Революционный радикализм: век девятнадцатый» – купить книгу ISBN 5-080-86169-4 с быстрой доставкой в интернет-магазине OZON

98. 03. 004. Революционный радикализм в России. Век девятнадцатый. Документальная публикация/ РАН. Ин-т Рос. Истории; под ред. Рудницкой Е. Л. . ; — М. : Археографический центр, 1997.

РОСаИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ НАУЧНА ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ

СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ

НАУКИ

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА

РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 5

ИСТОРИЯ

3

издается с 1973 г.

выходит 4 раза в год

индекс РЖ 2

индекс серии 2. 5

рефераты 98.03.001 -98.03.042

МОСКВА 1998

ловно, усилило самодержавие России на длительный период, заключает автор (с 292).

О. В. Бол ъшакоеа

98.03 004. РЕВОЛЮЦИОННЫЙ РАДИКАЛИЗМ В РОССИИ. ВЕК ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ. ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПУБЛИКАЦИЯ/ РАН Ин-т Рос истории, Под ред Рудницкой ЕЛ.; — М.: Археографический центр, 1997. — 576 с

«Предлагаемая книга — первая попытка выстроить достаточно репрезентативный документальный ряд, отражающий историю радикализма в России» (с 7), составители — Е.Л.Рудницкая, О В Будницкий, предисловие — Е.Л.Рудницкой Это — первая комплексная публикация документов по истории данного политического направления с 1850-х годов до рубежа веков.

Пять ее разделов включают программные документы различных течений радикальной мысли, пропагандистские и агитационные произведения, издания русской подпольной и заграничной печати

Открывающие каждый раздел развернутые вступительные статьи характеризуют идейное содержание соответствующих документов, обстоятельства их возникновения, их сопряженность с ходом общественного движения. Тексты документов дополняет обширный научно-справочный аппарат.

В качестве приложения помещено исследование итальянского слависта Витторио Страда «Гуманизм и терроризм в русском революционном движении», чтобы восполнить практически невозможное в рамках документального издания воспроизведение материалов, отражающих идейное наследие А И.Герцена. Предпринятый В.Страда сравнительный историко-философский анализ идей выдающегося русского мыслителя Герцена и идеолога революционного радикализма Бакунина выявляет животворную струю гуманизма, которая определилась в русском революционном движении

Однако, как отмечается в предисловии, «бланкистская устремленность, изначально существовавшая в русском освободи-

тельном движении и давшая цвет его наиболее радикальному выражению, со всей определен остью выявила себя в революции октября 1917 г, совершенной под знаменем социализма. Ее ре-з\льтаты преподали человечеству трагический урок торжества насильственно насажденной идеи» (с 20) Эта судьбоносность революционного начала явилась следствием своеобразия русской истории, решающей вехой которой были преобразования Петра 1 Они не только придвинули Россию к Европе, но и породили глубокие национальные проблемы социального и идеологического характера. Произошел глубокий разрыв, образовавшийся в результате приобщения верхов общества, дворянства к европейской культуре и массой народа, прежде всего крестьянства Проявилась интеллигенция, которой было суждено сыграть огромную роль в русской истории. 14 декабря 1825 г положило начало никогда больше не исчезавшего противостояния интеллигенции и власти

Первый раздел «Эпоха прокламаций». Общественно-демократический подъем середины XIX века», подготовленный канд ист наук Р Г Эймонтовой, содержит 30 документальных материалов 1853-1863 гг Документом №1 здесь помещена прокламация «Юрьев день», написанная Герценом в мае 1853 г и через месяц с небольшим вышедшая из печати Ее подзаголовок гласил «Русскому дворянству» «Из ваших рядов вышли Муравьев и Пестель, Рылеев и Бестужев, — обращался Герцен к дворянам.

— Из ваших рядов вышли Пушкин и Лермонтов. Наконец, и мы, оставившие родину для того, чтоб хоть вчуже раздавалась свободная русская речь, вышли из ваших рядов» (с.54-55). Автор убеждал помещиков самим заняться уничтожением «гнусного, позорного, ничем не оправданного рабства крестьян» Он доказывал, что ликвидация крепостничества — в интересах самих дворян, что без этого они останутся царскими рабами, ибо нельзя защищать права человека и человеческое достоинство, держа в рабстве других людей. Он апеллировал к уму и здравому смыслу дворянства, напоминая, что крестьяне перестают мириться с крепостным состоянием, предупреждая о возможности повторения пугачевщины, давая понять,

что в случае упорства помещиков авторы сами призовут крестьян к топорам

Следующие прокламации (док. № 2-4) были написаны сотрудником Герцена в Вольной русской типографии В А Энгельсоном и напечатаны в 1854 г Прокламации написаны с леворадикальных позиций.

В них отчетливо прослеживались черты, проявившиеся позднее в революционной пропаганде 60-х годов непримиримость к существующему режиму, жажда вооруженной борьбы с ним Прокламации были обращены к народу, прежде всего к старообрядцам, при этом с умыслом использовались верования и предрассудки народа. В двух «Видениях святого отца Кондратия» (с 60,63) автор, подделываясь под религиозную лексику и религиозное сознание простых людей, пытался возбудить чувства и подтолкнуть к действиям, с православием несовместимым Под видом духовной литературы пропагандировались противодействие самодержавию, идеи народного самоуправления и гласного суда. Прославлялся человеческий разум. Бог представал вдохновителем всемирного восстания. Соотечественникам внушалась вера в свои силы и необходимость борьбы. В других прокламациях Энгельсон обращался к русскому народу от имени жены Емельяна Пугачева, не сомнеьаясь, что память о Пугачеве жива в России, и обращение такого рода способно вызвать в народе живой отклик (с. 66).

Как показывают материалы, публикуемые в разделе, российский демократизм чаще всего выступал в форме политического радикализма, требуя коренного изменения существующего строя Характерной формой революционной деятельности на рубеже 50-60-х годов стало написание и распространение нелегальных противоправительственных прокламаций. Никогда раньше они не распространялись столь широко, определив название тех лет как «эпохи прокламаций» Демократами признавались только революционеры, остальных участников общественного движения либо старались «подтянуть» к ним, либо клеймили за неприятие революционных методов Идейными центрами движения служили ре-

дакции радикальных изданий — Вольная русская типография в Лондоне, «Современник» в Петербурге Вокруг них развернулась организационная работа по собиранию сил, приведшая к созданию всероссийской революционной организации — первой «Земли и Воли» Она строилась, исходя из фактического положения дел, на федеративной основе, вбирая в себя многочисленные разрозненные кружки и объединения, всзникавшие главным образом в среде студенчества

Приведенные документы раскрывают обстоятельства создания «Земли и Воли», положившей начало традиции организационного объединения радикальной интеллигенции для осуществления революции, что было результатом процессов, происходивших в революционном подполье и целенаправленной деятельности идеологов революционных преобразований А И Герцен и Н П Огарев, которые принадлежали к наиболее радикальной части дворянской интеллигенции 40-х годов, встретились с новым поколением радикалов, представленных разночинцами во главе с Н Г Чернышевским В работах Огарева, конспиративных документах, в написанных им прокламациях, появившихся на страницах «Колокола», были впервые обозначены исходные организационные принципы конспиративность, централизация, жесткая дисциплина и соподчиненность снизу доверху, которые прочно вошли в русскую революционную практику и стали дополнительным Фактором нравственной деформации революционеров В шестидесятниках, определивших тип последующих радикальных деятелей, парадоксальным образом сочетались чистейший альтруизм и прагматизм, жертвенность и беспощадность, утилитаризм и идеализм, нравственный релятивизм вплоть до отрицания приложимости морали к делу революции

Второй раздел «Нечаевско-бакунинская агитационная кампания 1869-1870 гг » подготовлен канд ист наук А Ю Минаковым (комментарии совместно с докт ист наук Е Л Рудницкой) и включает 16 документальных публикаций 1868-1873 гг Этот документальный ряд отражает указанную проблему как «сложное и

многоплановое явление», как неотъемлемую часть так называемого «нечаевского дела», знакомит с исходными политическими идеями «двух нечаевско-бакунинских агитационных кампаний», раскрывает «лабораторию», в которой «выращивались» зародыши тоталитарной идеологии и политики» (с 173,201)

Из документов видно, что в пропагандистско-агитационной кампании, развернутой С Г Нечаевым в 1869-1870 гг при активном участии М А Бакунина и Н П Огарева, был выразительным образом продемонстрирован политический беспредел, вытекавший из возведения аморализма в принцип политической борьбы Авантюризм, циничное заигрывание со всеми слоями общества, шантаж, ориентация на самые низменные инстинкты, прямая ставка на разбойничий мир, революция во что бы то ни стало — таковы были «начала», положенные в основу практического развязывания революции

Сам того не ведая, Бакунин дал мощный толчок всему неча-евскому делу уже на начальной стадии его развития Статьи Бакунина, опубликованные в эмигрантском журнале «Народное дело» (1868, № 1) и нелегально доставленные в Россию, оказали сильное влияние на формирование мировоззрения Нечаева и его политической программы В частности, статья «Наша программа» первого номера журнала излагала основные принципы организации будущего общества «на началах анархии» (с 201-203) Перепевы положений «Нашей программы» отчетливо просматриваются в нечаев-ских программных документах (с 262,267) Еще в большей степени повлияла на становление идеоногии нечаевского дела статья Бакунина «Постановка революционных вопросов», опубликованная в том же номере «Народного дела»

Как явствует из сборника, сам факт тесного сотрудничества Нечаева, Бакунина, Огарева отодвигает на второй план теоретические расхождения между ними в понимании характера русской революции И как бы ни отмежевывался впоследствии Бакунин от Нечаева для него и для Огарева он был прежде всего ярким воплощением революционера новой формации Идея Бакунина о 5-5446

спонтанно присущей русскому народу приверженности к бунту удобно вписывалась в раздуваемую Нечаевым фикцию о положении дел в России и питала анархический пафос его прокламаций, адресованных русской молодежи и офицерству (с 210,279) Больше того, Бакунин был хорошо осведомлен о нравственных принципах, которые укоренял Нечаев «Катехизисом революционера» и изданиями «Народная расправа» (с 223, 244,255) Квинтэссенция нечаевщины» — «Катехизис революционера» подводил идейную и организационную основу под революцию-авантюру, под революцию, порождающую деспотию и тоталитаризм Впервые в истории русской революционной мысли здесь была сформулирована программа широкомасштабной террористической деятельности (с 246-247) Стержневая идея документа для революционера нравственно лишь то, что способствует успеху революции, а «безнравственно и преступно все, что мешает ему» (с 244)

Экстремистский дух нечаевщины сохранился в одном из основных бакунинских творений 1873 г , а целый ряд идей, высказанных им совместно с Нечаевым, получил в нем дальнейшее развитие и конкретизацию, что делает «Прибавление А» к книге «Государственность и анархия» (с 306-314) итоговым документом прокламационных кампаний 1869 и 1870 гг , несмотря на происшедший к тому времени разрыв между Бакуниным и Нечаевым

В третьем разделе «Русский бланкизм Петр Ткачев», подготовленном докт ист наук Е Л Рудницкой, публикуются 14 документов ] 874-1877 гг , отражающих историю становления русского бланкизма как течения общественной жизни, его теоретическую разработку и вплетение в ткань русского революционного движения «Все процессы, — пишет автор вступительной статьи, — которые происходили в общественном движении, и в сфере идеологической, и в сфере практической, отмеченные тенденциями бланкизма, как бы персонифицируются в личности Ткачева» (с 315)

Мы узнаем, что П Н Ткачев формируется на идеях Герцена и Чернышевского, однако тяготеет к тем последовательно сменявшимся революционным кружкам, объединениям, организациям,

где явно прочерчивается линия на заговорщичество Линия размежевания с идеологами народничества проходила через отсечение народа как главной силы революции, поскольку подлинная революция — это революция, осуществляемая меньшинством В этом отношении показательны программная брошюра Ткачева «Задачи революционной пропаганды в России», его письмо к Ф Энгельсу и публикации в журнале «Набат» (с 329, 335, 344, 355, 357, 360, 365, 368,370)

Программа, заявленная «Набатом», давала законченную модель бланкистской революции — «революции посредством государственного заговора» — главного и наиболее целесообразного средства к насильственному перевороту», и связанную с этим необходимость создания «боевой организации» — «дисциплинированной организации революционных сил», которая и осуществляет после победы революционную диктатуру Неудивительно, что группа «Набата» бросила все силы на создание тайного общества, отвечающего поставленным целям и принципам Им стало «Общество Народного Освобождения» Главные установки «Общества» получили адекватное выражение в его уставных документах «Уставе» и «Инструкции» (с 376,377) Генетически эта модель восходила к ишутинской организации с ее законспирированной группой «Ад», к нечаевской «Народной расправе», «Катехизису революционера», отражая историю становления русского бланкизма как течения общественной жизни, его теоретическую разработку и вплетение в ткань русского революционного движения «Все процессы, — пишет автор, — которые происходили в общественном движении, и в сфере идеологической, и в сфере практической, отмеченные тенденциями бланкизма, как бы персонифицируются в личности Ткачева» (с 315)

Публицистика Ткачева и созданная под его руководством утьтраконспиративная революционная организация предстают в приводимых документах как целостное выражение русского бланкизма в теории и практике Четвертый и пятый разделы — «Эпоха «Земли и Воли» и «Народной воли», «От «Народной воли» к партии 5*

социалистов-революционеров» — подготовлены канд ист наук О В Будницким Они содержат 14 и 9 документальных материалов соответственно (1878-1887 гг и 1887-1902 гг. )

Подбор документов позволяет проследить историю русского революционного радикализма в рассматриваемый период. Леворадикальная мысль народнического толка проделала эволюцию от идеи добиться осуществления народных идеалов «посредством самого народа», путем организации крестьянского восстания, до осознания «индифферентизма» всех слоев русского общества, за исключением революционной интеллигенции, методы борьбы которой против самодержавного режима были в конце концов сведены к терроризму После ареста «вторых первомартовцев» террористическая идея в России пережила и полтора десятилетия неудачных попыток претворить ее в жизнь, и полицейские преследования ее пропагандистов, и критику со стороны социал-демократов. Однако не изменились принципиально умонастроения русских радикалов, считавших, что народные массы не смогут выразить свою волю, если революционеры не расчистят для этого дорогу.

Неудача «хождения в народ» на очередном этапе народнического движения заставила русских революционеров пересмотреть идейные и организационные основы своей деятельности. Пропаганду с целью вызвать всероссийское крестьянское восстание было решено вести на почве ближайших и конкретных интересов народа, на смену разрозненным кружкам должна была прийти всероссийская централизованная революционная организация. Одной из Форм такой организации стала «Земля и Воля», основанная в Петербурге в 1876 г В ее программе террору отводилась ограниченная роль, в передовой статье ее центрального органа разъяснялось, что «террористы — это не более, чем охранительный отряд…» (с. 397,408)

Однако, хотя вторая «Земля и Воля» была ориентирована на подготовку революции путем пропаганды в народе, характер этой пропаганды, ее содержание и формы — вплоть до составления подложных манифестов от имени царя — подстегивали стремление

сделать ее более эффективной и результативной, способствовали спонтанно нараставшей радикализации действий народнических групп (с 397,413). Переживая определенные этапы в своих побудительных мотивах — самооборона, месть, устрашение, дезорганизация власти, средство активизации народа, — террор стремительно выдвигается на первое место и закрепляется программой «Народной Воли» (с. 416). Радикальная интеллигенция, узурпируя право выражать волю народа, узурпирует и право на реализацию этой программы. Такой эффект был подготовлен глубинным идейным процессом, сомкнувшим воедино революционное сознание и его практическое воплощение.

