Что такое культурная и историческая общность людей: Что такое культурно-историческая общность людей?

10 месяцев назад

Шамаш,Син,Иштар,Эа -бог воды

3 месяца назад

Удачи))

7 месяцев назад

Ашока Великий — правитель империи Мауриев с 273 до н. э. по 232 до н. э. 

Тофалария

Тофалария  

Географическая характеристика

На территории Восточного Саяна в пределах Нижнеудинского района Иркутской области сформировалась историческая общность людей тюрской языковой группы – тофа. Площадь Тофаларии 27,3 тыс.м3. Тофалария – труднопроходимая местность. Примерно 90% ее занимают среднегорные таежные ландшафты, остальная часть территории предстпавляет собой горную тундру, практически непригодную для постоянного проживания людей с хребтами высотой от 1600 до 2924 метров, ущельями, каньонами и гольцовыми террасами. Климат резко–континентальный. Большую часть года осадки выпадают в виде снега, но устойчивый снежный покров удерживается до 180 дней. В мае, августе при вторжении холодного воздуха температура ночью до 5-8 градусов. Растительность типичная таежная с преобладанием горно–лиственных и кедровых насаждений.

Природные ресурсы

Среднегорные таежные ландшафты и горная тундра создают благоприятные условия для развития охотничьего промысла. В Тофаларии много соболя, белки, горностая, колонка, северного оленя и т.д.

В кедровниках много кедрового ореха, который служит кормом для белки, соболя и т.д. Большое количество лекарственно–технического сырья (травы, камедь).

Тофалария богата природными ископаемыми, практически вся таблица Менделеева в ее недрах. Разведаны запасы золота, свинца, урана, тантала, полиметаллов и т.д.

Инфраструктура

В Тофаларии нет дорог. Связь с районным центром осуществляется посредством малой авиации – вертолета МИ-8 И АН–2. Авиаперевозки осуществляет Нижнеудинский авиаотряд, изношенность летательных аппаратов которого составляет 80%. Потребность в авиаперевозке пассажиров и груза имеется ежедневно, но из–за отсутствия средств в настоящее время перевозка пассажиров осуществляется один раз в неделю. В доперестроечное время рейсы в поселки Тофаларии выполнялись ежедневно и по два раза. Даже во время Великой Отечественной войны перевозку людей и почты осуществляли самолетами ПО-2 и ЯК-12. Сообщение между населенными пунктами также авиатранспортом.

Во всех населенных пунктах Тофалари имеются клубы и библиотеки, наряду с книгами на русском языке в библиотеках имеются книги на языке тофов.

В п.Алыгджер имеется больница на 5 койкомест. А в В.Гутаре и Нерхе фельдшерско-акушерские пункты.

Население

В трех населенных пунктах Тофаларии проживает 1168 человека, из них коренных жителей – тофа – 700 человек. Из них в с.Алыгджер — 498 человек, в с.Верхняя Гутара — 448 человек, д.Нерха – 222 человека.

Промышленных предприятий на территории Тофаларии нет.

Работоспособное население Тофаларии занято охотой, рыболовством, деятельностью в бюджетной сфере.

Туризм

В Тофаларии туристическая инфраструктура не развита вообще. Хотя Тофаларию уже давно называют Сибирской Швейцарией. Это географический центр азиатской части материка с ландшафтами величественных непреступных гор, нетронутых лесов,кристально чистых рек. Особую ценность и неповторимую красоту ландшафтов создают скалистые вершины Восточного Саяна, ледники и наледи, бесчисленные водопады и пороги на горных реках, голубые окна озер среди вечной мерзлоты и альпийских лугов. Все это невостребованный потенциал рекреационных ресурсов, развития экологического и спортивного туризма. Ранее было предложение по созданию в Тофаларии этнопарка, но в настоящее время об этом нигде не упоминается, а это был бы выход из создавшегося положения. Это и рабочие места и доходный потенциал бюджета района.

Политолог Валерий Соловей: власти России компрометируют понятие патриотизма

1 ноября 2016

Автор фото, РИА Новости

Президент России Владимир Путин поддержал предложение разработать федеральный закон о российской нации. Об этом он сказал, выступая в ходе заседания Совета по межнациональным отношениям в Астрахани.

«Что точно совершенно можно и нужно реализовывать, прямо над этим нужно подумать и в практическом плане начать работать, — это закон о российской нации», — сказал Путин.

Национальный и националистический дискурсы в России в последние годы, после всплеска популярности «Русских маршей» середины 2000-х годов, резко ослабели — несмотря на то что за рядом националистических организаций некоторые усматривали «руку Кремля».

Что происходит с националистическим движением в России сегодня? Востребована ли идеология национализма в стране и насколько велик ее протестный потенциал?

Об этом корреспондент Русской службы Би-би-си Дмитрий Булин побеседовал с автором ряда монографий по истории русского национализма, профессором МГИМО Валерием Соловьем.

Би-би-си: Зачем российским властям понадобился закон о российской нации?

Валерий Соловей: Это попытка дважды войти в одну и ту же реку: буквально дословное воспроизведение идеи о советском народе как новой исторической общности [на официальном уровне идею впервые сформулировал генсек СССР Никита Хрущев в 1961 году: «В СССР сложилась новая историческая общность людей различных национальностей, имеющих общие характерные черты, — советский народ» — прим. Би-би-си].

Сейчас говорится, что российский народ — уникальная гражданская общность. По сути то же самое, что и прежняя формула, и с теми же самыми последствиями, а именно: бессмысленно. Сверхзадача властей — формирование политической нации, но под нее не предложено серьезных оснований. И главное, не предложены успешные политические и социоэкономические практики. Нация формируется, когда есть практики совместного делания. Сейчас в России их нет, и власть ничего не может предложить.

Би-би-си: Почему об этом именно сейчас начали говорить?

В.С.: Потому что начинаются заметные признаки расщепления народной массы, она начинает проявлять некоторые признаки беспокойства, недоумения, которые могут перерасти в политическое возбуждение. Поэтому власти хотят сформировать новый элемент унификации.

Би-би-си: Долгое время считалось, что за российским националистическим движением стоит чуть ли не Кремль. И вот в последние два года появилось ощущение, что как будто это националистическое движение «сливается» сверху, да и внутри, кажется, произошел раскол. Что происходит с националистическим движением сегодня в России?

В.С.: Предположение о том, что за националистами стоит Кремль, всегда было, мягко говоря, преувеличением, а если говорить без обиняков, ошибкой. Оно появилось во многом потому, что националисты всегда говорили, что хотят сильного государства, что с уважением относятся к вооруженным силам, что питают пиетет к органам государственной безопасности.

Но Кремль всегда считал националистов потенциально очень опасными врагами. Почему? Если рассмотреть эволюцию национализма в 2000-е годы, то он все заметнее исходил из того, что в России необходимо не воссоздание империи, а строительство национального государства. Но если вы строите национальное государство в европейском понимании XIX — первой трети XX века, то вы придерживаетесь презумпции, что именно нации выступают источником суверенитета и легитимности. Тем самым вы субстанциально превращаетесь в демократа. А это, естественно, бросает вызов кремлевской политике в ее базовых основаниях. В России традиционно власть считает, что именно она — источник суверенитета.

Вторая причина, по которой власть всегда опасалась национализма, в том, что она подозревала за националистами способность к организации опасных массовых протестов, которую не усматривала у либералов. Националисты несколько раз эту способность демонстрировали. Самый известный эпизод — так называемое восстание «Спартака» на Манежной площади в декабре 2010 года.

Поэтому для власти националисты всегда были более опасным врагом, чем либералы, потому что с последними, уверен Кремль, можно договориться и даже инкорпорировать их во власть. А вот с националистами договориться нельзя.

Ранее на процессах по делу праворадикальной националистической группировки БОРН возникали сообщения о предполагаемой связи некоторых ее членов с близкими к Кремлю функционерами. Би-би-си не располагает подтверждением данной информации.

Но все эти страхи были изрядным преувеличением силы национализма и степени его влияния в обществе. Судя по социологии, потенциал политического национализма на протяжении последних 15 лет не превышал 10-15% и нисколько не рос.

Би-би-си: Столько людей готовы голосовать за националистов?

В.С.: Да, и их голоса распределялись примерно так: часть вообще не голосовала, часть голосовала за ЛДПР (не большинство), а часть в 2003 году голосовала за «Родину». Если вы помните, как только «Родина» на выборах в Мосгордуму 2005 года стала эффективно использовать антимигрантскую риторику, ее сняли.

Би-би-си: Что происходит с националистическим движением сейчас?

В.С.: За последние пять лет произошли два качественных сдвига. Первый относится к концу 2011-го — началу 2012 года, когда националисты выступили вместе с либералами и левыми против власти. То, что происходило, было фактически революцией, которую власть смогла купировать. В этом революционном процессе впервые за 25 лет (да и вообще впервые в российской истории) националисты, которые всегда считались оппонентами либералов и демократов, объединились с ними и с левыми.

Автор фото, РИА Новости

Протестный потенциал националистической идеологии российская власть отчетливо увидела в декабре 2010 года, когда на Манежной площади, в нескольких шагах от Кремля, прошли беспорядки, устроенные футбольными болельщиками

И второе качественное событие — новая геополитическая динамика, которую задал Владимир Путин и Россия возвращением (или аннексией — в зависимости от политической точки зрения) Крыма. Вкупе с чем надо рассматривать и войну в Донбассе. Эта динамика подорвала союз националистов с либералами — и одновременно взорвала самих националистов изнутри.

Они разделились почти так же, как и общество: 80-85% поддержали возвращение Крыма, 15-20% назвали это аннексией. Националистическое большинство составило один из резервуаров добровольцев в Донбассе. Но собственно националистов там воевало не очень много: несколько тысяч, а отнюдь не десятки тысяч человек. А из тех, кто не принял эту геополитическую динамику, нашлись отдельные люди, которые даже пошли в украинские добровольческие батальоны. Причем до этого люди, оказавшиеся в прямом смысле слова по разную линию фронта, были зачастую членами одних и тех же националистических организацией и даже дружили.

Би-би-си: Означает ли этот раскол, что националистическое движение в России на грани угасания?

В.С.: То, что произошло в 2014 году, для национализма стало политической и репутационной катастрофой. Националистам отвели крайне неблаговидную роль пушечного мяса, и вместе с тем власть полностью узурпировала патриотический дискурс. На этом поле она никаких конкурентов не допускает.

Хотя, по моим ощущениям, потенциал патриотической идеологии в России уже исчерпан или близок к исчерпанию. Можно сколько угодно наращивать пропаганду, повышать ее градус, но даже невооруженным глазом заметно, что люди устали. Гордиться страной хорошо, когда у тебя всё экономически неплохо. Но не тогда, когда у тебя нет денег собрать детей в школу, обеспечить им полноценное питание — а это реальность современной России. Из патриотических деклараций и проклятий в адрес Запада детям бутерброда не сделаешь.

Автор фото, AP

По словам Валерия Соловья, «новая геополитическая динамика» подорвала союз националистов с либералами — и одновременно взорвала самих националистов изнутри

Сейчас происходит компрометация патриотизма в массовом сознании. Я это уже наблюдал в СССР середины-второй половины 1980-х годов. Закончилось это тем, что слово «патриотизм» стало ругательным. Думаю, так же случится и в современной России, причем значительно быстрее, чем в СССР.

Короткая «русская весна»

Би-би-си: Возвращаясь к событиям 2014 года — мое личное восприятие как обыкновенного наблюдателя таково, что объединение с Крымом происходило под очень националистическим, этническим градусом. «Там полтора миллиона русских — таких же по крови, как мы, — и вот они вернулись к нам». Казалось бы, это должно было вдохнуть новые силы в русский национализм?

В.С.: Вы абсолютно правы. В знаменитом выступлении Путина перед Федеральным Собранием слово «русский» встречалось 15 раз. Думаю, что это больше, чем за все его выступления перед ФС вместе взятые. Это был небывалый дискурсивный сдвиг. На какое-то время появилось чувство, что, возможно, это движение в сторону русского национального государства. Национального государства в европейском смысле, в смысле «большого модерна». Но эта возможность была смята.

Би-би-си: Как? Чем?

В.С.: Отказом от дискурса. Уже спустя две-три недели слово «русский» в официальном дискурсе уступило слову «российский». Любая помощь, которую предлагали националисты, была отвергнута. Им издевательски предлагали: посылайте добровольцев в Донбасс, но взамен вы не получите ровно ничего.

Националистов преследуют точно так же, как и раньше, и даже еще ожесточеннее. Власть опасается демократического потенциала, который кроется в самой идее национализма. Представьте, что было бы, если бы возникли свободные республики в Донбассе. Националисты же во весь голос говорили, что для них Новороссия не географический термин, а политико-оппозиционный. Это то, что они хотели бы противопоставить современной России и Кремлю. То была потенциальная политическая угроза. И этому ростку не дали даже взойти, его затоптали.

Би-би-си: Очень короткая «русская весна».

В.С.: Да, ее почти сразу же сменили очередные «заморозки».

Би-би-си: Если мы обратимся к прошедшей думской кампании, то что вы в ней интересного для себя отметили? Карта национализма в ходе этой кампании, кажется, была не особовостребована?

В.С.: Национализма в этом дискурсе не было. Что было, так это союз националистов и либералов. Причем либералы все равно находились на первых позициях, ибо в их руках сделочная позиция.

Это либералы пригласили националиста Вячеслава Мальцева [шел в первой тройке «Парнаса»], а не наоборот. И обратите внимание: у Мальцева в риторике не было ничего националистического. Он выступал как популист, что совершенно правильно. Перспективы националистов сейчас только в союзе с какой-либо другой политической силой — в данном случае с либеральной.

«86% никогда не выйдут на площадь защищать власть»

Би-би-си: Каковы перспективы у этого альянса?

В.С.: Я оцениваю их как очень неплохие. Интересно, что за год до протестов на Болотной площади 2011 года Беркмановский центр изучения интернета и общественного мнения при Гарварде опубликовал исследование российской блогосферы, где отметил ее коренное отличие от западной. Там между различными идеологическими кластерами практически нет взаимодействия. А в России либеральный и националистический кластеры стабильно коммуницировали, а затем и в реальной жизни началось взаимодействие в виде совместных протестов.

С 2014 года по начало 2016 года это взаимодействие в интернете было подорвано. Но начиная с 2016 года оно опять наладилось. И дело сейчас уже вовсе даже не в сотрудничестве на выборах, а в том, что будет происходить в 2017-2018 годах. Я полагаю, что вероятность социальных беспорядков, волнений в стране увеличивается.

Би-би-си: В период перед выборами президента?

В.С.: Да, это связано с объективными обстоятельствами: ограниченностью ресурсов в стране, ухудшением социально-экономической ситуации. Мне кажется, на этом фоне может снова сложиться протестная коалиция, в которую войдут все те, кто будет против власти. Там будут и либералы — а среди либералов отмороженных ничуть не меньше, чем среди националистов — и националисты, которые скажут, что им все равно уже с кем идти.

Типологически эта ситуация похожа на ту, которая сложилась в позднем СССР где-то в 90-м году. Когда возникла зонтичная организация «Демократическая Россия», объединившая всех, кто выступал против коммунистов. Создание подобной широкой протестной и популистской коалиции — норма для политических перемен современного мира. Вспомним сравнительно недавнюю египетскую «лотосовую революцию». Кто был на площади Тахрир? С одной стороны, демократически настроенные студенты, пользовавшиеся «Фейсбуком» и «Твиттером». А с другой стороны — сторонники «Братьев мусульман», самые что ни на есть исламские фундаменталисты. Но они на одной площади выступали против общего врага.

Автор фото, AFP

На площади Тахрир в Египте в 2011 году студенты стояли рядом с исламскими фундаменталистами. Ситуативные, неожиданные коалиции — норма политических перемен, говорит Валерий Соловей

Би-би-си: И вы думаете, что такая взрывоопасная коалиция может сформироваться и в России уже после предстоящих думских выборов?

В.С.: Это будет связано не столько с выборами, сколько с градусом недовольства в России. Если мы увидим, что градус растет и результируется в нарастающий спорадический социальный протест, то рано или поздно мы увидим, как политическая протестная коалиция выходит на улицу.

Более того, есть такая максима социологического анализа: массовая динамика непредсказуема. Вы проводите опросы и видите, что 86% лояльны власти, всё хорошо. Но дело в том, что эти 86% никогда не выйдут на площадь защищать власть. Значение имеют только те 2-3%, которые готовы выйти на площадь. А это ядро оппозиции.

О том, что они готовы выйти и выйдут, мы с нашими самыми продвинутыми аналитическими инструментами не будем знать даже накануне. Я посвятил немало времени изучению того, как происходят политические перемены. Массовая динамика и перемены абсолютно непредсказуемы. Никто, никогда и нигде в мире не смог предсказать ни одной политической революции. Хотя попытки разработать методику предпринимались, в первую очередь американцами, но они признали, что это не удается. Можно предсказать начало кризиса, но невозможно предсказать развитие кризиса и его результаты.

