению для консерваторов и либералов.Если громкая политическая ложь непропорционально продвигает интересы консерваторов, истина способствует интересам либералов или и тем, и другим, точность верований левых и правых будет расходиться независимо от того, являются ли консерваторы более предвзятыми, чем либералы.

Есть некоторые свидетельства того, что политическая дезинформация, распространяющаяся в Интернете в Соединенных Штатах, непропорционально продвигает проблемы и кандидатов, которых поддерживают консерваторы. Например, во время президентских выборов 2016 года ложь, распространяемая через социальные сети, приносила пользу кандидату-республиканцу чаще, чем кандидату от Демократической партии ( 25 ), и эта политическая дезинформация чаще всего распространялась среди относительно небольших, сплоченных групп консерваторов ( 26 — 29 ).Эта модель может быть усилена ботами, автоматическими учетными записями в социальных сетях, которые часто используются для распространения политической дезинформации ( 30 ). Консерваторов чаще обманывают боты, претендующие на то, чтобы разделять их идеологию, чем либералов ( 21 ). Некоторые ученые также утверждают, что авторитетные новостные организации, которые являются влиятельным источником достоверной информации, отдают предпочтение новостным сообщениям, продвигающим либеральные ценности, хотя эта характеристика оспаривается ( 31 — 33 ).В такой среде симметричные мотивы верить утверждениям, укрепляющим предпочтительное мировоззрение, будут способствовать как либеральной точности, так и консервативной неточности. Эффект был бы сильнее, если бы, как предполагает гипотеза асимметрии, консерваторы были более предвзятыми. Более формально мы задаем несколько дополнительных исследовательских вопросов. Являются ли громкие и достоверные политические заявления более вероятными в пользу левых политических сил? Являются ли высокопоставленные неточные политические заявления более вероятными в пользу политических правых? И влияет ли политическая ориентация заявлений, которые они оценивают, на чувствительность и предвзятость людей? Второе возможное объяснение идеологических различий в неправильных представлениях американцев основывается на первом.Возможно, либералы и консерваторы сравнительно пристрастны, но их предубеждения проявляются по-разному в зависимости от того, приносит ли сообщение пользу или вред их политической группе, то есть членам выбранной ими партии. Либералы и консерваторы демонстрируют широкий спектр различий в своих ответах на негативные стимулы, как физиологические, так и психологические ( 34 ). Консерваторы, как правило, проявляют более высокую чувствительность к угрозам, предполагая, что они с большей вероятностью, чем либералы, отклонят утверждения, угрожающие их политическим интересам, независимо от их точности ( 23 ).И наоборот, либералы могут быть однозначно склонны принимать заявления, которые выгодны их внутренней группе. Эти идеологически различные проявления предвзятости могут усугубить расхождение убеждений, вызванное политической информационной средой. Например, если истина, как правило, наносит вред консервативным интересам, принося пользу либеральным, то это может сделать идеологические различия в неправильных представлениях более выраженными. Таким образом, мы спрашиваем, обусловлено ли влияние идеологии на чувствительность и предвзятость ответа последствиями утверждений для внутренней группы.

Подводя итог, в этом исследовании рассматриваются четыре основных исследовательских вопроса. Во-первых, проявляют ли консерваторы меньшую чувствительность в различении правды и лжи и более сильную предвзятость к истине, чем либералы, при оценке широкого набора широко разделяемых утверждений? Во-вторых, существуют ли различия в распространении истин и лжи в пользу интересов одной политической группы по сравнению с другой? В-третьих, помогает ли такое распространение информации объяснить различия между чувствительностью либералов и консерваторов и предвзятостью их реакции? Наконец, смягчается ли влияние распространения информации на чувствительность и предвзятость реакции политической идеологией?

Эмпирический подход

Прежде чем перейти к нашим результатам, мы представляем краткий обзор нашего эмпирического подхода.Чтобы оценить склонность американских консерваторов придерживаться неточных политических убеждений и проверить предлагаемые нами дополнительные объяснения, мы создали многогранный набор продольных данных. В течение 6 месяцев, с января по июнь 2019 года, мы использовали службу мониторинга социальных сетей, чтобы каждые две недели выявлять 20 самых вирусных политических новостей, 10 истинных и 10 ложных. Это обеспечило систематический метод отбора громких утверждений, сбалансированных по правдивости, и обеспечения того, чтобы наши меры точности убеждений не подвергались необоснованному влиянию идиосинкразических суждений о важности темы.В то же время мы выставили 12-волновую группу по политическим убеждениям с большой репрезентативной выборкой американцев (см. Таблицу S1 для выборки демографических данных). Каждый опрос проводился в течение недели после просмотра вирусных новостных сообщений, что позволяло нам оценить убеждения участников в серии коротких заявлений на выбранные громкие темы (далее — заявления о убеждениях).