Несмотря на тактические разногласия, существовавшие между идеологами народничества, все они в конечном счете стояли на признании идеи реальности крестьянской революции, исходили из представлений о коммунистическом инстинкте, заложенном в русском крестьянине, и основанной на этом конструкции будущего строя русской жизни. При этом степень радикализма находилась в прямой связи с нравственными установками, отношением к морали революционных идеологов. Приведенные «землевольческие» и «народовольческие» тексты показывают, что общность исходных идей и конечных целей обусловливала и общность стремления к сплочению революционных сил и созданию единой, централизованной организации революционеров: эта установка присуща и Бакунину, и Лаврову, и Ткачеву и другим революционным деятелям (с. 433,439,449,450,480,485,498). В этом отношении показательно, что в момент пика деятельности «Народной Воли» с ней солидаризируются, при всех оговорках, Лавров, и без оговорок Ткачев. Единая социально-политическая типология нивелировала направления революционной мысли, давая на выходе революционное насилие, нацелейное на захват власти централизованной организацией заговорщического типа Таким выглядит итог, несмотря на то, что русский революционный процесс пошел путем соединения массового народного движения с политическим аван-

гардом, который наряду с социал-демократией представляли эсеры

В программных и тактических установках складывавшейся на рубеже веков партии эсеров можно найти соединение различных тенденций, существовавших в народничестве (с. 465, 466). Демократическая нацеленность их программных положений противостояла бланкизму во всех его ипостасях. Вместе с тем формировавшаяся партия стала преемницей «Народной Воли» в вопросе о терроре — самом энергичном средстве борьбы с самодержавной бюрократией, средстве активизации общества и мобилизации революционных сил О месте террора в политической практике эсеров свидетельствует сам факт создания и функционирования боевой организации, действовавшей автономно от ЦК и от партии в целом Об этом свидетельствует и помещенная в настоящем издании прокламация под грифом Боевой организации партии социалистов-революционеров, отпечатанная на следующий день после убийства ее членом 2 апреля 1902 г министра внутренних дел Д С. Сипягина и объясняющая мотивы этого партийного террористического акта (с. 468)

Таким образом, документальный ряд приводит исследователя к 1901-1902 гг., когда, в результате объединения «южных» и «северных» социалистов-революционеров, а также «Группы старых народовольцев», «Аграрно-социалистической лиги», других заграничных групп и «Рабочей партии политического освобождения России», образовалась единая партия социалистов-революционеров Впервые со времен «Народной Воли» возникла всероссийская революционная партия, сумевшая не только объявить террор одним из средств своей борьбы, но и развернуть его в беспрецедентных масштабах.

А.А.Лютинский

проблемы типологии – тема научной статьи по истории и археологии читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка

ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ И МЕТОДОЛОГИИ

О. Ф. Русакова

РАДИКАЛИЗМ В РОССИИ: ПРОБЛЕМЫ ТИПОЛОГИИ

При том, что радикализм в России имеет давние и сильные традиции, восходящие к дворянской политической оппозиции Радищева и декабристов, он изучен довольно слабо. Принято считать, что радикал — это сторонник коренного переустройства общественной жизни «снизу доверху». В политическом плане радикализм является решительной и последовательной альтернативой консерватизму. Однако в общественном сознании нередко происходит отождествление радикализма в целом с его наиболее крайней формой — политическим экстремизмом. Во избежание недоразумений в отношении предмета нашего исследования необходимо внести ясность в категориальное содержание данных понятий.

Политический экстремизм отличается определенным набором характерных для него черт. Прежде всего — это склонность к политическому авантюризму, к искусственному подталкиванию социальных процессов, не считаясь с объективными обстоятельствами и зрелостью субъективного фактора. Экстремизм формирует свою социальную базу, как правило, в люмпенской, маргинальной среде, эксплуатируя недовольство масс и их революционное нетерпение. В средствах политической борьбы ставка делается на насильственные, террористические методы. В отношении к нормам права экстремизм крайне цинично и нигилистически настроен. Его мировоззрение и менталитет дуалистичны, мир делится на «своих» и «врагов», «наших» и «не наших». Экстремизм не способен на политический компромисс, непримирим и беспощаден к политическому противнику. Экстремистская политика приводит к многочисленным человеческим жертвам, провоцирует социальные конфликты и катаклизмы.

Политический экстремизм может быть окрашен как в «левый», так и в «правый» цвет. Левацкий экстремизм отличает суперреволюционность, разрыв со «старым миром», который он готов снести «до основания», стремление создать нечто совершенно новое, склонность к головокружительным социальным экспериментам. «Болезни левизны» — довольно частое явление в революционной среде, особенно в периоды политических кризисов и крайнего напряжения социальных сил общества.

«Правый» экстремизм политически сориентирован на контрреволюцию, на реставрацию прежнего общественного порядка. В нем ярко выражена тоска по уходящим временам. Он агрессивно настроен к любому реформаторству, особенно к радикальному. Его отличает воинственность и непримиримость в борьбе против реформаторских сил.

Как «левый», так и «правый» экстремизм могут весьма успешно эксплуатировать национальные чувства, религиозные настроения. Оба черпают свои силы в политическом и правовом невежестве масс, в массовых предрассудках и культурной неразвитости.

Собственно радикализм исключает крайности экстремизма, но его политическая окраска имеет самый широкий спектр. Если абстрагироваться от социальных ориентаций (буржуазной или социалистической) различных радикальных течений и взять за основу такой критерий, как предпочтение того или иного способа достижения поставленных социально-политических целей, то можно выделить по меньшей мере три типа радикализма: 1) революционно-диктаторский, или якобинский, 2) революционно-демократический, или народнический, 3) либерально-демократический.

В российской политической истории встречаются все три разновидности радикализма. Попытаемся хотя бы в общих чертах рассмотреть особенности

1*

3

названных типов радикализма в том виде, в каком они были представлены в общественной мысли в России.

Якобинский радикализм, отдающий предпочтение диктаторским методам в политической деятельности, существовал на всех этапах освободительного движения в России. Дворянская декабристская оппозиция первой четверти XIX века дала якобинца П. И. Пестеля. На разночинском этапе (60—70 гг. XIX в.) идеологами якобинского радикализма были П. Н. Ткачев, С. Г. Нечаев, П. Г. Заичневский. В начале XX века в России возник большевистский якобинский радикализм. Его лидер не отрицал своих якобинских корней и гордился этим1.

В отечественной историографии история и традиция российского якобинства в полном объеме еще не исследованы, хотя первые попытки создания обобщающих трудов в этой области предпринимались советскими историками уже в 20-е годы. В работах Б. П. Козьмина2, С. И. Мицкевича3, М. Н. Покровского4, Б. И. Горева5 давался не только анализ воззрений русских якобинцев — Пестеля, Ткачева, Нечаева, Заичневского и других, но также проводилась мысль о преемственности их идей по отношению к теории и практике большевизма. «Пестель, «Молодая Россия», Ткачев,— писал Покровский,— это единая линия развития идей… большевизма, единая линия «максималистских» (большевистских) установок…»6.

В 30-е годы концепция «единой линии» от Пестеля до Ленина была подвергнута сокрушительной критике. Впредь было запрещено связывать большевизм с якобинской традицией в российской общественной мысли. Однако, несмотря на официальные запреты, советские историки в скрытой форме продолжали исследовать линию якобинского радикализма в России. В работах И. К. Пантина, Е. Г. Плимака, В. Г. Хороса, А. И. Володина, Ю. Ф. Карякина, Н. Я. Эйдельмана, Н. М. Пирумовой, Г. Г. Водолазова, Е. Л. Рудницкой и других 7 раскрывались многие типологические черты русского якобинства, косвенно проводились аналогии между русскими якобинцами XIX века и большевиками.

Открыто якобинские корни большевизма исследовались русским.зарубежьем. В работах Н. А. Бердяева и Г. П. Федотова, которые только недавно стали известны широкому советскому читателю, глубоко анализировалась духовная связь между Ткачевым, Нечаевым и Лениным8. От Бердяева идет прямая линия к западной историографической традиции, видящей в Ткачеве предшественника Ленина9.

В литературе последних лет наблюдается возрождение и усиление

1 См.: Ленин В . И . Полное собр. соч.— Т. 8 — с. 370.

2Козьмин Б. П. Ткачев и революционное движение 1860-х годов.— М., 1922; Он же. Заичневский и «Молодая Россия».— М., 1932.

3 Мицкевич С. Русские якобинцы // Пролетарская революция.— 1923, №№ 6—7.

4 Покровский М. Н. Корни большевизма в русской почве // Российская Коммунистическая партия — вождь пролетариата.— Пг., 1923.

5 Горев Б . Российские корни ленинизма // Под знаменем марксизма.— 1924, № 2.

6 Покровский М. Н. Корни большевизма в русской почве // Российская Коммунистическая партия — вождь пролетариата.— С. 83.

7 П а н т и н И. К., П л и м а к Е. Г., X о р о с В. Г. Революционная традиция в России.— М., 1986; Володин А.И., Карякин Ю.Ф., Плимак Е.Г. Чернышевский или Нечаев? О подлинной и мнимой революционности в освободительном движении России 50—60-х годов XIX века. — М., 1976; Водолазов Г. Г. От Чернышевского к Плеханову. Об особенностях развития социалистической мысли в России.— М., 1969; Пирумова Н. Разрушитель//Родина, 1990, №2; Эйдельман Н. Я. Революция «сверху».— М., 1989; Рудницкая Е. JI. «Общество Народного Освобождения» и его русские связи (кружок П. Г. Заичневского) // Революционеры и либералы России.— М., 1990.

8 См: Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма.— М., 1990.— С. 52, 58—61; Федотов Г. Трагедия интеллигенции//О России и русской философской культуре,—М., 1990.—С. 429. .

9 См: Karpovich М.А. Fonerunnerof Lenin: P. N. Tkachev // Review of Politic. — 1944, vol. 6.—n. 3.

интереса к истории русского якобинства. Это объясняется прежде всего стремлением переосмыслить феномен большевизма, с которым связывается господство тоталитарного режима в нашей стране на протяжении нескольких десятилетий, выявить его идейные истоки и корни.

Родоначальником якобинской линии российского радикализма по праву считается декабрист П. Пестель — лидер «Южного общества». Его увлечение французским якобинством проявилось в самом начале формирования декабристского движения. Еще в 1818 г. на одном из заседаний, где утверждался Устав Союза спасения, он смутил более умеренных своих коллег высказыванием о том, что «Франция блаженствовала под управлением Комитета общественной безопасности»10.

Пестель был убежден, что установлению республиканского правления в России должен предшествовать переходный период («не менее десяти лет»), когда будет установлена и действовать диктатура Временного Правления. Для поддержания данной диктатуры Пестель считал необходимым создание большого жандармского корпуса: в городах — 50 тысяч, на периферии — 62,9 тысяч, а всего 112,9 тысяч жандармов. (Для сравнения: во времена Николая I в 1835 г. по всей стране насчитывалось 3850 человек в корпусе жандармов) «. Только такая сильная власть, считал Пестель, может быть залогом предупреждения всяческих беспорядков.

Многие исследователи отмечают весьма серьезное противостояние диктаторским взглядам и замашкам Пестеля в декабристской среде. Особенно отчетливо это проявилось в спорах представителей «Южного» и «Северного» обществ. «Пестель и «Южное общество»,— писал Бердяев,— представляли левое, радикальное крыло декабризма. Пестель был сторонник республики через диктатуру, в то время как «Северное общество» было против диктатуры»12. «Пестелевская идея военной диктатуры,— отмечали Пантин, Плимак и Хорос,— вызвала в среде декабристов резкие возражения — пример Кромвеля или Наполеона они знали не хуже Радищева. «По вашим словам,— возражал П. И. Борисов стороннику пестелевских идей М. П. Бестужеву-Рюмину,— революция будет совершена военная… одни военные люди произведут и совершат ее. Кто же назначит членов Временного правления? Ужели одни военные люди примут в этом участие? По какому праву, с чьего согласия и одобрения будет оно управлять 10 лет целою Россиею? Что составит его силу и какие ограждения представит в том, что один из членов вашего правления, избранный воинством и поддержанный штыками, не похитит самовластия?»13.

«Южане» справедливо опасались закономерного перерастания военной диктатуры в ту или иную форму бонапартизма, в неограниченную власть отдельной группы во главе с беспощадным диктатором. Кроме того, многих декабристов отпугивала сама властная и честолюбивая фигура Пестеля. Не случайно подозрения в стремлении к личной диктатуре преследовали его до самого конца жизни. К. Ф. Рылеев в ходе процесса над декабристами заявил о своем отношении к Пестелю следующим образом: «…Заметив в нем хитрого честолюбца, я уже более не хотел с ним видеться… Пестель человек опасный для России и для видов общества»14. Некоторые исследователи считают, что даже мнимый роспуск «Союза благоденствия» был попыткой умеренного крыла декабристов избавиться от Пестеля как от человека крайних взглядов15.

10 Мемуары декабристов. Северное общество.— М., 1981.— с. 13.

11 См. : Э к ш т у т С . Перекличка судеб — Александр I и Павел Пестель / / Родина. — 1986, № 10,— с. 79.

12 Бердяев H.A. Русская идея // Вопросы философии.— 1990, № 1.— с. 89.

13 Цит. по: П а н т и н И. К., Плимак Е. Г., Хорос В. Г. Революционная традиция в России.— с. 131.

14 Цит по: Экштут С. Перекличка судеб — Александр I и Павел Пестель.— с. 79.

15 См.: Аникин А. В. Путь исканий. Социально-экономические идеи в России до марксизма.— М., 1990.— с. 145.

В «Русской Правде» Пестеля, несмотря на ее общий демократический характер, проглядывали черты авторитарной политической модели.

Диктатура Верховной власти существенно ограничивала такие гражданские права, как свобода собраний и формирования политических оппозиций. «Всякие частные общества, с постоянной целью учрежденные,— говорилось в «Русской Правде»,— должны быть совершенно запрещены, хоть открытыя, хоть тайныя, потому что первые бесполезны, а последние вредны» .

Пестелевская социальная программа предусматривала также проведение жестких мер в отношении так называемой «аристокрации» — помещичьих и буржуазных элитарных групп, оказывающих противодействие Верховному правительству. Их предполагалось «уничтожить, ежели они где-либо существуют»17.

Пестель был одним из первых российских радикалов, занимавшихся разработкой плана физического устранения лиц, принадлежащих к царской фамилии. С этой целью он хотел организовать «гвардию обреченных», члены которой после свершения террористической’акции будут принесены в жертву возмущенным подобной жестокостью массам18. Пестель, по свидетельству очевидцев, «с хладнокровием считал по пальцам самые жертвы имперской фамилии»19. Твердость, воля к власти, хладнокровие, отсутствие страха перед террором, политический прагматизм — вот наиболее характерные черты радикала пестелевского типа. Проблема взаимоотношения личности и государства решается им в пользу сильной государственной власти. Радикализм Пестеля вдохновлялся «идеалом всемогущего организованного государства, которое жертвует интересами отдельного гражданина во имя «наибольшего благоденствия» народного целого»20. Идеи этатизма занимают центральное место в политической программе Пестеля, как, впрочем, и в воззрениях других русских якобинцев. Другой важной чертой якобинской линии, проводимой Пестелем и его духовными преемниками, был макиавеллизм. Ради революционного дела считалось возможным «растоптать без всякой пощады даже самые нежные сердечные струны своих товарищей»21, принести их в жертву поставленным политическим задачам.

В годы николаевской реакции якобинские идеи не смогли откристаллизоваться в каком-то конкретном политическом течении, хотя, по-видимому, у определенной части оппозиционно настроенной молодежи пестелевский радикализм находил отклик. Об этом могут свидетельствовать донесения жандармов, в одном из которых говорилось: «Молодежь, т. е. дворянчики от 17 до 25 лет, составляет в массе самую гангренозную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающиеся в разные формы и чаще прикрывающиеся маской русского патриотизма»22.

Разночинский этап освободительного движения в России породил целую плеяду революционеров, стоящих на позициях якобинского радикализма. В эмиграции действовал русский якобинский центр «Общество Народного Освобождения»23, в руководство которого входили Ткачев, Турский, Яницкий, Григорьев, Френч. В самой России в разных городах функционировали якобинские кружки. Наиболее известными были кружок Заичневского в Орле («орлята»), кружок «Центристов» или «Центр», в Петербурге во главе с Оловенниковой-Полонской (Ошаниной), «нечаевские» кружки «Народной

16 Восстание декабристов. Т. VIL—М., 1980.-е. 204.

17 Восстание декабристов. Т. VII.— М., 1980.— с. 152.

18 См.: Павлов-С ильванский Н. II. Декабрист Пестель перед Верховным Уголовным судом.— Ростов на/Д, 1907. с. 66, 160—163.

19 Там же.

20 Дружинин Н. Декабрист Никита Муравьев.— М., 1933.— с. 224.

21 С т е п н я к-К р а в ч и н с к и й С. М. Избранное.— М., 1872.— с. 9.

22 Цит. по:Итенберг. Россия и Великая французская революция.— М., 1988.— с. 44.