Би-би-си: Но ведь в администрации президента сидят неглупые люди, которые прорабатывают все эти сценарии. И наверняка они тоже думают об этом сложном периоде, который начинается после выборов. Что они могут предпринять?

В.С.: В современном бизнесе все знают со времен Карла Маркса, что капиталистическая экономика циклична, что за спадом следует подъем, а потом новый спад. Все это знают, но редко кто может этим воспользоваться, потому что вы не можете предсказать точку начала подъема и точку начала спада. Если бы все могли этим воспользоваться, то у нас было бы гораздо больше миллионеров.

В политической стратегии российской власти есть важная особенность: генералы всегда готовятся к прошедшим войнам, но никто не знает, как будут разворачиваться события в новой войне, тем более, если она начнется неожиданно. И наконец, не стоит преувеличивать прочность режима. Он кажется гранитной скалой. Но на самом деле это швейцарский сыр с дырками.

Би-би-си: В данном случае еще и санкционный.

В.С.: Так вот, вы не знаете, как эта субстанция власти будет реагировать, когда всё начнет разворачиваться. Не когда это будет несколько сотен либералов, а когда моментально возникнет толпа в несколько десятков тысяч человек в центре Москвы. Что вы тогда будете делать?

Современный мир — это хаос. Власть, в том числе российская, пытается произвести впечатление, что она этим хаосом управляет. Но это не так: она просто плывет по его волнам, пытается держаться на гребне. Пока ей это удается. Во власти немало умных, в высшей степени профессиональных и порою даже честных людей. Но вы не можете управлять хаосом, управляемого хаоса на самом деле не существует, это мистификация.

Точки пересечения либеральной и националистической повесток

Би-би-си: Вы упомянули словосочетание «национальное государство», и мне хотелось бы сейчас в эту область уйти. Что подразумевается под национальным государством применительно к России? Есть ли примеры, на которые мы могли бы равняться в Западной Европе или Северной Америке?

В.С.: Национальное — это государство, где нация, понимаемая политически, выступает сувереном, источником власти. Но надо понимать, что у любой политической нации есть этническое ядро. Даже у так называемых «мигрантских» наций, к которым относят американцев, канадцев, австралийцев, имеется этническое ядро — англосаксы. Оно не обязательно сейчас доминирует численно, но, тем не менее, оно задает политические и культурные стандарты.

Власть пытается в России формировать что-то вроде нации, но она наотрез отказывается признать, что русские все равно будут этническим ядром этой нации. А кто еще? Их 80% населения. Вторая по численности этническая группа в России — это татары, их 3-3,5%. Так что историей и демографией многое предопределено. Национальное государство не означает, что у кого-то должен быть этнический приоритет и что должности должны распределяться по этническим квотам. Нет! Но надо избавиться от дискриминации русских в пользу так называемых «титульных» этнических групп в некоторых республиках в составе РФ, где должности занимаются в зависимости от принадлежности к титульной нации данной республики. Подобная дискриминация русского большинства подрывает единство России.

Би-би-си: Но является ли это сегодня это такой важной и серьезной проблемой? Ведь русских, как вы сказали, больше 80%.

В.С.: Это вопрос к ощущениям тех людей, которые живут в национальных республиках. Но это действительно не проблема первого ряда. Проблема первого ряда — социальная и экономическая повестка. А русский национализм в его классическом виде обеспокоен вопросами второго-третьего рядов.

Необходимо создание институтов, без которых никакое государственное развитие вообще немыслимо. Например, независимое правосудие. Создание подобных институтов экономической, социальной и политической нормальности это и есть национальное государство. Демократия нужна нации, чтобы реализовать свою волю.

Би-би-си: Но здесь я уже перестаю видеть границу между национализмом и либерализмом.

В.С.: Вы абсолютно правы, потому что националистическая повестка в этом преломлении в основном совпадает с либерально-демократической. Поэтому лично я всегда говорил, что националисты, если хотят добиться успеха в России, должны стать демократами и либералами. А либералы, чтобы повысить собственные шансы, должны стать хоть чуть-чуть националистами. Вспомнить, что они живут в стране, большую частью населения которой составляют русские.

Би-би-си: Но все равно — опять обращаюсь к своему обывательскому опыту — когда мы говорим «национализм», в представлении рисуется не ваш образ, — интеллигентного профессора, — а образ бритого молодого человека, который кричит «Россия для русских!».

В.С.: Согласен. Поэтому я считаю, что нужно вообще отказаться от термина «национализм». Этот термин реабилитировать в современном историко-культурном и политико-идеологическом контексте не удастся. Лучше использовать другие термины — «право-консервативный», «консервативный». Это не вызывает отторжения, хотя, возможно, не всегда понятно. Термин «национализм» на массовом уровне вызывает инстинктивное отторжение.

Какие вообще у националистов требования? Визовый режим с центральноазиатскими государствами? Но за это выступают уже и многие другие политические силы, включая часть демократов. Отменить 282-ю статью УК [«Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства»]? Согласитесь, этого слишком мало для общенациональной кампании. Общенациональная повестка сейчас другая: люди хотят денег, они хотят работы, они хотят мира.

Би-би-си: Как интересно — от национализма ничего не остаётся, как только мы убираем само это слово. Но не следует ли из этого, что он в некотором смысле умер?

В.С.: Нет, он остается, потому что националисты говорят: мы выступаем с точки зрения презумпции интересов русской нации. Большинство русских объективно заинтересовано в преобразованиях. И сами по себе эти преобразования не влекут за собой ни создания этнической сегрегации, ни этнических преференций. Это не более чем попытка построить современное государство. Националисты должны подчеркивать, что потому они и националисты, что в интересах русского большинства создать сегодня современное государство — демократическое, социальное, конкурентоспособное в глобальном масштабе.

Би-би-си: Но нет ли здесь, вы знаете, такой немножко лукавой позиции. «Нет-нет, мы не за доминирование, господство русских, но в то же самое время мы хотели бы, чтобы русские были чем-то главным в этой стране»?

В.С.: Подобные опасения не могут не возникать. Но ведь есть самооценка самих русских. Русские, согласно опросам общественного мнения, считают, что именно они несут главную ответственность за положение дел в стране. И это не более чем констатация характера нашей истории, признание самоочевидных вещей.

Би-би-си: Но когда мы говорим об этом, мы как бы говорим, что сейчас русские находятся в каком-то дискриминируемом положении.

В.С.: Они находятся в дискриминируемом положении, но в таком же положении находятся и все другие народы Российской Федерации. Кто влияет в России на принятие каких бы то ни было политических решений? Какой народ? Да никакой. Кто здесь может реализовать свою историческую волю? Да никто.

«Империя навсегда в прошлом«

Би-би-си: Все эти вопросы я задаю ввиду вашей мысли, которую вы обосновали в одной из своих книг, о противостоянии между имперским вектором русского народа и его собственными интересами. В том смысле, что имперский проект дорого стоил русскому народу.

В.С.: Да, но для России эпоха империи осталась в прошлом. Для русских, для России пришло время строить новую государственную модель.

Би-би-си: Империя в прошлом?

В.С.: Империя в прошлом. Комплексы имперские могут жить, но вопрос в ресурсах их реализации. Россия сделала шаг: Крым — и всё, на этом остановилась. Больше мы ни на что не способны. Это вопрос не только и не столько экономических и материальных ресурсов, сколько, в первую очередь, антропологических и морально-психологических. Люди в России не хотят ничем жертвовать ради империи. Они хотят нормально жить. Может, не так, как в США и Германии, но хотя бы так, как в Польше и Чехии.

Би-би-си: Можно ли сказать, что русские в последние 25 лет отказались от векового проекта строительства империи?

В.С.: Да, отказались. Еще в тот момент, когда происходило крушение СССР. Потому что если бы не отказались, то СССР был бы сохранен. Крым как попытка реставрации империи и половинчатость этой попытки показывают, что империя для нас уже навсегда в прошлом. Нельзя двигаться вперед с головой, обернутой назад. Надо строить новое государство — с современной экономикой, современным образом жизни.

Би-би-си: Подытоживая, можно сказать, что все то, за что борются русские националисты, во многом уже сейчас воплощено. У нас же есть это национальное государство, где 80% населения — русские.

В.С.: Я бы сказал, что у нас есть ощущение в потребности национального государства, но его институты не созданы. Их надо создать. Говоря квазимарксистским языком, у нас есть базис в виде массовых ощущений и настроений, но нет надстройки в виде государственно-политических институтов. Более того, существующая надстройка пытается этот базис, эти настроения, эксплуатировать в собственных интересах.

Но патриотизм — это, в первую очередь, когда у вас хорошее здравоохранение и образование. Вот это патриотизм. А вместо этого нашим людям говорят: «Ребята, ну зачем вам нормальная жизнь? Зачем вам хорошая зарплата? То ли дело, когда нас весь мир боится!»

Но ведь и мир нас не очень-то боится! Он прекрасно видит, что вербальные угрозы, демонстрация военной мощи — всё это зиждется на крайне хрупком основании, о чем хорошо знают все компетентные аналитики.

Би-би-си: Напоследок ваш прогноз — одновременно и оперативный, и долгосрочный, относительно того, что нас всех в политическом измерении ждет.

В.С.: Полагаю, нас ожидают очень серьезные политические перемены, которые будут проходить по кризисному сценарию. Ждать их не так долго. Не в этом году, но и не через 10 лет. Они произойдут на наших глазах. Наши судьбы будут зависеть от характера этих перемен, от того, кто возьмет верх, и от того, какое мы сами в них примем участие и примем ли вообще. Сейчас в России формируется довольно редкая для истории ситуация, когда действия небольшой группы людей смогут повлиять на дальнейшую траекторию исторического развития страны.

Би-би-си: Это примерно как в конце 80-х?

В.С.: Вполне уместное сравнение. Правда, я склонен полагать, что результат будет более позитивным для всех нас.

15.2. Нация как этническая общность людей. Культурология: Учебник для вузов

15.2. Нация как этническая общность людей

Как правило, этнос формируется в догосударственную эпоху. С политическим оформлением этноса, с созданием государства формируется нация. Таким образом, этнос и нация – близкие, но не тождественные понятия.

Нация – одна из форм этнической общности людей. Племена – это тоже этнические сообщества, основанные на кровных и родственных связях, отличающиеся небольшой численностью, авторитетом власти (власть старейшин, героев, мудрецов, аксакалов), регуляцией общественных отношений исключительно моральными нормами (табу, ритуалы).

Позднее развиваются территориальные объединения, вместо племенных языков появляется единый язык наряду с существованием ряда диалектов. Формируется более сложное этническое сообщество – народность. Внутри нее возникают элементы общей культуры. Народность обычно определяют как некую переходность к тому, чтобы стать нацией.

Нация это этническая общность людей, объединенных территорией, государственной общностью и четко выраженным чувством культурного единства. В жизни нации важны социально-экономические характеристики общества. Нация – это политическое оформление этноса, создание государства. Этническая общность состоит из взаимопересекающихся и взаимоусиливающих друг друга культурных различий. Поэтому и сама этническая общность может исчезнуть, когда не станет культурных различий. Образно говоря, это взаимное опыление ради продолжения жизни. Государство выступает защитником, хранителем культуры этноса.

В своем знаменитом труде «Постижение истории» А. Тойнби дает выразительную характеристику догосударственного способа объединения людей в этнические сообщества. На территории Европы появлялись когда-то и исчезали аланы, гунны, вандалы, готы, лангобарды. Каждое из этих этнических сообществ было объединено главным образом волей к войне. «Искусство ведения войны проникает в среду варваров быстрее и глубже, чем другая отрасль техники» [4, с. 546]. Причину исчезновения варваров Тойнби видел в неспособности создать устойчивые, длительные социальные и политические институты. Личная преданность вождю не может считаться равноценной заменой цивилизующей социальной системы. Яркий исторический пример подобной судьбы – падение западных гуннов после смерти Аттилы. Кончина одной незаурядной личности может положить начало анархии. Таким образом, можно утверждать, что объединительная роль государства имеет решающее значение для формирования нации.

Приоритетность того или иного ведущего признака неоднозначна. В советское время господствовала марксистская точка зрения, согласно которой предпочтение отдавалось материальным условиям формирования наций: территория, экономическая жизнь. Отмечались и такие признаки, как общность языка, некоторые черты национального характера, проявляющиеся в национальном своеобразии культуры. Приоритетность материальных основ привела ко многим культурологическим и идеологическим ошибкам. Это и провозглашение новой исторической общности людей – советского народа, и курс на исчезновение национальных различий, и утверждение, что коммунистическому обществу будет свойственна новая форма исторической общности людей, более широкая, чем нация, объединяющая в одну семью все человечество.

Эти постулаты базируются на взглядах К. Маркса об определяющей роли материального фактора в истории человечества. Но что побуждает человека к производству? Есть, пить, одеваться, иметь жилище – безусловно, важнейшие материальные потребности. Но ведь человек не довольствуется пещерой, сырым мясом и водой из ручья. На протяжении веков идет интенсивная духовная работа, общественные идеалы конкурируют друг с другом, и это способствует развитию производства.

Особая проблема – проблема языка. В начале XX столетия на территории России жили 193 языка. Статистический справочник «Печать в СССР в 1937 г.» сообщает, что в Советском Союзе учебники издавались на девяноста языках. В 1988 году учебный процесс в стране велся уже на 39 языках. За полвека 50 языков выпало из сферы школьного обучения. Исчезновение языка культуры пусть самого малого народа – это ничем не восполнимая общечеловеческая потеря. Вырастают целые поколения, которые не усваивают даже азов народной этики (в том числе и трудовой) и культуры.

Образ мира задан языком, традицией, воспитанием, религиозными представлениями, всей общественной практикой людей. Это устойчивое, медленно меняющееся образование.

Язык может стать фактором прогресса, независимости, сепаратизма или сегрегации (поражения в правах) какого-либо сообщества. Русский язык как универсальный язык общения может вытесняться по этнополитическим причинам. Так, решение о латышском языке как единственном, на котором ведется преподавание в учебных заведениях Латвии, привело в 2004 году к массовым протестам русскоязычного населения и обострило и без того непростые отношения между людьми, принадлежащими к разной языковой среде.

В Средние века перевод Библии с обязательной латыни на язык повседневного общения означал возможность приобщения к божественной благодати массы простых людей.

Язык может стать символом возвышения, особого положения, своеобразной преградой. В истории России эту функцию выполняли польский, немецкий, французский языки, на которых в разные времена в зависимости от исторических обстоятельств и сложившихся культурных традиций говорили знатные люди, придворные и сама власть.

Итак, для этноса, нации безусловно важны общность территории и экономической жизни, но сохранение духовного пространства возможно только при сохранении языка.

Язык не есть просто средство общения между людьми. Это многовековое творчество народа, его память, его характер и душа, философия и мораль, его частица в общечеловеческой культуре. Изучая исторические события, мы обращаемся к хронике, поэме, историческому документу, орудию труда, расшифровываем эти послания из прошлого и начинаем понимать, что перед нами иное сознание. Французский исследователь Жак Ле Гофф писал, что историк, подобно этнологу, должен «распознать другого» и проявить к нему уважение [5, с. 302]. В данном случае речь идет об ином сознании, другом восприятии мира во времени, в истории. Не менее важно знать, что существует «иное» восприятие мира в пространстве, представленное разнообразием наций, этносов и их культур.

Для историка Ле Гоффа ведущим критерием социально-этнического сообщества является культура. Культура – способ человеческого существования, система мировосприятия. Культура предполагает построение целостных социально-культурных моделей поведения людей. В обыденной жизни это проявляется в стереотипах сознания, ожиданиях человека. Умение считаться с особенностями национального характера, с культурой другого народа, знать, как поведет себя представитель какого-либо этноса, позволяет людям уживаться и выживать, понимать друг друга и заимствовать полезные традиции.

Исторически такой тип взаимоотношений представлен прежде всего установлением торговых путей и созданием торговых сообществ. Вспомним знаменитую Ганзу или Великий шелковый путь. Признание другого этноса проявлялось в заключении смешанных браков. Общеизвестны традиционные матримониальные связи между европейскими королевскими и русским царским домами. Взаимное признание этносов проявляется через использование достижений науки, техники, искусства. Эллинско-римская культура дала миру философию, гражданское право, каноны прекрасного в искусстве.

Итак, культуре как универсальной системе существования этноса присущи свойства, без которых она вырождается или стагнирует: преемственность во времени и взаимодействие и взаимопроникновение в пространстве.

Наряду с готовностью воспринимать иную культуру существует другая тенденция – игнорировать особенности других этнических сообществ. Есть несколько вариантов такого отношения: от бытового презрительного отношения к культуре других народов до силового подавления всякого своеобразия (ограничение использования родного языка, антисемитизм, оскорбление личности человека по внешним этническим признакам и т. д.). История в большой степени демонстрирует вторую тенденцию: через войны, покорение народов, великие завоевания и открытия. Достаточно вспомнить завоевательные походы Александра Македонского, Наполеона Бонапарта, Крестовые походы Средневековья, покорение Римом мира варваров, и наоборот – вторжение варваров в Рим и последующее разграбление и упадок Великого Города, идеологический и политический диктат инквизиции, тотальное подавление инакомыслия при режимах Гитлера и Сталина, уничтожение по признаку принадлежности к какой-либо этнической группе – геноцид. В настоящее время эта тенденция проявляется в дискредитировавшей себя, но не изжитой расовой идеологии.