Мы строим пару показателей для оценки восприимчивости к дезинформации на основе SDT ( 17 ).Чувствительность — это количественное выражение способности человека различать истинные (сигнал) и ложные (шум) утверждения. Теоретический диапазон чувствительности составляет от 0 (неправильная категоризация каждого утверждения) до 1 (идеальная категоризация), при этом 0,5 является эквивалентом подбрасывания монеты. Предвзятость в ответах, концептуально не зависящая от чувствительности, описывает склонность человека одинаково навешивать ярлыки на все утверждения. Отрицательные оценки соответствуют предвзятости по поводу истины, тенденции верить, что все утверждения верны; положительные оценки соответствуют склонности не доверять всем претензиям; а нулевой балл указывает на объективную оценку.

Наконец, мы использовали Amazon Mechanical Turk (AMT), чтобы определить политический уклон утверждений о убеждениях. Утверждения были классифицированы как благоприятствующие левой или правой или как отражающие в равной степени обе стороны (дополнительный текст S2 и таблицы S2 — S4).

РЕЗУЛЬТАТЫ

Согласно другим исследованиям, американские консерваторы более склонны к ошибочным представлениям, чем либералы. Визуальный осмотр свидетельствует о серьезных идеологических различиях. Консерваторы склонны утверждать, что больше лжи — это правда (рис.1A), в то время как количество истин, которым верят, немного меньше (рис. 1B). Точно так же чувствительность консерваторов имеет тенденцию быть ниже, а их систематическая ошибка выше (рис. 1, C и D). Мы оцениваем взаимосвязь между идеологией и двумя последними исходами, чувствительностью и систематической ошибкой ответа, используя модели регрессии случайных эффектов. Эти модели также учитывают возможные факторы, влияющие на факторы, включая возраст, пол, образование, психологические характеристики, связанные с неправильным восприятием ( 20 ), и индикатор волны (см. Описание в таблице S5).Что касается нашего первого вопроса исследования, мы обнаруживаем, что идеология является важным предиктором в обеих моделях, а знак коэффициента указывает на то, что рост консерватизма связан со снижением чувствительности и более сильным предвзятым отношением к истине (таблицы S6 и S7). Примечательно, что оценочная чувствительность сильных консерваторов ближе к случайности, чем к чувствительности сильных либералов (рис. 2A), а консерватизм связан с более сильным предвзятым отношением к истине (рис. 2B).

Рис. 1 Оценки плотности вероятности по идеологии.

( A ) Количество ложных представлений, ( B ) количество верных истин, ( C ) чувствительность и ( D ) ошибка ответа.

Рис. 2 Оцените предельные средние на основе регрессии случайных эффектов.

Предполагаемая связь между идеологией и ( A ) чувствительностью (красная пунктирная линия обозначает эффективность случайного классификатора) и ( B ) смещением ответа.

Наше первое предлагаемое объяснение очевидной восприимчивости консерваторов к ошибочным представлениям касается характеристик находящихся в обращении политических требований.Мы обнаруживаем, что широко распространенные истины и ложь имеют в среднем систематически разные последствия для либералов, чем для консерваторов (рис. 3A). Полностью две трети (65,0%) верных заявлений с высокой степенью вовлеченности были охарактеризованы как приносящие пользу политическим левым, по сравнению только с 10,0%, которые были охарактеризованы как полезные для правых. Картина среди лжи изменилась, хотя взаимосвязь ослабла: 45,8% получили пользу политическим правым по сравнению с примерно четвертью (23,3%) левыми.Эта тенденция сохранялась во всех волнах, хотя доля претензий в пользу каждой стороны со временем менялась (рис. 3B).

Рис. 3 Идеологические последствия утверждений по правдивости.

( A ) Большинство правдивых заявлений, которые широко распространялись в Интернете в течение 6-месячного исследования, были в пользу политических левых, а ложь — в пользу правых. ( B ) Коробчатые диаграммы показывают изменчивость в пропорции утверждений в пользу каждой стороны по сравнению с 12 волнами. Истинные утверждения (зеленые полосы) обычно приносят пользу левым / вредят правым (тонкий контур) больше, чем правым / вредят левым (жирный контур).Ложные утверждения (красные столбцы), напротив, благоприятствовали левым в меньшей степени, чем правым. Доля утверждений каждого типа со временем менялась. D, демократы; Р, республиканцы.