23 См.: Рудницкая E.JI. «Общество Народного Освобождения» и его русские связи (кружок П. Г. Заичневского).

Расправы». Часть якобинцев активно сотрудничала с организацией «Земля и Воля». Якобинцы играли значительную роль в Исполнительном комитете «Народной Воли». Г. В. Плеханов прямо связывал образование народовольческого движения с влиянием якобинцев24.

В целом же в 60—70-е годы прошлого столетия якобинское течение не было ни основным, ни магистральным направлением российского радикализма. Более того, его идеологи вплоть до конца 70-х годов вызывали глубокую антипатию среди молодежи. В особенности это относилось к фигурам Ткачева и Нечаева. Наиболее неприемлемым в их взглядах считался политический имморализм, допускающий применение любых средств для достижения революционных целей. Отталкивала также «иезуитская система» в организации и деятельности партии. Ткачев, по словам В. Фигнер, «пользовался репутацией человека, признающего фикции полезными в революционном деле»25. Это отталкивало от него многих народников, высоко ставящих нравственные ценности. Еще большую негативную реакцию вызывала деятельность Нечаева и его единомышленников по «Народной Расправе». Л. Г. Дейч вспоминал: «Проходивший летом 1871 года процесс нечаевцев, раскрывший приемы обмана и мистификаций, к которым прибегал организатор этого кружка, в особенности возмутительное убийство невинного товарища, студента Иванова, и затем бегство за границу самого Нечаева,— все это в сильной степени оттолкнуло меня от насильственных приемов изменения государственного строя»26.

Большинство народников не могло принять ткачевские и нечаевские принципы построения революционной партии, основанные на диктатуре центрального комитета и «генеральстве». В свое время в противовес этим принципам возник кружок «чайковцев», где главным считалась высокая нравственность и демократизм в отношении его членов27.

Однако с конца 70-х годов« народничестве наступает заметный поворот в сторону признания целого ряда партийно-организационных идей якобинцев, в первую очередь, их взглядов на необходимость жесточайшей централизации и дисциплины. «В 1879 году,— писал Дейч,— в партии «Народная Воля» восторжествовали антипатичные всем взгляды почти что презираемого всеми якобинца Ткачева»28.

С провалом народнической программы «хождение в народ» усиливается интерес к вопросам политической борьбы за власть и тактике политического террора. Идеологи «Народной воли» восприняли также ряд якобинских идей относительно роли сильного централизованного государства в процессе осуществления социалистических преобразований в стране. «По-видимому,— писал П. Б. Аксельрод,— постановка проблемы государства Ткачевым оказалась наиболее близкой к ходу мыслей народовольцев и сыграла важную роль в формировании их концепции революции»29. В то же время народовольцы не могли согласиться с той второстепенной ролью, которую отводил Ткачев широким народным массам в осуществлении революционных преобразований, с тем вариантом народного счастья, когда все контролируется мудрой властью революционного меньшинства30. разночинского периода было увлечение идеей широкомасштабного террора, призванного истребить всех представителей эксплуататорских классов и «врагов народа». В прокламации 1862 года Заичневского «Молодая Россия» от имени мифического

«См.: Плеханов Г. В. Сочинения,—T. XXIV. М., 1958,—с. 154.

25 Из автобиографии Веры Фигнер // Былое.— 1917, № 2 (24).— с. 167.

26 Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат,— М., 1989,— с. 67.

27 См.: Корнилова-Мороз А. И.— Там же.— с. 121.

м Д е й ч Л. Русская революционная эмиграция 70-х годов.— Пг. 1920.— с. 87.

29 Цит. по: Твардовская В. А. Социалистичекая мысль в России на рубеже 1870—1880 гг. —М., 1969.—с. 39.

30 Там же,— с. 38.

«Центрального Революционного Комитета» звучал типичный для якобинцев того времени призыв: «…Бей императорскую партию не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам! Помни, что тогда кто будет не с нами, тот будет против, кто против — тот наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами»31. Предполагалось, что террор в России должен втрое превзойти якобинский террор во Франции 1792 года32.

У Ткачева в период его революционной юности были также весьма «головокружительные» террористические планы. По словам его сестры, «он находил, что для обновления России необходимо уничтожить всех людей старше 25 лет. Через несколько времени он отказался от этого человекоубий-ственного плана, но все-таки находил, что ради общего блага, не только

33

можно, но должно жертвовать отдельными личностями» . корпуса общинной, и территориальной полиции, корпуса «социалистических тюремщиков и палачей» . В ответ на критику Лаврова, усмотревшего в подобной модели прямое сходство с деспотическим режимом, против которого боролись народники, Ткачев в духе классового подхода отмечал, что здесь главное не внешняя форма, а содержание, т. е, то, в чьих интересах и против кого направлено государственное насилие35. Таким образом, по Ткачеву, приемлемы все формы политического насилия, если они отвечают интересам революционных классов.

У российских якобинцев было свое особое отношение к праву. Право рассматривалось ими прежде всего как средство политической борьбы и расправы над противником. «Только сила дает содержание праву»,— говорил Ткачев36. Нормы права, по его мнению, не могут носить всеобщий характер, а должны распространяться только на тех, кто относится к категории «трудящихся». Кроме них (трудящихся — О. Р.), никто не может быть терпим в обществе, им принадлежат все права и, кроме них, никто не может иметь никаких прав, никакого значения’57. Нетрудно догадаться, какая участь в смысле правовой защищенности личности ожидала тех, кого ткачевцы не относили к разряду трудящихся. Право же делить общество на «трудящихся» и «тунеядцев», по Ткачеву, закреплялось исключительно за «революционным меньшинством», организующим политический переворот. Такая неограниченная власть в распоряжении судьбами огромного числа людей со стороны «меньшинства» руководителей с неизбежностью могла привести к новому деспотизму и возникновению класса новых сатрапов. Это прекрасно понимали идейные оппоненты якобинцев — Бакунин и Лавров.

Бакунин и Лавров — наиболее выдающиеся и популярные идеологи революционно-демократического радикализма России 70-х годов XIX века. Первый известен своим категорическим неприятием якобинской идеи государственной диктатуры и строго централизованной политической партии как главного субъекта революционных преобразований. Второй — как противник насильственных, террористических методов борьбы и сторонник

31 Цит. по: Очерки по истории философий в России.—М., 1960.—с. 142.

32 Там же,—с. 137.

33 См.: Анненская А. Из прошлых лет / / Русское богатство.— 1913, № 1.— с. 62.

34. Набат,— 1877, №№ 1—2.—с. 17

35 Там же.

36 Цит. по: Мицкевич С. Русские якобинцы.— с. 11.

37 Там же.

мирных путей осуществления социалистических реформ. Обоих объединяет вера в возможность проведения социалистической революции «снизу», отведение главной роли в борьбе против самодержавия широким народным массам. Однако при этом Бакунин уповает на прирожденные социалистические инстинкты народа и на стихийный народный бунт, а Лавров — на постепенную подготовку народа к социалистической революции путем долговременной пропагандистской работы.

Народнический радикализм Бакунина и Лаврова, таким образом, имеет как общие черты, так и особенности, хорошо известные исследователям российской революционной мысли. Главное, что отличает народнический радикализм от якобинства,— это приоритет демократических ценностей над идеями государственности и партийности. Центральное место в политической доктрине революционно-демократических радикалов отводится идее формирования свободной раскрепощенной личности. Социалистический переворот рассматривается не столько как всепоглощающая цель, а как средство освобождения личности от тирании общественных порядков, господствовавших в прошлом. Социальным идеалом революционно-демократического радикализма выступает федерация автономных производственных ассоциаций, построенных по принципу народного самоуправления. Государственный элемент либо полностью отрицается (Бакунин), либо выполняет свои функции под строгим контролем «снизу» (Лавров). Те народные радикалы, которые признавали необходимость государственных институтов власти, отводили им роль «охранителя экономического порядка»38, считая при этом, что впоследствии, когда «рабочий социализм» станет привычным, значение «государственного элемента может быть доведено до минимума, если не совсем устранено»39.

Рассмотренные выше разновидности российского радикализма — якобинский и революционно-демократический,— несмотря на ряд существенных отличий, имели много общих мировоззренческих и ментальных черт, что позволяет сделать вывод о существовании единой духовно-исторической традиции российского радикализма XIX — начала XX века.

Общие типологические черты данной традиции впервые в отечественной литературе были всесторонне проанализированы «веховцами» — авторами знаменитого сборника «Вехи» (1909 г.). Свои выводы они в дальнейшем развили в другом сборнике — «Из глубины» (1918 г.).

«Веховство» было интеллектуальной оппозицией российскому радикализму, поэтому его анализ революционной радикальной традиции обостренно критичен и даже жесток. Известно, какую бурную реакцию неприятия вызвали веховские оценки и выводы у революционной российской интеллигенции того времени. Представители всех оппозиционных политических партий — от большевиков до кадетов — сочли своим долгом опровергнуть веховскую концепцию российского радикализма.

В основе веховского анализа традиции российского радикализма лежит вывод о глубоком кризисе радикального революционного сознания и мировоззрения, проявившегося в годы первой русской революции. По мнению авторов «Вех», российская интеллигенция должна критически переосмыслить радикальную традицию, иначе ее дальнейшее развитие может привести страну к катастрофе. Впоследствии, когда многие предсказания веховцев оправдались в ходе Октябрьской революции, они возложили всю ответственность за политику большевизма на радикальную традицию в российском революционном движении.

Все радикалы независимо от политических оттенков, считали веховцы, подготавливали своими идеями большевистскую революцию. «Большеви-

38 Лавров П. Л. Избранные сочинения на социалистические темы.— Т. 4.— М., 1935,—с. 346.

39 Лавров П. Л. Избранные сочинения на социалистические темы.— Т. 4.— М., 1935.— с. 346.

2 Зак. 2407

9

ки,— писал А. Изгоев,— лишь последовательно осуществили все то, что говорили и к чему толкали другие. Они лишь поставили точки над «¡», раскрыли скобки, вывели все следствия из посылок, более или менее красноречиво установленных другими»40.

В своих статьях веховцы обрисовали духовный тип русского интеллигента-радикала, раскрыли своеобразие его духовно-психологического уклада, стиля мышления и даже выделили антропологические черты.

По мнению авторов «Вех», социальным носителем радикальных идей в России стал особый общественный слой, появившийся в стране в XIX веке — русская интеллигенция. В отличие от западных интеллектуалов — работников высококвалифицированного умственного труда,— это не профессиональная, а идеологическая группа, одержимая определенными социальными идеалами. Г. Федотов, который в веховской струе анализировал особенности русского радикализма, писал: «Вдумаемся, что объединяет все эти имена: Чаадаева, Белинского, Герцена, Писарева, Короленко — и мы получим ключ к определению русской интеллигенции. У всех этих людей есть идеал, которому они служат и которому стремятся подчинить всю свою жизнь: идеал достаточно широкий, включающий и личную этику и общественное поведение, идеал, практически заменяющий религию…»41.

Важнейшей чертой русской радикальной интеллигенции, утверждали веховцы, было ее отчуждение как от властных общественных структур, не позволяющее активно включиться в политическую деятельность, так и отчуждение от народной жизни. Это промежуточое положение, между властью и народом, отсутствие четкой социальной ниши, проявившееся в разночинском составе интеллигенции, порождало такие ее типологические черты, как «отщепенство» (по Струве), «раскольничество» (по Бердяеву), «скитальчество» (по Федотову). «Интеллигенция приняла раскольнический характер, что так свойственно русским,— писал Бердяев.— Она жила в расколе с окружающей действительностью, которую считала злой, и в ней выработалась фанатическая раскольничья мораль. Крайняя идейная нетерпимость русской интеллигенции была самозащитой, только таким путем она могла сохраниться во враждебном мире, только благодаря своему идейному фанатизму она могла выдержать преследования и удержать свои черты»42.

В своем анализе российского радикализма веховцы обращают внимание на то, что его революционность, начиная с 40-х годов XIX века, оказалась соединена с идеями «чистого», ортодоксального социализма, которые не пользовались большой популярностью в странах Западной Европы. Если в странах Запада социализм с самого начала был «обезврежен» буржуазной культурой и потому его крайние формы не получили широкого распространения, то в России, не успевшей вкусить как следует прелестей цивилизации, буржуазного образа жизни, не имеющей традиции индивидуализма, утвердился антибуржуазный тип социалистического сознания, полностью отрицающий частную собственность и рынок43. Отсюда такая характерная черта российских революционных радикалов, как непримиримое отношение к либерализму, ожесточенная политическая полемика с его представителями. Русские радикалы от Белинского до Ленина считали своим прямым долгом разоблачать буржуазность либерализма, снижать его влияние в политической жизни страны. В результате революционный радикализм затормозил процесс усвоения русским обществом либеральных ценностей, правового просвещения масс.

40 Изгоев А. С. Социализм, культура и большевизм. // Из глубины.— М., 1991.— с. 171.

41 Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции. //О России и русской философской культуре.— с. 407.

42 Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма.— с. 18.

43 Франк С. Л. De Prof undis // Из глубины.— с. 308—309.

Внутри российской радикальной традиции веховцы выделяли различные духовно-исторические и антропологические типы, обратили внимание на тенденцию постепенного огрубления и примитивизации духовного уклада. Так, по их мнению, радикалы 30—40-х годов (Герцев, Огарев) отличались более тонкой духовной структурой, чем народники 60—70-х годов. В разночинской интеллигенции они видели более жесткий и аскетичный духовный тип, более реалистический и более активный. На смену благородному и мечтательному радикалу-дворянину, глубоко разбиравшемуся в науках и искусстве, пришел «мыслящий реалист» — враг всяких возвышенных идей, материалист и атеист. «Мыслящего реалиста» сменил еще более грубый духовный тип «железного» и «твердокаменного» большевика, который не знает пощады к противнику, не сомневается в правоте своих идей. Ему чужды сентиментальность и альтруизм. Он считает себя солдатом революции, беспрекословно выполняет директивы партии. Годы первой мировой войны внесли в этот образ еще больше суровости, воинственности и милитаризма. Бердяев, описывая антропологические черты радикала эпохи первой мировой войны и революции, писал: «Появился новый тип милитаризованного молодого человека. В отличие от старого типа интеллигента он гладко выбритый, подтянутый, с твердой и стремительной походкой, он имеет вид завоевателя, он не стесняется в средствах и всегда готов к насилию, он одержим волей к власти и могуществу, он пробивается в первые ряды жизни, он хочет быть не только разрушителем, но и строителем и организатором»44.

Большевистский радикализм, по мнению Бердяева, уже не носил следов отщепенства в отличие от разночинского радикализма. Он находил широкий отклик в пролетарской, полу-люмпенской среде, в настроениях матросов и солдат, одичавших и остервеневших от беспросветной войны, в кругах честолюбивых и амбициозных полу-интеллигентов, недоучившихся студентов и семинаристов, обладающих сильной волей к власти и революционным фанатизмом. Первая мировая война ускорила формирование политической армии большевизма. Его победа и господство были бы невозможны без широкой поддержки различных слоев населения России45.

Большевизм, как утверждали веховцы, не только унаследовал основные типологические черты разночинского радикализма — идеологическое сектантство, причудливое соединение атеизма с религиозными формами мышления, нетерпимость к инакомыслию, рационалистический утопизм, этический и правовой нигилизм, утилитаризм в отношении науки и искусства, опрощенчество, готовность жертвовать собой и другими ради революции,— но и по-своему «переработал» их, доведя до крайнего предела. В результате такого максималистического усвоения прежних радикальных идей и настроений в большевизме оказались невостребованными многие гуманистические черты прежней радикальной идеологии. «Марксизм-ленинизм,— писал Бердяев,— впитал в себя все необходимые элементы народнического социализма, но отбросил его большую человечность, его моральную щепетильность, как помеху для завоевания власти. Он оказался ближе

и « 4fi

к морали старой деспотической власти» .

Общее понижение духовной культуры, по мнению веховцев, привело к возникновению особого типа личности, сознательно лишившей себя-высоких духовных исканий. С. Булгаков от имени одного из действующих лиц своих диалогов в сборнике «Из глубины» говорил следующее: «Признаюсь вам, что «товарищи» кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян — homo socialisticus47.

44 Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма.— с. 113.

45 Там же.—с. 101—102, 112—114.

46 Там же.— с. 106.