Человечество осознало бессмысленность, бесперспективность мировых войн, но череде локальных социально-этнических конфликтов, вооруженных и мирных, не видно конца: сербы и хорваты, ирландцы и англичане, арабы и евреи, «цветные» и белые французы, турки и курды, англоязычные и франкоязычные канадцы, армяне и азербайджанцы, китайцы и вьетнамцы – список противоборствующих сторон можно продолжать. Историк и экономист увидят в этом феномене неравномерность развития наций и их претензии на оформление государственности своего этноса. Социолог даст анализ социально-экономических и политических показателей этнической группы. Для культуролога состояние этнического конфликта – знак неспособности и нежелания считаться с социально-культурными традициями этноса или этносов, втянутых в конфликт.

Анализ взаимоотношений наций позволяет систематизировать условия взаимодействия этносов и наций. Существует три основных типа такого взаимодействия: сотрудничество, превосходство, изоляционизм.

Сотрудничество может осуществляться по типу материального и культурного взаимовыгодного обмена.

При отношениях превосходства – политического, культурного, экономического, морального – одного этноса над другим возможны самые разные формы взаимодействия: от грубого подавления до ориентации людей на стиль жизни и культуру другого народа.

Известен факт американизации, влияния американского стиля жизни на европейцев после Второй мировой войны. Хорошо известна и реакция на это продолжительное влияние в течение второй половины XX века. Например, современные французы отрицательно относятся к упрощенным проявлениям американской массовой культуры, не учат английский язык, поддерживают национальные традиции шансона (песенные традиции).

Для сохранения целостности этноса взаимоотношения с другими народами могут быть сведены к минимуму. Этот тип отношений – изоляционистский. В некоторых случаях он способствует формированию и развитию нации. Государство ограждает этнос от ассимиляции системой гражданских, политических ограничений для некоренного населения страны, ставит заслоны иностранному влиянию. Это очень старая этнополитическая традиция. Философ Аристотель сам испытывал на себе эти ограничения, много лет будучи метеком, неполноправным членом полиса Афины. Иногда этот тип отношений воплощался материально – в строительстве валов, крепостных стен. Символом изоляционизма долгое время была Великая Китайская стена, а Берлинская стена, делившая немцев по политическому признаку на две нации, разрушена совсем недавно.

В современных условиях изоляционизм изживает себя: рухнул «железный занавес» между Восточной и Западной Европой, ушел в прошлое запрет на браки с иностранцами. В процессе ломки национальных барьеров главная роль принадлежит культуре сотрудничества. Нациям нужны передовой зарубежный технический и технологический опыт, освоение научных открытий и достижений, и эта потребность является объективной основой преодоления изоляционизма.

Все три типа отношений можно проиллюстрировать «японским чудом». Полтора века назад русский писатель И.А. Гончаров, посетивший Японию в составе экспедиции на фрегате «Паллада», сравнивал японцев с детьми, нуждающимися в опеке старших. Кто же эти старшие? Гончаров писал: «Если не нам, то американцам, если не американцам, следующим за ними – кому бы ни было, но скоро суждено опять влить в жилы Японии те здоровые соки, которые она самоубийственно выпустила… и одряхлела в бессилии и мраке жалкого детства» [6, с. 48]. Страна нуждалась в заимствованиях извне, но была отгорожена от остального мира, наглухо закрыта для иностранцев, что Гончаров испытал на себе: несколько месяцев моряки фрегата вели переговоры с чиновниками из столицы Эдо о разрешении сойти на берег, но так и не получили его. С другой стороны, японское общество потенциально было готово к модернизации.

Доктор исторических наук В. Хорос назвал традиционную японскую цивилизацию эстетической [7]. Какие же черты были ей присущи?

Островное положение Японии и ограниченность пространства явились естественными предпосылками для формирования сплоченного, однородного этноса. Чертами национального характера стали коллективизм, корпоративность и одновременно способность усваивать чужой опыт. Капризный климат научил японцев смирению перед неизбежным. Религия дзен-буддизма воспитала у них вкус к созерцательному, интуитивно-чувственному, утонченному постижению мира. Не случайно цветовой спектр японцев более богат, так как они различают больше цветов, чем европейцы.

Конфуцианская этика долга, культ семьи, готовность подчиниться отцу, старшему, государству создали благожелательное отношение к факту зависимости от другого, в том числе и от чужого, опыта. Идеология синтоизма – наделения душой всех окружающих предметов и живых существ – сделала для японцев живым и технический прогресс. Все это в совокупности явилось хорошей базой для модернизации общественных отношений. Общеизвестно чудо превращения Японии во вторую промышленную державу мира. Нельзя не учитывать роль чужого, прежде всего американского, опыта, американских научно-технических достижений. И все-таки в первую очередь следует отметить, что модернизация общества осуществляется на почве собственных национальных традиций, на базе культурно-психологического единства нации и ее готовности к переменам.

От изоляционизма Япония перешла к сотрудничеству с другими народами и государствами, будучи целостным социально-культурным организмом. Сохранив обычаи, японцы вырастили внутри традиционной общинности новую современную личность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Евразийская сущность российской цивилизации / Я так вижу / Независимая газета

РФ следует творчески и эффективно использовать выгоды своего географического положения

Фото pixabay.com

Распад Советского Союза был действительно геополитической катастрофой. К власти тогда в Москве пришли люди, которые считали, что некоммунистическая Россия сможет стать частью Запада. Это была концептуальная ошибка.

Попытки переделать страну на другой манер, то есть отойти от вековых традиций и течений, которые сформировались в течение длительного времени привели, в конце концов, к многочисленным проблемам.

В сегодняшнем мире важнейшую роль начинают играть цивилизационные особенности: если идти наперекор традициям, то получим наш вариант развития.

Россия – евразийская страна. Треть у нас находится в Европе, а 2/3 в Азии, и это наша отличительная черта: русские сумели объединить вокруг себя большое количество различных этносов и национальностей. Нас многое отличает от Западной Европы – не только православие, но и географически и исторически сложившийся характер народа. Западноевропейцы в силу ограниченности территории делали акцент на интенсивном характере обработки полей, русские же просто переходили на новые земли и шли все дальше на Восток.

Наши предки (а здесь, наверное, уместно вспомнить Конфуция, который утверждал, что так же хорошо сделать, как наши прародители, мы уже не сможем, но нужно стараться им подражать) сознавали, что будущее России именно в развитии азиатских территорий. Еще Ломоносов говорил, что «богатство России будет прирастать Сибирью».

Менделеев, один из величайших умов России не раз подчеркивал, что нам суждено сыграть роль великого примирителя Европы и Азии, а Бердяев, который сам критиковал евразийцев, называл нашу страну «Востоко-Запад». Блок очень точно уловил эту тенденцию, выразив ее соответствующим поэтическим образом.

Прав был выдающийся американский ученый С.Хантингтон, который утверждал, что с распадом СССР эпоха противостояния социальных строев уходит в прошлое, и определяющим моментом новой исторической поры становятся цивилизационные отличия.

Авторы энциклопедического словаря «Российская цивилизация: этнокультурные и духовные аспекты» изданного в 2001 году, определяли цивилизацию как «существующую в определенное время и на определенной территории систему, в рамках которой действует социокультурная историческая общность с присущей ей совокупностью политико-экономических, культурных, духовных, в том числе конфессиональных характеристик».

Цивилизационные образования британский историк А. Тойнби определял как общности, «более широкие, чем отдельная масса, но меньше чем все человечество», в то время как С. Хантигтон называл цивилизацией «наивысшую культурную общность людей и самый широкий уровень идентификации».

Россия представляет собой особый вид цивилизации с пространственной протяженностью в 9 тыс. км в широтном и до 4 тыс. км в меридиональном направлениях. Ее характеризуют историческая длительность – с IX века, полиэтничночть – около 150 национальностей, и многоконфессиональность – свыше 60 вероисповеданий. В становлении и развитии российской цивилизации особую роль сыграло государство. Неповторимый облик российской культуры был предопределен глубоким синтезом западных и восточных влияний. Интегрирующим началом многонационального суперэтноса выступил русский народ. Его интеграционными чертами стали «самоограничение, подвижничество, терпимость, склонность к справедливости и совестливости, к взаимообогащению культур, оказанию помощи, служению человечеству».

Одну из главных составляющих российской цивилизации – православную культуру отличало глубинное соборное нравственное начало, противостоящее прагматическому индивидуализму.

Известный социолог, академик Г.В. Осипов, подчеркивал: «Какие бы новые драматические испытания не выпали на долю России, ее евразийский цивилизационный тип обладает жизнестойкостью и динамизмом».

К сожалению, все эти исторические постулаты лучше понимают наши противники, иногда четче, чем мы сами. В частности, Збигнев Бжезинский, бывший помощник президента США по национальной безопасности, в статье «Преждевременное партнерство», опубликованной в 1994 году, подчеркивал, что главная задача США состоит в том, чтобы Россия «могла определять себя просто как Россия», а не распространять свое влияние и руководство на прежние советские республики.

Примечательно, что за трансформацией наших теоретических и концептуальных установок внимательно следят наши китайские партнеры. Во время моих бесед в Пекине китайские специалисты по России много говорили о том, что европацентризм (евроатлантизм и прозападные идеи) победили идею славянства и евразийства в эпоху правления Бориса Ельцина. Однако, по их мнению, после крымских событий отношения с Западом испортились: «Россия вынуждена была отказаться от многолетней погони за большой Европой».

И хотя концепция Европы сменилась концепцией большой Евразии, китайские ученые полагают, что европацентризм прочно укоренился в российской элите и приоритетными направлениями остаются Европа и Америка. Российские представления о Евразии, отмечал научный сотрудник Института России, Восточной Европы и Центральной Азии Китайской академии общественных наук Чжао Хуэйжун, отражают характер русского человека, мечущегося между Востоком и Западом, идущего на Восток, но, то и дело, бросающего взгляд на Европу.

Учитывая прошлое и настоящее, а также тот факт, что Азия становится всемирным экономическим центром, для России становятся очевидными преимущества концепции большой Евразии. В этом русле идет инициатива президента Владимира Путина о формировании Большого евразийского партнерства, которое должно объединить общеконтинентальные усилия с участием стран ЕАЭС, ШОС, АСЕАН и быть открыто для всех стран континента, включая и государства Евросоюза. Это долгий процесс, но важно обозначить цель.

Данные тенденции можно проследить и в современной российской истории. В конце 1990-х – начале 2000-х годов всячески проводился тезис о том, что мы являемся частью европейской цивилизации, что для нас главное чуть ли не объединиться с Европой, во всяком случае, получить безвизовый въезд в государства ЕС.

После распада Советского Союза правящие элиты страны стали мечтать о том, чтобы стать частью Запада. Отсюда — на разный манер перепев тезиса о том, что Россия является европейской цивилизацией. Некоторое время тому назад чуть ли не главной целью нашей внешней политики было объявлено получение безвизового въезда в Европу.

Но мы хорошо понимаем: чтобы добиться новых рубежей, важно сберечь свою идентичность, наше единство и солидарность. А они строятся на тех ценностях, которые во все времена почитались и православием, и другими традиционными религиями России. Это милосердие, честность и справедливость, забота о ближнем и семье, уважение к родителям и детям и, конечно, любовь к Родине. Забвение этих ценностей чревато самыми разрушительными последствиями, обезличиванием и деградацией человека, тем, что он может стать жертвой самых подлых и низменных манипуляций. Общий долг соработничества, ответственности государства, Церкви, религиозных деятелей, общества в том, чтобы сохранить и укрепить нашу духовно-нравственную, ценностную основу, передать её молодёжи, будущим поколениям, чтобы не потерять себя в эпоху бурных глобальных изменений.

Естественно, что одним из звеньев этого объединения должна быть и Украина, власти которой сейчас в попытке утвердить свою независимость пытаются нарушить взаимопонимание с Москвой. Эти попытки идут против магистрального движения исторического процесса. Украина, как и Белоруссия, цивилизационно близка к России и попытки киевской власти отмежеваться от нас, в конечном счете, обречены на провал.

Нас связывают давние прочные узы с украинским народом, и мы должны буквально по кирпичикам восстанавливать наше братское сотрудничество, хотя на это могут уйти годы: общность исторической судьбы наших народов не оставляет нам иного выбора.

Еще в 1990 году Солженицын в статье «Как нам обустроить Россию» писал, что обязательным является сохранение теснейших связей между Россией, Украиной, Белоруссией и Казахстаном.

Путин неоднократно заявлял, что украинцы и русские – братские народы, более того, в конечном счете, это один народ. И если у нас будет общее гражданство, говорил он 29 апреля 2020 года, от этого только выиграют и русские, и украинцы.

Нынешняя Украина и ее власти, в какой-то мере, напоминают Россию 90-х годов прошлого века. Тогда пришедшие к власти в Кремле люди пытались изменить характер россиян, интегрироваться в Запад. Результатом было несколько экономических катастроф, преодолеть которые до конца мы не в состоянии даже сегодня.

7 февраля 2019 года Верховная рада Украины утвердила изменения в Конституции относительно курса страны на членство в Европейском союзе и НАТО. Отныне в преамбуле Конституции закреплена формулировка о «европейской идентичности украинского народа и необратимости европейского и евроатлантического курса».

Здесь полезно сослаться на мнение С. Хантингтона о том, что перейти из одной цивилизации в другую весьма сложно, для этого нужно не только чтобы элита хотела этого, но большая часть населения поддержала данный выбор, и кроме того нужно, чтобы иная цивилизация согласилась принять это государство в свои ряды.

В евразийском пространстве веками сосуществовали две крупнейшие мировые религии — христианство и ислам как вероисповедания двух этносов — славянского и туранского. Формой их взаимодействия стал диалог.

На протяжении истории российская цивилизация возникла как уникальная полиэтническая, многоконфессиональная целостность и общность. Это сложившийся во многом благодаря географическим факторам сплав исторических связей русского народа с другими группами восточных славян, с народами уральской, финно-угорской группы, алтайской (особенно тюркской), кавказской и другими языковыми семьями Западной, Центральной Восточной Азии, Тихоокеанской культурой. В конфессиональном плане это взаимодействие православия с католицизмом, протестантством и с северным исламом, северным буддизмом и ламаизмом, а также многими местными верованиями — шаманизмом, язычеством народов Крайнего Севера.

Так, корень важнейших вызовов для европейского континента кроется в кризисе национальной культурной идентичности европейской цивилизации. Сегодня происходит разрушение нравственного ядра европейской классической культуры, которая облагораживала духовной энергией людей всех континентов. Как мне кажется, причиной деградации Западной цивилизации стал кризис нравственности, утрата моральных, духовных ценностей, отказ от выработанных человечеством на протяжении многих столетий норм и форм общения, разгул жестокости, подчинение требованиям коммерции. Некоторые ученые называют это «антропологической эвтаназией» европейской культуры.

Возможно, уместно напомнить в этой связи и об одном из незаслуженно забытых творцов русской политики на Кавказе генерале Ростиславе Фадееве. Он писал: «Россия относится к Азии совсем иначе, чем западные народы. Азиатские дела для нас не роскошь, не прихоть, происходящая от избытка сил, не удовлетворение той или другой исключительной цели, как торговля, политическое влияние и прочее; для нас они дела русские, обойти которые нам нет никакой возможности. У России, как у Януса, два лица: одно обращено к Европе, другое к Азии. Мы не создавали себе такого положения, мы родились государством, сросшимся одинаково с Европой и с Азией. Англия владеет Индией потому только, что ей случилось нечаянно захватить эту страну; без Индии она будет все тою же Англией, ее острову не грозят, ни на волос, опасности от каких бы то ни было событий в Азии. Для России же результат перелома, начинающегося на этом материке, составляет жизненный вопрос». И ведь вправду, эти прозорливые слова сегодня столь же актуальны и востребованы, как и столетие, тому назад.

Фадеев продолжал свою мысль: «Что для Западной Европы – дело удобства и выгоды, то для России — дело жизни. … Сливаясь с Азией на протяжении 10 тыс. верст, соприкасаясь непосредственно со всеми ее центрами, живя с азиатскими народами, можно сказать, под одной крышей, Россия связана с ними необходимостью. … С того же дня, как Россия вдвинулась в коренную Азию и слилась с ней безраздельно, она стала в необходимость отнестись к азиатскому вопросу как к своему домашнему делу. Не случайным захватом попали мы в Азию, как другие европейцы. Огромное тело России вросло само в середину этого отжившего, рассыпающегося, со всех сторон расхватываемого мира и, независимо от произвола и политической системы, должно оказать на него действие магнита, прикоснувшегося к куче железных опилок»

Следует особо подчеркнуть мысль о том, что в утверждении евразийского цивилизационного вектора на базе конструктивного сотрудничества православной и мусульманской культурно-религиозной общности именно русскому народу, как мощному этнополитическому целому должна принадлежать ведущая роль. Становление России как Евразии может обеспечить историческое существование русских. Этносоциолог И.М. Кузнецов описывал российскую цивилизационную модель «как некий океан: это русский, в котором, как кристаллики, плавают другие культуры. Это такой веками сложившийся симбиоз, что ни русские без этих кристалликов не могут нормально существовать, не умирая, не затухая, а постоянно поддерживая культуру в жизнеспособном состоянии, ни эти кристаллики уже не могут существовать вне данной среды».