Затем мы рассматриваем степень, в которой точность убеждений людей определяется политическими последствиями оцениваемых утверждений. Объясняет ли политическая информационная среда относительно низкую чувствительность консерваторов и / или их предвзятость к истине? Сначала мы повторно оценили модели чувствительности и систематической ошибки, добавив четыре дополнительных фактора (таблицы S8 и S9).Новые меры соответствуют пропорциям истин, которые приносят пользу внутренней группе респондента (включая те, которые вредят внешней группе) и которые вредят внутренней группе (включая те, которые приносят пользу внешней группе), а также соответствующей паре пропорций, связанных с ложью. Например, если 60% правдивых утверждений пошли на пользу демократам, то это будет означать, что 60% принесут пользу внутренней группе для респондента-демократа и 60% нанесут вред ингруппе для республиканца. Обратите внимание, что эти четыре пропорции рассчитаны только для участников, которые идентифицируют себя как республиканцы и демократы; для всех остальных они считаются пропавшими без вести.В соответствии с десятилетиями исследований предвзятой ассимиляции ( 35 ), мы обнаруживаем, что реакция участников на информацию систематически смещена в пользу внутренней группы. Чувствительность повышается по мере того, как большее количество истин приносит пользу группе респондента ( B = 0,174, SE = 0,011 и P B = −0,143, SE = 0,009 и P B = 0,054, SE = 0,012 и P

Фаворитизм внутри группы также проявляется в предвзятости ответов. Участники демонстрируют большую предвзятость в отношении истины — они с большей вероятностью говорят, что каждое утверждение является правдой — чем больше доля утверждений, приносящих пользу внутренней группе, независимо от того, верны ли эти утверждения ( B = −0.546, SE = 0,049 и P <0,001) или ложно ( B = -0,147, SE = 0,052 и P <0,001). При воспроизведении сравнения прогнозируемых значений (10 против 90% утверждений, приносящих пользу внутри группы), расчетное смещение составляет -0,17 против -0,61 для истинных утверждений и -0,30 против -0,42 для ложных утверждений. Чем выше доля ложных заявлений, причиняющих вред своей группе, тем более вероятно, что участники описывают все утверждения как ложные ( B = 0,365, SE = 0,041 и P <0.001), что соответствует расчетному смещению -0,43 по сравнению с -0,14. Более высокая доля истин, наносящих вред своей группе, связана с более высокой склонностью маркировать все утверждения как истинные ( B = -0,171, SE = 0,052 и P <0,01), что соответствует расчетной систематической ошибке -0,29 по сравнению с -0,43. .

Однако идеология остается очень важным предсказателем после учета этих характеристик окружающей среды. Другими словами, политическая информационная среда имеет значение, но даже после учета ее характеристик консерваторы, как правило, более склонны к ошибочным представлениям, чем либералы.

Второе возможное объяснение ошибочных представлений консерваторов касается возможности того, что консерваторы и либералы по-разному реагируют на заявления, причиняющие вред или приносящие пользу своей группе. Чтобы проверить эту идею, мы оценили пару регрессионных моделей, которые включают фиксированные эффекты для участника. Одна модель предсказывает чувствительность, а другая — смещение ответа. Обе модели включают взаимодействие между идеологией и четырьмя пропорциями, характеризующими значение утверждений для внутренней группы.В отличие от предыдущих анализов, мы можем использовать регрессию фиксированных эффектов для этих анализов, потому что идеология взаимодействует с изменяющимися во времени пропорциями. Регрессия с фиксированными эффектами обеспечивает лучшую защиту от смещения опущенных переменных, эффективно контролируя все стабильные индивидуальные характеристики (например, образование) без необходимости включать отдельные переменные для каждой ( 36 ). Результаты согласуются с идеей о том, что либералы и консерваторы по-разному реагируют на разные сообщения среды (таблица S10).Влияние консерватизма на способность людей различать истину и ложь зависит от того, какая доля информации приносит пользу или вредит внутренней группе. Например, доля истин, которые вредят внутренней группе (или приносят пользу внешней группе), связана с большим увеличением чувствительности среди сильных либералов, чем среди сильных консерваторов (рис. 4A). Мы наблюдаем аналогичную закономерность между чувствительностью и долей истин, которые приносят пользу внутренней группе, хотя разница между идеологиями менее выражена (рис.4С). Что касается лжи, то сильные либералы испытывают большее падение чувствительности, чем сильные консерваторы, поскольку доля лжи, приносящей пользу внутренней группе, увеличивается (рис. 4D).