47 Булгаков С. И. На пиру богов //Из глубины.— с. 102.

2*

11

Большевистская революция знаменовала собой победу революционного радикализма в общественной жизни России. Его политический триумф веховцы объясняли, с одной стороны, общей слабостью в России духовных начал, охраняющих и укрепляющих общественную культуру, а с другой стороны — слабостью либерального и консервативного течений в политической жизни страны48. Слабость русского либерализма состояла в отсутствии самостоятельного положительного общественного миросозерцания, в неспособности воодушевить своими идеями широкую общественность. По мнению С. Франка, русские либералы выполняли функцию умеренных западноевропейских социалистов. Подобно социалистам, они недостаточно сознавали зависимость власти от духовного и культурного уровня общества, ответственность общества за свою власть. В то же время и русский консерватизм не отвечал требованиям культурного и просвещенного политического направления. Он, как и российский радикализм, тяготел к механическому насилию и крутой расправе49.

Веховская линия критики революционного радикализма в России и особенно веховская трактовка большевизма как его логического политического финала у современных авторов пользуется большой популярностью. С запозданием на семьдесят с лишним лет веховская надежда на переосмысливание духовного и политического опыта радикализма XIX века стала осуществляться на практике, причем не только в научном плане.

Казалось бы, давно сданные в архив идеи российского либерально-демократического радикализма вновь переживают свой расцвет. Они сейчас, пожалуй, даже доминируют в общественно-политической практике России. Смогут ли они на этот раз одержать окончательную победу в историческом споре с потерпевшим поражение и основательно дискредитированным в общественном сознании людей за последние годы радикализмом революционным?

Будущее покажет.

В. С. Кобзов НОВАЯ ЛИНИЯ

Впервые на необходимость заселения Оренбургского края и укрепления юго-восточных рубежей Российского государства обратил внимание Петр I. Урал, где создавалась крупнейшая металлургическая база России, требовалось надежно прикрыть от возможных проникновений кочевников, проявлявших враждебность к усиливающемуся колонизационному потоку русских людей. Однако смерть великого преобразователя, как отмечал П. И. Рычков: «все оное в действо произвесть не допустила»1. Руководствуясь наставлениями Петра I, преемники воплотили его замысли в реальность. К концу XVIII века Южный Урал был достаточно плотно заселен и строительство новых крепостей по водоразделам уральских рек продолжалось. Образовавшиеся 6 основных линий укреплений в достаточной степени обеспечили необходимые условия для хозяйственного и экономического освоения обширного края2.

Однако внешние отношения России с другими государствами Средней Азии и кочевыми народами, населявшими приграничные степи, складывались

48 Франк С. Л. Ое Рго?ипс)|5//Из глубины,—с. 311—312.

49 Там же,— с. 312.

1 Рычков П. И. История Оренбургская. (1730—1750) — Оренбург,—1896.—с. 4—5.

2 Машин М.Д.Из истории родного края. Оренбургское казачье войско.— Челябинск, 1976.—с. 49.

6. Революционный радикализм в русской политической мысли

Предыстория русской радикальной политической мысли начинается в глубокой древности.

Представления о равенстве всех людей перед Богом и о неизбежном торжестве социальной справедливости были известны с незапамятных времен.

В многочисленных русских утопиях XVIII в. находим мечты о социальной справедливости, имущественном равенстве. Социальные утопии этого периода (Ф. Эмин «Непостоянная фортуна», М. Херасков «Кадм и Гармония») были написаны под сильным влиянием идей европейского и русского Просвещения.

Основателем революционного просветительства можно считать А. Н. Радищева (1749-1802), из­ложившего свои взгляды в знаменитом политическом трактате «Путешествие из Петербурга в Москву».

Радищев обеспокоен положением труженика, он ищет социальные и политические условия его достойного существования, в основе которого будет «равенство в имуществах», «выравнивание доходов».

Гарантией социальной справедливости станет демократический республиканский строй, основанный на принципах естественного права и общественного договора между трудящимися.

По мнению Радищева, руссоистская модель непосредственной демократии не гарантирует полноту народного суверенитета.

Подлинным гарантом верховенства народа является его право на восстание, постоянная готовность людей к вооруженному выступлению против несправедливой власти.

Революционно-демократическое крыло в политической идеологии начала XIX в. было представлено П. И. Пестелем (1793-1826).

В «Русской правде» Пестель выдвигал требования ликвидации крепостного права и самодержавия, провозглашение России республикой, свободы печати и вероисповедания.

Пестель считал возможным сосуществование общественной и частной собственности на землю. Равенство перед законом подкрепляется равенством социальным, которое обеспечивается равными экономическими возможностями и мерами против неумеренного обогащения.

Можно сказать, что пестелевские идеи предваряли русский социализм, они заложили основу концепции «общинного социализма», сформулированной революционерами-демо­кратами и народниками.

А. И. Герцен (1812-1870), В. Г. Белинский (1811-1848), II Г. Чернышевский (1828-1889), Н. А. Добролюбов (1836-1861) считали, что только коренное преобразование общества на социалистических началах в ходе крестьянских революций способно обеспечить подлинное равенство и демократию; русская крестьянская община — готовая ячейка будущего социалистического общежития.

Идея «русского социализма» была подхвачена народниками (П. Л. Лавров, П. Н. Ткачев, М. А. Бакунин, Н. К. Михайловский), но вскоре подверглась резкой критике со стороны отечественных марксистов.

Первой российской марксистской организацией стала возникшая в Женеве группа «Освобождение труда» во главе с Г. В. Плехановым (1856-1918), которого считают родоначальником русского марксизма.

Идеи Маркса в их Плехановской интерпретации были восприняты В. И. Лениным (1870-1924), который предложил совершенно новое прочтение марксизма применительно к условиям России.

В отличие от Маркса, который считал возможной победу социалистической революции в достаточно развитой в экономическом отношении стране с численным преобладанием пролетариата, Ленин утверждал, что диктатура пролетариата может быть установлена и в России.

Государственной формой диктатуры пролетариата должна быть Республика Советов, где нет разделения власти на исполнительную и законодательную: принцип разделения власти тормозит осуществление государственной политики и делает власть неэффективной. Впоследствии, когда будет достигнута социальная однородность общества, государство отомрет.

Самой радикальной политической концепцией в России был анархизм.

Представители русского анархизма М. А. Бакунин (1814-1876) и П. А. Кропоткин (1842-1921) считали возможными полную ликвидацию всех институтов государства (государство — механизм насилия над обществом — не имеет никакой положительной ценности) и немедленный переход к социалистическому обществу, основанному на самоуправлении рабочих ассоциаций.

Радикальная революционность как основа мировоззрения русской интеллигенции была подвергнута резкой критике в знаменитых сборниках «Проблемы идеализма» (1902), «Вехи» (1909) и «Из глубины» (1918).

Авторы сборников П. Б. Струве, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк, П. И. Новгородцев, Б. А. Кистяковский и другие делают вывод о невозможности достижения «земного рая» ценой разрушения.

Социализм в совокупности с атеистическим мировоззрением, отрицание самостоятельного значения личности и культуры — главная опасность для государства и нации.

Религия, утверждают философы, — духовная альтернатива тоталитарной идеологии; истинное предназначение человека — в свободном духовном творчестве по устроению социального бытия на принципах права и справедливости.

КРИТИКА РЕВОЛЮЦИОННОГО РАДИКАЛИЗМА, ТЕОРИЯ ЭЛИТАРИЗМА И ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ В ФИЛОСОФСКОЙ КОНЦЕПЦИИ Ю.ЭВОЛЫ | Опубликовать статью ВАК, elibrary (НЭБ)

Коломиец Н.В¹, Мозговая Т.И.²

¹ORCID: 0000-0001-5543-4154, Доктор философских наук, профессор, ²ORCID: 0000-0002-0668-3565, Кандидат философских наук, доцент, Донской государственный технический университет

КРИТИКА РЕВОЛЮЦИОННОГО РАДИКАЛИЗМА, ТЕОРИЯ ЭЛИТАРИЗМА И ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ В ФИЛОСОФСКОЙ КОНЦЕПЦИИ Ю.ЭВОЛЫ

Аннотация

В статье рассмотрено: проблема революционного радикализма, культивирующего неонационалистические тенденции в современном научно-философском, политическом и социально-культурном контекстах. Теория элитаризма, предложенная итальянским мыслителем-традиционалистом Юлиусом Эволой, становится все более привлекательной в свете сложных и неоднозначных геополитических процессов начала XXI века (кризис идеи мультикультурализма, новой миграционной волны, острых мировых военных конфликтов и т.п.). Призывы Ю. Эволы к новой радикальной переоценке ценностей, которые могут привести к эскалации идей расовой и национальной исключительности, следует также подвергнуть серьезной философской критике.

Ключевые слова: революционный радикализм, теория элитаризма, переоценка ценностей, концепция Ю. Эволы, критика революционного радикализма.

Kolomiets N.V.¹, Mozgovaya T.I.²

¹ORCID: 0000-0001-5543-4154, PhD in Philosophy, Professor, ²ORCID: 0000-0002-0668-3565, PhD in Philosophy, Associate Professor, Don State Technical University

CRITICISM OF REVOLUTIONARY RADICALISM, THEORY OF ELITARISM AND RE-VALUATION OF VALUES IN THE PHILOSOPHICAL CONCEPT OF Yu. EVOLA

Abstract

The paper considers the problem of revolutionary radicalism, and cultivation of neo-nationalist tendencies in the modern scientific, philosophical, political, social and cultural contexts. The theory of elitarism, proposed by the Italian thinker-traditionalist Julius Evola, becomes more attractive in the light of the complex and ambiguous geopolitical processes at the beginning of the 21st century (the crisis of the idea of multiculturalism, a new wave of migration, acute world military conflicts, etc.). Yu. Evola’s appeals for a new radical reassessment of values that could lead to an escalation of ideas of racial and national exclusivity should also be subjected to serious philosophical criticism.

Keywords: revolutionary radicalism, theory of elitarism, revaluation of values, the concept of Yu. Evola, criticism of revolutionary radicalism.

Критика революционного радикализма проецируется в ряде научных проблем либерального толкования элитаризма и нигилизма, констатирующих современные тенденции развития неонационалистических и, откровенно фашистских, идеологических устремлений [1]. Индикационно показательным в этом контекстуальном пространстве является концепция известного итальянского мыслителя-традициониста Юлиуса Эволы. Теория, которую выстраивает Эвола в рамках кон­цепции революционного консерватизма, зиждется на системе так называемых «высших ценностей». Аксиологическую систему при этом следует охарактеризовать как обладающая «вечной актуальностью». Концепт «высший прин­ципов» позволят обеспечить в революционный период сохранение преемственности фундаментальных оснований релятивных социально-ис­торических и культурно-экономических факторов. Эвола констатирует не только проблему переоценки ценностей, как это делает, к примеру, Ф. Ницше, но факт уничтожения всех существующих ныне соци­альных структур и институтов, т.к. социальные структуры и в современных контекстах требует особого к себе внимания и мер по их сохранению и развитию [2, С.7]. На самом деле, идея высших ценностей является главной в работах Ф. Ницше, который также не конструирует всю систему ценностей на классовых или национальных различиях. Все ценности в своей основе имеют у Ницше «Wille zur Macht», то есть волю к власти как воплощенную волю в жизни. «Огромные силы освобождаются от оков: но они находятся в противоречии друг к другу; раскованные силы взаимно уничтожают себя. В демократическом строе общества, где всякий – спе­циалист, нет места для “зачем?”, “для кого?”. Нет сословия, в существова­нии которого многообразные формы страдания и гибели всех отдельных находили бы свой смысл» [3, С. 25]. Радикальная переоценка ценностей в трактовке Эволы, возможна только того, что действительно исторически недейственно, отжило свой век.  Бессмысленно в кризисную эпоху судорожно искать новые идеи, которые легко могут привести к авантюрам и еще большим проблемам. «В этом суть подлинного консерватизма, где охранительный и традиционный дух сливаются воедино» [2, C. 9].

Таким образом, сущность революционного консерватизма тесно свя­зана с проблемой переоценки ценностей, создания системы «высших цен­ностей». При этом для высших ценностей, к которым следует отнести принципы истинного Государства, imperium (imperium – лат. империя, правительство) [4] и auctoritas (auctoritas – лат. власти) [5], иерархии, спра­ведливости; функциональных классов и категорий ценностей; полити­ческого уровня как порядка, превосходящего общественно-экономический уровень, и т. п., не существует перемен, становления и развития. Вечные ценности имеют нормативный, а не исторический характер. В основной философской концепции Эвола выстраивает радикально критический метод, манифестируя крайне правую социально-политиче­скую позицию [8]. Он объявляет себя не революционером, а реакционером, так как термин «революция», считает он, идеологически привязывается к коммунизму [10]. Итальянский традиционалист формулирует основную проблему – поиск человека, способного отграничиться от идеологии либерализма, демократии, комму­низма, то есть от любых тенденций социального гуманизма [2, C. 5]. Какова главная политическая цель? Таковой является создание не­примиримой реакционной оппозиции: «Чёткое деление на друзей и про­тивников… Будущее принадлежит тому, кто имеет мужество занять ради­кальную позицию – позицию “абсолютных отрицаний” и “высших утвер­ждений”» [2, C. 6].

Сама реакционность рассматривается Эволой в положительном кон­тексте как антагонизм коммунистической революции [11]. Реакция – это не анархия, не беззаконие, бесчестие или позор [2, C. 6]. Эвола оправдывая реакционизм, формулирует апологетику национа­лизма и призывает к активным действиям, утверждая, что на националистическую болезнь следует реагировать заранее, купируя очаги этой болезни, прижигая язвы, тогда можно было бы говорить о возможности избежать общеевропейские и мировые бедствия [2, C. 6].

Само понятие реакции Эвола связывает с идеей консервативной ре­волюции как возврату к отправной точке как обновляющей силы [2, C.7]. Эвола делит консерваторов на истинных и ложных [12]. Истинные кон­серваторы, по мнению автора, должны отстаивать высшие образцы нравственности, права, традиций, общеисторических идей и принципов [2, C.8]. В отличие от марксисткой теории классовой борьбы и классовой идеологии, Эвола отрицает любую привязку консервативной идеологии к какому-либо классу (в частности к буржуазии как экономическому классу). Необходима некая общая концепция сохранения современной цивилизации, которая будет опираться на высшие ценности и интересы [2, C. 8-9].

Новая консервативная идеология, предлагает Эвола, должна основы­ваться на надклассовой системе ценностей, «высших ценностях». Согласно концепции революционного консерватизма, ложный консерватизм преследует и ложные цели, опираясь на поддержку экономических классов [9].

Проблему бесплодности ложного консерватизма следует решать, считает Эвола, незамедлительно. Как К. Маркс и  Ф. Энгельс говорят о том, что классовые отношения изжили себя, также и Эвола отмечает, что частные формы продления жизни исчерпали свою жизнеспособность и отжили свой век [2, C.9].

Таким образом, Эвола создает концепцию революционного консер­ватизма. «Для истинного революционного консерватора вопрос состоит в сохранении верности принципам, а не тем учреждениям и институтам прошлого, которые являются лишь частными формами выражения этих принципов, пригодными в конкретное время для конкретной страны» [2, C. 9].

Давайте далее более подробно рассмотрим саму теорию элитаризма. Элитаризм Эвола рассматривает в отношении с бонапартизмом и  макиавеллизмом. При этом он подробно ссылается на идеи немецкого мыслителя Роберта Михельса. Михельс в своей работе «Политические партий. Социологический анализ олигархии. Тенденции современной де­мократии» [6, C. 7] отмечает, что «Democracy leads to oligarchy, and necessarily con­tains an oligarchical nucleus» [6]. В первую очередь Михельс говорит о пар­тийной олигархии, ее неизбежности «в жизни партии, в связи с ростом этой олигархии на пути демократии возникают проблемы, которые на­глядно проявляются в политической жизни всех ведущих воюющих на­ций» [6, C. 6]. Анализируя в пятой главе своей работы «Люди и руины» элита­ризм, Эвола показывает его неразрывную связь с бонапартизмом, и макиа­веллизмом, причем все эти формы, считает он, проявляются и в современ­ных политических условиях [7].