Тут можно вспомнить, что в свое время П.Я. Чаадаев называл татаро-монгольское владычество величайшей важности событием, принесший России больше пользы, нежели вреда и способствовавшей развитию и созревания русской народности. Споры о том, как оценить этот период российской истории идут и поныне, видимо, они будут продолжаться долгое время. Отдельные исследователи связывают некоторые негативные моменты в характере русского человека именно с этим периодом. Естественно, в каждой нации есть положительные и отрицательные черты, но Россия на протяжении веков не раз подтверждала свою историческую роль пассионарного и динамичного двигателя человеческого прогресса.

С началом экономического подъема Китая и Индии о Евразии заговорили как о центре мировой геополитики и геоэкономики. В регионе находятся шесть из девяти ядерных держав. Он обладает огромными запасами энергоносителей, в нем сосредоточено 70% населения мира. Он же является ареной многих конфликтов и, соответственно, соперничества великих держав.

Индия и Китай, Египет и Иран, Турция и Япония, страны Центральной и Юго-Восточной Азии – наследники великих древних цивилизаций, которые подарили человечеству уникальные знания и технологии, достижения в медицине, в математике, в культуре и искусстве.

В среде интеллектуалов, людей творческих Азия всегда пробуждала особые чувства, казалась немного загадочной и мистической, слыла источником духовной силы и мудрости, возможно, не всегда до конца понятной, но неизменно вызывающей интерес.

Что касается нашей линии в будущем мире, то евразийская сущность нашей цивилизации требует налаживания самых широких связей не только с Европой, но и с Азией.

Евразийский курс внешней политики России в последние годы получил формальное закрепление в целом ряде инициатив, прежде всего в создании в 2015 году Евразийского экономического союза (ЕАЭС).

В Азии проживает 60% населения Земли, расположены 21 из 30 крупнейших городов мира. По расчетам, уже в этом году половина представителей среднего класса планеты будет представлена жителями азиатских стран. Сегодня на Азию приходится 36% мирового производства по сравнению с 26% в начале 2000-х. В 2018 году 210 из 500 крупнейших компаний мира по доходам были азиатскими. Азиатские компании сегодня являются одними из мировых лидеров в сфере цифровых технологий. По полученным патентным заявкам, азиатские страны в разы опережают другие регионы. В результате страны континента обеспечивают более 50% роста глобального ВВП, стимулируя международную торговлю и инвестиции.

Одна из основных проблем заключается в том, что правящие круги западных держав не могут смириться с мыслью, что период их доминирования закончился и на арену мировой политики все активнее выходят другие цивилизации, в частности, китайская, индийская, российская, исламская.. Мир становится реально многополярным, и попытки Вашингтона путем открытого вооруженного вмешательства, отдельных военных ударов, санкций, шантажа, различных способов давления уже не приводят к желаемым для него результатов, а лишь, усиливают напряженность в международных делах.

Центр тяжести современного мира постепенно смещается в Азиатско-тихоокеанский регион. И поэтому в этих новых обстоятельствах будут возрастать роль Китая, Индии, США и России. При этом, некоторые ученые ссылаются на идеи известного английского географа Х. Маккиндера. Согласно его концепции, определяющим моментом в судьбе народов и государств является их географическое положение. Основная идея Маккиндера состояла в том, что роль осевого региона мировой политики и истории играет огромное внутреннее пространство Евразии.

Россия, по выражению Маккиндера «земля сердцевины», географическая ось истории. (Следует отметить, что Маккиндер опасался усиления позиций России на евразийском континенте. После назначения лордом Дж. Керзоном в 1919 году на пост представителя Британской Империи в южной России Маккиндер в течение двух лет пытался осуществить план дробления России на множество отдельных государств. Таким путем, считал он, можно было бы остановить «долгую историю российского экспансионизма»).

Государствам ныне приходится сотрудничать, ибо они сталкиваются с общими проблемами. Такими, как истощение ресурсов, экологические трудности, пандемии, беженцы, незаконная миграция, а также традиционные угрозы безопасности.

Многие видные европейские политики и политологи говорят о том, что сближение с Россией является необходимым для выживания Западной Европы. Идеи большого европейского пространства от Лиссабона до Владивостока становятся все более популярными. С другой стороны, евразийская сущность российской цивилизации ярко проявляется в таких объединениях как ЕАЭС, ОДКБ, ШОС и др., в совместных российско-турецко-иранских действиях по Сирии.

Если мы творчески и эффективно будем использовать выгоды нашего географического положения, Россия будет играть ведущую роль в Евразии.

Изучение истории сообщества и культурного влияния

Словарь

• культура [kəl-chər] (существительное) образ жизни и верования, передаваемые из поколения в поколение

Предлагаемая процедура

1. Напишите на доске следующие три утверждения:

• Никто не похож на меня.
• У меня много общего с членами моей семьи и сообщества.
• Каждому человеку в мире нужны те же вещи, что и мне.

2. Попросите студентов поделиться идеями, подтверждающими эти утверждения.

3. Укажите, что люди из разных групп часто смотрят на людей из других групп как на «других».

4. Предложите студентам описать некоторые из этих различий. Спросите: «Почему люди в одной группе могут вести себя не так, как люди в другой?»

5. Объясните, что многие различия связаны с культурой — образом жизни и верованиями, которые передаются от одного поколения к другому.Используя список на доске, объясните, что все люди разделяют основные потребности (еда, жилье и т. Д.), Что каждый из нас учится набору поведения и убеждений у людей, с которыми мы выросли (типы домов, в которых мы живем). и продукты, которые мы едим), и что у каждого человека есть уникальные таланты и предпочтения («Я хорошо разбираюсь в математике; я не люблю шоколад»). Расскажите ученикам, что, когда мы говорим о поведении и убеждениях, общих для группы людей, мы говорим о культуре.

6. Попросите учащихся заполнить раздаточный материал по культуре, чтобы помочь им определить аспекты своей собственной культуры.Объясните, что каждый студент должен ответить на каждый вопрос одним предложением или фразой. Затем ученики должны оценить каждый предмет в зависимости от того, насколько он важен для их культуры.

7. После того, как студенты заполнят раздаточный материал, попросите их поделиться своими ответами в небольших группах. Попросите группы сравнить и сопоставить различные аспекты их индивидуальных культур.

8. В некоторых школах учащиеся могут иметь много общих культурных черт. Некоторые студенты могут не отождествлять себя с определенной этнической или иностранной культурой.Спросите студентов, думают ли они, что существует одна американская культура. Обсудите характеристики вашего региона (модели иммиграции, географическое положение и т. Д.), Которые могут объяснить сходства и различия в ответах учащихся на раздаточный материал.

9. Завершите урок обсуждением в классе, используя следующие вопросы о роли, которую культура играет в формировании поведения и убеждений людей:

• Что вы чувствуете, зная, что являетесь частью культурной группы, которая разделяет многие идеи и убеждения?
• Что произошло, когда вы сравнили листы? Сколько разных культур представлено в классе?
• Как культура помогает объяснить, почему другие люди иногда кажутся «другими»?
• Что вы делаете из своей культуры?
• Какие факторы, помимо культуры, также влияют на наше поведение? (Возможный ответ: некоторые формы поведения связаны с индивидуальными предпочтениями и личностными качествами.)
• Что вы можете сделать, чтобы узнать и понять другие культуры?
• Если бы вы были представителем другой культуры, чем бы вы отличались от нынешнего?
• Как мы можем использовать то, что мы узнали на этом уроке, для улучшения нашего сообщества?

Это упражнение было адаптировано с разрешения публикации Корпуса мира «Взгляд на себя и других».

Общие основные государственные стандарты: CCSS R.7, CCSS W.3, CCSS W.4, CCSS W.7, CCSS SL.1, CCSS SL.2, CCSS SL.5

Расширение деятельности

1. Попросите учащихся представить себе сообщество, в котором ни одному жителю не разрешается демонстрировать или практиковать какие-либо элементы культурной идентичности. Попросите учащихся написать короткие рассказы, описывающие типичный день в таком сообществе. Когда студенты завершат свои рассказы, попросите добровольцев прочитать их сочинения. Желательны или интересны фиктивные сообщества? Было бы возможно или желательно создать такое сообщество на самом деле?

2.Предложите учащимся изучить историю своего сообщества, чтобы проследить влияние различных культур. Спросите: кем были коренные жители этого района? Какие еще культурные группы приехали в этот район с годами? Какие особенности вашего сообщества представляют эти группы (например, архитектура, географические названия, типы ресторанов, религиозные организации)? Попросите учащихся создать плакаты, представляющие различные элементы культуры вашего сообщества, и разместить их в школе и / или сообществе.

Некоторые размышления о продолжающемся диалоге о JSTOR

Начиная с конца 1970-х годов социальную историю критиковали за ее тенденцию отдавать предпочтение «нормальному» поведению, чрезмерную зависимость от статических структур и категоризацию индивидов в заранее заданных группах. Заменив социальную историю в качестве доминирующего нового взгляда на прошлое, историки культуры попытались ответить на некоторые серьезные вопросы, поднятые о методах социальных историков, в то время как они приняли новые предметы, которые социальные историки внесли в эту область.В своих пересмотренных стратегиях историки культуры вернули к осознанию проблемы, связанные с контингентом, личностью и эксцентричностью. В то же время, отказываясь от энергичных методов исследования и форм дисциплинированного исследования, которые стали отличительной чертой социальных историков, историки культуры часто сталкивались с множеством проблем, которые теперь стали весьма заметными в этой области. Призывая обновить тесный союз между культурной и социальной историей, Паула Фасс предлагает способы, с помощью которых современные историки культуры могут усилить свои исследования и писательскую деятельность, изучая методы и стратегии социальной истории.

Журнал социальной истории публикует статьи и обзоры во всех областях социальной истории, независимо от периода и региона. Он, в частности, стремится продвигать работу по новым темам в социальной истории, где он установил выдающийся рекорд за свое 40-летнее существование. Новые темы включают в себя как ключевые аспекты области: изучение истории и влияния обычных людей, так и изучение аспектов человеческого опыта, выходящих за рамки более традиционных исторических элементов.Он также поощряет обсуждение ключевых аналитических и методологических вопросов, включая сравнительные вопросы и вопросы периодизации. Журнал также активно знакомит более широкую аудиторию в данной области с социально-исторической работой по региональной специализации, такой как история Африки или Латинской Америки. Периодически журнал предлагает тематические вопросы, которые продвигают его основные цели, включая обсуждение более крупных траекторий внутри самой области.

Oxford University Press — это отделение Оксфордского университета.Издание во всем мире способствует достижению цели университета в области исследований, стипендий и образования. OUP — крупнейшая в мире университетская пресса с самым широким глобальным присутствием. В настоящее время он издает более 6000 новых публикаций в год, имеет офисы примерно в пятидесяти странах и насчитывает более 5500 сотрудников по всему миру. Он стал известен миллионам людей благодаря разнообразной издательской программе, которая включает научные работы по всем академическим дисциплинам, библии, музыку, школьные и университетские учебники, книги по бизнесу, словари и справочники, а также академические журналы.

Сообщество, самобытность и культурное пространство

1 L’auteur ставит проблему отношений в сообществе, l’identité et la vie dans l’espace culturel africain. Sa démarche исследуйте d’abord le concept de communauté avec ses ambiguïtés. Ensuite elle évalue les rapports entre communautés et états-nation, ainsi que le role de ces mêmes communautés dans l’action politique en Afrique. Enfin, ellerate la question cruciale de savoir si nous pouvons transcender les communautés.

Каждый из нас стремится узнать свою личность, а также узнать, где и как мы вписываемся в схему вещей, чтобы мы могли осмыслить свою жизнь и составить план на будущее … Хотя мы кенийцы из Южной Азии, мы не монолитное сообщество с организованным руководством. Мы — конгломерат множества различных сообществ, языков, религий и обычаев. В профессиональном плане, хотя в основном ориентированы на бизнес, мы также являемся профессионалами, ремесленниками и работниками сферы обслуживания.

Зарина Патель, молодая кенийка («Кто я?», Daily Nation , Найроби, 28 марта 2000 г.)

2 Если мы потратим время на то, чтобы подумать о нашей социальной генеалогии, вероятно, мы либо обнаружим, либо хотя бы представьте и правильно предположите, как указывает Зарина Патель в вышеприведенном эпиграфе, сложную сеть социальных историй, из которых мы произошли.Кроме того, наша сложная жизнь, состоящая из множества вариантов и интересов, от занятий до дружбы и развлечений, а также до участия в деятельности, ориентированной на государственную политику, — все это еще более сложным образом объединяет нас с другими. Играя роли в каждом из этих сегментов нашей социальной жизни, мы вступаем в союз с другими; мы становимся комм-единством.

3 Призыв Пателя к признанию нового и более сложного чувства общности основан на предпосылке, что идентичность людей формируется социальными мирами, в которых они играют различные роли, и подвержены изменениям, поскольку такие социальные миры видоизменяются во времени и пространстве. .Эта точка зрения явно отличается от точки зрения, согласно которой идентичность людей определяется биологически и социально некоторыми предполагаемыми однородными характеристиками, которые они разделяют с другими членами группы, к которой они принадлежат. Во многих культурах мира люди продолжают относиться к самобытности более старым образом. Поскольку такой взгляд на идентичность играет решающую роль в управлении социальной системой, хорошее знание своей родственной сети приветствуется. Растущие и все более надежные генетические методы, в дополнение к устным и письменным историческим методам, которые теперь стали намного более доступными с помощью компьютеризированных баз данных и сетей, сделали восстановление и реконструкцию прошлого делом нескольких движений пальца.Что еще не является широко распространенным или очевидным, так это ценность таких знаний. Оценка знаний, включая знание личных и общих историй, иногда значительно различается между культурами, а также между людьми внутри культурных границ и за их пределами. Когда и где я вырос среди луо в Кении, генеалогические знания были важны как сами по себе, так и по социальным и моральным причинам. Знание более широкой социальной системы, частью которой человек является, и его точного местоположения в ней, имело решающее значение для определения собственных и других прав и обязанностей, а также общего привычного поведения по отношению к другим.Индивид и сообщество были связаны между собой в постоянной взаимной зависимости: специфическое поведение индивидов в различных контекстах давало сообществу его культурные границы и идентичность в той же мере, в какой нормативные стандарты сообщества регулировали практики отдельных лиц и групп внутри него. По мере взросления и достижения совершеннолетия в этой культурной среде эти знания и получаемые поведенческие ожидания становятся все более требовательными. Ожидается, что взрослый мужчина или женщина луо будут поведенчески относиться к другим — речью и поступками — в пределах ограничений, предусмотренных (или ожидаемых) родственных отношений между ними.Человек знал или мог знать ее или его родственников и соответственно рассчитывать или корректировать их поведение по отношению к ним. Кроме того, поскольку социально-экономическая распределительная система была основана на таких отношениях, их знание стало важным источником социально-политической иерархии, справедливости и практики правосудия. Проще говоря, довольно известные границы автономной культурной системы, ее подсистем родственных отношений и постоянство соседства накладывают ограничения на возможные авантюрные мысли и практики членов группы.Они обеспечивали окончательный ориентир для социального и морального контроля. Знание и практика культуры в этих ограниченных областях в течение долгого времени сигнализировали о тесной связи между сознанием и обществом, и это удовлетворяет как теоретическим, так и практическим целям. Постоянно оценивая и корректируя свое поведение в соответствии с известными или предполагаемыми ожиданиями других членов в рамках любой цепи отношений, можно смещать фокус их поведения с себя на группу, где сохранение общих ценностей имеет приоритет.Однако в связи с этим люди также уделяли пристальное внимание поведению других по отношению к ним, и им предлагается подать жалобу, если это было сочтено неприемлемым.

4 Модель поддержания общественного порядка Луо — лишь одна из множества схем других народов и культур. Но она представляет собой типично традиционную модель, в которой большинство участников либо знают, либо могут легко определить природу родственных отношений между ними. Вместе члены такого сообщества привержены убеждениям и нормам поведения, которые они разделяют; отношения с теми, кто признан чужаками — то есть mwa , теми, кто живет по разным схемам, — тщательно регулируются и обсуждаются в поисках компромиссных норм.Когда эти люди говорят о «сообществе», они имеют в виду это схематическое единство убеждений и поведения, а также людей, населяющих схему; они думают об этом сообществе как об отдельном и независимом образовании, которое является постоянным и устойчивым, потому что оно переживает своих отдельных членов. Они чувствуют, что принадлежат к нему и обязаны по его законам, которые они обязаны защищать и передавать последующим поколениям, одновременно признавая вариации внутри схемы.