Рис. 4 Чувствительность по идеологическим подтекстам и правдивости.

Расчетные предельные средние на основе регрессии с фиксированными эффектами, сравнивающая сильных либералов (синий) с сильными консерваторами (красный). Красные пунктирные линии обозначают эффективность случайного классификатора. ( A ) Чувствительность либералов возрастает быстрее, чем консерваторов, по мере того, как увеличивается доля правды, наносящей вред внутренней группе.( B ) Чувствительность консерваторов и либералов не связана с долей лжи, наносящей вред их группе. ( C ) Чувствительность либералов растет быстрее, чем консерваторов, по мере того, как увеличивается доля истин, приносящих пользу внутренней группе. ( D ) Чувствительность либералов снижается быстрее, чем консерваторов, по мере увеличения доли лжи, приносящей пользу внутренней группе.

Мы наблюдаем похожую картину, исследуя случайный характер взаимосвязи идеологии с предвзятостью ответа.Спецификации моделей идентичны тем, которые используются для оценки чувствительности, за исключением показателя результата (таблица S11). Мы обнаруживаем, что по сравнению с консерваторами либералы демонстрируют более сильное предубеждение относительно истины, поскольку доля истин, которые приносят пользу или вред внутренней группе, увеличивается (рис. 5, A и C). Существует также очень небольшая разница в том, как предвзятость реакции либералов и консерваторов изменяется в зависимости от доли лжи, наносящей вред внутренней группе, при этом консерваторы с большей вероятностью считают все утверждения ложными (рис.5Б). Взаимосвязь между долей лжи, приносящей пользу внутренней группе, и предвзятостью ответа не зависит от идеологии (рис. 5D).

Рис. 5 Отклонение от ответа по идеологическим подтекстам и правдивости.

Расчетные предельные средние на основе регрессионных моделей с фиксированными эффектами, сравнивающих сильных либералов (синий) с сильными консерваторами (красный). ( A ) Склонность либералов навешивать ярлыки на все утверждения правдивыми растет быстрее, чем у консерваторов, по мере того, как увеличивается доля правды, причиняющих вред внутренней группе.( B ) Склонность консерваторов навешивать ярлыки на все утверждения ложными возрастает быстрее, чем у либералов, поскольку доля лжи, наносящей вред внутренней группе, увеличивается. ( C ) Склонность либералов называть все утверждения истинными возрастает быстрее, чем консерваторов, поскольку доля истин, приносящих пользу внутренней группе, увеличивается. ( D ) Предвзятость реакции консерваторов и либералов не связана с долей лжи, пропагандирующей их внутри группы.

ОБСУЖДЕНИЕ

Это исследование предоставляет самые строгие на сегодняшний день доказательства того, что U.С. консерваторы однозначно восприимчивы к политическим ошибкам в нынешней социально-политической среде. Данные были собраны в течение 6 месяцев в 2019 году и отражают взгляды американцев на сотни политических тем. Темы были выбраны на основе взаимодействия с социальными сетями, что позволяет предположить, что именно с этими проблемами американцы чаще всего сталкиваются в Интернете. Анализ показывает, что консерватизм связан с меньшей способностью различать истинные и ложные утверждения по широкому кругу политических вопросов и со склонностью верить, что все утверждения верны.

Исследование также показывает, что склонность консерваторов придерживаться неправильных представлений частично объясняется политическими последствиями этой широко распространенной новости. Социально привлекательные правдивые заявления, как правило, в пользу левых, в то время как использование лжи несоразмерно в пользу правых. В такой среде можно было бы ожидать, что верность либералов и консерваторов будет расходиться, даже если идеологические предубеждения будут симметричными. Та же самая склонность верить утверждениям, благоприятным для группы, и отвергать утверждения, наносящие вред группе, способствовала бы точности среди либералов, одновременно способствуя неточности среди консерваторов.Однако консервативные заблуждения не полностью объясняются политической ориентацией широко распространяемых новостей. Консерватизм связан с неправильным восприятием даже после контроля того, как распространяемые истории отражаются на группе людей.