Попытки толкования элитаризма всё чаще приводят к тому, что мы признаем некую исключительность политического лидера, его гениальные и высшие личностные качества. Однако эта позиция не принимается Эво­лой, который считает, что мы «не способны признать их (лидерские поли­тические качества) за тем, кто выражает собой традицию и особую «ду­ховную расу» и чьё величие, в отличие от первого, зиждется на принципе, идее, на высшей безличности» [2, C. 72].  Таким образом, и бонапартизм, и макиавеллизм, и элитаризм – все они останавливаются на уровне индивидуализма, не могут поднять до уровня «высшей безличности», за которую ратует Эвола, по этой причине   элита­ризм основывается, прежде всего, на общечеловеческих ценностях, а не на личных интересах и гениальности конкретного правителя.

Список литературы / References

1. Юдин К.А.Традиционализм барона Юлиуса Эволы: об идейных исканиях консервативного революционера // Философские науки. — 2014. — № 7. — С. 113-128.
2. Эвола Ю. Люди и руины. Критика фашизма: взгляд справа. Пер. с исп. В.В. Ванюшкиной. – М.: АСТ:АСТ Москва:Хранитель, 2007. С. 5.
3. Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. – М.: «REFL-book», 1994. С. 25.
4. Хансен Х.Т.Политические устремления Юлиуса Эволы. — Москва-Воронеж: TERRA FOLIATA, 2010. — 176 с.
5. Mark Sedgwick.Against the Modern World: Traditionalism and the Secret Intellectual History of the Twentieth Century. — New York: Oxford University Press, 2004.
6. Michels Robert Political Parties. A Sociological Stady of the Oligarchical. Tendencies of Modern Democracy/ Batoche Books, Ontario. Canada. 2001. P. 6.
7. Котов С.В.Творчество Юлиуса Эволы и актуальные концепты фашизма // северо-восточный научный журнал. — 2007. — № 1. — С. 17-19.
8. Юдин К.А.Национал-социализм, фашизм во взглядах Юлиуса Эволы и некоторые теоретические проблемы консерватизма // На пути к гражданскому обществу. — 2015. — № 1(17). — С. 52-62.
9. Юлиус Эвола, Рене Генон, Фритьоф Шуон.Касты и расы. — Тамбов: Ex Nord Lux, 2010. — 168 с.
10. Эвола Ю. Традиция и Европа. — Тамбов: Ex Nord Lux, 2009. C.
11. Эвола Ю. Традиция и раса. — Новгород: Толерантность, 2007. С.25-26 .
12. Эвола Ю. Фашизм: критика справа. —М.: Реванш, 2005. С. 61 с.

Список литературы на английском языке / References in English

1. Judin K.A. Tradicionalizm barona Juliusa Jevoly: ob idejnyh is-kanijah konservativnogo revoljucionera [Traditionalism Baron Julius Evola: an ideological quest conservative revolutionary] / K.A. Judin // Filosofskie nauki [Philosophical sciences]. – 2014. – № 7. – P. 113-128. [in Russian]
2. Jevola Ju. Ljudi i ruiny. Kritika fashizma: vzgljad sprava [People and ruins. Criticism of Fascism: a view from the right.] / J. Evola Per. s isp. V.V. Vanjushkinoj [Trans. with Spanish. V.V. Vanyushkina.] – M.: AST:AST Moskva: Hranitel’, 2007. P. 5.
3. Nicshe F. Volja k vlasti. Opyt pereocenki vseh cennostej [Will to power.Experience the revaluation of all values] / F. Nietzsche – M.: «REFL-book», 1994. P. 25 [in Russian]
4. Hansen H.T. Politicheskie ustremlenija Juliusa Jevoly [The political aspirations of Julius Evola] / H.T.Hansen – Moskva-Voronezh: TERRA FOLIATA, 2010. – 176 p. [in Russian]
5. Mark Sedgwick. Against the Modern World: Traditionalism and the Se-cret Intellectual History of the Twentieth Century – New York: Oxford Universi-ty Press, 2004.
6. Michels Robert Political Parties. A Sociological Stady of the Oligar-chical. Tendencies of Modern Democracy/ Batoche Books, Ontario. Canada. 2001. P. 6.
7. Kotov S.V. Tvorchestvo Juliusa Jevoly i aktual’nye koncepty fa-shizma [Creativity Julius Evola and current concepts of fascism] / S.V. Kotov // Severo-vostochnyj nauchnyj zhurnal [Northeast scientific journal] – 2007. – № 1. – P. 17-19. [in Russian]
8. Judin K.A. Nacional-socializm, fashizm vo vzgljadah Juliusa Jevo-ly i nekotorye teoreticheskie problemy konservatizma [National socialism, fascism in the views of Julius Evola and some theoretical problems of conservatism] / K.A.Yudin // Na puti k grazhdan-skomu obshhestvu [On the way to a civil society] – 2015. – № 1(17). – P. 52-62. [in Russian]
9. Julius Jevola, Rene Genon, Frit’of Shuon. Kasty i rasy [Julius Evola, Rene Guenon, Frithjof Schuon.Caste and race] – Tambov: Ex Nord Lux, 2010. – 168 p. [in Russian]
10. Jevola Ju. Tradicija i Evropa [Tradition and Europe] / J. Evola – Tambov: Ex Nord Lux, 2009. P. 48. [in Russian]
11. Jevola Ju. Tradicija i rasa [Tradition and race] / J. Evola — Novgorod: Tolerantnost’, 2007. P.25-26. [in Russian]
12. Jevola Ju. Fashizm: kritika sprava [Fascism: the criticism from the right] / J. Evola – M.: Revansh, 2005. P. 6. [in Russian]

Предложения со словом «радикализм»

Мы нашли 43 предложения со словом «радикализм». Также посмотрите синонимы «радикализм».
Значение слова

• И события 68-го года стали тем фундаментом, на котором базируется ее радикализм.
• Для этого Пекин использовал и популярность лидеров легальной левой оппозиции, и революционный радикализм полпотовского руководства ПКК.
• Многое они берут у советских биографов, но радикализм последних они заменяют эвфемизмом или очередным замалчиванием.
• Его привлекали ленинский радикализм и призывы к решительным действиям.
• Правда, тогдашний радикализм не идет ни в какое сравнение с нынешним.
• В 1923 году словесный радикализм Маслова был связан с такой же пассивностью, как и у Брандлера.
• Несмотря на свой радикализм, многие большевики фактически разделяли такие умеренные, «правые» позиции.
• Одни усматривали в статье посягательство на «основы», других смущал радикализм рекомендаций автора.
• Мои соотечественники, студенты из России, были в большинстве своем хорошо подкованы в теории радикализма.
• По большому счету, радикализм Пол Пота приглянулся китайцам.
• Таким же ограниченным был и его радикализм.
• Засулич принадлежала к тому поколению русских революционеров, которым органически был присущ радикализм решений и действий.
• На перемену его взглядов в сторону радикализма имела влияние какая-то евреечка-курсистка.
• Революционный радикализм проник глубоко в сознание передовых трудящихся, и троцкисты с успехом использовали это обстоятельство.
• Рюге, истинный умеренный демократ по убеждениям, сердился на Маркса за его радикализм и неотшлифованный стиль его статей {21}.
• Их радикализм заключался в том, что они решили построить новое коммунистическое общество на пустом месте, начав все с нуля.
• Прусские чиновники встревожились и начали контролировать школы и университеты, чтобы искоренить радикализм.
• Лэйнг и антипсихиатрия во многом стали символами критицизма и радикализма, к которым принято относиться пристрастно.
• Каменев и Сталин, скорее всего, искренне не понимали намерений Ленина, объясняли его радикализм оторванностью от российских реалий.
• Очень часто мои высказывания относительно «желтой прессы» воспринимают как некий радикализм.
• В то же время Симонов выделял тех из них, кто по степени своего радикализма был ближе всего большевикам.
• Его по-прежнему привлекал радикализм большевиков, но личные симпатии к меньшевикам удерживали на старых позициях.
• https://sinonim.org/
• Общество стало средоточием левого радикализма в университете, там было много коммунистов.
• Вспоминает он, его считали чуть ли не «диссидентом» за радикализм.
• Либерализм, бытовавший до сих пор посреди реакции и радикализма, оказался отброшенным к позиции отъявленного консерватизма.
• Нет, они охотно рисковали судьбой государства, судьбой миллионов, которые очень скоро на себе испытали результаты их радикализма.
• Но два ее показателя совпали с показателями ее однокурсника Игоря Нефедова: чувство вины и радикализм.
• Основными темами обсуждений новых европейских реформаторов были: либерализм, радикализм, национализм и социализм.
• Между тем радикализм молодого Бронштейна и его друзей углублялся.
• А долина Роны становилась очагом радикализма.
• Раздавались голоса: Ленин оторвался от русской действительности за границей, впал в крайний радикализм.
• К тому же Москва в качестве центра радикализма является для императрицы проклятым местом.
• Патриарх марксизма в России раньше других рассмотрел опасный радикализм ленинских устремлений как высшую самоцель.
• До поры до времени ему удавалось совмещать радикализм с реформизмом.
• Этот радикализм заставил его смириться (на первых порах) с потерей бывшей великой империей целых национальных кусков.
• Консервативная Daily Mail охарактеризовала его выступление как «радикализм с ярко-красным отливом».
• Почти по всем вопросам они придерживались разных взглядов и планов, а также разной степени радикализма.
• Несмотря на весь радикализм в социальных вопросах, весь комитет был до глубины души возмущен этим случаем.
• Либерализм, Радикализм и Революция (По поводу критики В. А. Маклакова) // Современные записки.
• Правда, какие-то искорки прежнего радикализма и в старости тлели в его душе.
• Сейчас же нас учат жить из своего института последователь радикализма в экономике Е. Гайдар и его соратники.
• Их творческий радикализм, их подлинная революционность приводили к созданию новой и чрезвычайно устойчивой общественной традиции.
• И в письме к Фейербаху Руге пишет, что его журнал будет органом интернационального радикализма.

Источник – ознакомительные фрагменты книг с ЛитРес.

Мы надеемся, что наш сервис помог вам придумать или составить предложение. Если нет, напишите комментарий. Мы поможем вам.

• Поиск занял 0.033 сек. Вспомните, как часто вы ищете, чем заменить слово? Добавьте sinonim.org в закладки, чтобы быстро искать синонимы, антонимы, ассоциации и предложения.

Пишите, мы рады комментариям

Дизайнер как герой

В сегодняшней жизни слово «профессионал» имеет отчетливо утилитарную, техническую семантику и уже давным-давно не вызывает не то что бы «священного трепета», но вообще каких либо достойных внимания эмоций. Слово «дизайнер» в значении «профессионал дизайна» постигла та же участь. Точнее говоря, еще худшая участь. Поскольку под словом «профессионал» ныне хотя бы подразумевается «специально обученный» представитель конкретной предметной области человеческой деятельности, тогда как под словом «дизайнер» понимается (во всяком случае, в обыденном массовом дискурсе) любой человек, самоопределившийся в этом качестве, вне зависимости от факта «специальной обученности» и наличия соответствующего диплома.

Серьги «Левитация». Серебро, титан, бумага, холодная эмаль, акрил. 2017 Авторы: Татьяна и Наталья Тарасовы, Юрий Былков из Санкт-Петербурга.

Назваться дизайнером сегодня может любой желающий. Однако заявить, подобно персонажу известной хармсовской миниатюры: «Я дизайнер!» – значит рискнуть услышать в ответ (опять же по Хармсу) безапелляционное: «А по-моему ты говно!» И именно в этом (а вовсе не в наличии или отсутствии удостоверяющего профессиональные кондиции диплома) заключается актуальная драма любого претендента на звание дизайнера. Профессиональный дизайнер с профильным образованием за плечами, возможно, все еще хоть как-то чтим внутри профессионального сообщества. Но для широкого социума он (не будем лукавить) уже давно – вполне заурядный служебный персонаж культурного ландшафта, позиционирующий смысл своей деятельности между сакраментальным «Чего изволите?» и ритуальным «Кушать подано!»

Между тем, еще каких-нибудь три-четыре десятилетия тому назад дизайнер в нашем отечестве представлялся совершенно иным социокультурным типом. И само, еще не утерявшее заветного колорита заграничности, слово «дизайнер», и означенный этим словом специалист вызывали хоть и не явное, но ощутимое общественное почтение. Деятельность дизайнера представлялась сколь малопонятной, столь же и притягательной. Вызывая интерес к себе на разных полюсах общественного пространства, дизайнер представал одновременно и генератором футурологических образов, и героем анекдотического фольклора. С деятельностью дизайнера связывались необычайно важные в условиях советского эстетического вакуума понятия «чудесного» и «прекрасного». Сам же дизайнер обретал в глазах изголодавшегося на визуально-пластические впечатления народа ореол желанного и долгожданного героя-созидателя, героя-формотворца. Эта героическая ипостась образа дизайнера, как представляется, очень важна в понимании судьбы профессии и траекторий ее эволюции.

В самом образе дизайнера как героя, сформировавшемся в культурной мифологии последних полутора веков, запечатлелось, по меньшей мере, три следа героической матрицы европейской истории.

Первый след – проекция образа античного героя – наиболее глубокий и архетипический. В античной мифологии герои, получая свое рождение от связей богов и людей, сочетают в себе одновременно свойства человека и свойства бога. Как и античный герой, дизайнер – получеловек-полубог. В своей деятельности по творению мира (либо хотя бы по усовершенствованию мироустройства) он не просто уподобляется разнообразным богам (а, в иудео-христианской мифологии, единому богу), но на равных с ними конкурирует. Главное отличие дизайнера, как и античного героя, от бога – это его смертность. Невзирая на имевшие место попытки отдельных античных богов даровать героям бессмертие, подавляющее большинство героев умерли, превратив смерть в важнейший маркер героя и в ключевой атрибут героической судьбы.

Второй след – проекция образа героя в понимании эпохи романтизма. Герой эпохи европейского романтизма – экстраординарная, яркая, волевая личность, помещенная в исключительные обстоятельства, поставленная судьбой в позу конфликта и противостояния с окружающей действительностью. Говоря языком проектно-дизайнерской культуры, это человек в проблемной ситуации, в условиях безвыходного сущностного противоречия, разрешающегося лишь в акте природного ли, социального ли напряжения и противоборства, в акте сражения, приводящего к героической смерти в ее как романтическом, так и античном понимании. Романтический герой одинок, он противопоставлен враждебной стихии именно как индивид, во всей своей исходной наготе и незащищенности. Героический образ дизайнера-одиночки есть, несомненно, бессознательное воспроизведение именно этого романтического шаблона.

Наконец, третий след – проекция образа героя в культурно-мифологическом изводе конца XIX – начала XX века. Речь о герое-революционере – о радикальном борце-освободителе, действующем на основе адской смеси актуального кодекса социально-нравственных ценностей и богоборческих идей. Конечно, генетическая линия несгибаемого героя революции простирается далеко вглубь европейской истории, через радикализм предшественников периода народничества, через кровавый русский терроризм, через головорезный опыт Великой французской революции и далее, и далее. Важно то, что в фигуре революционного героя впервые находят непротиворечивое соединение проза социального прагматизма с пафосом ниспровержения всего пантеона мифологических и реальных авторитетов прошлого. Для окончательного сложения образа дизайнера как героя этот революционный след важен, возможно, более прочих. Ведь если античный герой конкурирует с богами за ресурс влияния, полагаясь лишь на самого себя и случай, если романтический герой противостоит неумолимому фатуму в одиночку, то революционер, во-первых, отменяет любых богов, заменяя их собой а, во-вторых, ищет и требует поддержки народных масс, раскалывая их на враждебные, готовые уничтожить друг друга военизированные сообщества.

Итак, можно зафиксировать принципиальные черты образа дизайнера-героя, окончательно оформившегося в период последней трети XX века. Во-первых, это зашкаливающие демиургические амбиции, это богоподобность, неуловимо переходящая в богоравность. Во-вторых, это хитроумный сплав комплекса изгоя с комплексом одинокого противоборства, то бишь социопатия, возведенная в ранг романтической добродетели. В-третьих, это революционный радикализм как методологический фундамент профессии, это, как минимум, нулевая толерантность, а как максимум, агрессивная враждебность ко всякой культуре, рожденной иными мировоззренческими и парадигматическими основаниями.