5 Однако для многих людей луо в традиционной среде, как и для людей из многих других обществ, время сказалось на традиционных ценностях.Требования современной экономики позволили людям мигрировать в места, далекие от тех мест, которые когда-то считались естественным «домом», и с путей, которые когда-то считались важнее жизни, что делает людей, когда-то считавшихся «чужими», нашими ближайшие соседи, друзья и единомышленники. В результате изменилось не только наше восприятие соседства, но и наши интересы также изменились или расширились. Изменяющиеся горизонты социальных и культурных карт революционизировали традиционные представления о сообществе, превратив их в те, в которых ни однородность практики, ни воплощенные генеалогии не являются необходимыми и составляющими требованиями.Кроме того, стало более очевидным, что совместное использование воплощенных генеалогий не всегда включает или подразумевает разделение культурных или моральных верований и практик, как это когда-то предполагалось в традиционном обществе. Социальная мобильность выявила категориальное разделение социально-соматической и психоинтеллектуальной генеалогии. В этом эссе мы хотим обрисовать некоторые характеристики таких изменений в идее и конституции сообщества. Кроме того, я хочу утверждать, что, хотя эти новые чувства и конституции сообщества в определенных смыслах освобождают, особенно от традиционных, таких как Луо или тех, на которые ссылается Патель, их политическое использование не всегда гарантирует свободу для все.

6 Вышеупомянутые изменения в идее и структуре сообщества, быстро происходящие после Второй мировой войны, не обязательно размывают наши представления и чувства о нашей социальной истории, но они, безусловно, пробудили мир к осознанию новых вопросов, касающихся предыдущих предположения о «фиксированной» природе сообщества. Как в академии, так и на общественной арене переход от мышления сообщества как постоянной сущности к тому, что постоянно создается посредством разнообразных форм выражения, изменил не только то, как мы думаем об академических дисциплинах и их утверждениях, но также, что еще более важно, как мы относимся к различным социокультурным системам мира, их ценностям и отношениям.Послевоенные иммиграции значительно изменили лица, цвета, языки, а также верования и обычаи старых сообществ и позволили сформировать новые социальные и культурные группы внутри и между странами и культурами. В результате даже в старых либеральных демократиях как коренные жители, так и иммигранты нашли новые товарищеские отношения и союз. В тех случаях, когда общие ценности изначально были расплывчатыми, они получили четкое переопределение, чтобы создать новые формы единства, таким образом, в процессе, а в некоторых случаях, значительно перерисовали оригинальные культурные карты, чтобы объединить группы людей, которые разделяют убеждения и практические предпочтения.Иногда религия является ведущим объединяющим фактором, иногда это общие этические принципы в отношении людей, животных или окружающей среды. Вне национальных границ такие группы обычно называют себя сообществами, потому что они разделяют общие глобальные политические и этические интересы, определенные на новых условиях и с разными целями и степенями власти и способности влиять на государственную политику и действия. Члены таких групп, как «Движение Гринбелт» за защиту окружающей среды, группы по защите прав животных, Human Rights Watch, вписываются в этот тип сообщества.Они отличаются от традиционного сообщества и от других, о которых мы упомянем позже, тем, что членство в них меньше всего связано с этическим принципом симпатической беспристрастности. Скорее, приверженность их принципам основана исключительно на их рациональной привлекательности. В то же время эти примеры подчеркивают изначальную идею сообщества как источника моральных знаний и ценностей. Африканские философы недавно сделали решительный шаг в пользу общинной основы знания и морали. В частности, я имею в виду работы ганских философов Кваси Вирду и Кваме Гьекье.(См., Например, Wiredu, 1980 и 1996; Gyekeye, 1987/1997, и Wiredu and Gyekye, 1992.)

7 Эти примеры показывают, как идея сообщества изменилась вместе с политическими и экономическими мутациями периода после Второй мировой войны, без полной замены его старых конфигураций. Таким образом, Пател прав, предполагая, что восточноафриканские народы имеют множественные идентичности, происходящие из Юго-Восточной Азии, что в равной степени справедливо и для общин коренных народов самой Африки. То, что ускорение этих изменений во многом связано с политической экономией послевоенного периода, конечно, неудивительно, по крайней мере для тех, кто знаком с историей азиатского фактора в Африке, который лежит в основе анализа идентичности Пателя. и сообщество в азиатской диаспоре.

8 Что существенно ново, так это то, что моральные и социально-политические последствия этих изменений вызвали появление новых соразмерных теорий как в академии, так и в общественной жизни, все из которых, как предполагается, нацелены на очерчивание лучших принципов и ценностей, которые могут и должны повсеместно улучшать и защищать права всех людей и групп как внутри, так и за пределами различных социокультурных и политических порядков. Однако эти новые и многочисленные теоретические ориентации не оставляют сомнений в том, что вокруг значений, ценности и актуальности множества описательных и нормативных концепций, созданных для создания нового, мирного и упорядоченного мира, возникло много разногласий и противоречий.Блаженна та, кто может развить двойное достоинство — быть лингвистически и морально последовательным и правильным в своем политическом дискурсе и практике в новой мировой культуре. В посткоммунистическом мире такие термины, как «сексизм», «разнообразие» и «меньшинство», «раса», «пол», «возраст», «инвалидность» и «культура» стали новыми поисковыми запросами. зондирование и выявление «врагов народа». Они являются новыми индикаторами политической позиции (правильности или нечувствительности) отдельных лиц, групп или институтов.Чтобы продемонстрировать стремление адаптироваться к этим «новым временам» в соответствии с этими терминами и концепциями, академические учреждения, а также общественно-политические движения по всему миру стремятся включить различные смеси из этого лексикона в язык своих учебных программ и поведенческие идеалы своих соответствующие пространства. Сообщение часто довольно ясное, несмотря на споры в отношении определений самих концепций: стремитесь показать концептуальное и структурное принятие и усиление плюрализма.Применение сообщения к повседневному практическому миру не всегда однозначно, отсюда лавина судебных исков, встречных исков и других видов обвинений и обвинений, возникающих из-за связанной с ними неясности точной классификации.

9 Внутри или рядом с этими неологизмами и сопутствующими дебатами лежит решающая трансформация в самой идее сообщества, серьезный сдвиг от традиционного типа, основанного на обычае, с которого мы начали. Мировоззрение, представленное этими новыми терминами и концепциями, предполагает, что люди могут формировать культурные, политические, экономические и моральные сообщества как отдельные группы интересов, в которых люди могут участвовать одновременно или последовательно с другими людьми в каждом случае, не отказываясь ни от чего.Другими словами, сообщества больше не рассматриваются как фиксированные сущности, а скорее как неограниченные и аморфные группы, определяемые в большей степени организующими убеждениями, принципами и практиками, чем телами, которые их населяют.

10 Это выходит за рамки наших возможностей и целей здесь, чтобы адекватно изучить различные и конкурирующие версии политических и моральных последствий изменений, которые мы упомянули выше. Тем не менее, мы дадим возможность, хотя и ограниченно, упомянуть некоторые взгляды, часто кажущиеся противоположными, относительно новых политических ролей сообщества, обсуждаемых в работе Майкла Л.Грубая, с одной стороны, и, с другой, моральная (и политическая) угроза, которая претендует на членство в определенной группе, представляет собой идею и практическое культивирование универсального человечества, как утверждает Марта Нуссбаум. Обе позиции подчеркивают значение сообщества для идеи и практики демократических ценностей, а также для обогащения размышлений и наслаждения культурным разнообразием человеческого феномена. Как отмечает социолог Джеффри К. Александер (1995: 79), «социальные движения, игнорирующие эти [новые] структуры, поощряют господство и насилие, которые характеризовали вырожденную линию жизни двадцатого века».Я выступаю против как Гросса, так и Нуссбаума, что, хотя большая часть власти перешла к группам, то есть к общинам различного типа, как место сдерживания политической власти и влияния государственной политики, эта договоренность является лишенные способности порождать равенство; вместо этого в нем есть несколько составляющих социальной поляризации, антагонизма и конфликта. В городских условиях, например, кварталы, разграниченные на основе своего рода сообществ, могут также преднамеренно или иным образом служить средством разделения таких групп, независимо от того, определены ли они на основе расовых, этнических или социально-экономических факторов.В этом смысле сообщества — это те политические группы или округа, которые постоянно ведут конкуренцию друг с другом за распределение власти и влияния, товаров и услуг правительством. В так называемом «третьем мире» традиционные сообщества, преобразованные в эти роли друг против друга и против государства или правительственной системы, всегда рассматриваются как угроза формированию, целостности и стабильности национального государства. Во-вторых, против утверждения Нуссбаума является то, что наиболее действенный способ остановить притеснение обездоленных групп и повысить равенство и взаимное уважение среди всех людей — это проведение образовательных реформ, которые подчеркивают универсальность человечества, а не культурный или национальный патриотизм, я утверждаю, что локализованные идентичность не является плохой по своей сути, и не становится плохой только потому, что чрезмерно усердные люди на протяжении всей истории использовали ее для совершения злодеяний против тех, кого они считают отличными от себя.Вместо этого, по крайней мере иногда, как показали история и проект колонизации, носителями глобального угнетения и империализма являются те, кто считает свои собственные ценности исключительно заслуживающими всеобщего блага, а не исторически и антропологически частными. Я добавляю свою поддержку голосам тех, кто в ответ на эту дискуссию утверждал, что совместимость быть космополитом и патриотом не является несовместимой.

11 Можно возразить, что я начал с весьма противоречивого взгляда на сообщество, когда охарактеризовал «луо» как единое целое.Могут возникнуть возражения, что мой взгляд на сообщество основывался на колониальном осмыслении, на фабрикации колониального архива, в котором культурные антропологические тексты старого типа играли решающую, хотя иногда и непреднамеренную роль. С этой антропологической точки зрения африканские народы считались отличными друг от друга в физическом, обычном и моральном отношении. Мы надеемся позже показать, что сами африканские народы вряд ли приписывали эти эссенциальные характеристики как отделяющие их друг от друга.Скорее, по крайней мере для луо, общинная идентичность приобретается, и от нее можно отказаться или отказаться от нее по выбору практики. Различия в нормах, определяющих веру и культуру, свидетельствуют о том, что бытие Луо само по себе неоднородно. Это постоянно обсуждается на юридических и культурных форумах.

12 Однако вместе и в очень общем смысле различные группы населения незападного мира, особенно в Африке, Азии и Латинской Америке, представляют еще один вариант значения сообщества и того, как оно выражается через политическую власть.С развитием дисциплин социальной и культурной антропологии различия между сообществами можно было обнаружить в их организационных моделях, обусловленных доминирующим способом производства. Таким образом, считалось, что разница между западными и незападными сообществами связана с соответствующими различиями в экономической динамике, которая их сформировала. В то время как западные сообщества были функцией динамики развитой индустриальной экономики, сообщества Африки, Латинской Америки и обширных частей Азии удерживались вместе системами родства, созданными примитивными экономиками, зависящими от природы.Это были простые или примитивные общества, разделенные на довольно однородные общинные группы или племена. Главным из факторов, которые, по-видимому, помогли социальным антропологам при классификации, скажем, африканских обществ на отдельные «сообщества», был общий язык. Это был единственный главный инвариант, который связывал иногда широко рассредоточенные и слабо политически организованные социальные системы. Тем не менее, даже социальные антропологи отнюдь не последовательны и не согласны между собой в использовании термина «сообщество» в этом смысле.Им стали понятны и другие факторы, касающиеся границ, разделяющих разные сообщества. У каждого был не только свой язык, но и отдельные типы социально-политической организации, а также отдельные и суверенные органы власти независимо от того, как они определялись и символизировались (Fortes and Evans-Pritchard 1940).

13Но поскольку социальная антропология процветала в тесной связи с политической экономией колониализма и в ее рамках, она произвела структурную систему политического планирования, которая побеждает интересные аналогии с общинной структурой расово многополярного городского американского общества.В колониальной системе так называемые племенные «сообщества» рассматривались как самоподдерживающиеся социально-политические и культурные единицы с (полу) автономными местными системами власти, способными работать более эффективно самостоятельно благодаря уже существующим (традиционным) властные иерархии. Колониальная система укрепилась частично, заявив, что она будет защищать эти общинные интересы и связи, соблюдая их полуавтономность, а также защищая отдельные «общинные» системы от взаимных угроз в своей сфере.Предполагалось, что общества и сообщества несут резкие контрасты. В последнем случае люди рассматривались в первую очередь как личности, связанные с другими только посредством комплекса законов, связывающих их в общество независимых агентов. С экономической точки зрения, социальные отношения в странах с развитой капиталистической экономикой, как предполагалось, в основном определялись отношениями, связывающими отдельных участников с группами в зависимости от характера их труда и уровня доходов. Вместе они образовали общество (Gesellschaft). Напротив, сообщества (Gemeinschaft) считались объединенными мировоззрением, определяемым метафизическими ценностями и ритуалами, которые связывают людей общими узами. Они считали себя нужными друг другу и принадлежащими друг другу. Идея ритуального саморегулирования сообществ была особенно важна для колониальной администрации. Для британской колониальной системы это быстро сформировало основу косвенного правления, которое позволило сохранить некоторые из их традиционных систем социального порядка и контроля.Разница заключалась в том, что в соответствии с этим новым порядком традиционные власти отказались от своих прежних полномочий в обмен на церемониальное пространство. Традиционные лидеры стали амортизаторами напряженности, которая должна была вскоре возникнуть. Там, где не было местной системы централизованной власти, которая могла бы поглотить растущее местное давление на колониальную администрацию, колониальная система создала и навязала ее. Таким образом, например, луо заново изобрели себя под одним лидером, Кером, систему, которую они потеряли более века, когда мигрировали на юг из нынешнего Южного Судана в сегодняшнюю Кению.Благодаря этому переосмыслению, основанному на колониальном развитии, они стали сообществом либо впервые, либо снова. Так или иначе, их макияж стал более сложным. Вновь сформированная политическая база власти стала влиятельным фактором, вокруг которого разные народы, ранее говорившие как на ло, так и не говорящие на ло, формировали свою новую идентичность.

14 Колониальные цели создания полуавтономных сообществ описанным выше способом были вполне ясны. Некоторые из них сохранились до последнего десятилетия.Например, в последнее десятилетие апартеида режим белого меньшинства в Южной Африке попытался, но потерпел неудачу, создать систему федеративных расовых и племенных государств, убедив местных африканских лидеров принять систему «родины», которая дала бы им меру. ограниченной политической автономии над своими племенными территориями. Основная цель заключалась в том, чтобы соблазнить могущественных зулусских лидеров воспринять это предложение как возможность для них и их верных последователей, очевидно, продолжать практиковать свою традиционную монархическую систему с минимальным вмешательством.Однако настоящая причина и возможность заключались в том, чтобы создать множество конкурирующих сил, соперничество которых помогло бы отвлечь давление от системы апартеида, главным образом за счет того, что партия свободы Инката вступила в лобовое столкновение с анком Нельсона Манделы.

15 Перспектива сохранения традиционной монархии, в которой он будет продолжать играть видимую роль вождя и принца, легко соблазнила Монгусуту Бутелези дико и слепо поддержать режим апартеида против радикальных освободительных движений, возглавляемых анком Нельсона Манделы.В другом месте, в Кении в 1904 и 1911 годах масаи лайбоны (ритуальные и политические лидеры) были обмануты, заставив нарушить свое согласие на соглашения с представителями британского правительства; эти предполагаемые соглашения были быстро и немедленно использованы для изгнания коренных общин не только из окрестностей Найроби, но и со всего высокогорного плато, которое вскоре стало «Белым нагорьем». Первоначальные коренные владельцы этих земель были превращены либо в скваттеров, либо в преступных нарушителей владения единственными землями, которые они веками считали своими домами.Эти политические фиаты в форме договоров беспрецедентным образом объединяли людей в группы и другие формы союзов. Административные границы были проведены, чтобы удерживать каждую группу вместе и отделить ее от других. Посредством этих политических действий британская колониальная система для своего удобства и интересов создала новые сообщества при поддержке своих социальных антропологов, работа которых якобы подтвердила, что каждая группа является лингвистически и культурно автономной и однородной.