Мы также находим доказательства того, что идеология влияет на то, как выражается предвзятость. Взаимосвязь между составом информационной среды и чувствительностью и предвзятостью зависит от идеологии. Например, либералы демонстрировали более быстрый рост чувствительности и предвзятого отношения к истине, чем консерваторы, поскольку увеличивалась доля фактически достоверных новостей, которые принесли пользу или вред внутренней группе.Другими словами, чем больше политически нейтральных правдивых историй накатывала волна, тем больше либералы походили на консерваторов; наличие политически заряженных правдивых историй усугубило идеологический разрыв в чувствительности и предвзятости реакции. Более либеральные люди также испытали более быстрое падение чувствительности по мере увеличения доли лжи, приносящей пользу внутренней группе (хотя их показатели никогда не опускались ниже консервативных). Консерваторы, напротив, продемонстрировали немного более быстрый рост своей склонности к тому, чтобы навешивать ярлыки на все утверждения как ложные, поскольку доля лжи, наносящей вред внутренней группе, росла.Эти различия в ответах на вопрос, кому выгодны оцениваемые претензии, подчеркивают важность понимания того, как среда СМИ может влиять на суждения людей по оспариваемым претензиям.

Эти результаты не так просты, как может предполагать предшествующая теория. Это не тот случай, когда консерваторы более восприимчивы к внутригрупповым угрозам. Либералы сильнее консерваторов реагировали на вредные истины, хотя они стали лучше различать истину и ложь.Мы действительно видим доказательства того, что либералы более склонны принимать заявления, которые приносят пользу внутренней группе, хотя прочность этих отношений невелика. Чувствительность либералов снизилась перед лицом политически выгодной лжи, в результате чего в самых крайних случаях их результаты были сопоставимы с показателями консерваторов. Что здесь однозначно, так это то, что реакция американцев на состав политической информационной среды зависит от их идеологии.

В совокупности эти результаты подчеркивают важность политики, призванной гарантировать, что новости, распространяемые в среде политической информации, являются надежными и фактическими.Последовательно низкая способность консерваторов отличать правду от лжи, по-видимому, в значительной степени объясняется тем фактом, что широко распространенная ложь систематически более поддерживала политические позиции консерваторов. Это говорит о том, что сокращение потока консервативно-благоприятной дезинформации и / или продвижение потока консервативно-благоприятной точной информации могло бы существенно сократить разрыв в точности убеждений во всем идеологическом спектре. Это сложная задача, создающая конкурирующие риски цензуры — если консервативные утверждения несправедливо подавляются — и ложной эквивалентности — если тривиальные, но фактически точные утверждения повышаются, чтобы гарантировать, что обе стороны представлены в новостях ( 37 ).Политические лидеры, политики и технологические компании должны сыграть свою роль. Более того, консервативные политические элиты играют мощную роль в формировании политической информационной среды, и добросовестные усилия по продвижению честного дискурса могут быть эффективной стратегией для повышения точности убеждений американцев. Директивные органы должны предоставить больше рекомендаций о том, как защититься от дезинформации способами, которые чувствительны к указанным здесь рискам, а технологические компании должны разрабатывать и вводить в действие политики и технологии, которые позволяют им выявлять и замедлять распространение дезинформации.Хотя это исследование предоставляет ценные доказательства того, что консервативные заблуждения в значительной степени формируются политической информационной средой, оно имеет некоторые важные ограничения. Это исследование было проведено в Соединенных Штатах, но мы не хотим сказать, что проблемы, рассматриваемые здесь, являются уникальными для этой страны. Напротив, существует множество свидетельств того, что неверные политические представления являются глобальным явлением и создают проблемы для эффективного управления во всем мире ( 38 , 39 ).Однако Соединенные Штаты предоставляют важную возможность изучить взаимосвязь между политической информационной средой и неправильными представлениями. Страна — зрелая демократия, исторически добившаяся хороших результатов в отношении свободы СМИ. Тем не менее, за последние два десятилетия он боролся с растущим числом громких и часто политически значимых заблуждений. Понимание того, применимы ли уроки, извлеченные в Соединенных Штатах, к другим частям мира, является важным открытым вопросом.Являются ли представления о том, кто извлекает выгоду из циркулирующих в обществе политических заявлений, как истинных, так и ложных, надежным фактором, объясняющим распространенность неправильных представлений во всем мире?