Вполне очевидно, что такой противопоставленный повседневности, оторванный от реальной жизненной почвы образ дизайнера не мог иметь устойчивой и протяженной перспективы воспроизводства и развития. Сумма глобальных социальных, политических, экономических, технологических, а, как следствие, культурно-аксиологических и эстетических перемен в мире обрушила этот образ в считанные годы. Ресурс реального дизайнерского ремесла довольно скоро перетек исключительно в сферы обслуживания интересов бизнеса, а былые гуманистические декларации дизайна, его прежняя социально-прогрессистская риторика остались рудиментами прошлого. На протяжении примерно двух последних десятилетий образ дизайнера-героя – всего лишь пустой контур, заполнить который новыми живыми смыслами возможно, лишь принципиально переосмыслив социальную миссию профессии. Но понятно, что такое переосмысление не может быть произведено на прежних парадигматических фундаментах. Оно может опираться лишь на новый эмпирический опыт тех конкретных дизайнерских практик, в ходе которых, пусть пока медленно и незаметно, но все же начинает изменяться сам вектор профессии, само миропонимание дизайнера как творца альтернативных миров.

Именно поэтому сегодня особый интерес вызывают те редкие дизайнерские проекты и творческие инициативы, в которых заметен дрейф в сторону «переосознания» возможностей и целей дизайна. Один из таких проектов возник относительно недавно в Санкт-Петербурге. И инициирован он был отнюдь не в области промышленного, интерьерного или хотя бы графического дизайна. Возник он, что важно и, в то же время, закономерно, в области ювелирного и, к тому же, авторского дизайна, наименее прагматического, не связанного обязательствами перед производителями, корпоративными коммерческими сообществами или маркетинговыми службами. Проект называется «1+1». Придумали его молодые ювелирные дизайнеры, художники Юрий Былков и его коллега Ирина Латкина. Суть проекта проста: два дизайнера вступают в творческое сотрудничество, основываясь на известном игровом принципе «буриме». Первый начинает делать ювелирную вещь, но достигнув «творческого экватора», передает получившийся полуфабрикат партнеру, который продолжает дело, исходя уже из своего понимания замысла коллеги и художественной задачи в целом.

С творческого партнерства Юрия и Ирины начал раскручиваться и захватывать новых участников проект «1+1». Первая пара соавторов создала в таком профессиональном тандеме начальный артефакт, которым запустила целую серию дизайнерских коммуникаций между разными участниками проекта, зачастую рассеянными по разным городам и странам, но с энтузиазмом включившимися в процесс. В результате в цепочку ювелирно-дизайнерского буриме вплелись полторы сотни авторов, создавших в режиме парного творчества целую коллекцию экспериментальных ювелирных украшений. Продукты совместной работы были представлены участниками проекта на специально организованной выставке, где большая их часть была продана в режиме аукциона. При этом средства от продажи авторских произведений пошли на благотворительные цели.

Проект этот чрезвычайно любопытен как прецедент практического пересмотра целей и смысла дизайнерского творчества. В ситуации совместной работы авторы невольно наполняют вышеозначенный контур образа дизайнера-героя совершенно новым смыслом. 

Во-первых, проект «1+1» декларирует ценность коллективной, командной работы, основанной на творческой коммуникации, взаимном доверии и взаимопонимании. В рамках совместной работы соавторы практически реализуют «горизонтальную», внеиерархическую модель рабочего взаимодействия и оргтехнологий. Они не конкурируют с богами, а соревнуются между собой, пребывая при этом в профессиональном творческом взаимодействии.

Серьги «Левитация». Серебро, титан, бумага, холодная эмаль, акрил. 2017 Авторы: Татьяна и Наталья Тарасовы, Юрий Былков из Санкт-Петербурга.

Во-вторых, проект демонстрирует торжество философии вовлечения. Идея со-творчества как созидающей коммуникации обнаруживает возможность новой социальной роли дизайнера как коммуникатора, медиатора, «переводчика».

Третий важнейший аспект проекта – он позволяет аккумулировать опыт творческого и смыслового проживания оппозиции «Я и Другой». В сегодняшнем дизайне практически не осталось значимых задач, которые были бы по силам дизайнеру-одиночке. А значит пришло время коллективного труда, время командных умений, время коммуникаций и соответствующих профессиональных компетенций. «Я и Другой» — это даже не просто «1+1», это многостороннее соотнесение, сопоставление, сравнение двух разных, но пересекающихся идентичностей, это уникальный опыт диалогического творчества, развивающегося как цепь взаимных вопрошаний и ответов.

Есть и четвертый важный аспект проекта – это возрождение роли и смыслов мастерового, ремесленного начала в дизайнерском творчестве. Авторские тандемы работают не только воображением, не только воплощают свои представления в проектных образах, они творят руками. Этот телесно-практический аспект формообразования возвращает дизайнерскую культуру к истокам пластического творения, к человеческому измерению вещи, к неотчужденности ее от тела.

Наконец, проект демонстрирует альтруистическую ориентированность творческого сознания, готовность выступать на стороне справедливости и милосердия всей силой творческого ресурса. Это означает принципиальный нравственно-аксиологический поворот профессии.

Можно утверждать, что проект «1+1» и другие подобные, пусть пока еще редкие начинания, формируют совершенно новый образ дизайнера как героя. Этот новый образ отрицает и былые демиургические претензии, и театральность позы одинокого противостояния, и, тем более, революционный радикализм в духе формулы «до основанья, а затем…». Новый герой чужд ложного пафоса абсолютного переиначивания мира. Да, он творец миров, но не в божественном смысле «первотворца», а скорее в значении «миротворческой деятельности», что несет в себе двойную семантику – как обустройства гармоничного, совершенного мироздания, так и обеспечения сопутствующего ему покоя.

Герой-дизайнер сегодня – это тот, кто понимает себя через другого, кто строит творчество через диалог, кто умеет сотрудничать, договариваться и… жертвовать. Нет, не собственной жизнью, как его античные или романтические праотцы. И не жизнью окружающих, как его предшественники революционеры. Жертвовать очевидно восполнимыми, но постоянно необходимыми людям гуманитарными ресурсами – душевными, интеллектуальными, творческими, ресурсами знания, понимания и воображения. Разумеется, современное творчество дизайнера, его профессиональная социализация, работа, жизнь происходят в реальных исторических и социокультурных условиях, преимущественно жестких и не слишком для него благоприятных. А потому, дизайнер – далеко не Святой Франциск, и не Супермен. Его самопожертвование не абсолютно, оно не окружено кристальным ореолом религиозной святости или эффектным блеском кинематографической истории про спасение мира. Да от дизайнера и не требуется непременно «спасать мир». Но если уж современный герой-дизайнер и спасает мир, то факт спасения заключается вовсе не в объекте спасения и не в «спасительном» продукте дизайнерской деятельности, а в бескорыстности самого спасательного процесса.
Главное, чтобы герой-дизайнер мог с чистой совестью сказать словами не забытого с детства михалковского Дяди Стёпы: «Мне не нужно ничего – я задаром спас его!»

Леонид Салмин

Политэкономия: «Вехи» через 100 лет

Русская интеллигенция заложила традицию беспощадной самокритики ровно 100 лет назад, когда в марте 1909 г. увидел свет знаменитый сборник «Вехи». Интеллигенция – понятие трудноопределяемое, но семеро участников сборника, многие из которых потом были отправлены вон из России на «философском пароходе», уж точно относились к этому сословию, в дальнейшем – прослойке. Содержание «Вех», конечно, не предполагает совсем уж буквальных исторических параллелей, но вот что точно не изменилось за столетие – это типология споров с их самоуничтожительной горячностью.

Веховцы критиковали интеллигенцию, если говорить упрощенно, за революционный радикализм. В основном левого направления, хотя в сборнике содержались и намеки на кадетов. Они тоже, конечно, были достаточно радикальны. Но власть не закатывала их в Краснокаменск и не отправляла навсегда на заграничную Ривьеру. Вспомним, как отбывал наказание в новеньких «Крестах», где еще даже тараканы не завелись, кадет Владимир Дмитриевич Набоков: он прибыл в камеру с надувной ванной и наставлением по гимнастике, написал ряд статей и выучил итальянский язык.

Веховцы призывали к духовному, в том числе религиозному, самосовершенствованию интеллигенции, что было еще дальше от реальной жизни, чем борьба кадетов или октябристов. Победили в результате все равно большевики, что превосходным образом предсказал (но не в «Вехах») Николай Бердяев.

Это я не к тому, что, пока идет война непримиримых интеллигентов на улице с интеллигентами во власти, на авансцену русской истории непременно выйдут национал-социалисты. Этот сценарий вероятен. Но уроки «Вех» не в появлении третьей силы. Уж очень сегодняшняя интеллигентская война типична и узнаваема.

Одни говорят, как Михаил Гершензон: «Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: «Все на улицу!» Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он спасает народ». И знаменитое: «Нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться мы его должны и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». Другие с трезвой горечью посетуют, повторяя Сергея Булгакова: «Невозможны уже как наивная, несколько прекраснодушная славянофильская вера, так и розовые утопии старого западничества». Так вот уже целый век как невозможны! Из него же: «Нетерпимость и взаимные распри суть настолько известные черты нашей партийной интеллигенции, что об этом достаточно лишь упомянуть».

Несмотря на повторяемость истории идей и действий, кухни и площади интеллигенции – фермент перемен. Однако в ту короткую эру, когда у власти была праволиберальная интеллигенция, ее упрямо скидывала интеллигенция леволиберальная. И кажется, нет этой истории, описанной век назад в «Вехах», конца.

радикализма в революции | Encyclopedia.com

«Радикальный» происходит от латинского , основание , корень. С политической точки зрения это означает решение вопросов от их корней. В американской революции не было единой радикальной позиции от начала до конца. Слово радикальный в равной степени применимо к глубокой критике как британо-американского общественного строя, так и британской политики во время дореволюционного кризиса. Он также может описать различные взгляды людей на новую Америку, которая стала возможной благодаря революции.

колониальная напряженность

Вообще говоря, радикализм до обретения независимости был «консервативным», стремившимся повернуть вспять изменения, которые пыталась навязать Великобритания. Но колониальный радикализм также основывался на предположениях о том, что в нынешнем мире многое не так. Одним из источников, особенно среди интеллектуалов Новой Англии, было наследие пуританства, которое свергло монархию, обезглавило короля Карла I и упразднило Палату лордов. Английские писатели «Содружество» или «настоящие виги» с глубоким подозрением относились ко всей политической власти и к людям, которые ею обладали.Провинциальные американские читатели поглотили их язвительную критику «старой коррупции», когда они описывали политическое урегулирование в грузинской Британии.

В основе этих (и других) интеллектуальных традиций лежало общее убеждение, что хорошие сообщества — это небольшие сплоченные места, где местные обычаи регулируют отношения между соседями и родственниками. Белые колонизаторы верили в частную собственность и участвовали в рынках дальнего зарубежья; но они не стали полностью капиталистическими. Колониальная плебейская культура опиралась на глубокое недоверие британцев к сельским лордам, городским финансистам и другим людям, жившим за счет труда бедняков.Подобно тому, как британские памфлетисты способствовали разжиганию подозрений элиты в отношении колониализма, мигранты и моряки помогли сохранить народные традиции. Дореволюционные английские «свободы» были привилегиями, которые соответствовали данной ситуации. Белые колониальные мужчины могли сказать себе, что «свобода» иметь собственные политические институты давала им британскую свободу под короной, эквивалентную свободе, которой их собратья «дома» пользовались в парламенте. Британцам было отказано в «свободе» владения рабами в «королевстве» Англии, Шотландии и Уэльса.Коренные жители, столкнувшиеся с вторжением на свою землю, не любили колониальный порядок. И африканцы и их дети, рожденные в Америке, были порабощены, чтобы сделать эту землю продуктивной. Если есть шанс, они так и сказали. Царство действительно предлагало способ понять всю ситуацию: общество было неравным, и свободы были неравными, но доброжелательный британский монарх, ограниченный парламентом, действительно защищал свой народ. По крайней мере, так утверждается официальная идеология.

революционных протестов

Во время имперского кризиса элитные протесты писали явно провинциальный характер, отвечая на проблемы налогообложения, законодательства и власти, поставленные британскими властями.Рассмотрим бостонского политика и публициста Джеймса Отиса. Хотя его фундаментальное отношение к британской власти было возмущением, он оставался в ловушке представления о том, что парламент, источник английской свободы, остается главным голосом в определении версии британской свободы колонистов. Противоречие между этой верой и суровой реальностью, которую утверждал Парламент. способность связывать колонизаторов «во всех случаях» помогла разорвать его неустойчивый разум.

Первая брошюра Томаса Джефферсона, Краткий обзор прав Британской Америки (1774 г.), прорезала большую часть путаницы.Он отказался от всех сложностей внутреннего и внешнего налогообложения, налогообложения и законодательства, колониальных привилегий и парламентской власти, которые омрачали предыдущие протесты. Он утверждал полное равенство прав между (белыми) американцами и британцами. Это были отдельные народы, связанные только общим монархом, который правил ими на своих условиях с их собственного согласия. Брошюра Джефферсона стала прообразом как его тона, так и его аргументов в Декларации независимости два года спустя. Не осознавая этого полностью, он поднимал вопрос о том, как независимая Америка должна структурировать себя.Его стиль был силен: «Пусть льстят те, кто боится, это не американское искусство». Он понимал, что начался глубокий кризис и старые аргументы стали бесполезными.

Томас Пейн опубликовал свою большую брошюру Здравый смысл в январе 1776 года, после того как кризис превратился в войну. Его проза была свирепой, не по-джентльменски. Король был «королевским зверем». «Плачущий голос природы» закричал: «Пора расстаться». И Джефферсон, и Пейн были горячими республиканцами, сторонниками политической свободы и, по крайней мере, идеей равенства.Но Джефферсон наткнулся на противоречие, которое проходило как в его Америке, так и в его собственной жизни — рабстве. Составив Декларацию независимости в июне 1776 года, он попытался обвинить в рабстве незадачливого короля. Это не сработало, что предвещало его пожизненную неспособность адекватно ответить на этот вопрос. Пейн увидел более отчетливо. В этом деле король не был виноват. Как он писал в «Африканском рабстве в Америке» (1774 г.), «мы», а не король, «поработили множество людей», и это деяние было «преступлением».

К 1776 году многие люди высказывались в своих интересах, в том смысле, что к ним должны относиться равенство и свобода.Женщина с фермы в Нью-Джерси спросила своего мужа-солдата, почему она «не должна иметь свободы, пока вы стремитесь к свободе». Бедный бостонский сапожник, некогда пресмыкавшийся в присутствии богатого купца Джона Хэнкока, теперь столкнулся с британскими чиновниками и американскими каперскими офицерами. Фермеры в долине Гудзона в Нью-Йорке спорили между собой, какую сторону выбрать. Так же поступили и индейцы-ирокезы недалеко от них, разрушив свою многовековую Конфедерацию, поскольку четыре из их шести наций выбрали британскую сторону, а две — американскую.Рабы Чесапика пригласили губернатора Вирджинии лорда Данмора завербовать их и сплотились, чтобы присоединиться к его «Эфиопскому полку». Их значки провозглашали: «Свобода рабам». Многие другие чернокожие люди нашли свободу под американским оружием. После первоначального противодействия их приветствовал Джордж Вашингтон. В 1781 году он признал их вклад, отдав чернокожему полку из Род-Айленда почетное место в последней атаке британских позиций в Йорктауне.

видения будущего

Люди, борющиеся за свободу и равенство, не обязательно получали то, что хотели.Для индейцев революция стала катастрофой, какую бы сторону они ни выбрали. После обретения независимости они столкнулись с непримиримой республикой, стремящейся приобрести их землю. Для чернокожих американцев это был частичный успех. Рабство начало распадаться, и начали формироваться свободные черные общины, по крайней мере, на том, что стало «Севером». Внутри этих сообществ может возникнуть и процветать антирабовство. Но на юге рабство расширилось и процветало, подпитываемое порочной африканской работорговлей, которая не прекратилась до 1808 года.Для многих женщин революция была моментом открытия возможностей, но не моментом институциональных изменений. Тем не менее, все эти группы начали разрабатывать и продвигать общественную повестку дня, которая касалась прав и равенства, а не привилегий и иерархии. Они обращались к утверждению Джефферсона о том, что «все люди» действительно «созданы равными».