16 Аналогичным образом, фрагментация общества на сообщества стала ключевой стратегией городского социального планирования и контроля.Соединенные Штаты, в частности, считают его эффективным инструментом в управлении и сохранении фактического расового разрыва. Как группы, определяемые в терминах от этнической принадлежности до расы и социального класса, районные сообщества стали модным понятием городских, региональных и глобальных систем охраны и доставки. Официальное оправдание состоит в том, что такие группировки предоставляют способы «[максимизировать] участие и политическую эффективность, особенно на местном уровне… [позволяя] отдельным лицам и местным организациям выработать четкое представление о своих интересах, а также о средствах, необходимых для их реализации.[Но] по мере того, как потребности развиваются на местном уровне, [более широкие и] глобальные критерии коллапса распределения »(Gross, 1997: 239). На самом деле, предоставляя районам некоторую степень автономии — часто только фиктивную — через их участие в поддержании закона и порядка на местном уровне в обмен на социальные удобства и услуги, местные сообщества можно более эффективно сдерживать и лучше контролировать; их конфронтационная способность считается минимальной и, следовательно, менее опасной для всеобъемлющей системы власти.Прежде всего, их желание и способность проникать в другие части общества, таким образом, притупляются и сводятся к неэффективному минимуму. В результате получаются мозаичные городские карты, состоящие из расово-этничных кварталов, составляющих городскую среду. Доминирующие экономические и социальные характеристики этих кварталов четко обозначены в судебных протоколах городских властей. Они варьируются от наркотиков до алкоголизма, убийств, изнасилований и краж. Те из нас, кто говорит из колониального контекста, наверняка знают недостатки этого британского стиля управления и господства, основанного на принципах разделяй и властвуй или косвенно.Он ошибочен, потому что основан на монооптическом взгляде, разработанном сначала социальными антропологами для либеральных колониальных капиталистов, но сегодня также широко распространенном в американских городских условиях, что сообщества — это системы, в которых воспроизводство структур власти является основным беспокойство. Предполагается, что, когда сообщества предъявляют требования, они делают это для места в принятой схеме, а не для пересмотра самой схемы. Но поскольку распределение власти часто является автономным вопросом в политике, укоренившимся и доминирующим системам власти, таким как колониальная система и система апартеида в Африке и система власти белых в Америке, было легко продать идею политической автономии. группы, нацеленные на маргинализацию как способ удержать их от доступа к тем благам, с которыми решающим образом связана политическая власть.Стремясь не столько предоставить автономию коренным южноафриканским этническим группам, сколько защитить привилегии белого меньшинства, система апартеида на протяжении десятилетий боролась за создание системы родины для коренных южноафриканцев, чтобы отделить общины друг от друга и держать их всех подальше от анклавов белых меньшинств. По словам Мэннинга Марабла, аналогичная ситуация быстро складывается в Соединенных Штатах в отношении меняющегося значения и политического использования концепций расы и этнической принадлежности.

17 Идея сообщества как своего рода однородной социальной единицы была важным аспектом американской урбанизации с тридцатых годов. Расизм и обнищание, вытеснившие чернокожих из сельских районов Юга, загнали их в гетто в промышленных городах Севера. Сегрегация и неспособность позволить себе лучшее жилье вынудили чернокожее население жить в нищете, где они жили вместе в захудалых районах городов, как люди, которым мешает природа. С евреями в США обращались так же, как с расовой дискриминацией, особенно между 1880 и концом 1960-х годов.Но в то время как еврейский народ получил большую пользу от антидискриминационных законов шестидесятых и семидесятых годов, американцы африканского происхождения и другие так называемые «цветные люди» продолжали подвергаться тонкой, но широко распространенной расовой дискриминации. По иронии судьбы, в то время как борьба за успех на фоне невзгод держала американских евреев связанными вокруг нации через сильную приверженность общине, продолжающаяся борьба афроамериканцев против стойкой дискриминации связывает лишь некоторых из них приверженностью чувству общности; другие пытаются оторваться, пытаясь избежать низших стереотипов, которые сопровождают расизм против чернокожих и цветных.Часто афроамериканцы явно не понимают, на что направить свои усилия или на что сделать упор, чтобы получить твердое представление о руководстве в своих рядах. Результатом является чувство уязвимости и постоянное изменение позиции, которое характеризует афроамериканскую политику. Согласно Marable (2000), «ирландцы [также] испытывают жестокую дискриминацию по прибытии. Но в течение нескольких поколений они стали «белыми». Они усвоили ценности привилегий, язык и поведение белого господства, что позволило им претендовать на статус в иерархии ».Он отмечает, что такой ассимиляции не произошло с «расовыми» иммигрантами из Латинской Америки и Азии.

18 Либо Америка отказалась, либо совершенно не смогла перейти от простой десегрегации к интеграции в том, что касается афроамериканцев. Расовая дискриминация по-прежнему определяет отношения и методы, с помощью которых осуществляется политика предоставления таких общественных удобств и услуг, как образование, жилье и занятость. В результате разграничения американского социального мира почти неудержимо создается впечатление, что расовые сообщества являются естественными образованиями, в которых люди рождаются и встраиваются в них.Там, где колониальные правительства натурализовали «племенные сообщества», Запад натурализует расовые.

19 Можно спросить, как созданные таким образом сообщества повлияли на эволюцию гражданского общества, национальных государств как сплоченного политического тела? Действительно, создание новых государств над фрагментированными общинами служило колониальному государству. Что было неясно, так это то, как эти общины будут позиционировать себя по отношению к постколониальному государству. Результат не выдает теоретического единообразия. В некоторых случаях, как, например, в Ботсване, новому универсалистскому государству, похоже, удавалось обойти подход сообщества.Обойдя вождей, старейшин и других лидеров общины, президент сумел определить президентство как единственное «вождь» над всей Ботсваной. Можно утверждать, что Ботсвана представляет собой уникальную картину с ее небольшим национальным населением (1,2 миллиона человек), разделенным всего на две общины (сото и тсвана). То, что эти факторы не обязательно объясняют успех Ботсваны, становится очевидным из контрастирующих болот в Бурунди и Руанде, которые имеют общие черты с Ботсваной.С другой стороны, этнический плюрализм, царивший, например, в Нигерии, Уганде и Кении, не привел к подобным проблемам, скажем, в Танзании. Даже моноэтнические государства, такие как Сомали, жили лучше, чем множественные. В таком случае лучший подход состоит в том, чтобы наблюдать за каждым случаем с точки зрения того, как каждый случай колониальных аппаратов повлиял на результат их замены их соответствующими стратегиями. Комментируя случай Ботсваны, Джон Холм и Патрик Молутси (1992: 85) отмечают, что «проблема всех этих подходов, основанных на общинах, заключается в том, что они влияют только на реализацию политики в отдельных общинах, в то время как высшие национальные лидеры остаются неизменными ».Дело Ботсваны дополнительно усугубляется ее близостью к Южной Африке, рынок труда которой не оставил для лидеров Ботсваны другого выбора, кроме универсального подхода, заключающегося в сохранении рабочей силы дома для государственного строительства. В некоторых случаях в Африке колониальное позиционирование, намеренное или по умолчанию, определенных сообществ с целью выдвижения более значительных национальных требований по сравнению с другими, явно препятствовало наступлению демократии и надлежащего управления, коренящимся в расколе и / или конкуренции между государством и обществом (см. , например, Rothchild and Chazan 1988).

20 Позвольте мне теперь вернуться к тому типу сообщества, которое возникает как место адекватного и эффективного агентства, влияющего на изменения и принятие государственной политики в либеральном обществе. Эта категория сообщества является результатом критического обзора теории Локка о массовом обществе как моральном политическом теле; ее теоретики утверждают, что ввиду недавних социальных и политических преобразований модель Локка стала слабой и, следовательно, неспособной контролировать и защищать государственную политику.Его сторонники утверждают, что небольшие организованные социальные группы, сформированные либо как сообщества, основанные на правах, либо как другие формы компактных групп интересов, заменили политическое общество Локка в качестве наиболее эффективных органов для ведения переговоров или оказания давления на принятие законов с признанием прав групп. где они отрицаются или отсутствуют. Как недавно утверждал Майкл Л. Гросс (1997), это развитие представляет собой отход от сильной политической морали — частично заимствованной у Локка, но подчеркнутой Миллем и недавно переформулированной Ролзом, — которая возлагает на людей моральный долг по надзору за государственной политикой и политикой. предпринимать соответствующие действия, когда они нарушают определенные моральные ограничения.Он утверждает, что демократическое благополучие зависит от его рациональных действий, таких как автономное суждение и согласованные политические действия, независимо от того, проявляются ли они через ее голосование, право на участие в политической жизни или обязанность гражданского неповиновения. Однако сегодня из-за постоянно растущей сложности интересов, а также когнитивно-сложной особенности самого политического познания, даже эта хваленая индивидуальность нуждается в закалке «морального сообщества», дополитической социальной сущности, которая формирует основу для гражданское общество и настаивает на роспуске правительства.Другими словами, политическое действие коллективно. Это делается не по инициативе отдельных лиц, а только на основе консенсуса и общего согласия. Это, замечает Гросс, предполагает слабую модель политической морали, которая серьезно ограничивает моральные требования сильной модели.

21 Причина, по которой эта модель представляет слабую политическую мораль, состоит в том, что в них, согласно Гроссу, моральные принципы преследуются не столько из-за их гедонистической ценности, сколько из их защитной роли; как только они кодифицированы и закреплены в позитивном законе, им остается скатываться на задний план, на котором разыгрывается личный интерес.Политическая стабильность заключается не в моральной компетентности, а в осознанном личном интересе и институциональном регулировании. Слабая политическая мораль стала феноменом растущего плюралистического, а зачастую и конфликтного мира, в котором предполагаемая угроза Другого определила «защиту» как главную обязанность правительства — защищать отдельных лиц и группы от воспринимаемых суровых реалий политической жизни, таких как коррумпированные лидеры, несправедливое большинство, криминальные и / или злобные соседи.

22 Это, безусловно, еще один уровень социальной эволюции, привлекательная модель действующих либерально-демократических ценностей. Но это не работает одинаково для всех групп интересов. Не гарантируется, что люди будут оказывать равную поддержку, основываясь только на одном только разуме и моральных убеждениях, причинам всех тех социальных категорий, к которым они сами не принадлежат как свои собственные. Я имею в виду отношения между расовыми или этническими правами и правами, скажем, геев.Получит ли чернокожая женщина-гей равную поддержку со стороны не-чернокожих геев в вопросах, связанных с расой, так же, как она оказывает поддержку геям? На такие вопросы нет гарантированных ответов просто потому, что люди могут по-разному отвечать на вопросы о том, что я назову «выбираемой идентичностью» (например, сексуальная ориентация), чем на «невыбираемые» (например, быть черным, белым и т. Д.). или желтый). Это означало бы, что, хотя желтый гей может полагать, что отрицать чернокожим людям определенные права только на основании одной лишь расы, морально так же неправильно, как отказывать гею в определенных правах, данных другим только из-за их сексуальной ориентации, они могут не чувствовать достаточно сильно, по этим моральным соображениям, чтобы маршировать по улицам или жертвовать деньги на юридическую защиту расового вопроса, как они это делают или хотели бы для решения проблем геев, в которых непосредственно затрагиваются их интересы.Немного более сложный случай возник, примеров , из того, что сейчас широко рассматривается как расовое нежелание или просто безжалостная готовность Америки помочь разрешить геноцид в Руанде, что резко контрастирует с тем, как она позже мобилизовала огромные ресурсы. вмешаться в геноцид на Балканах.

23 Еще одним фактором, который может повлиять на степень эффективности влияния сообществ групп интересов на политику, вполне может быть их предоставленная или способность заручиться финансовой поддержкой, вопрос, который иногда во многих отношениях тесно связан с расовым фактором.Дело в том, что в ситуациях, когда отдельные сообщества не имеют равного доступа к одним и тем же каналам самопрезентации и аргументации или не оказывают или вряд ли будут иметь одинаковое влияние на лоббируемые и контролируемые институты, плюралистическая структура слабая политическая мораль может привести к еще большему социальному и гражданскому неравенству. Защитная демократия слабой политической морали с большей вероятностью принесет пользу и без того привилегированным и политически и экономически сильным (влиятельным) сообществам, которые обладают признанной и нелегко поддающейся компромиссу основой власти, чем иметь какую-либо значимость для менее привилегированных групп.Такая ситуация с большей вероятностью сохранится, если не улучшит статус-кво, чем приведет к существенным социальным и политическим изменениям. Те, кто желал наблюдать за тем, как Южная Африка продвигается к состоянию социальной сплоченности и интеграции после апартеида, задумаются над тем, почему Комиссия по установлению истины и примирению столкнулась с такими серьезными препятствиями в ее усилиях. Правительство Южной Африки открыто признало, что оно не может эффективно осуществлять правосудие против виновных в преступлениях апартеида, опасаясь возможной экономической и политической реакции со стороны чрезмерно привилегированного белого меньшинства, несмотря на преступный характер их политического пути к таким привилегиям. .

24 В контексте международной агрессии слабая политическая мораль предусматривает политические и моральные оправдания для спасения и / или защиты находящихся в неблагоприятном положении наций и обществ от вторжений со стороны их соседей, как это произошло после вторжения Германии в ее соседей во время Второй мировой войны, или в недавнем вмешательстве евро-американских объединенных сил в конфликты в Кувейте и на Балканах. Это также оправдывает участие могущественных стран в мирных переговорах или в предотвращении эскалации потенциального конфликта между ссорящимися соседями, как это происходит при защите Соединенными Штатами Южной Кореи или в ее посредничестве в установлении мира между Израилем и его арабскими соседями.

25 Утверждать, что защитная демократия — это путь к стабилизации мирового порядка, значит игнорировать ее способность порождать конфликты. Гросс согласился бы с этой точкой зрения, поскольку он отмечает (1997: 24), что защитная демократия иногда характеризовалась как система, которая «прославляет индивидуализм и эгоизм, стремится контролировать коварные эффекты партийной политики, поощряя новые фракции, отвергая любые моральные принципы трансформация политического сознания и поощряет конкурентные, а не совместные политические отношения, мотивированные довольно смутным, хотя и реалистичным, взглядом на человеческую природу… »Этот вид конкурентной партийной политики часто проявляется почти везде в мире, где существует множество социальных формаций.В одних случаях это вызывает вражду между этническими группами или кланами, в других — между расовыми группами.

26 По мнению Гросса, для того, чтобы слабая политическая мораль работала, она должна руководствоваться моральными соображениями, которые будут включать политический активизм с конкретным описанием нормативных основных принципов, демократического характера и нравственного обучения. Он утверждает, что в качестве общего принципа на массовое общество больше нельзя полагаться, как это делал Локк, как на субъект коллективных действий для сдерживания эксцессов и недостатков правительства.И он справедливо признает, что рациональная модель коллективных действий может работать, только если ее стимулы уже предполагают существование контекста, определяющего их эффективность. Как он (Gross, 1997: 108) говорит: «Альтруизм, нормативный долг и справедливость действуют по отношению к определенной группе« значимых других », чьи интересы сопоставляются с его собственными, чьи лидеры и нормы являются авторитетными и среди которых взаимны чувство верности и справедливости накаляется ». Другими словами, для того, чтобы сработала рациональная модель коллективных действий, должна существовать другая форма «коллективного чувства» общей принадлежности между участниками группы.Хотя небольшие группы, объединенные исключительно общими интересами морального характера, интеллектуальными убеждениями, являются для Гросса идеальными (совершенными) сообществами, они возникают только на той идеальной стадии, когда люди способны «игнорировать расчеты ожидаемой полезности». Выше я попытался указать, что этот идеальный моральный принцип, по-видимому, служит тем, кто уже пользуется привилегиями или с большей вероятностью их получит, чем менее привилегированным и более слабым слоям общества.

27 Коммунитарный взгляд Гросса носит чисто методологический характер.Хотя в нем подчеркивается психосоциальная и этическая важность принадлежности к сообществам для достижения определенных целей, интересы и убеждения, которые понимаются и ценятся как общие цели членами группы, на самом деле являются личными, хотя и совпадают с интересами других людей. Основываясь на центральной роли конгруэнтности, а не общности интересов членов, этот взгляд на общество утверждает, что улучшение общества гарантируется конфликтными и конкурентными отношениями между его составными частями.Он не нацелен на достижение общей человечности.

28 Теория Гросса, как и Локка, эволюционистская. Он утверждает, что слабая политическая мораль является функцией увеличения социальной сложности — например, роста когда-то неизвестных или табуированных требований моральных и юридических прав для отдельных лиц и групп — и более высокой эпистемологической сложности политического познания. Эта сложность природы и познания общества сделала массовое политическое тело Локка неэффективным в качестве агента политического морального контроля.Единое политическое сообщество Локка теперь заменено множеством политических сообществ, определяемых разнообразием моральных требований и убеждений, которые разделяют лишь относительно небольшие группы. Кроме того, вместо массовых протестов, доступных политическому сообществу Локка в качестве эффективного средства для внесения изменений, эффективность сообществ небольших групп интересов зависит сначала от логической и эпистемологической силы моральных и юридических аргументов и лишь позже возвращается к активным протестам.

29 Реальность этнических сообществ позволяет многим африканцам познавать свой мир и идентифицировать себя по-разному. «Они думают о себе как о единых людях в одних условиях и как о разных людях в других» (Карп, 1995: 221). Кто-то может идентифицировать себя как член одной этнической общины или только как ее часть, когда того требует природа политического дискурса, и твердо как кенийец в другое время при иной обстановке дискурса. Как Аппиа рассказывает нам в трогательной истории о смерти и похоронах своего отца (Аппиа, 1992: 181-92), в африканских общинах, похоже, продолжают заявлять о высоких ставках в контроле над личными переживаниями своей идентичности.Но сторонники моральной глобализации предполагают, что национализм и этноцентризм являются препятствиями на пути развития общечеловеческих моральных ценностей.