В Соединенных Штатах политическая идеология и пристрастие сильно взаимосвязаны. Хотя в этой работе основное внимание уделяется идеологии как основной переменной индивидуальной черты, связанной со способностью отличать правду от лжи, в американском контексте партийная идентификация, вероятно, также будет предсказуемой. Анализ утверждений о убеждениях ясно показывает, что пристрастие актеров в широко распространенных историях часто является центральным элементом основного утверждения.Более того, тиражирование этих анализов с использованием критерия партийной принадлежности вместо нашего измерения идеологии дает почти идентичные результаты. Из-за высокой корреляции между партийной принадлежностью и идеологией в нашей выборке, а также среди населения США в более широком смысле, разделение эффектов партийной идентификации и идеологии было бы сложной задачей. Однако во многих других странах связь между политической идеологией и партийной идентификацией значительно слабее, и эти контексты могут предоставить возможности для лучшего понимания отдельных или комбинированных влияний идеологии и партии на политические неверные представления.

Еще одно важное ограничение касается гипотезы асимметрии. Как и в случае с предыдущими исследованиями, это исследование не может предоставить окончательных доказательств дискуссии о том, является ли предубеждение идеологически асимметричным. Некоторые аспекты результатов согласуются с этой идеей. Например, атрибуты политической информационной среды лишь частично объясняют относительную неаккуратность консерваторов в отношении политических новостей. Консерватизм ассоциируется с худшими показателями даже с учетом того факта, что громкие истины имеют тенденцию благоприятствовать левым, а ложь — правым.Сторонники гипотезы идеологической асимметрии открыто призвали к проведению таких тестов, как этот, в которых используются утверждения о убеждениях, которые более «репрезентативны для тем политических дебатов на момент исследования» ( 7 ). Приведенные здесь данные не оставляют сомнений в том, что консерватизм связан с менее точными суждениями по широкому кругу современных политических тем. Кажется все более вероятным, что это связано, по крайней мере частично, с психологическими различиями на индивидуальном уровне, связанными с консерватизмом.Возможно даже, что мы недооцениваем влияние предвзятости. Например, мы не можем исключить возможность того, что консервативные СМИ создают или распространяют вводящий в заблуждение контент в ответ на потребительский спрос. То есть эти торговые точки могут производить контент, чтобы удовлетворить аппетит доверчивой консервативной аудитории. Однако наш дизайн не исключает других возможных объяснений ( 24 ).

Сильной стороной нашего дизайна является то, что мы выбрали утверждения на основе данных о взаимодействии и на основании того, можно ли проверить утверждения как истинные или ложные.Это позволяет нам задавать вопросы участникам по широкому кругу политически важных тем, которые привлекают значительное внимание в социальных сетях. Однако этот подход требует определенных компромиссов. Выбирая утверждения о убеждениях с использованием данных социальных сетей, изученные утверждения отражают процессы, которые обеспечивают высокую вовлеченность в платформах социальных сетей. К ним относятся действия, которые пользователи совершают напрямую, такие как публикация историй и лайков, а также действия платформ и лежащих в их основе алгоритмов, например ранжирование историй в лентах пользователей.Кроме того, характеристики тех, кто делится и потребляет политические новости в социальных сетях, могут не полностью отражать процессы потребления и распространения информации через другие СМИ. Из-за этого наше решение проверить веру в утверждения из социальных сетей среди респондентов, которые могут или не могут использовать социальные сети, имеет решающее значение для обобщения наблюдаемых нами отношений.

Еще один важный вопрос без ответа, поднятый этими данными, заключается в том, почему точные политические новости имели тенденцию приносить пользу левым, а ложь — правым.Некоторые ученые предположили, что это тоже отражает более глубокую истину об идеологических различиях, утверждая, что либерализм более «совместим с эпистемическими стандартами, ценностями и практиками» науки ( 7 ). Другие, вероятно, будут утверждать, что это свидетельство того, что средства массовой информации и / или социальные сети демонстрируют либеральный уклон ( 33 ). Последнее объяснение, однако, не может объяснить, почему ложь несоразмерно выгодна праву. Мы подозреваем, что это связано, по крайней мере частично, с попытками иностранных держав посеять политическую рознь ( 40 ) и со склонностью тогдашнего президента продвигать политически выгодную ложь ( 41 ), хотя степень На какие отношения влияет правящая партия, остается открытым вопрос.

В целом, американские консерваторы в начале 21 века имеют уникальную вероятность придерживаться неверных политических представлений. Это в значительной степени связано с характеристиками сообщений, циркулирующих в политической информационной среде. Широко распространяемые точные политические новости непропорционально продвигают либеральные интересы, в то время как вирусная ложь чаще всего продвигает консервативные интересы. Вместе эти характеристики способствуют резким идеологическим различиям в способности граждан различать правду и ложь на громкие темы.Эта модель может усугубляться тем фактом, что либералы, как правило, испытывают большее улучшение чувствительности, чем консерваторы, по мере увеличения доли партийных новостей.