В ближайшее время обычные белые люди добились наибольшего успеха в отстаивании своих прав и равенства. В период с 1776 года, когда старые государственные институты окончательно рухнули, и до 1789 года, когда вступила в силу Конституция Соединенных Штатов, четырнадцать отдельных штатов (включая Вермонт) предоставили арену, где такие люди отработали свои видения и свои страхи.Как в мыслях, так и на практике одна проблема заключалась в том, чтобы придать реальный смысл абстрактной идее «народа». Фермеры в западном Массачусетсе и «механики» в Нью-Йорке в 1776 году потребовали, чтобы новые конституции штатов были написаны специальными конвенциями и ратифицированы на специальных выборах, а не просто провозглашены. Но только Массачусетс проводил этот ритуал до 1780 года.

Это было нечто большее, чем просто ритуал. В целом, правительства штатов резко расширили политические возможности белых мужчин.Давление извне вынудило лидеров расширить как представительные институты, так и список кандидатов и избирателей. Выборы будут скорее частыми, чем продолжительными. Большинство штатов сделали свои законодательные органы доминирующими ветвями власти, исходя из предположения, что они будут выполнять волю народа. Люди, которые никогда бы не приблизились к старым центрам власти, обнаружили, что они создают, интерпретируют и обеспечивают соблюдение законов.

Образцом хорошего сообщества по-прежнему были маленькие сообщества, которые люди знали.Но вокруг этих сообществ и их людей возникла другая поистине радикальная сила: национальная капиталистическая экономика. Такая экономика требовала стабильности и предсказуемости на большие расстояния и длительные периоды времени. Так или иначе, в конце 1770-х — 1780-х годах большинство штатов приняло законы, которые пытались ограничить и затруднить капиталистическое развитие. Там, где они этого не сделали, последовали беспорядки, особенно в случае восстания Шейса в центральном и западном Массачусетсе (1786–1787).

Конституция Соединенных Штатов отвечает потребностям молодой страны с развивающейся экономикой.Это был бы «высший закон страны», регулирующий всех граждан на равной и прямой основе. Обязательные контракты, а не местные обычаи, будут регулировать экономические отношения. По этой причине он получил твердую поддержку горожан, увлеченных торговлей. Конституция также выразила убеждение многих национальных лидеров, что широкое, частое участие в политической жизни и автономия государства не служат реальным потребностям Америки. В этом смысле он обозначил реакцию против радикализма революции. Но это полностью соответствовало идее о том, что «американский народ» должен управлять собой.Это оставило открытым вопрос о том, кто на самом деле состоит из этих людей. Таким образом, в принципе, по крайней мере, оставалась открытой возможность того, что люди, которые были исключены или маргинализованы во время революции, все еще могли заявить о своем радикальном наследии.

См. Также Американские индейцы: отношения американских индейцев, 1763–1815; Антирабовство; Конституционализм: обзор; Конституционализм: создание государственной конституции; Правительство: местное; Правительство: Государство; Джефферсон, Томас; Пейн, Томас; Люди Америки; Политика: политические брошюры; Народный суверенитет; Восстание Шейса .

библиография

Байлин, Бернар. Идеологические истоки американской революции , доп. Ред. Кембридж, Массачусетс: издательство Гарвардского университета, 1992.

Земляк, Эдвард. Американская революция , ред. изд. Нью-Йорк: Хилл и Ван, 2003.

Лайнбо, Питер и Маркус Редикер. Многоголовая гидра: моряки, рабы, простолюдины и скрытая история революционной Атлантики. Boston: Beacon Press, 2000.

Morgan, Edmund S. Изобретая народ: рост народного суверенитета в Англии и Америке. Нью-Йорк: Нортон, 1988.

Вуд, Гордон С. Радикализм американской революции. Нью-Йорк: Кнопф, 1992; Vintage Books, 1993.

Янг, Альфред Ф. Сапожник и чаепитие: память и американская революция. Boston: Beacon Press, 1999.

Edward Countryman

Аудиокнига недоступна | Audible.com

• Evvie Drake: более

• Роман
• От: Линда Холмс
• Рассказал: Джулия Уилан, Линда Холмс
• Продолжительность: 9 часов 6 минут
• Несокращенный

В сонном приморском городке в штате Мэн недавно овдовевшая Эвелет «Эвви» Дрейк редко покидает свой большой, мучительно пустой дом почти через год после гибели ее мужа в автокатастрофе.Все в городе, даже ее лучший друг Энди, думают, что горе держит ее взаперти, а Эвви не поправляет их. Тем временем в Нью-Йорке Дин Тенни, бывший питчер Высшей лиги и лучший друг детства Энди, борется с тем, что несчастные спортсмены, живущие в своих худших кошмарах, называют «ура»: он больше не может бросать прямо, и, что еще хуже, он не может понять почему.

• 3 из 5 звезд

• Что-то заставляло меня слушать….

• От Каролина Девушка на 10-12-19

Религия революция и английский радикализм несоответствие политике и обществу восемнадцатого века | Британская история после 1450 г.

В эпоху американской революции политические вопросы, связанные с Джоном Уилксом, колониями и парламентской реформой, волновали нацию, а недавние исследования партийной идеологии и поведения избирателей показали, как эти национальные проблемы разделили Англию.Но последующая работа над пэрами и англиканской политической теорией изобразила более спокойное и почтительное население. Эта книга открывает дискуссию, обращая внимание на общественную и политическую деятельность английских несогласных. Правовое положение, социальный статус и политическое поведение нонконформистов помогают пролить свет на ряд неисследованных причин как социальной стабильности, так и политического стресса в ганноверской Англии. Правовое неравенство вызвало резкое противодействие американской политике правительства со стороны несогласной элиты, и хотя публикации министров свидетельствуют о глубине народного недовольства, предыдущие отчеты не смогли показать, как настроения народа трансформировались в радикальное поведение.Сравнивая проповеди, политические брошюры и предвыборные агитационные материалы с избирательными книгами, городскими справочниками и списками крещений, эта книга предлагает комплексный подход к изучению идеологии и поведения.

Отзывы клиентов

Еще не рассмотрено

Оставьте отзыв первым

Отзыв не размещен из-за ненормативной лексики

×

Подробная информация о продукте

• Дата публикации: июнь 2002 г.
• формат: Мягкая обложка
• isbn: 9780521890823
• длина: 496 страниц

• размеры: 229 x 152 x 28 мм
• вес: 0.72 кг
• наличие: доступно

Содержание

Предисловие
Список таблиц, рисунков и карт
Сокращения
1. Введение в религию в политической культуре восемнадцатого века
Часть I. Правовой статус, социальная структура и Идеология несоответствия:
2. Несоответствие, закон и общество
3. Несоответствие в политике: влияние и независимость
4. Трибуна несогласных, политическая идеология и независимость Америки
5.Проповедь несогласных и политический радикализм в Англии
Часть II. Книги опросов, парламентская политика и несогласие:
6. Несогласный интерес и американский кризис в Бристоле
7. Несогласные и избирательная независимость в Брстоле и Грейт-Ярмуте
8. Уважение и несогласное голосование в Ньюкасле, Ливерпуле, Халле, США. и Colchester
Часть III. Петиции за мир, несогласие и народную политику:
9. Петиции 1775 года: популярная политика и американский кризис
10.Просители 1775 года: право, социальное положение и религия
Заключение
Приложение
Библиография
Указатель.

Перейти к основному содержанию Поиск

Поиск

• Где угодно

Быстрый поиск где угодно

Поиск Поиск

Расширенный поиск

• Войти | регистр

Пропустить главную навигацию Закрыть меню ящика Открыть меню ящика Дом

• Подписка / продление
  • Учреждения
  • Индивидуальные подписки
  • Индивидуальные продления
• Библиотекари
  • Тарифы, заказы 80 Чикагский пакет
  • Полный цикл и охват содержимого
  • Файлы KBART и RSS-каналы
  • Разрешения и перепечатка
  • Инициатива развивающихся стран Чикаго
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы библиотекаря
• Агенты
  • Тарифы, заказы, и платежи
  • Полный пакет Chicago
  • Полный охват и содержание
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы об агенте
• Партнеры по издательству
  • О нас
  • Публикуйте у нас
  • Недавно приобретенные журналы
  • Издательская стоимость tners
• Новости прессы
  • Подпишитесь на уведомления eTOC
  • Пресс-релизы
  • СМИ

• Книги издательства Чикагского университета
• Распределительный центр в Чикаго
• Чикагский университет

• Условия использования
• Заявление об издательской этике
• Уведомление о конфиденциальности
• Доступность Chicago Journals
• Доступность университета

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

• Свяжитесь с нами
• Медиа и рекламные запросы
• Открытый доступ в Чикаго

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

Радикалы / радикализм — радикальный либерализм — политический, французский, Локк и террор

Политический либерализм возник в семнадцатом веке, прежде всего в работах Джона Локка (1632–1704).Он распространился на колониальную Америку и Францию ​​и стал частью политического дискурса к началу восемнадцатого века. Теория правительства Локка, то есть о том, что управляемые являются суверенными и имеют право при необходимости заменить дисфункциональное, тираническое правительство, стала интеллектуальной основой Американской революции 1776 года и была движущей силой Французской революции 1789 года. Ребенок во время гражданской войны в Англии, Локк знал о казни английского короля Карла I (1600–1649) и последующем учреждении Содружества наций при Оливере Кромвеле (1599–1658).Тридцать лет спустя Локк сам участвовал в свержении правительства короля Якова I (1566–1625) во время бескровной Славной революции 1688 года.

Термин радикальный приобрел политический оттенок в годы до Французской революции, когда современные социальные мыслители пытались применить научную логику к политическим вопросам. К 1792 году это слово использовалось для описания экстремистской политики и ревностной политической деятельности революционного правительства, наиболее радикальный этап которой начался 10 августа 1792 года, когда парижские санкюлоты штурмовали королевский дворец и свергли трон Людовика XVI. .Последовал период санкционированных правительством массовых казней, продолжавшийся с 1792 по 1794 год — фаза революции, известная как террор.

Французская и Американская революции были результатом интеллектуальной трансформации, начавшейся в эпоху Просвещения. Многие социальные мыслители, принявшие «научную» точку зрения в этот период, приняли философию самоопределения Локка. Двое из них, оказавшие решающее влияние на политическое развитие будущего, — это Томас Пейн (1737–1809), англичанин общего происхождения, и Вольтер (1694–1778), популярный французский драматург с талантом к политической сатире.В Америке Пейн стал главной фигурой в борьбе за независимость Америки, опубликовав в первую очередь Common Sense (1776 г.), радикальный, если не предательский трактат, защищавший американский федерализм и постоянный раскол с Англией. Склонность к политической активности привела Пейна во Францию ​​в 1792 году, где он стал членом Французского национального собрания. В 1793 году радикальное крыло революционного правительства заключило Пейна в тюрьму из-за его отношений с фракцией умеренных либералов.Во время своего заключения Пейн написал Age of Reason (1795), критику церковного богословия, за что позже американцы подвергли его остракизму.

Во Франции философия индивидуальной свободы Локка появилась в интеллектуальных кругах благодаря работам Вольтера, который приобрел знания о трактате Локка о труде, правительстве и человеческих знаниях, живя в изгнании в Англии. Вольтер распространял либеральную философию Локка в веселых, хотя и подрывных пьесах и романах, разоблачающих коррупцию и злоупотребление властью среди духовенства.Когда Дени Дидро (1713–1784) — редактор Энциклопедии (1751–1780), тридцатипятитомного тома антиавторитарного содержания — также предпринял попытку изменить общепринятый образ мышления, он обнаружил ряд единомышленников. либералы, Шарль-Луи де Секондат, барон де Монтескье (1689–1755), автор книги De l’esprit des lois (1748), в том числе те, кто был готов критиковать старый режим Франции. После этого либерализм, призывавший к терпимости и свободе, стал новым революционным кредо.

Из всех философов эпохи французского Просвещения Жан-Жак Руссо (1712–1778) был, пожалуй, самым влиятельным политическим мыслителем. К 1792 году Общественный договор Руссо (1763) стал библией для радикальных революционеров. Максимилиан Робеспьер (1758–1794), влиятельный лидер Комитета общественной безопасности, принял антилокковскую модель прямой демократии Руссо, которая требовала отказа от личных прав в интересах общего блага.Если Локк поддерживал свободу личности, Руссо выступал за насильственное навязывание общей воли. Из всех революций восемнадцатого и начала девятнадцатого веков, которые начались в Америке и распространились на Францию, а затем на Италию, Испанию, Грецию, Пруссию, Карибский бассейн и Латинскую Америку, Французская революция оказалась самой радикальной из-за террора и бесчинства, направленные в основном против французских граждан. Робеспьер основывал террор на теории справедливого принуждения Руссо. С тех пор либеральная политика на континенте ассоциируется с революционным радикализмом.

Связь радикализма и левых политических сил также можно проследить до структуры законодательного органа Французской революции, которая привела к разделению на левых, правых и центристских — политические обозначения, продолжающиеся по сей день. В 1789 году, когда Конвент переместился в Тюильри, представители (по причинам, известным только им) сгруппировались в соответствии с политическими симпатиями, расселившись полукруглыми рядами напротив трибуны. Слева от говорящего сидели радикальные случайности, или горцев, , которые в шутку называли себя Гора из-за высоты своих мест.Справа сидят умеренные и консерватора, свободная ассоциация мужчин, известная как жирондистов. Между ними обоими сидело подавляющее большинство, Болото или Равнина, которые не поддерживали ни одну из сторон. Депутаты все чаще вступали в конфликт, сначала из-за судьбы короля, а затем из-за вопросов войны, собственности, прав и использования террора. Весной 1793 года представители левых сил в Конвенте объединились с радикализированными санкюлотами и организовали нападение на жирондистов, большинство из которых были арестованы и позже гильотинированы.Когда оппоненты заставили замолчать, якобинцы, как называлась новая коалиция, могли свободно принимать любые законы, которые они сочли подходящими. Когда террор усилился, в июне 1794 г. эти депутаты продиктовали Прериальный закон (10 июня 1794 г.). Его заявленной целью было уничтожение врагов республики. Закон прерии инициировал состояние политического радикализма, известное как Большой террор, в котором преступления определялись как любое слово, поступок или проявление вины, которые угрожали революции. В течение шести недель более 1300 человек были обезглавлены в соответствии с этим законом, прежде чем террор был окончательно прекращен казнью Робеспьера 10 термидора (28 июля) 1794 года.Последовавшая за этим консервативная реакция положила конец террористическому законодательству, но также открыла путь для возмездия иного рода, когда антиякобинцы отомстили своим предыдущим мучителям.

В Англии, тем временем, либералы сформировали свою собственную партию и начали бороться с социальными недугами, вызванными крайностями промышленного капитализма. Поэты Уильям Блейк (1757–1827) и Уильям Вордсворт (1770–1850) осудили современную фабричную культуру в своих трудах, в то время как политический философ Джереми Бентам (1748–1832) и его так называемая группа радикальных философов — Дэвид Рикардо (1772–1823) ), Томас Мальтус (1766–1834) и Джеймс Милль (1773–1836) — инициировали реформы с помощью социальной теории, основанной на современной экономической философии.Формула Бентама для борьбы с общественными бедами была основана на утилитарном принципе «величайшее благо для наибольшего числа» (Бентам, стр. 505; Милль, стр. 509).

Несмотря на такие усилия, воинственность рабочего класса в Великобритании усилилась в 1830 и 1845 годах. Луддиты организовали нападения на незащищенные фабрики и машины, уничтожая собственность и угрожая буржуазным промышленникам. Эта стратегия изменилась с появлением чартистского движения 1838 года, когда рабочие использовали петиции с требованием всеобщего избирательного права для мужчин и улучшения условий труда.Хотя рабочие не сразу осознали свои политические цели, такие всплески сигнализировали о формировании классового сознания. Воинствующие либералы, авангард этого движения, помогли добиться беспошлинного ввоза пшеницы и ограниченного избирательного права в 1850 году. К 1884 году с принятием Третьего закона о реформе либералы могли добавить избирательное право для мужчин и законы о труде в свой список достижений. По мере того как либерализм в Англии становился менее радикальным, а на смену политическому экстремизму приходили постепенные реформы, социалисты и воинствующие националисты отделились и сформировали более политически агрессивные фракции.

Радикализм американской революции Гордона С. Вуда

Фантастическая книга. Иногда немного суховато, но, тем не менее, очень хорошо объяснено. В книге утверждается, что Американская революция была действительно революционной, а не просто «войной за независимость», как многие люди любят называть ее.