30 В то время как социокультурный плюрализм поднимает интересные политические вопросы о построении нации, влияние межэтнического соперничества на стабильность государства поднимает соответствующие моральные вопросы относительно того, как члены разных групп относятся друг к другу в условиях разделенной лояльности. Кумовство, трайбализм и другие формы дискриминационного поведения — это плохо и неправильно в любое время и в любом месте, где они практикуются.Они основаны на обязательстве в случаях распределения товаров или распределения требований либо отдавать предпочтение тем, кто разделяет с нами родственные узы, против тех, кто не связан с нами, независимо от того, обладают ли они справедливой квалификацией или заслуживают. Кумовство, трайбализм, расизм и другие подобные типы поведения — противоположности справедливости распределения. Сродни им те чувства, которые мы развиваем и часто проявляем, чтобы выразить нашу преданную любовь к нашей группе, будь то семья, клан, этническая группа или нация.В современном мире международных корпораций и общих политических органов, требующих обслуживания от граждан государств-членов, даже патриотизм может привести к несправедливости, которую мы отождествляем с кумовством и трайбализмом.

31 Помимо соображений распределения, любовь к одной группе может привести к морально сомнительным проявлениям, например, демонстрации неприятия и враждебности по отношению к другим группам только по той причине, что они принадлежат к группам, отличным от вашей собственной. Действительно, история изобилует рассказами о войнах и других формах злодеяний, совершенных против людей другой идентичности.В связи с этим утверждалось, что все проявления любви к собственной идентичности по отношению к другим имеют, по крайней мере, потенциал вести к аморальному поведению по отношению к другим, и поэтому их следует заменить более космополитическим взглядом на равенство всех людей. Давайте назовем эту точку зрения пангуманистической моральной теорией и быстро подтвердим ее главную моральную цель: культивирование мира, в котором все люди могут пользоваться равными правами и уважением, независимо от их расовой, национальной, этнической, религиозной, гендерной или любой другой принадлежности. форма принадлежности.

32 Пан-гуманистические или универсалистские теоретики морали утверждают, что любая форма акцента на одной или нескольких социальных идентичностях по сравнению с другими, например этноцентризм или патриотизм, препятствует развитию истинных моральных и когнитивных ценностей, поскольку они делают только членов группы идентичности своими моральными принципами. равны, к опасному исключению тех, кто стоит за его пределами. Согласно этой точке зрения, культурный плюрализм — это понятие, которое может привести к моральному и когнитивному релятивизму, который, как он утверждает, часто используется для защиты зверств групп по отношению к другим.

33 Хотя плюрализм и релятивизм остаются разными, они одинаково беспокоят пангуманистов. Текущие дебаты (как, например, в Nussbaum and Cohen, 1996 и Cheah and Robbins, 1998), определяющие как взаимно противоположные категории этнической принадлежности и нации, нации и земного шара, являются своего рода переформулировками одной и той же старой проблемы. оппозиции между частным и универсальным. Сила этих дебатов заключается в их способности помещать моральный дискурс в более широкий контекст социальности людей, который стал еще более сложным из-за недавнего и продолжающегося технологического прогресса и экономического роста, особенно на Западе и в Японии.Эти достижения позволили подвергнуть сомнению старые моральные и другие теории, связанные с обществом, сила которых теперь, похоже, зависела от идеи социальной замкнутости, такой как системы, определенные на этнической или национальной основе. Среди таких вопросов можно сформулировать следующие: как мы сегодня определяем людей в культурном отношении перед лицом повсеместной иммиграции отдельными лицами и группами через географические, социальные, религиозные и другие формы культурных границ? Должны ли люди продолжать разделять себя, когда технологии делают возможным объединение в некогда невообразимых режимах? Каковы были, есть и будут моральные последствия идей, теорий и идеологий, которые поощряют разделение людей через теории идентичности и различия? Но быстро приходят в голову и встречные вопросы: влечет ли культурная самоидентификация отрицание космополитизма? Или это влечет за собой враждебность по отношению к Другим? Можем ли мы быть обоими одновременно? Это сложные вопросы, на которые нет простых ответов.Но люди, которые достаточно заботятся о будущем человечества, должны задавать им вопросы и противостоять им.

34 Помня о несправедливости и другом зле против человечества, вызванном призывами политических лидеров темного мира к необоснованному этноцентризму в ущерб более высоким социальным ценностям, я беспокоюсь также о других предположениях, лежащих в основе утверждения о том, что чувства, связанные с идентичностью, основаны на на сообщество или национальное государство, такие как патриотизм или основанные на религии, несовместимы с космополитизмом и универсальным моральным порядком.Трудно представить себе аргумент, который бы успешно защищал утверждение, что нельзя отдавать верность тому, чтобы быть, например, занде и суданцем одновременно, или что это неумолимо ограничивает его / ее способность развивать истинно человеческие ценности, которые универсальны. Это вызывает беспокойство, потому что для успеха такого заявления необходимо также успешно аргументировать, что социальные идентичности, такие как принадлежность к занде или суданцу, неотчуждаемы и являются онтологически и когнитивно определяющими и взаимоисключающими условиями, которыми ни один человек не может обладать вместе в одном месте. в то же время.

35 Марта Нуссбаум (1996) утверждает, что национализм и, как следствие, другие ограничивающие идентичности ограничивают нашу способность развивать истинные моральные ценности. Комментируя роман Рабиндраната Тагора « Дом и мир », она пишет: «

36

Я считаю, что Тагор глубоко понимает, когда замечает, что, по сути, национализм и этноцентрический партикуляризм не чужды друг другу, а сродни — что поддержка националистических настроений подрывает, в конечном счете, даже те ценности, которые имеют нации вместе, потому что он заменяет красочным идолом основные универсальные ценности справедливости и права.Если кто-то сказал: «Я в первую очередь индиец, во вторую — гражданин мира», если он или она предприняли этот сомнительный с моральной точки зрения ход самоопределения по морально несущественной характеристике, то что, действительно, остановит этого человека от того, чтобы сказать: как персонажи Тагора так быстро учатся говорить: «Я в первую очередь индус, а во вторую — индус, или сначала я домовладелец из высшей касты, а потом индус»? Только космополитическая позиция домовладельца Нихила — такая скучная в глазах его молодой жены Бималы и его страстного друга-националиста Сандипа — обещает преодолеть эти разногласия, потому что только эта позиция требует от нас в первую очередь приверженности тому, что является моральным. хорошо — и то, что, будучи хорошим, я могу рекомендовать всем людям.

(Нуссбаум, 1996: 5)

37 Подобно большинству тех (универсалистов), которые утверждают, что любой принцип социального действия неверен и должен быть отвергнут, если он способен давать результаты, противоречащие идеальным устремлениям доминирующей теории, Нуссбаум также утверждает, что в мире, ориентированном на наведение мостов, по крайней мере, большинство различий между народами через политические, социальные и культурные границы, все типы ограниченной идентичности должны в лучшем случае уступить место ценности универсального безграничного общества.

38 В то время как его цель, несомненно, хорошая, универсалистское требование, тем не менее, является выражением страхов, основанных на некоторых исторических фактах, а не на оценке логической связи между притязаниями на идентичность и насилие. С исторической точки зрения, несомненно, законно повышать осведомленность о способности людей, вообще говоря, переходить от простого признания различных этнических групп к убеждению, перефразируя Аппиа (1990), в то, что представители разных этнических групп отличаются друг от друга в отношениях, которые оправдывают их дифференцированное отношение.В Африке такой шаг означает начало трайбализма, одной из проблем ее общественной морали. Учитывая количество зла, совершенного в далекой и недавней истории людьми от имени групп, в которых они заявляют о своей идентичности, точка зрения Нуссбаума вряд ли требует акцента или уточнения. Но неверно делать из этого вывод, что любой, кто идентифицирует себя как сначала занде, а потом суданец, будет тем самым сторонником трайбализма в этом моральном смысле. Она поступила правильно, возложив вину на идеологию, важным аспектом которой является упаковка образования и его роль в создании и привитии в умы молодых поколений ложных коннотаций представлений о нашей идентичности как местных и глобальных граждан.Такое образование, на наш взгляд, может способствовать осознанию универсальных человеческих ценностей, одной из которых является важное культурное разнообразие человеческих групп.

39 Излишне говорить, что образовательные системы предоставляют нам идеологические линзы, через которые мы смотрим на себя по отношению к другим. И если Нуссбаум прав в том, что «[через] космополитическое образование мы узнаем больше о самих себе» (1996: 11), то, по иронии судьбы, колониальное образование с его акцентом на колонизаторах произвело непреднамеренный продукт в колонизаторах, заставив их более гуманный и универсальный.Другими словами, колонизированный мог отвести взгляд от себя, не отбрасывая свое представление о самом себе. Нет сомнений в том, что опасения Нуссбаума оправданы и своевременны; они обращаются к неправильному использованию идентичности — скорее к культовым различиям, чем к богатству культурного разнообразия, которое делает возможным человеческий феномен. Но нетрудно понять, что их беспокоит то, что она считает неправильной образовательной политикой, а не идентичность как таковая. Если выразить это на идиомах ее портрета трагедии Аристофана, неверно, что все, кто узнает о различиях, будут убийцами отцов.Всегда могут быть плохие ученики, которые ошибочно делают трагические выводы из представлений о различиях. Кроме того, хотя Сократа среди них не было, всегда могут быть плохие учителя, которые могут привести своих учеников к убийствам отцов. Но должны ли мы вообще запретить профессию учителя только потому, что существует постоянная вероятность иметь как плохих учеников, так и плохих учителей? Предложение Нуссбаума, конечно, состоит в том, что мы должны реформировать образование, чтобы подчеркнуть универсальность, а не устранять ее полностью.По ее мнению, обращение к классике укажет нам на изначальную важность универсального как истинного объекта познания.

40 Недавние дебаты о природе сообществ были популяризированы и продолжаются благодаря работе Бенедикта Андерсона Imagined Communities (1983). С тех пор птицы всех перьев научились питаться зерном Андерсона. Но до того, как Бенедикт Андерсон обнародовал идею сообщества как продукта послевоенных идеологических кампаний при поддержке средств массовой информации, была идея Пьера Феликса Бурдье о том, что миры, в которых мы живем, представляют собой сети тщательно согласованных схематических правил, в которых индивид и общество взаимозависимы. и производят друг друга.Нет общества без практических и импровизационных навыков индивида, так же как нет самодостаточного индивида, чьи практические навыки в первую очередь являются реакцией на правила общества в рамках данных структур. Некоторые другие мыслители, в том числе Кун и Поланьи в недавнем прошлом, и Чарльз Уэйд Миллс (1997 и 1998) среди многих других сегодня, обращались к роли сообществ, как профессиональных, так и повседневных, в эпистемическом формировании нашего мира. Они исследуют социальные механизмы, с помощью которых строятся и подтверждаются теории и нормы.Миллс гораздо более детерминирован, чем Бурдье. Это Бурдье, чья работа непосредственно касается взаимоотношений индивида и общества в производстве культуры в целом в манерах, имеющих отношение к проблемам, поднятым Нуссбаумом. Его общая социальная теория, в частности, направлена ​​на преодоление оппозиции между индивидом и обществом, которую он считает взаимно обусловливающей. Его тезис состоит в том, что культурные миры, которые, как мы предполагаем, являются общими для действующих внутри них акторов, конституируются эффектами собственных действий акторов в обществе как влияющих и обусловливающих (также самосохраняющих) институтов.С одной стороны, люди демонстрируют практические навыки, адаптированные к ограничениям (социальной) среды. С другой стороны, общество не определяет действия людей: одни и те же практические навыки позволяют им действовать с некоторой степенью свободы и даже импровизировать в процессе решения бесконечного количества ситуаций, таким образом влияя и изменяя практический облик общества. сам. Вместе, во взаимности, они создают эти культурные сообщества с помощью системной поведенческой схемы действия-реакции.Для Бурдье культурные знания, такие как знание ритуалов, представляют собой своего рода практические знания, основанные на тех же схемах Habitus , что и повседневная жизнь, в которой шаблоны ритуалов и повседневной деятельности взаимопроникают и взаимодействуют, создавая культурное значение Lebenswelt. В социальном мире Бурдье, или Habitus , ритуал, язык, актеры и агентура — все они играют определенные и неограниченные роли в создании миров, которые структурируют социальный мир на единицы определенных видов рациональности, легитимации, власти и т. Д. и социальное действие.

41 Ключевое понятие в практической логике Бурдье, Habitus , приводит к тому, что он акцентирует внимание на кросс-контекстных связях. Как набор порождающих схем восприятия, действия и оценки, которые усваиваются и подкрепляются действиями и дискурсами, произведенными по одним и тем же схемам (Bourdieu, 1990: 14), габитус в равной степени применяется в сельскохозяйственном труде и календарных обрядах, в повседневное взаимодействие и в церемониальных действиях. Такое широкое применение небольшого набора схем придает практической логике приблизительную целостность, ее «нечеткую» закономерность.Социальные феномены существуют и могут быть поняты только в относительном смысле, то есть как они происходят в диахронических и синхронных отношениях с другими социологическими явлениями. Например, представления о хорошем вкусе в одежде являются продуктом социального положения человека, который придерживается этих убеждений или, точнее, практикует определенный стиль одежды. Он придерживается таких убеждений по отношению к другим верованиям и практикам, которые сознательно или бессознательно стремятся или отвергаются как стратегии в борьбе за признание и принятие в определенном месте и в определенной роли в обществе; эти понятия и практики можно понять, только если принять во внимание все такие отношения.Этот пример можно связать с нынешним феноменом подростковой моды в Соединенных Штатах. Подобные субкультурные феномены постоянно пронизывают многие общества.

42 Проведенный Бурдье анализ социокультурного мира кабильского языка в Марокко часто подробно описывается богатым описанием ритуалов, языка и средств, посредством которых создается системная структура практики. Но именно из-за акцента на синхронной структуре и логике производства этого социального мира, габитус , кажется, теряет фокус на процессе производства.В результате, замечает Крац, «его реляционное понимание [взаимопроникновения культурных контекстов] имеет тенденцию вытеснять другие ассоциации, которые в меньшей степени полагаются на интерференцию, позитивные значения, которые не полагаются на противопоставления другим схемам или объектам» (Kratz, 1994: 31 ). Во-вторых, теория Бурдье предполагает наличие единого языкового рынка и единого набора ценностей, которые признаются и разделяются всеми заинтересованными сторонами. Он игнорирует многомерный мир, в котором люди одновременно живут в различных социальных отношениях или часто мигрируют между ними.Другими словами, Бурдье не принимает во внимание реальную и образную многоязыковую способность людей участвовать в дискурсах в различных культурных областях. Марксистские рамки, которые позволяют Бурдье терять фокус на процессе, посредством которого социальные миры создаются без ограничений, — потому что они переключают внимание на структуру власти в ограниченных контекстах, — также приводят его к детерминистическому взгляду на культурные институты как на окна, через которые классификации и определения народов и обществ можно наблюдать.Он определяет культурные институты как единицы власти, способности представлять и поддерживать статус-кво: воспроизводить структуры убеждений и опыта, через которые понимаются культурные различия. Обзор системы Бурдье затем создаст образ сообществ как коллекционируемых, экспонируемых и управляемых социальных единиц — потому что они имеют фиксированные структуры — сопоставленные, но не связанные друг с другом. Таким образом, для Бурдье сообщества являются самопроизвольными и имеют тенденцию быть взаимоисключающими.Расовая разновидность этой точки зрения питает консервативный политический дискурс Америки, особенно в южных штатах.

43 Для сравнения: теория слабой политической морали Гросса имеет одно важное преимущество перед габитусом Бурдье. Чувство моральных сообществ, с которым работает Гросс, не обязательно должно относиться только к географически расположенным социальным единицам. Скорее, они характеризуются только общими убеждениями и действиями, которые привносят личную идентичность в стереотипную связь и солидарность с другими моральными рассуждениями, «прочно закрепленными в тесных социальных сетях» (Gross, 1997: 218).Он пишет:

44

Хотя преимущества солидарности и, в частности, стимулы личной идентичности усиливаются за счет обычного морального развития, сетей тесной дружбы и социальной взаимозависимости, ни один из этих факторов не влияет на силу постматериальных стимулов. Напротив, эти стимулы, характеризующиеся нормами гражданственности и универсальным моральным долгом, тесно связаны с пост-конвенциональными моральными предпочтениями и твердым отказом от доконвенциональных норм. Они обращаются к автономии и мотивируют людей действовать независимо от действий и мнений других.

(Брутто, 1997: 218)

45 Одна из вещей, которые подразумевает приведенное выше утверждение, заключается в том, что человеку не обязательно разделять все убеждения других членов морального сообщества, чтобы стать одним из них в определенном отношении. Эта характеристика значительно отличает либеральное сообщество Гросса от традиционной модели. Он использует сообщество только как стратегический альянс для достижения глубоко индивидуальных интересов. Таким образом, его мораль определенно не является коммунитарной в сущностном смысле.Его крепость заключается не в реальности, а в рациональности (общих) убеждений о хорошей жизни. Как говорит Уилл Кимлика (1989: 11),

46

Некоторые люди говорят, что наш основной интерес состоит в том, чтобы жить в соответствии с целями, которые мы, как отдельные лица или как сообщество, в настоящее время разделяем и разделяем. Но это кажется ошибкой: ведь наши обсуждения — это не просто прогнозы о том, как максимизировать достижение текущих целей и проектов. Они также являются суждениями о ценности этих целей и проектов, и мы признаем, что наши нынешние и прошлые суждения ошибочны.