Широко распространенные политические заблуждения представляют собой заметную угрозу демократии, которая зависит от способности граждан принимать осознанные решения. Представленные здесь свидетельства позволяют предположить, что возможно повысить способность консерваторов различать политические истины и ложь, изменив политическую информационную среду.Если бы широко распространяемые политические новости содержали меньше лжи, продвигающей консервативные взгляды, или более консервативно-благоприятной точной информации, то неправильные представления консерваторов, вероятно, уменьшились бы.

МАТЕРИАЛЫ И МЕТОДЫ

Сбор данных для панели проводился YouGov в период с 20 февраля по 31 июля 2019 года. Информированное согласие было получено после объяснения характера и возможных последствий исследования. Компания использовала методологию сопоставления выборок для построения репрезентативной выборки ( N = 1204 на исходном уровне).Основа, по которой была сопоставлена выборка, была построена с использованием стратифицированной выборки из полной однолетней выборки Американского сообщества 2016 года с отбором внутри слоев путем взвешенной выборки с заменами. Удержание между волнами панели варьировалось от 66,5 до 75,4% ( n варьируется от 801 до 908), и мы позволили участникам вернуться после пропуска промежуточных волн. Примерно три четверти (76,1%) выборки завершили как минимум половину волн, а почти треть (30,5%) завершили все 12.

Для генерации утверждений убеждений, оцениваемых в этих опросах, каждые 2 недели мы извлекали данные о взаимодействии в социальных сетях для 5000 новостных статей, которые имели наибольшее участие за последние 7 дней, с использованием API NewsWhip. Общая вовлеченность пользователей измерялась как общее количество реакций, репостов и комментариев, связанных с каждым URL-адресом, опубликованным в Facebook и / или Twitter ( 42 ). Однако, учитывая долю рынка Facebook, участие на этой платформе, как правило, преобладало. Используя эти данные, мы выявили 20 широко распространенных вирусных новостных статей (URL-адресов, которые очень активно использовались в социальных сетях), в которых ключевые утверждения были однозначно правдивыми или ложными.Мы установили правдивость рассказов с помощью нескольких показателей, включая домен источника, освещение других новостей, опубликованные оценки специалистов по проверке фактов и оценки ученых, обладающих соответствующими знаниями. Затем группа подготовила короткие заявления, в которых кратко излагались ключевые утверждения, истинные или ложные, выдвигаемые заголовком и / или содержанием каждой статьи (таблицы S2 — S3). Через несколько недель мы просили респондентов указать достоверность 20 утверждений о убеждениях, касающихся четырехбалльная шкала с привязкой «определенно верно» и «определенно неверно».«Чтобы избежать риска того, что характеристики спроса могут побудить участников искать новости, прежде чем отвечать, мы прямо попросили их отвечать, основываясь только на имеющихся знаниях, без проведения дополнительных исследований. Мы отмечаем, что эти меры отражают то, как люди выражают свои убеждения в опросе общественного мнения, что не обязательно совпадает с их «истинными» убеждениями. Например, некоторые участники могли реагировать стратегически, выражая веру в утверждения, которые они знают как ложные, или отрицая утверждения, которые, как они знают, являются правдой ( 43 ).Однако недавние данные свидетельствуют о том, что влияние партизанского чирлидинга в исследованиях, подобных нашему, невелико ( 44 ). Независимо от того, были ли заявленные убеждения участников стратегическими или нет, эти утверждения о убеждениях имеют логическое значение, что затрудняет ориентирование в политической информационной среде для других.Мы разрабатываем пару критериев для оценки восприимчивости участников к дезинформации: чувствительность и предвзятость ответа ( 17 , 45 ). Чтобы измерить чувствительность, мы строим кривую рабочих характеристик приемника для каждого участника в каждой волне на основе их оценок 20 утверждений в волне, и мы вычисляем площадь под кривой (AUC), используя трапециевидное приближение.Чтобы вычислить смещение ответа, c , мы рассматриваем каждую рейтинговую задачу как правильную или неправильную (для истинных утверждений «определенно верно» и «в основном верно» были закодированы как правильные с соответствующими кодами для ложных утверждений). Затем для каждого участника в каждой волне мы получаем в среднем из баллов по частоте совпадений (доля истин, помеченных как истинные) и по частоте ложных тревог. Следуя соглашениям SDT, мы умножаем результат на -1.