В то время как колониальные американцы пользовались большей свободой и независимостью от аристократии, чем в Европе, колониальная Америка все еще оставалась патриархальным обществом, управляемым сверху вниз, причем аристократы были просвещенными «отцами», а все остальные — невинными «детьми», которые нужно было вести по жизни.

Таким образом, хотя аристократия была значительно слабее в колониальной Америке, чем в Англии (в значительной степени потому, что около 70% белых колониальных американцев владели своей собственной землей, в отличие от Европы, где аренда была очень распространена), аристократы все еще обладали непропорциональным влиянием в дореволюционное общество. Покровительство было особенно безудержным: богатые аристократы испытывали симпатию к определенным одаренным людям и помогали им формировать социальные связи, необходимые для продвижения вверх по лестнице доходов и, в конечном итоге, сами достичь статуса джентльменов.Джордж Вашингтон и Бенджамин Франклин, помимо своей тяжелой работы, в значительной степени полагались на покровительство, чтобы занять свои позиции джентльменов. Без такого покровительства и социальных связей американцам-колонизаторам было чрезвычайно трудно продвигаться вверх по доходной (и социальной) лестнице.

Однако примерно в 1750-х годах это начинает меняться. По мере того, как американцы становились богаче и богаче и становились все более независимыми от воли местных аристократов в своих общинах, они начали быстро перемещаться по 13 колониям.Это позволило американцам ослабить прежние группировки общества (например, аристократию, семью и т. Д.) И выбрать, как жить своей жизнью.

Эта массовая миграция американских колонистов совпала с относительно большим количеством ирландской и шотландской иммиграции в 13 колоний. Все эти новые иммигранты начали занимать земли в Новой Англии, сделав так, что потенциальным иммигрантам (и американским колонистам) в поисках новой земли пришлось бы мигрировать на западные территории, такие как Огайо, Кентукки, Теннесси и т. Д.Этот новообретенный аппетит к экспансии на запад (приобретение дешевой земли на Западе), вызванный иммиграцией, сыграл огромную роль в ослаблении семейных уз и традиционных патриархальных отношений в колониях. Уже слабая аристократия в американских колониях начала распадаться из-за перемещения людей на запад и того жестокого факта, что американцы становились все богаче и богаче.

Одна из причин, по которой среднестатистические американцы становились все богаче и богаче, заключается в том, что большинство фермеров много работали на стороне.Поскольку большинство американских фермеров владели своей собственной землей, они могли выполнять работу на стороне, которая была бы невозможна в Европе. Например, во время простоя на сельскохозяйственных работах женщины обычно шили одежду и головные уборы для продажи на рынке, а мужчины производили товары для рынка. Впервые труд стал чем-то, с помощью которого можно было заработать много дополнительных денег и улучшить свой уровень жизни, в отличие от того, что делают только для того, чтобы сводить концы с концами. Вместо того чтобы просто заниматься сельским хозяйством, американские фермеры занимались всеми видами деятельности на стороне и, таким образом, становились все богаче и богаче.

По мере того, как они становились богаче, американские колонисты могли очень легко перемещаться по 13 колониям, разрывая традиционные узы, связывающие общество вместе. Однако вновь обретенное богатство американских колонистов также означало значительно большее потребление таких товаров, как чайные сервизы, пианино и фарфор, которые традиционно покупала только джентльменская элита.

Все эти вещи в сочетании с чрезвычайно высокой долей собственности в 13 колониях и распространением идеалов Просвещения из Европы взяли и без того относительно свободных и независимых американцев и сделали их более свободными и экономически процветающими, чем где-либо в мире.И без того слабая зависимость американцев от аристократии стала еще слабее. Эта финансовая независимость и мобильность с места на место сделали американцев идеальными для удовлетворения идеалов свободы эпохи Просвещения.

Вскоре после этого началась Американская революция, которая превратила Соединенные Штаты в республику в эпоху, полную монархий и диктатур, первую в истории нацию, основанную на идее естественных прав (несовершенно реализованной, как это видно на примере рабства и женщин). прав).Какой бы исключительной ни была эта политическая трансформация, главным результатом американской революции было полное преобразование американского общества. Успех Американской революции превратил уже свободный, независимый и процветающий американский народ в очень демократических, коммерчески мыслящих людей.

Хотя Основатели были политическими гениями, они не смогли оценить изменения, которые революция произвела на коллективный характер американского народа. Революция была своего рода отстаиванием идеалов, которыми дорожил американский народ, таких как жизнь, свобода и стремление к счастью.Из-за этого отстаивания национальных идеалов Америки люди, естественно, довели эти идеалы до «крайности» и предположили, что, если люди имеют право на поиски счастья, они должны иметь возможность стремиться к счастью без согласия аристократии. Один из способов, которым американский народ добился этого, заключался в том, чтобы заниматься торговлей в большей степени, чем где-либо еще в мире (особенно с бумажными деньгами), и разорвать прежние узы, которые требовали от людей в каждой общине полагаться на горстку аристократов с хорошими связями. и / или членов семьи для получения ссуд, кредита и т. д.Торговля между всеми группами людей стала преобладать в стране.

Все признаки аристократии стали подвергаться серьезному пренебрежению. Вскоре в Соединенных Штатах, ориентированных на торговлю, образовался довольно большой средний класс, в основном из-за того, что трудящиеся могли свободно трудиться и получать прибыль, продавая свою продукцию. Как упоминалось ранее, Соединенные Штаты сделали популярной идею о том, что труд является чем-то, что нужно ценить по своей сути, чем-то, что можно использовать для повышения уровня жизни.Джентльменский досуг стали презирать как еще один пережиток аристократии. В конце концов, дело дошло до того, что богатые люди стали обсуждать свои «скромные» начинания, изображая себя людьми, добившимися собственного успеха, вместо того, чтобы рекламировать свои прочные семейные связи с аристократией, как это было принято до революции.

Точно так же успех Американской революции превратил Соединенные Штаты в чрезвычайно демократическое общество, в котором обычные люди участвовали в правительстве, голосуя, баллотировавшись на посты, читая газеты, брошюры и т. Д.Общественное мнение в Соединенных Штатах ценилось больше, чем где-либо еще на планете, учитывая, сколько простых людей участвовало в республике. Кроме того, вместо того, чтобы рассматривать образование как чисто джентльменское занятие, полное научных знаний, средние американцы начали принимать практическое образование, которое учило людей чтению, письму, математике и т. Д. Вскоре латынь и греческий язык вышли из моды в образовательном мире Соединенных Штатов. Государства, главным образом потому, что демократические люди страны хотели, чтобы образование работало для них как практическое руководство к жизни, в отличие от элитарного учреждения, предназначенного для преподавания предметов, которые не имеют ценности в реальном мире.

В целом Американская революция была исключительно радикальной не только в том, что она превратила монархические колонии в радикальную и беспрецедентную республику в эпоху монархий, но и в том, что она коренным образом изменила структуру американского общества таким образом, что мы едва ли могу представить сегодня. Нет, это была не просто «Война за независимость». Американская революция была более революционной, чем любая другая революция в мировой истории, потому что она представляла собой радикальный политический сдвиг от статус-кво монархии и диктатуры и радикально преобразовала американское общество в нечто совершенно неузнаваемое для отцов-основателей и всего мира за очень короткое время. промежуток времени.

Радикализм американской революции

Американская революция традиционно считается довольно консервативным мероприятием, восстанием буржуазии против властного королевского правления, которое держало государственные дела вне рук масс. И «если мы измеряем радикализм революций степенью социальных бедствий или экономических лишений, или количеством убитых людей или сожженных особняков, то этот традиционный акцент оправдан», — пишет Гордон Вуд в книге The Radicalism of the American Революция. Но Вуд, профессор истории Брауновского университета, утверждает, что, каким бы сдержанным ни было фактическое восстание против Великобритании, окончательные социальные результаты были гораздо более драматичными, чем можно было представить. Всего за несколько лет события 1770-х годов резко изменили американское общество, превратив его в такое, «не похожее ни на одно из существовавших когда-либо в мире», — пишет Вуд.

Вуд начинает с набросков колониальной жизни, сосредотачиваясь на политической, экономической и социальной иерархии, проистекающей из монархической системы.Его краткое изложение общества, которое кажется почти таким же архаичным, как средневековая Европа, вызывает восхищение.

Источником власти в Америке до революции был британский король. Из-за тенденции подчеркивать различия между жизнью в Британии и колониями, замечает Вуд, «мы часто упускаем из виду, насколько все еще доминирующей британской и традиционной была культура колонистов; действительно, в некоторых отношениях колониальное общество было более традиционным, чем общество метрополии ». Вокруг монархии была выстроена аристократия, класс патрициев, которому суждено было править плебеями.

Это правда, что американцев считали грубыми, непослушными и часто вызывающими. Но это не отличало их от их британских коллег и не означало, что монархия не имела значения. Правда, корона, которую носил Георг III, отличалась от короны, которую носил Джеймс I. «И все же, каким бы поверхностным и пустым ни было, это все же было монархическое общество, в котором жили колонисты, и все еще был королем, которому они были верны», — объясняет Древесина.

Некоторые проявления монархии сегодня кажутся особенно ироничными.Потребитель теперь «король», но до революции слуги короля презирали торговлю. Истинные джентльмены могут баловаться экономическими делами, но они «не были определены или идентифицированы по тому, что они делали, а по тому, кем они были», — замечает Вуд. Работать — врачом, юристом, торговцем, печатником или кем-то еще — для того, чтобы жить, указывало на низкое социальное положение. Однако, как только у человека была сформирована репутация джентльмена, он мог заниматься коммерческой деятельностью, пока это считалось призванием, а не призванием.

Колониальная Америка также примечательна ролью патриархата, который, как утверждает Вуд, «мог быть даже сильнее в Америке, чем в Англии, именно из-за слабости в колониях других институтов, таких как гильдии». Хотя первородство не всегда соблюдалось в законах о колониальном наследовании, первенец мужского пола обычно был предпочтительным наследником. Иерархия также была усилена в ранней Америке институтами рабства и кабального рабства.

Подобное общество действовало естественным образом через практику покровительства.Личные отношения преобладали как в экономических, так и в политических отношениях. «Мир все еще казался маленьким и достаточно интимным, чтобы взаимоотношения, начавшиеся с семьи, могли быть расширены за пределы общества, чтобы описать почти все другие отношения», — пишет Вуд.

Тем не менее, несмотря на всю распространенность монархии и иерархии в колониальной Америке, проблемы начали возникать еще до официального восстания против Лондона. Республиканские принципы набирали сторонников, подрывая не только поддержку короля, но и многие институты, такие как устоявшаяся церковь, которые поддерживали его правление в монархическом обществе.Колонии были «поэтому напряженным обществом, разрывающимся между противоречивыми монархическими и республиканскими тенденциями», — отмечает Вуд. В результате «сплоченность колониального общества — его способность связывать одного человека с другим — была чрезвычайно хрупкой и уязвимой для изменений».

И все изменилось, когда Революция разрушила традиционные связи между людьми. Не было ни одного из условий, которые обычно считались причиной революции — например, угнетения, бедности и войны, характерных для царской России.Напротив, колонисты в основном были относительно зажиточными и свободными. Но они, казалось, считали свой успех ужасно ненадежным, особенно с учетом того, что то, что раньше было хорошо организованным, иерархическим обществом, начало разрушаться. «Мужчины, которые быстро поднялись на вершину, были уверены в себе и агрессивны, но также уязвимы для проблем, особенно чувствительны к своей свободе и независимости и не желали терпеть любого вмешательства в свой статус или свои перспективы», — пишет Вуд.

Поскольку монархические связи были важны как в экономическом и социальном плане, так и в политическом, нападение Революции на эти отношения имело далеко идущие последствия для колониального общества.Но, как подчеркивает Вуд, «это социальное нападение было не тем видом, к которому мы привыкли сегодня при описании революций». Например, вместо пролетариев против буржуазии они были «патриотами против придворных», причем последние были главными бенефициарами покровительства иерархического общества.

Чтобы заменить покровительство, ведущие революционеры надеялись установить новые связи, в основном то, что Вуд называет понятием «доброжелательность», естественные узы, которые все люди должны иметь друг с другом.Но то, что предполагалось как форма республиканской добродетели, само было обречено, если не человеческой природой, то другими социальными силами, такими как требования равенства, ослабленные Революцией. Фактически, утверждает Вуд, «революция напоминала прорыв дамбы, высвободившую тысячи и тысячи сдерживаемых давлений», которые классические политические теории революционных лидеров не смогли сдержать. К ужасу тех, кто хотел, чтобы правительство было «основано на добродетели и бескорыстном государственном руководстве», по словам Вуда, система вместо этого быстро сосредоточилась на фракциях и интересах, в первую очередь коммерческих.Ремесленники составляли списки для выборов в городской совет; представители других профессий, а также этнических и религиозных групп быстро последовали его примеру. Фермеры и кредиторы не были исключением.

Восприятие отсутствия общественного духа имело важные политические последствия. «К 1780-м годам многие из молодых революционных лидеров, таких как Джеймс Мэдисон, были готовы противостоять реальности интересов в Америке очень холодным взглядом», — пишет Вуд. Федеральная конституция была разработана как для ограничения власти фракций, так и для повышения роли тех, кто не заинтересован в работе в правительстве.Однако вскоре политика групп интересов стала доминировать как в национальной, так и в местной политике. Поскольку теория бескорыстной элиты, управляющей нацией, становилась все более иллюзорной, росло давление с целью расширить избирательное право и уничтожить, по крайней мере на Севере, то, что осталось от американской аристократии.

Одним из положительных моментов в разрушении традиционного патронажа стал рост добровольных ассоциаций, на что, в частности, обратил внимание Алексис де Токвиль. Замечает Вуд: «За три или четыре десятилетия после революции новые независимые американские мужчины и женщины объединились, чтобы сформировать сотни и тысячи новых добровольных ассоциаций, выражающих широкий спектр благотворительных целей.Результатом Революции стал не сильно критикуемый атомистический индивидуализм, а скорее новые, добровольные формы социального сотрудничества. Тем не менее, Вуд утверждает, что основные связи между американцами стали коммерческими, что даже возрождение «Великого пробуждения» в начале девятнадцатого века не столько сближало людей, сколько финансовые интересы. Вуд определенно прав в том, что в то время бизнес играл гораздо более важную роль в США, чем в большинстве европейских стран. Тем не менее, в эпоху, когда семьи процветали, формировались ассоциации и возрождались церкви, он, кажется, переоценивал важность «процентов и денег как лучших связующих звеньев в обществе».”

Революционеры могли гордиться тем, что правительство не было организатором в обществе. Возможно, наиболее важным наблюдением Вуда является то, что, хотя в начале 1800-х «никто не руководил этой гигантской, предприимчивой и беспокойной нацией», беспорядка не было. Напротив, «было потрясающе наблюдать гармонию, возникающую из такого хаоса». Фактически, это свидетельство того рода спонтанного порядка, о котором Фридрих Хайек писал ранее в этом столетии, естественного результата свободного общества.

Тем не менее, Вуд, вероятно, прав, когда приходит к выводу, что основатели Американской республики были менее чем довольны своей работой; Многие из тех, кто дожил до следующего столетия, пишет он, «выражали беспокойство по поводу того, что они сделали». Даже Томас Джефферсон, не защитник аристократических привилегий, «ненавидел новый демократический мир, который он видел в Америке, — мир спекуляций, банков, бумажных денег и евангельского христианства».

Ирония заключается в том, что разочарование, которое испытывали американские революционеры в ходе американской революции, сильно отличалось от разочарования, которое испытывали английские (и американские) либералы в ходе Французской революции.В новых Соединенных Штатах не было убийств, угнетения и тирании. Скорее классический республиканский идеал уступил место тому, что первоначальные революционеры считали грубой, коммерческой и ориентированной на интересы демократией. Вуд признает, что за сложившуюся политическую систему пришлось заплатить определенную цену, но он по-прежнему радуется «реальным земным благам, которые она принесла до сих пор заброшенным и презираемым массам простых трудящихся». И, безусловно, так было много лет.

Увы, эти преимущества начали сокращаться, поскольку созданный революционерами конституционный дизайн для сдерживания власти фракции начал разрушаться к середине девятнадцатого века.Сегодня мы видим пагубные последствия правительства, которое, несмотря на все усилия основателей, стало пленником шумных групп интересов.

Дуг Бэндоу — старший научный сотрудник Института Катона и автор книги «Политика грабежа: неправомерное управление в Вашингтоне».

.