47Поскольку членство в таком сообществе зависит от рассудительной (то есть рациональной) обоснованности его требований, Гросс утверждает, что реагирования на избирательные стимулы было бы достаточно, чтобы составить один тип такого сообщества. Кроме того, это позволяет одному человеку стать членом нескольких сообществ, характеризующихся разнообразным набором интересов, которые координируются различными соответствующими группами. Решающее различие, конечно же, заключается в том, как разные школы либерализма определяют происхождение и тип морального разума.Но обсуждение того, насколько грубо похоже на Кимличку в этом вопросе или отличается от него, выходит за рамки этого эссе. Достаточно отметить, что Кимлика разделяет либеральную позицию Джона Ролза и, в прошлом, позицию Дж. С. Милля. Как и Роулз, Кимлика считает, что некоторые коммунитарные идеи могут быть репрессивными, возможно, потому, что они могут захотеть определить для нас наши цели. Гросс, с другой стороны, преуменьшает значение «объективистского» статуса разделяемых убеждений политической морали.Достаточно того, что отдельный актер сочувствует им в достаточной степени, чтобы оправдать свои действия. Хотя он разделяет с Кимличкой либеральную индивидуалистическую приверженность роли индивидуальной ответственности и самоуправления, его интерес к цитируемой здесь работе в основном связан с ролью защиты в влиянии на государственную политику, а не с онтологическими проблемами политической морали. Таким образом, для него, как и для Kymlicka, если люди видят ценность в членстве в определенной группе, они должны иметь право добиваться этого членства.Но они должны сохранять свою основную свободу, даже если они сохраняют свое членство в ней, верят и действуют в согласии с другими ее членами.

48 В реальной жизни, по крайней мере, в той обстановке, которую предполагал Гросс, и которая во многом похожа на ту, в которой живет большинство тех, кто обсуждает эти вопросы в академии, люди пересекают границы, чтобы участвовать в как можно большем количестве действий разных активистов. заинтересованные группы, которые могут быть связаны или побуждать к их моральным позициям и требованиям к изменениям.Историческое наблюдение Гросса верно, что таких случаев много и они могут множиться вместе с ходом социальной эволюции. Многое из этого может зависеть от роста знаний и их влияния на экономику, что затем приводит к постоянной реконфигурации социальных ролей, связей и отношений. В результате все большее число людей обнаруживают, что выполняют все более разнообразные роли в течение своей активной жизни, не отказываясь от них. Например, многие из нас живут днем ​​в сообществах, определяемых нашими профессионально конкретными, институционально связанными и согласованными интересами.И, полностью отдавая себя этим профессиональным сообществам, они в то же время несут ответственность за другие сообщества, в которые они возвращаются вечером, не уходя из первых. И, как хорошо знают иммигранты, сложность на этом не заканчивается: она простирается за пределы домашнего хозяйства и соседства до культурных воссоединений на больших географических расстояниях с помощью различных символических и ритуальных средств, таких как язык, одежда, музыка, религия и другие формы как спонтанных, так и спонтанных. и организованные мероприятия.Я считаю, что эти уровни и передачи личных союзов не противоречат друг другу, по крайней мере, в недостаточной степени, чтобы сделать невозможным участие отдельных лиц и групп в некоторых из них одновременно или поочередно. Я сижу в своем университетском кабинете и вращаюсь в кресле, чтобы полюбоваться богатым разнообразием того, что комната привносит между стенами, не перегружая их противоречиями между частным и универсальным, патриотическим и космополитическим.Возможность проиграть компакт-диск с моей музыкой Луо во время работы над философской работой, в которой даже есть ссылки на работы какого-то британского философа, которые меня не волнуют, за исключением его или ее идей, которые доходят до меня в своей абстрактной и символической … основанный на книге носитель, не требует от меня условно, что для участия в одном я должен сначала отказаться от другого. Я могу одновременно быть и Луо, и членом академического сообщества Луисвильского университета, не обременяя себя. Я могу быть и фактически являюсь патриотом и космополитом, националистом и этноцентриком одновременно, одержимым гордостью быть кенийцем и, прежде всего, луо.Где универсальное платье и кто будет его универсальным портным? Где его универсальный узор? Каждая из этих идентичностей возникает внутри и поддерживается серией ментальных действий, с помощью которых я перехожу от одного набора памятных символов к другому. Это способ, которым я конструирую свои многочисленные истории, которые разделяют и соревнуются за воплощение в одном и том же самом «я». Помните, что часто даже музыка, которую я играю, может варьироваться от луо до конголезской, а иногда даже от Баха, Бетховена или Моцарта.Да, я тоже люблю свою молодость, и я часто отмечаю ее, слушая итальянскую популярную музыку с начала до середины семидесятых. Обычно мои дети не могут понять это, но они ценят сложность реальной жизни, когда говорят: «Папа только что вернулся в свои дни, о которых мы никогда не узнаем. »Такое поведение, как акт слушания, заявление о причастности к музыкальным произведениям и получение удовольствия от них, случайное погружение в танцевальный транс в ответ на бит Kwasa Kwasa или регулярная передача ресурсов для удаленного ухода локализованные родственники — это все способы, которыми я втягиваюсь в один или другой из множества миров моего повседневного опыта и из них.Тем не менее, тот, кто проходит мимо моей двери и мельком видит меня в моем офисе, скорее всего, помещает меня в один или несколько аспектов институциональных построений в то время, с их представлением о том, кто я тесно связан с набором диспозиций характера, действий. , роли, поведение, которое для них имеет смысл в отношении того, кем и каким человеком они меня воображают, и почему я вообще здесь вообще. Если я говорю, дополнительный фактор этого социального воображения быстро вызывается моим акцентом, который часто вызывает вопрос: «Откуда вы? »Тот факт, что я мог бы сидеть там, погруженный в мир, где бытие Луо могло быть основным опытом, происходящим в моих ментальных процессах, был бы полностью скрыт от тех, кто заранее не знал об этом аспекте моей личности.И переживание того, что я Луо, не всегда было моим основным переживанием. Но по желанию я могу использовать его как свой основной корень. Каждая встреча требует перехода от одного способа переживания к другому. Предполагая, что фактическое взаимно отзывчивое поведение, действие и получение ответов, как в диалогической речи, имеет решающее значение, но не является необходимым для того, чтобы стать частью габитуса Бурдье — потому что, например, мы все еще заявляем и утверждаем, что принадлежим даже к какой-то группе. будучи удаленными от пристального внимания и взгляда других — тогда мы можем стать частью любой и многих групп не только путем уклонения нашего совместного поведения от одного набора общепринятых моделей поведения, с помощью которых распознается принадлежность к такой группе, но также полагая, что мы по-прежнему настроены соблюдать условности, которые мы разделяем с другими людьми, с которыми мы принадлежим к другим группам.Следовательно, индивидуальная идентичность и опыт никогда не происходят полностью от отдельных сегментов общества. Человек может в течение короткого времени перемещаться вперед и назад между подчеркиванием той или иной части своей идентичности, которая проистекает из принадлежности к национальному, профессиональному, этническому или социальному сообществу. Те, кто уезжает далеко, чтобы переехать домой или часто меняют работу, будучи участниками современной агрессивной экономики, не понаслышке знают о трудностях перестройки на профессиональном и социальном уровнях.Страдания детей, связанные с приспособлением к школам и возрастным группам по соседству, хорошо известны родителям и детям, которые находятся в компании на этих переходах и переходах.

49 Из вышеизложенного можно сделать два вывода: во-первых, сообщества конституируются скорее диалогически, чем онтологически. Обладая практическими навыками Бурдье, мы каждый день ходим и обсуждаем наши пути в нескольких сообществах и за их пределами. Это для выживания, как образ жизни. Во-вторых, человек может быть частью нескольких сообществ одновременно — например, быть одновременно патриотом и космополитом, либо луо и кенийцем, либо другими одновременно.Аппиа удачно выразился так:

50

Патриот-космополит может допускать возможность мира, в котором каждый является укоренившимся космополитом, привязанным к своему собственному дому, со своими собственными культурными особенностями, но получающим удовольствие от присутствия других, отличных от других, места, которые являются домом для других, других людей…
В мире космополитических патриотов люди принимают на себя ответственность гражданина развивать культуру и политику своих домов.Многие, без сомнения, прожили бы свою жизнь в тех местах, которые их сформировали; и это одна из причин, по которой местные культурные обычаи будут сохраняться и передаваться. Но многие переехали бы, а это означало бы, что культурные обычаи также будут путешествовать (как они всегда путешествовали). Результатом стал бы мир, в котором каждая локальная форма человеческой жизни была результатом долгосрочных и устойчивых процессов культурной гибридизации: мир в этом отношении очень похож на мир, в котором мы живем сейчас.

(Аппиа, 1996: 22-23)

51 Наш собственный пример — сидеть в университетском офисе в Соединенных Штатах, одновременно читая книгу британского философа и практикуясь быть Луо, — свидетельствует о космополитизме, о котором так мудро говорил отец Аппиа.Он олицетворяет постоянно меняющийся социокультурный характер kosmou , в котором мы представляем миграционные корни изменений. Те, кто остается в своей родной стране, переживают более короткий сдвиг идентичности. По Карпу,

52

Мы воспринимаем эти идентичности не как всеохватывающие сущности, а через определенные социальные события: встречи и социальные условия, в которых идентичности актуализируются людьми, участвующими в них.Сообщества часто воспринимаются как вещи и получают подобные вещи, такие как «ирландцы», «черные», «евреи», «WASP». Но на самом деле они переживаются как встречи, в которых приобретаются и используются культура, идентичность и навыки. Эти условия могут включать в себя общинные группы, такие маленькие и близкие, как нуклеарная семья, или такие большие и институциональные, как условность профессионального общества. Люди формируют свои первичные привязанности и учатся быть членами общества в этих условиях, которые вместе можно назвать институтами гражданского общества .

(Карп, 1992: 3-4)

53 Есть много примеров, которые могут еще больше усилить гибкость идеи общинной принадлежности, основанной на модели действия-реакции Бурдье; и такие примеры также могут усилить идею о том, что один человек может идентифицировать себя с несколькими сообществами действия-реакции одновременно. В сфере религии несколько семей состоят из членов, которые принадлежат или связаны с людьми, исповедующими ислам, христианство и, возможно, другие формы религиозного выражения.Члены таких домашних хозяйств учатся относиться друг к другу в соответствии с религиозными потребностями каждого человека или группы в убеждениях и поведении, безупречно сохраняя свои собственные. Они учатся действовать в обычном месте, а также когда и как отступать в свои собственные области убеждений и поведения. Поскольку они живут в общем пространстве, они постоянно подвергаются взаимной критике без осуждения.

54 Хотя это и взято из примеров из реальной жизни, это может быть чрезмерной идеализацией религиозной убежденности.Действительно, большая часть нашей истории унаследована от последствий религиозной нетерпимости — войн, преследований и других форм господства тех, кто либо исповедует разные вещи, либо вообще не исповедует. И не может быть лучшего времени, чтобы прямо указать на религиозную нетерпимость в мире, чем сейчас, с возрождением религиозных экстремистских и фундаменталистских движений, которые охватывают земной шар от Тимора до Нигерии и от Балканского Судана. Как указывает Нуссбаум (1998), религия стала источником действий, которые с различных теоретических или культурных точек зрения могут показаться большой несправедливостью, совершенной против различных групп людей, особенно женщин и детей.И это действительно замечательная идея — указать не только на то, что некоторые вещи в других культурах радикально отличаются от наших, но также и на то, что они могут быть неправильными с нашей точки зрения. Критические сравнения между культурами, по крайней мере частично, являются тем, как культурные эволюции начинаются и происходят в истории. Дело, однако, не в том, чтобы быстро осуждать такие случаи, как это часто делается в империалистической риторике, замаскированной под универсальный моральный долг. Как мы видели, это зачастую лучшие средства для поддержки жестких консервативных националистических настроений среди тех, на кого нападают.Национализм часто рождается в ответ на реальную или предполагаемую внешнюю угрозу культурного, политического или военного вторжения. Проблема с рецептами Нуссбаума, которые в остальном стоило бы обдумать, — и это может также относиться к идее Гросса о сильной политической морали — заключается в том, что небольшие группы активистов из дальних стран часто пытаются совершить революции в далеких обществах, почти не обращая внимания или вообще не обращая внимания на сложные социальные и исторические обстоятельства, окружающие такие проблемы.

55 Тот же агент, с помощью которого люди переключаются между разными групповыми идентичностями, обеспечивает способность, с которой они трансформируют культуры этих групп, так же как верования и практики, уже существующие в них, содержат людей и группы, которые так движутся, заставляя их заново приспосабливаться .Читатель может выбрать, среди прочего, Чинуа Ачебе (в Вещи рушатся, и Больше не в покое, ) или покойного известного угандийского поэта Окот п’Битека (в Песня Лавино и Песня Окола. ). Они оба стоят бок о бок в драматическом противостоянии консерватизма и перемен. Они предвещают возобновление дебатов в хорошо известном эссе Марты Нуссбаум (1996) и последующие дебаты на тему «Патриотизм и космополитизм». Ее ссылка, как мы отметили выше, представляет собой индийскую разновидность постколониального текста.

56 Эссе Нуссбаума поднимает столько же вопросов, сколько дает ответов на другие, как старые, так и новые. Во-первых, это вызывает старый вопрос, часть которого мы уже упоминали выше в отношении утверждения о том, что патриотические чувства ограничивают способность людей развивать универсально применимые моральные ценности, такие как справедливость и уважение к человечеству. Те, кто отстаивает эту точку зрения — и я не отделяю себя от них, используя дистанцирующее выражение «те», — могут сослаться на грубые злоупотребления в отношении человечества, такие как холокост, Сомали, Руанды, Балканы, Восточный Тимор и т. Д. на, как ужасы, которые могут возникать из-за акцента на примате частного применительно к фрагментированным социально-политическим порядкам.Но я хочу сделать акцент на «может появиться», а не на «действительно появиться». Один из возникающих здесь вопросов заключается в том, могут ли эпистемологические категории и / или должны ли они применяться целостно к тому, как мы оцениваем моральную ценность или качество социальных, политических и культурных процессов, строго учитывая их способность генерировать желаемые моральные блага. . Другой вопрос заключается в том, следует ли, исходя из исторических свидетельств того, что акцент на социальной фрагментации привел к бедствиям в указанных случаях, патриотические настроения, следовательно, плохи, или единственный способ предотвратить повторение таких бедствий — это рекомендовать полное искоренение ограниченных социальных групп, порождающих скорее патриотические, чем космополитические настроения.

57 Нетрудно получить ответ: празднование собственной культуры не обязательно должно вести к конфликту с другими только на основе различий. Хотя верно то, что злоупотребления реальностью культурных различий привели к бедствиям, также верно и то, что жестокое обращение и насилие в отношении тех, кто не похож на нас, не является ни необходимой, ни желательной частью идеи различия. Мы не должны упускать из виду возможность того, что бедствия, о которых мы так охотно упоминаем, в некоторых из этих случаев были вызваны стремлением к универсальности, стремлением создать однородное и универсальное чувство принадлежности, в то время как у тех, кто разные, нет. место.В то же время пассивное различие также может привести к катастрофе. Разница не является ценностью сама по себе. Что, если, например, все разные мнения по какому-либо вопросу были ложными? Разумеется, не может быть никакого удовольствия от множества ложных мнений о проблеме. Это был бы плюрализм в его худшем эпистемологическом плане. У всех нас есть потребность защитить себя от тех, кто говорит: «Моя страна [или сообщество], правильно или неправильно» (Appiah, 1996: 24).

58 В заключение, на языке луо есть два высказывания: «piny luore (вселенная погружена в бесконечные изменения)» и «wuoth eka ine (путешествуйте, и вы узнаете ее разнообразие)».Местные жители слишком хорошо знают, что они живут в космосе и сталкиваются с ним каждый день. Как однажды сказал знаменитый писатель Мартиникана Эме Сезер, «есть два верных способа потерять себя: либо ограничиться частностью без окон, либо броситься в неидентифицируемое универсальное». Он наверняка осознал и мудро намекнул на совместимость локального и глобального, патриотического и космополитического.

Культурные и исторические места

Как культурные и исторические достопримечательности связаны со здоровьем?

Чтобы познакомиться с историей и культурой места, часто требуется небольшое исследование.Туризм — прекрасная возможность повысить физическую активность. Многие мероприятия в культурных и исторических объектах предполагают много прогулок для гостей. Посещение музеев, парков, ярмарок, полей сражений, зданий и окрестностей часто требует более 30 минут ходьбы. Личностный рост и обучение также улучшают психическое здоровье.