Базовый опрос также включал три семибалльных показателя идеологии, один из которых был посвящен политике в целом, другой — экономической идеологии, а третий — социальной идеологии.Более высокие баллы соответствовали большему консерватизму. Мы создали совокупную оценку идеологии путем усреднения трех пунктов (α = 0,948, M = 4,14 и SD = 1,75).

Чтобы определить политический уклон утверждений о убеждениях, мы опирались на краудворкеров, нанятых с помощью AMT. Предыдущие исследования показали, что, хотя краудворкеры могут отличаться от населения в целом по некоторым важным параметрам ( 46 ), они способны производить высококачественные ярлыки, в том числе ярлыки, относящиеся к политической ориентации сообщений ( 32 , 47 ). ).Мы опубликовали задание Human Intelligence Task (HIT) с кратким описанием исследования для работников, проживающих в Соединенных Штатах, которые ранее выполнили не менее 1000 HIT с минимальным рейтингом одобрения 99%. Стимул для участия составлял 0,15 доллара за каждое закодированное заявление. Всего 45 сотрудников AMT оценили 240 заявлений, по пять демократов и пять республиканцев. Мы сосредоточили внимание на партийной идентичности для категоризации заявлений, которая сильно коррелирует с идеологией в Соединенных Штатах, потому что это сделало задачу маркировки более конкретной.Рабочим предъявляли по одному утверждению за раз, и их спрашивали, как это утверждение, если это правда, заставит их относиться к внутренней группе (например, для краудоркера, который идентифицировал себя как демократ, «демократические кандидаты или причины») и внешней группе (для тот же краудворк, «Республиканские кандидаты или причины»). Ответы давались с использованием 11-балльной семантической дифференциации (от худшего к лучшему). Мы пометили каждое заявление как одобрение партии, которая, по мнению двух групп партизанских рабочих, выиграла больше или пострадала меньше.Когда обе группы заявили, что ни одна из сторон не выиграла больше, или когда они дали противоречивые оценки, мы пометили эти утверждения как благоприятствующие ни одной из сторон (дополнительный текст S2 и таблицы S2 — S4). Используя эти данные, мы затем вычислили долю утверждений в пользу каждой партии для каждой волны группы. Например, если пять истинных утверждений несоразмерно выгодны демократам, а три — республиканцам, респондент-демократ будет иметь следующие баллы: 50% приносят пользу внутренней группе, 30% вредят внутренней группе, и 20% не благоприятствуют и не вредят внутренней группе.Мы используем две основные стратегии оценки. Во-первых, наш анализ взаимосвязи между идеологией и нашими конечными переменными использует регрессию случайных эффектов. Для этого анализа мы оцениваем следующее уравнение Yit = μ + βxi + θt + uit + controls, где зависимая переменная Y _it является либо чувствительностью, либо смещением ответа участника i в волне t . Переменная x _i — это идеология участника, измеренная в базовой волне.Переменная μ фиксирует общее среднее значение зависимой переменной по индивидуумам и волнам. В модели используются случайные эффекты для волны, обозначенные θ _t , и индивидуальные случайные эффекты, обозначенные u _it , в дополнение к контрольным переменным для возраста, пола, образования и трех психологических факторов (Faith в Интуиции, Потребности в доказательствах и Истине политически), которые все были измерены на базовой волне. Наша вторая стратегия оценки аналогична, но поскольку мы используем изменяющийся во времени предиктор для нашей ключевой переменной, представляющей интерес, мы используем регрессию с фиксированными эффектами, которая устраняет необходимость использования контрольных переменных индивидуального уровня и обеспечивает более надежную защиту от смещения пропущенных переменных.Для этого анализа мы оцениваем следующее уравнение: Yit = αi + τt + β1ait + β2bit + β3cit + β4dit + β5aitxi + β6bitxi + β7citxi + β8ditxi, где зависимая переменная Y _it является либо чувствительностью, либо смещением ответа участника i. в волне т . Переменная α _i — это фиксированный эффект для индивидуального i , а τ _t — фиксированный эффект для волны t . Переменная a _it — это процент истинных утверждений, которые вредят ингруппе для индивида i в волне t , b _it — процент ложных утверждений, наносящих вред ингруппе для индивида i in волна t , c _it — это процент истинных утверждений, которые приносят пользу внутренней группе для индивидуума i в волне t , и d _it — процент ложных утверждений, которые приносят пользу внутренней группе для индивидуальный i в волне t .

РубрикаРазное